Текст книги "Право на меч"

Я поднял щит и побежал к укрытию. Из-за толстой сосны по левую руку высунулся кончик стрелы. Взблеск, хруст дерева, острая боль в руке.

– Ш-ш! – я зашипел через стиснутые зубы и бежал, не останавливаясь.

Стрела пробила полотно щита, порезала пальцы. Мне еще повезло: сзади снова вскинулась кобыла Рута.

«Повозки! Они целятся в коней?»

Хороший лучник давно бы всадил стрелу мне в горло.

– Лови ублюдков!.. – гаркнула Руш.

Союзники бросились врассыпную – я слышал их торопливые шаги. Кто на нас напал?

Я прикрыл Карего с левого бока – откуда прилетело три стрелы. Поторопил коня, повел дальше, к старому частоколу у разрушенной переправы.

Почему напали здесь?

Из леса доносились крики. Я не мог разобрать голоса – наши, чужие? Карий явно мнил себя бессмертным и не спешил в укрытие.

– Давай, милый, шевелись!

«Плохие стрелы, отвратная меткость врагов. Разбойники?»

До частокола оставалось несколько шагов, а казалось, что целое поле.

«Зачем? Зачем нападать на пустые повозки и убегать?!»

Карий встал перед частоколом, прикрытый от стрел хотя бы с одной стороны.

И тут до меня дошло. Я повернулся к дороге.

– Эй, вернитесь! Нас уводят от… – крикнул я и осекся, когда увидел первого врага, выскочившего с правой стороны леса, – от телег.

Позади мучилась несчастная кобыла. Мы с Карим остались одни. Я прикрывал нас совершенно бестолковым щитом. Кровь сочилась из распоротого пальца.

«Чтоб я еще раз не надел перчатки!»

Отвлекшись на боль от пореза, я еле успел нырнуть под следующей стрелой. Прополз под дном повозки, оказался по ту сторону, за бортиком. Справа – лес и повозка, слева – частокол, а за ним дорога. Лучше укрытия не найти. Все, как говорил Саманья. Я высунулся, прикрываясь щитом.

– Один остался! – прокричали из-за стволов. Высоким дрожащим голосом.

Из плотного строя елей выскочил кто-то невысокий. В плохой, заштопанной одежке, дырявых сапогах, зато с укрепленной дубинкой. Паренек не старше четырнадцати. Мы увидели друг друга.

– А-а-а! – высоко закричал он и побежал на меня, зачем-то размахивая оружием.

Проклятье. Меня зажали между бортом и частоколом.

Мальчишка выругался на меня так, будто я был повинен во всех тяготах его жизни. Я закрылся щитом, перехватил удар дубинки. Мог бы ответить, пропороть мальчишку концом меча. Не стал, отступил на шаг. Принял еще один удар, отвел его в сторону, к левому боку.

Мелкий враг попытался прошмыгнуть слева, толкнул меня к телеге. Я прижал его к частоколу. Бах! Дубинка ударила меня по плечу. Слабо, совсем плохо.

– Пошел прочь! – зарычал я на него и замахнулся керчеттой.

И тут я заметил еще троих – они вовсю шарили в первой телеге. Кажется, среди них была девчонка?..

Дубинка задела мой шлем. Я вжал мелкого врага в частокол еще сильнее. Меня явно связали боем. Отвлекали. Мальчишка выл, пытался дотянуться второй рукой до моего кинжала за спиной и смотрел на меня глазами голодного волка. Я замахнулся мечом, будто собирался зарубить на месте.

Смерть идиотов никогда не пугала. Мальчишка зацепил рукоять, но не смог вытащить клинок из ножен. Еще раз задел меня дубинкой – слабее, чем раньше. И не думал униматься.

– Сам напросился…

Я разбил ему нос кулаком, прочно держа рукоять. Мальчишка зарычал, но вместо того, чтобы присмиреть и сдаться, стал молотить меня свободной рукой по шлему.

– Пошел прочь, баран! – рявкнул я на него и больно ударил ногой по колену.

Он подался вперед, пихнул меня к телеге. И продолжал, как полоумный, толкаться и молотить этой проклятой дубинкой. Край, полный дураков. Я занес клинок, чтобы подрезать ему руку. За спиной раздался страшный вопль. Карий заржал, и что-то с огромной силой толкнуло меня в спину.

– Кха! О-оу, – то ли кашлянул, то ли взвыл мальчишка и выпучил глаза.

