Текст книги "Опыты психоанализа Клио"

Поэтому единственная истинная цель и истинная миссия всякого народа – это «участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать по мере сил и особых дарований своих».2222
  Там же. С. 50—51.


[Закрыть] Отсюда проистекает резкое осуждение Вл. Соловьёвым национального эгоизма, национализма и призыв к правильному пониманию национальных интересов. Отсюда идёт его критика русской православной церкви за её монополию в вопросах веры, за подчинение государству, за то, что она стала вместилищем «узкого национального партикуляризма, а зачастую даже пассивным орудием эгоистической и ненавистнической политики».2323
  Там же. С. 51—52.


[Закрыть]

Концепция единства человечества во «вселенском теле Богочеловека» строится Вл. Соловьёвым на основе принципа христианской троицы. Он писал: «Благочестие, справедливость и милосердие, чуждые всякой зависти и всякому соперничеству, должны образовать устойчивую и нерасторжимую связь между тремя основными действующими силами социального и исторического человечества, между представителями его прошлого единства, его настоящей множественности и его будущей целостности».

Вл. Соловьёв подчёркивал: «Все три члена социального бытия одновременно представлены в истинной жизни Вселенской Церкви, направляемой совокупностью всех трёх главных действующих сил: духовного авторитета вселенского первосвященника (непогрешимого главы священства), представляющего истинное непреходящее прошлое человечества; светской власти национального государя (законного главы государства), сосредоточивающего в себе и олицетворяющего собою интересы, права и обязанности настоящего; наконец, свободного служения пророка (вдохновенного главы человеческого общества в его целом), открывающего начало осуществления идеального будущего человечества. Согласие и гармоническое действие этих трёх главных факторов является первым условием истинного прогресса… Чем совершеннее единение этих трёх одновременных представителей прошлого, настоящего и будущего человечества, тем решительнее победа Вселенской Церкви над роковым законом времени и смерти, тем теснее связь, соединяющая наше земное существование с вечной жизнью божественной Троицы».2424
  Там же. С. 62, 64—66.


[Закрыть]

Но в божественной Троице третье лицо (дух святой) предполагает два первых в их единстве. И Вл. Соловьёв делал вывод: «Так оно должно быть и в социальной троице человечества. Свободная и совершенная организация общества, представляющая призвание истинных пророков, предполагает союз и солидарность между властью светской, Церковью и государством, христианством и национальностью».

Но этого союза и этой солидарности больше нет, они разрушены «восстанием Сына против Отца, ложным абсолютизмом национального государства, пожелавшего стать всем, оставаясь одним, и поглотившего авторитет церкви, удушившего социальную свободу. Ложная царская власть породила ложных пророков, и антисоциальный абсолютизм государства естественно вызвал антисоциальный индивидуализм прогрессивной цивилизации. Великое социальное единство, нарушенное нациями и государствами, не может сохраниться надолго для индивидов. Раз человеческое общество не существует более для каждого человека как некоторое органическое целое, солидарной частью которого он себя чувствует, общественные связи становятся для индивида внешними и произвольными границами, против которых он возмущается и которые он в конце концов отбрасывает. И вот он достиг свободы, но той свободы, которую смерть даёт органическим элементам разлагающегося тела».

Этот мрачный образ славянофилы применяли по отношении к Западу, но на самом деле не там, а в «Византии первородный грех националистического партикуляризма и абсолютического цезарепапизма впервые внёс смерть в социальное тело Христа». А ответственной преемницей Византии является Россия, теперь она единственная христианская страна, «где национальное государство без оговорок утверждает свой исключительный абсолютизм, делая из церкви атрибут национальности и послушное орудие мирской власти, где это устранение божественного авторитета не уравновешивается даже (насколько это возможно) свободою человеческого духа».