Мы оказались слишком близко. Я попытался оттолкнуть его щитом. Тщетно: нас прижало к частоколу телегой. Запястье правой руки прошила боль – я почти вывернул его. Но как? Я опустил взгляд и увидел керчетту в чужом брюхе. Клинок вошел наискось. Я разжал пальцы, выпустив меч.

– Ох, я не…

Карий взбрыкнул, телега еще сильнее вжала меня во врага. Сзади – борт, спереди – распоротый подросток, по левую руку – тупик, а вправо не проскользнуть из-за керчетты.

Где-то на дороге остались враги. Я взялся за рукоять, попытался вытащить меч. Парень оглушил меня воплем, забился:

– Ак-ха-а-а!

Что-то теплое потекло в мои сапоги. Хлюп! Дубинка упала в грязь.

– Дьявол, – прорычал я, – да мы просто вышли за водой!

Мальчишка оскалил зубы. Ярко-алые – натекло с носа. А потом закашлялся, и кровь полилась, пузырясь, уже по его подбородку, шее.

– Про-гх-стите, – он зачем-то хлопал меня по плечу, будто сдавшись.

Огромный мешок сбросили в грязь, а затем заскрипело дерево. Похоже, кобыла Рута упала на землю, накренив повозку. Мальчишка всхлипывал и давился:

– Мама, ма…

Я отвернулся.

– Пустая! – крикнул кто-то постарше со стороны леса.

Идут за мной? Нельзя отходить от коня. Не стоит высовываться.

Я не мог оставить Карего. Где-то в лесу все еще шел бой. Кажется, свистели стрелы. Я молился, чтобы одна из них не нашла круп мерина или мою спину.

Эта повозка точно сломает мне ребра, если…

– Пощ-щадите, – бестолково откашливался мальчишка. Внутри него что-то булькало при каждом вдохе.

Весь низ бригантины и правую штанину залило кровью. Было поздно для любой пощады.

Керчетта прочно засела то ли в дереве, то ли в чужих костях. Я процедил:

– Дьявол…

– Пом-м-мх-огите, – мальчишка упрашивал то ли меня, то ли своих приятелей. Вяло, без надежды.

– Да не могу я! – прорычал я и постарался вытащить керчетту, закрывшую выход к свободе.

Получилось с третьей попытки. Мальчишка уже не кричал. Он сполз по частоколу к земле, удивленно глядя в небо.

Двигаясь боком, я и наступил на чужую ногу, чуть не споткнулся. Кое-как выполз из щели между телегой и забором. Отдышался, схватившись за угол бортика. Подавил тошноту.

Детей, которые копошились у кобылы, уже не было. Ушли? Показалось?

Позади снова зашлепали шаги. Кто-то обошел частокол. Я кинулся к Карему, обогнув проклятую телегу в бог знает который раз.

Из леса выскочили двое, все те же, но теперь без девчонки. Безусый мальчишка и парень постарше. Того же возраста, каким был я, ступив в порт Крига. У одного, младшего, отвисла челюсть: он выпучил глаза, уставившись на нижнюю половину моего тела. А второй налетчик замахнулся дубиной и побежал к коню.

Я в жизни не бегал так быстро. Отпихнув разиню с пути локтем (кажется, угодил щитом ему в челюсть), я сделал выпад. Не достал бы и кончиком меча, но паренек постарше плохо знал мое оружие – он попятился. Этого хватило. Я на развороте рубанул его приятеля вдоль плеча, и тот рухнул на землю, визжа от боли.

Парень постарше оказался не таким крепким. Он посмотрел на коня, мою окровавленную одежду и бросился прочь.

– Побета! – послышался крик Буна в лесу.

Обернувшись, я увидел Руш. Она на бегу целилась ножом в спину беглецу. Я крикнул, срываясь с места:

– Стой! Я догоню. Присмотри за Карим!

Руш явно растерялась и спросила:

– Че?

Я погнался за мальчишкой в лес. Медленнее, чем мог бы бежать, если бы задумал убить.

– Ты это мне, дохляк?! – пригрозилась бандитка мне вслед.

А налетчик все бежал и бежал, спотыкаясь. Кажется, всхлипывал от ужаса. Я гнал его как можно дальше от повозок. Прочь от ножей, стрел Буна и последней неудачи в его жизни.

Ноги цеплялись за кучи из осыпавшихся иголок, ветвей, листьев. После грязи дорог я был рад и этому. А вот мальчишка бегал кое-как. На ходу оглянулся, угодил под корень носком, растянулся на земле. Выронил дубинку.

Я сделал вид, что запыхался.

– Отвали! – крикнул он, отплевавшись от сора. Нащупал оружие, перекатился на спину.

Затем неуклюже вернулся на ноги и снова побежал, угрожая все жалобнее:

– Пшел прочь!

«Сам пошел, – чуть не крикнул я ему вслед. – Будто мне в радость отстирывать вашу кровь с одежды».

Мой нелепый враг пыхтел на весь лес и удирал, не оглядываясь. Через полсотни шагов я бросил погоню.

– Вот и проваливай! – Последнее слово осталось за мной.

Одной бестолковой смертью меньше. Хоть раз все вышло по-моему. Обычно замертво падали те, кого я думал пощадить. А ублюдки вроде Варда все еще топтали землю. Я встал, прислонившись к ели, и отдышался.

И какого дьявола эти дети таскаются по лесам? Это и есть местные разбойники, конкуренты Долов? Я бы посмеялся, да только слишком тянуло живот. Что сталось с тем ребенком, которого я слегка подрезал у телеги? Ушел ли он?

Вздохнув, я хотел затолкать керчетту в ножны. А потом увидел загустевшую кровь на клинке.

– Дьявол. Как же я хочу домой, – вздохнул я в который раз.

Шурх! Ветки затрещали, послышалась поступь, звон металла.

Я не успел укрыться. Из кустов, воровато озираясь, выскочил Амил. Был он без оружия. Я невольно подумал о том, приходилось ли ему вообще когда-либо орудовать дубинкой, а не лопатой.

– Лэйн! – Он посмотрел на меня так, будто я и напал на наши повозки с минуту назад. – Ф-фух. Боже, боже!

Я сместился влево, посмотрел за его плечо. Преследователей не было.

– Все в порядке?

– Я не… Меня преследовали! – выпалил он, выпучив глаза.

Я еще раз посмотрел ему за спину. Кивнул:

– Сейчас разберемся. Встань за дерево. – Амил послушался. Мы укрылись, и я прошептал: – Сколько их было? Снова дети? Стрелки, пехота?

– Э-э, двое, нет… трое! Я не оглядывался…

Мы посидели за стволами елей. Ноги начали уставать. Снова запели птицы, где-то вдали журчала река. Погони не намечалось. Я заметил, что Амил тащил на плече сумку. Сумку из наших припасов.

Права была Руш: как же медленно я соображаю! Опустив щит, я вышел из укрытия.

– А? Ты куда? – зашептал Амил.

– Пойдем к повозкам. – Я потер переносицу и вернулся на тропу.

– Н-но…

– Я никому не скажу, что ты пытался удрать, Амил.

В конце концов, вероятно, это была не худшая идея для такого похода.

Эританец с тонкими запястьями не стал возражать. Он поплелся следом, выдумывая какие-то оправдания. Я не нуждался ни в одном. Когда мы вернулись к дороге, вся команда уже собралась.

– Глянь-ка, дохляки наши еще живы. И зачем я ставила…

Карий смиренно стоял у частокола. Ветер сменил направление. Я прикрыл нос рукавом.

Пропоротые кишки и бордовая лужа. Смрад крови, желчи и дерьма. Запах военной славы. Я был ею покрыт от плеча до подошвы сапог.

Амил остановился, оценил дело моих рук, позеленел и согнулся. Рут перебил его утробные звуки:

– Значит, без потерь.

– Хорошая драчка. – Коваль протирал дубинку. – Жаль, что их совсем маленько высыпало…

– Такие уш нонче рафбойнишки.

Я повысил голос:

– Мать милосердия, да это же просто дети!

– Ты че думал, тут старики по лесам прячутся? – огрызнулась Руш. – Клянусь, ты соображаешь медленнее, чем телега едет без колес!

– А сам-то милосертнее фсех, лишка, – хохотнул Бун и ткнул пальцем в мою керчетту, портки, сапоги.

Влага на одежде стала отдавать холодом. Поежившись, я сказал:

– Я не хотел. Я не нарочно, так вышло…

Мои оправдания волновали других не больше, чем снующая мошкара. В Воснии вовсе не важно, чего и кто вообще желал. Все шло наперекосяк. Отряд капрала Гвона в неполном составе оглянулся на первую телегу.

– Дети не дети, а едрить их в дышло. Нам теперь повозку самим толкать, – заметил Коваль.