Вл. Соловьёв считал «второго члена социальной троицы» – государство или светскую власть – в силу посредствующего положения между двумя другими, «главнейшим орудием поддержания или разрушения целостности вселенского тела». В силу исторических условий именно Россия «являет наиболее полное развитие, наиболее чистое и наиболее могущественное выражение абсолютного национального государства, отвергающего единство Церкви и исключающего религиозную свободу», заявлял он. И тут же делал своеобразный мысленный кульбит и превращал недостаток в достоинство: «Но народ русский – народ в глубине души своей христианский, и непомерное развитие, которое получил в нём антихристианский принцип абсолютного государства, есть лишь обратная сторона принципа истинного, начала христианского государства, царской власти Христа».

Ну а раз так, и раз «это есть второе начало социальной троицы, и, дабы проявить его в правде и истине, Россия должна прежде всего поставить это начало на то место, которое ему принадлежит, признать и утвердить его не как единственный принцип нашего обособленного национального существования, но как второй из трёх главных деятелей вселенской социальной жизни, в неразрывной связи с которой мы должны пребывать. Христианская Россия, подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (действию Духа). Русская империя, отъединённая в своём абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселенской Церкви и делу общественной организации, пожелавшая взять их под свой покров, внесёт в семейство народов мир и благословение».

Вл. Соловьёв чётко формулировал своё понимание «русской идеи», предназначения России в мире: «Русская идея, исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трёх главных органических единств, церковь, государство и общество, безусловно свободно и державно, не в отъединении от двух других, поглощая или истребляя их, но в утверждении безусловной внутренней связи с ними. Восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы – вот в чём русская идея».2525
  Там же. С. 66—68.


[Закрыть]

Что такое Вселенская Церковь, которой должна (именно должна) служить Россия, является ли ею римская католическая церковь, или это какое-то новое объединение христианских церквей, не поясняется. А христианских церквей и течений много. Почему Россия должна обратить все свои национальные дарования на осуществление «социальной троицы», на восстановление «божественной Троицы вместо того, чтобы решать свои земные проблемы и использовать для этого свои национальные дарования? Ответа нет.

Идеи Вл. Соловьёва о приобщении России к вселенской церкви (он вряд ли имел подразумевал под ней римскую католическую в том виде, как она существует, но понималось это большинством читателей именно так), критика православия и российского самодержавного абсолютизма не получили распространения. В то же время идеи всеединства, богочеловечества и великой миссии русского народа очень характерны для создателей разных версий «русской идеи». Одним из характерных примеров является Н. А. Бердяев, прошедший путь от увлечения марксизмом к религиозной философии и русской идеи на её основе.

Бердяев исходил из двойственности как творчества русского духа, так и исторического бытия, что видно у славянофилов и Достоевского, и писал в «Душе России» (1915—1918 гг.): «Бездонная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсолютной свободы во Христе (Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью. Не такова ли сама Россия?»

Далее Бердяев выделил основные антиномии российской жизни. Россия самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире, а русский народ – самый аполитический, никогда не умеющий устраивать свою землю. И в то же время, Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, русский народ создал могущественнейшее государство в мире, величайшую империю. Россия – самая «не шовинистическая страна в мире», «русские почти стыдятся того, что они русские», им чужда национальная гордость и часто даже национальное достоинство. Но Россия и «самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой всё национализировано вплоть до вселенской церкви Христовой», «Россия почитает себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире».

И так во всём, полагал Бердяев, можно установить бесчисленное множество тезисов и антитезисов, вскрыть много противоречий. Россия страна безграничной свободы духа, странничества и исканий Божьей правды, самая не буржуазная страна, в ней нет мещанства, которое отталкивает и отвращает русских от Запада. И соответственно – наоборот.2626
  Бердяев Н. А. Душа России // Русская идея. М., 1992. С. 297—305.


[Закрыть]

Идея противоречивости, антиномичности России прослеживаются и в других работах Бердяева, более поздних, например, «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея».

Причину этой особенности России, «корень этих глубоких противоречий» Бердяев усматривал «в несоединённости мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество – вечным застоем, потому что мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе. Отсюда вечная зависимость от инородного». Поэтому всё «мужественное, освобождающее и оформляющее было в России всегда как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину. Россия как бы бессильна сама себя оформить в бытие свободное, бессильна образовать из себя личность. Возвращение к собственной почве, к своей национальной стихии так легко принимает в России характер порабощённости, приводит к бездвижности, обращается в реакцию». Проблема в том, что «Россия невестится, ждёт жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не суженый, а немец-чиновник и владеет ею».2727
  Там же. С. 304.