Кобыла не дождалась нашей милости – так и скончалась в упряжи, оттащив телегу с дороги. Бун похлопал Рута по плечу:

– Шаль тфою копылу, приятель.

– Она прожила долгую жизнь. – Рут явно не принимал участия в драке. И тем более не скорбел. – Скорее всего, счастливую.

Они принялись освобождать кобылу из ремней. Я заметил, что дети пытались стащить упряжь, да не успели – только подрезали в двух местах.

– Счастливую уж точно, – сплюнула Руш себе под ноги. – Знал бы ты, че мне приходилось делать за жратву.

– Хм, – что-то выразил Керех.

Я тупо уставился на перепачканную одежду.

– Одна радость: хоть пожрем нормально, – Руш указала на кобылу. – Чего зеленеешь, Амил? Все сгодится.

Я оглянулся на Карего. Мерин безмятежно пощипывал подсохшую траву у старого частокола. А мог бы лежать здесь, со стрелой в боку. Или я.

– Ну, шо было, не воротишь, – заметил Бун и почесал промежность, – а фоду нам притется как-то того…

Когда мы погрузили последние бочки на вторую телегу, я все еще пытался оттереть хотя бы часть грязи со штанов. Меня пихнули в бок.

– Это штирать надо, – заметил Бун, явно наслаждаясь собой. – Што, в ваших краях нет прачек, лишка?

– Без тебя знаю.

– Дай ему времечко, Бун. Пусть думает. Он у нас очень медленный, – издевалась Руш.

Я не возражал. В моей голове раз за разом повторялась сцена налета. Если бы той троице с луками хватило ума забраться повыше. Если бы мальчишки напали с трех сторон, спрятавшись в кустах. Если бы в лесу стояли ловушки и мы бы взяли еще двух скакунов с телегами…

По всем правилам конкора наш отряд был бы разбит за первую четверть часа.

IX. Хуже кузнечика

Предместья Волока

– Чавк-чавк-чавк, – откликалась дорога после ливня.

Я то и дело прикидывал, как долго выдержит моя обувь такие подвиги. Сапоги братьев промокали к концу дня насквозь, а Рут то и дело штопал голенище. Штопал с пугающим жизнелюбием и даже удачно шутил, попадая иглой в пальцы. Я не имел права жаловаться.

Мои ноги берегла бычья кожа по цене дороже всего походного набора. Под слоем воснийской грязи спряталось боковое тиснение и герб мастера. Сам маршал не побрезговал бы такие носить. Впрочем, какая теперь разница? Грязь уравняла наш отряд: не отличишь, у кого снаряжение лучше. Теперь я не только был аристократом без земель, но и выглядел как чернь.

Еще немного, и примусь думать, как простолюдин. В последние дни, едва мы добрались до первых сел, в голове крутились одни и те же мысли.

Какого дьявола я тут забыл?

«Чавк-чавк», – недоумевала грязь на пару со мной.

Вдали клубился дым печей. Село без имени. Одно из трех, которые нам приказали проведать. Я обернулся. За нами шел еще десяток воинов: ребята Митыги – команда увальней, для которых нам вечно приходилось чинить телеги. Взамен, по словам капрала, увальни обязались нас защищать. В последнем я сомневался: от детей с дубинами защита была нужна разве что Гвону, и то из-за вечного подпития.

Амил сгорбился под весом сумки, как распоследний старик. И запричитал:

– Как зовут этот край?

Руш пояснила со смертельной прямотой:

– Дырка в заднице. Справа, – она махнула на запад, – ягодица Долов, а там – ягодица Восходов. А мы вот тут. В самой жо…

– А-а-а-а!

Девица в дырявом шерстяном плаще и разных башмаках с трудом распрямила спину. Она собирала сено вдали от домов. Из ее открытого рта так и лился крик. Лился, пока не кончился воздух в легких.

А потом она развернулась к деревне, бросила грабли и неуклюже побежала прочь.

– Нам не рады, – вздохнул Рут, сложил ладони лодочкой у рта и на удивление громко крикнул: – Мы пришли с миром!

Девица даже не обернулась. Из домов начали вываливаться другие жители.

Рут обратился к нам, ухмыляясь:

– Мы же с миром, так?

Коваль вытащил топор с самым невинным видом. Будто на всякий случай или вовсе собрался помочь селянам с дровами.

– Это уж как пойдет, – добавил один из братьев, переглянувшись с Ковалем.

Я посчитал селян: получилось больше, чем наша десятка с отрядом Митыги. И селяне все еще продолжали высыпать на дорогу.