[Закрыть]

Но не всё ещё кончено для России и русского народа. В русском национальном самосознании есть глубокое чувство, что Россия стоит перед великими мировыми задачами, «с давних времён было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия – особенная страна, не похожая ни на какую страну мира». Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности. Эти идеи идут от идеи Москвы как третьего Рима через славянофилов к Достоевскому, Вл. Соловьёву, неославянофилам, полагал Бердяев. И он выводил: «К идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно русское. Не может человек всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъёма, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен. Это биологически невозможно. Невозможно и в жизни целого народа».2828
  Там же. С. 296.


[Закрыть]

Заявление о «биологической невозможности» чувствовать в себе великое призвание без всяких к тому предпосылок чересчур смело и безосновательно. Не только пациенты психиатрических лечебниц, но и многие политики, деятели культуры заявление это частенько опровергают. Как и народы – немцы при Гитлере, русский народ (вместе с другими) – при большевиках.

Бердяев исходил из представлений о существовании многих мессианских народов, мессианское сознание, по его мнению, как бы переходит от одного народа к другому как по эстафете. Мессианское сознание было в Германии в начале XIX в., но теперь германский мессианизм почти исчерпал себя и роль мессианского народа переходит к русскому народу. Логика рассуждений Бердяева такова. Он исходит из того, что «мировая война, в кровавый круговорот которой вовлечены уже все части света и все расы, должна в кровавых муках родить твёрдое сознание всечеловеческого единства. Культура перестанет быть столь исключительно европейской и станет мировой, универсальной. И Россия, занимающая место посредника между Востоком и Западом, являющаяся Востоко-Западом, призвана сыграть великую роль в приведении человечества к единству».

А так как всё своеобразие славянской и русской мистики – «в искании града Божьего, града грядущего, в ожидании сошествия на землю Небесного Иерусалима, в жажде всеобщего спасения и всеобщего блага, в апокалиптической настроенности», то и к единству мир Россия приведёт религиозным путём. Особенности русской веры, русской мистики – душевность, любовь, жажда абсолютного этому будут способствовать, надо только пробудить мужественное начало в глубине самой русской души. Мировая война (первая) этому поможет.2929
  Там же. С. 306, 308—312.


[Закрыть]

Национальную идею как идею всемирную определял и Вяч. Иванов: «Всякий раз, когда национальная идея вполне определялась, она определялась в связи общего, всемирного дела и звала нацию на служение вселенское, она по существу со времён Рима несовместима с политическими притязаниями национального своекорыстия; она уже религиозна по существу. Оттого-то и нас так отвращает эгоистическое утверждение нашей государственности у эпигонов славянофильства, что не в государственности мы осознаём назначение наше и что даже если некая правда была в имени „третьего Рима“, то уже само наречение нашей вселенской идеи (ибо „Рим“ всегда „вселенная“) именем „Рима третьего“, т. е. Римом Духа, говорит нам: „Ты, русский, одно памятуй: вселенская правда – твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся её потерять“».3030
  Иванов Вяч. О русской идее // Русская идея. М., 1992. С. 231.


[Закрыть]

Понимание русской идеи в том, что русский народ является носителем истинного православного христианства, что именно он способен больше всех народов к общепримирению, к всеединству, к распространению всеобщего братства и всеобщей любви во Христе, к соединению всего человечества в богочеловечестве характерны также для Л. П. Карсавина, С. Л. Франка, Г. П. Федотова, И. А. Ильина и многих других мыслителей до 1917 г. и последующей эмиграции.3131
  См.: Русская идея. М., 1992.


[Закрыть]

Вроде бы другой вариант развития России видели российские либералы. Но и либерализм наш – специфический. В Европе либерализм как мировоззренческая система возник в период борьбы растущей буржуазии против феодальных порядков, в период усиления общественного разделения труда и обмена, развития частной собственности капиталистического типа, предпринимательской деятельности наиболее активной части общества.

Одной из существеннейших черт феодального общества является его сословной характер с жёстким закреплением за каждым сословием определённого рода занятий, привилегий и обязанностей, а сословный статус человека жёстко определялся рождением и смена сословной принадлежности была редким исключением. Сословные ограничения сдерживали частнопредпринимательскую активность, новые формы общественного разделения труда создавали потребность в новой структуре общества, основанной на владении средствами производства, в число которых входили и рабочие руки. Отсюда проистекает идеология свободы индивидуальной личности. Эта личность не обязательно должна была быть высокообразованной, интеллектуальной, иметь чувство собственного достоинства, радеть об общественной благе и т. п. Эта личность, прежде всего, хотела иметь право заниматься тем, что ей выгодно, заниматься предпринимательством в любой сфере, в которой она видела себе выгоду.

И постепенно вырабатывается либеральная идеология свободы индивида и прав человека на основе неприкосновенности частной собственности, законодательной защиты прав человека вне зависимости от его сословного статуса. При этом допускалось законодательное регулирование экономической деятельности, а права человека гарантировались и защищались государством, но государством уже новым, буржуазным. При этом буржуазным государством не только и не столько потому, что в нём властвует буржуазия, сколько по своей идеологии, по своему организационному строению на принципах политических свобод и обязанностей, разделения властей, предоставления всё большему числу граждан права участия в выборах и в политической жизни вообще сверху донизу и снизу доверху. Это расширяло возможности саморегулирования общества, даже помимо воли и сознания людей и расширяло возможности более динамичного экономического, политического и культурного развития общества с использования талантов и возможностей всё большего круга людей, несвязанных теперь сословными ограничениями. Конечно, выработка либеральной идеологии и её распространение в общественном сознании сопровождались и элементами реализма, и элементами утопии, и преувеличениями о возможностях каждого человека, и приукрашиванием капиталистической действительности. Так в знаменитом лозунге французской революции «свобода, равенство и братство» под свободой вполне может пониматься свобода экономической, предпринимательской деятельности, но это не означает, что каждый человек может и должен этим заниматься. В «равенство» вполне могло, явно или неявно, вкладываться представление о равенстве возможностей, равенстве шансов, а не равенство в материальном обеспечении. А лозунг «братства» мог быть (и был, скорее всего) всего лишь прикрытием вполне корыстных интересов буржуазии, яркой обёрткой для привлечения на свою сторону широких трудовых масс.

В России же либералы хотели соединить либеральные принципы свободы экономической, предпринимательской деятельности, развития капиталистической промышленности с самодержавным государством, проведения буржуазных реформ руками этого самого самодержавного государства и в условиях сохранения сословных перегородок. В результате в России появляются такие гибриды как либеральный консерватизм или консервативный либерализм, сущность которых сводилась к примирению начал свободы с началами власти и закона, а в политической жизни выдвигался лозунг: либеральные меры и сильная власть. Но власть эта имелась в виду самодержавная, которую воротило от любых либеральных мер, и законы были самодержавные, т.е. зависящие от одной только воли самодержца.

В этом отношении характерен случай с Б. Н. Чичериным, одним из идеологов консервативного либерализма. Когда он был выбран городским головой в Москве, то в приветственной речи предложил императору Александру III активнее использовать силы общественности на благо отечества. Самодержец повелел речь Чичерина в печати не публиковать, а самого его снять с выборной должности. Что и было исполнено, вопреки закону.

В начале XX в., когда либеральное движение расширилось за рамки чистого теоретизирования и стало оформляться в политические организации, либералы по-прежнему остались в рамках реформистской стратегии и стремились угодить всем общественным силам: самодержавному государству (силами которого хотели проводить реформы, его уничтожающие), буржуазии (которой обещали неприкосновенность частной собственности), помещикам (сохранение их земельных владений), крестьянам (обещание части помещичьих земель по сниженным ценам). И, как следствие, либерализм в России остался почти чисто умственным движением части, в основном высокообразованной, интеллигенции и в рядах кадетской партии, до сих пор считающейся буржуазной, почти не было буржуазии, как и помещиков, рабочих и крестьян.