Рут вытер пот со лба и свистнул Кереху – настал их черед меняться местами у повозки. Утрата кобылы с каждым днем казалась все тяжелее: обозы не легчали, дороги не становились лучше. А еще мы за пару дней доели все мясо, которое удалось срезать в лесу до возвращения налетчиков. Я жалел, что в первый день воротил нос от конины. Быть может, сегодня я бы не был так голоден.

Мы встали у ограды села. Низенькая, кривая – защитит разве что от пьяницы ночью, и то ненадолго. Бун ощерился, проверяя тетиву.

– Нам шовшем не рады.

Пожалуй, то была исключительно наша вина. Вид пустых повозок и толпы с дубинами расстроит любое село. Гвон пронзительно зевнул. Я впервые видел его в работе – капрал соизволил нести на себе щит.

Рут приподнял шлем, зачесал грязные волосы на затылок. Теперь-то они слипались в один ком и лежали как надо. У всех. Я вздохнул:

– Так мы с миром или нет?

Фляга Рута давно опустела, это я понял по тяжелому вздоху за плечом.

– Отчего ж не с миром. – Капрал жестом позвал за собой, в самый центр села. – Уговор на поставочку был? Был. Так уж у меня в бумагах сказано. А бумаги – это сурьезно. Не коров доить!

Я не стал говорить о том, что капрал наверняка позабыл, как различать буквы.

– Чего вам? – Самый рослый из селян вышел вперед, сжимая кулаки. За ним прятались две женщины и молодняк.

Нас настигли ребята Митыги, двое уже держали дубинки в руках. Капрал дружелюбно помахал дрожащей рукой и заговорил:

– От имени господина Годари прибыли исполнять высокую волю, так что, извольте, э-э, – слова явно вылетели у него из головы, – всяко ему причитающееся, равно как и всем Восходам…

Кто-то из селян взвыл. Следом заплакали дети, и на них зашикали.

– Дак приходили! – заверещала женщина. – На той же ж неделе, все унесли…

Капрал спохватился, похлопал себя по походной сумке.

– Ага, вот она, родная! – Гвон прочистил горло и развернул лист подмокшей бумаги: – Засим я, маршал второго Восхода, уполномо…

По играющим желвакам на лице главы можно было понять, что нужного эффекта документ не произвел.

– Я не умею читать.

За моей спиной зашумела кольчуга.

– Ой, беда-а, – сплюнул в траву один из парней Митыги и шагнул вперед.

Гвон замахал рукой на чужой отряд. Уже резче. Плохой признак: первые ростки гнева. Похоже, драки не избежать. Я насчитал около семи детей в возрасте до десяти лет. И очень много женщин.

– Так, так. Сейчас же, энто, конец сбора на полях, как мне видится? – капрал оглянулся.

Глава села кивнул:

– Верно.

После налета у переправы я постоянно посматривал вдаль в поисках лучников. Хорошо еще, что у селян не бывало арбалетов. Тогда я отделался порезом на пальцах и парочкой синяков. А мог бы по глупости остаться у телеги, подарить отбросам Воснии сапоги, бригантину, керчетты…

– Где припасы?! – гаркнул капрал, и селянки помчались к домам, хватая детей.

Выдержке главы села можно было только позавидовать.

– С десять дней назад отдали излишки.

– Все? – недоверчиво прищурился Гвон.

– Все.

Кто-то шумно сплюнул за моей спиной, громче и противнее, чем сплевывали в логове у Симона.

– Видит, значится, Мать двойного солнца, я хотел решить дельце миром. – Глаза капрала не выражали никакого сострадания. Только вечное подпитие.

– Нет, постойте! – развел руки глава села, но было поздно.

Ребята Митыги как муравьи расползлись по ближайшим домам. Капрал обернулся к нам и коротко распорядился:

– Ну что, родня, собирайте.

Охотнее всего зашевелились братья и Руш. Через пару минут в нашей телеге уже лежали гуси и куры со сломанными шеями.

– Ни одного порося, – посетовал братец с низин. Я никогда не научусь их различать.

Амил жадно глядел в повозку, и я разделял его чувства.

– А вы чего, примерзли? Надо бы хлев проведать, – отослал нас капрал.

Я позвал с собой Рута. До хлева мы шли в угрюмом молчании. Я – из-за того, что все никак не мог понять, какого дьявола тут забыл, а Рут… скорее всего, из-за пустой фляги. Созерцание хлева радости нам не прибавило.