С середины XIX в. в России развивалась и революционная мысль, в которой были свои «почвенники» и «западники»» – народники и марксисты.

Революционеры-народники считали главной революционной силой народ, под которым понимали прежде всего крестьянство. Подобно славянофилам, почвенникам и консерваторам они исходили из коренного отличия России и русского народа от Западной Европы. В основе их мировоззрения лежали теории крестьянской революции и крестьянского общинного социализма, которые были невозможны в Европе из-за почти полного отсутствия крестьянской поземельной общины. Народники смотрели на крестьянство как на хранителя традиционно-общинных, не буржуазных институтов и идеалов, видели в крестьянской общине зародыш будущего социалистического общества, построенного на общине и рабочей артели. Но вера в народ проистекала у них не из знаний жизни и нужд самого крестьянства, а из нравственного стремления интеллигента-разночинца найти опору своей жизни. В народе народническая интеллигенция видела возможность нравственного очищения, служения ближнему, осуществления социальной справедливости на началах «общинного» социализма.

Но народ, который так страстно любили народники, который так яростно хотели освободить, был не реальным, историческим, а воображаемым народом, который наделялся ими всевозможными достоинствами и добродетелями. Отсюда эволюция народнических идей и характера деятельности. Вначале среди них преобладали сторонники анархистско-бунтарского направления, считавшие ненужным подготовку народа к революции в силу его стихийного бунтарства и инстинктивной склонности к социализму. Затем, так как народ не бунтовал, несмотря на грабительскую крестьянскую реформу, решили, что необходимо народ готовить к революции («хождение в народ»). А закончили революционные народники разочарованием в революционных возможностях народа, ставкой на революционное меньшинство, революционную организацию с железной дисциплиной, способную захватить власть и провести революционные преобразования на пользу народу, даже вопреки его желаниям.

Народники верили в своеобразие России, в её способность миновать капиталистическую стадию и сразу перейти к общинному крестьянскому социализму.

Прямые наследники революционных народников – социалисты-революционеры (эсеры) – восприняли у них веру в крестьянскую общину как ячейку социалистического общества и тактику индивидуального террора как одно из средств совершения социальной революции.

Российские революционные «западники» – марксисты – исходили из общих закономерностей развития общества, которым подчинялась и история России. Поэтому они полагали не только неизбежным, но и необходимым развитие капитализма в России, её индустриализацию и урбанизацию, без чего был невозможен рост численности промышленных рабочих – главной революционной силы с их точки зрения. Марксисты отрицали революционные возможности крестьянства, считали его сословием феодального общества, неизбежно исчезающим вместе с дворянством по мере становления капиталистического общества.

Но и марксисты не удержались на чисто западнических позициях. Отсталость России, отсутствие в ней развитого капиталистического производства, преобладание полукрепостнических порядков не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, заставляли многих из них искать пути более быстрого движения к социалистической революции, диктатуре пролетариата и перехода к коммунизму на индустриальной основе. Отсюда большевистская версия марксизма. Большевики сочли возможным вначале свергнуть самодержавную власть в результате союза пролетариата и всего крестьянства, затем захватить политическую власть, объединив усилия пролетариата и беднейшего крестьянства («сельского пролетариата»).

Но большевики вовсе не делали ставку на «плебейски-крестьянскую» революцию, как считают некоторые историки. Они ненавидели и боялись крестьянство, их действия в пользу крестьян в годы революции и гражданской войны (Декрет о земле, закон о социализации земли, отказ от политики насаждения коммун и совхозов) носили временный и тактический характер. Придя к власти и укрепив её в своих руках, большевики начали форсированную индустриализацию страны, с которой были несовместимо существование крестьянского хозяйства и самого крестьянства и они были ликвидированы в ходе массовой коллективизации и раскулачивания.