Под ногами сбился совсем старый навоз – почти не осталось запаха. Похоже, весь скот увели еще в начале осени. Сено осталось, а кого им кормить – не ясно. Я постучал ногой по старой пустой кормушке у стены. Грязь с сапог обсыпалась, да только ненадолго.

– И как они переживут зиму?

Рут поглядел на меня и покачал головой. Я так и не понял, что бы это значило: «не переживут» или «молчи, приятель». Возможно, все сразу.

Повозки не наполнились в наше отсутствие. Руш что-то убежденно рассказывала Кереху. Гвон утирал губы рукой, оставив нас всех гадать, откуда берется выпивка.

– Ну-с?

– Ничего, – сознался я.

– Клянусь двумя солнцами, энтого я не желал. Не по душе мне зло, – сказал Гвон и повел нас в один из домов.

Первый дом оказался пустым. Братья даже проверили доски в полу – не припрятали ли за ними люк в подвал. Во втором доме мы изрядно покрылись пылью и сделались еще голоднее.

– Не желал я зла, попомните энто слово, – процедил капрал.

Так мы и оказались в третьем доме. На сей раз вместе с его хозяевами – тощей воснийкой и долговязым пареньком, за которым пряталась троица отпрысков.

Я осмотрел полки и пустые столы. И боролся с недобрым предчувствием. За спиной спорили, повышая голос:

– Где припасы?

– Все перед вами. Все что есть!

Заплакал какой-то ребенок. Я вернулся с пустыми руками.

– Ничего, как всегда, – пожал я плечами.

«Обирать тощих крестьян – это твоя добрая слава?» – Пока я пытался найти ответы на голодную голову, обстановка накалилась.

В холле завязалась короткая потасовка. Люди с оружием, как всегда, побеждали безоружных: глава села прислонился к стене, потирая ушибленную щеку. Но на этом дело не кончилось. В руках солдата заныл ребенок лет пяти.

– Сейчас освежим вашу память-то, да, – гаркнул солдат Митыги и замахнулся.

Плохие предчувствия в Воснии всегда оказывались пророческими. Шлеп! Ребенок упал на доски и страшно завыл. Его тут же поставили на ноги. И замахнулись еще раз.

Я заметил, что ребенок и так битый – старые синяки покрывали половину тела. Часть из них была мне знакома на личном опыте – следы от ударов сапогом.

– Их уже били с неделю назад, – заметил я. – Что нового они скажут, если все отдали?..

Рута под крышей не было, и потому меня никто не остановил. Впрочем, ребят Митыги никакие слова тоже не останавливали.

– Где добро? – прорычал увалень Митыги.

Удар. Вой. Шлепок.

– Где?

– Сказано же, увезли, – отвечала худая женщина, с усталостью глядя на побои. Похоже, картина ей была привычна. – Хоть все здесь переверните – нового не вырастет…

Гвон упрашивал, будто это его колотили в стенах родного дома:

– Дайте же мне хоть что-нибудь, ну? Куды свезли ваши припасы? Кто?

– Сейчас все припомнят. Все полезненькое, – весело сказал солдат Митыги, перекрикивая воющего мальчишку.

Удар, шлепок. Вой. Глава села сложил руки на груди и ссутулился.

– Бумаги-то были при них? Эмблемки на щитах, плащи с вышивкой? – Гвон снова вытер уголки рта, умудрившись незаметно приложиться к выпивке.

Женщина с той же усталостью помотала головой:

– Плащи как плащи. Без флагов явилися.

– А бумаги?..

– Говорю же, читать не научен, – вклинился глава. – На словах – от господина Бато, так и назвались…

Гвон замотал головой и добавил:

– Ну дак внешне, внешне-то! Каковы на вид?

– Точь-в-точь вы!

Сзади кто-то пробормотал:

– …только рожи добрее.

Шлепок, удар. Тихий скулеж. Всхлипывания.

Я потерял нить разговора. Еще раз оглядел чужой дом. Это такие-то дома можно найти в Воснии, чтобы всякий смельчак при дубине пачкал твой порог и брал, что ему вздумается?..

Что я, черт дери, здесь вообще делаю?

Я отошел в сторону, проскользнул на улицу к охране повозки. Облокотился на борт, чувствуя тупую усталость и голод. Рядом на корточках сидел Амил и разминал кисти тонких рук, будто важнее дела в жизни и не найти.

– Слушай, Амил, – я посмотрел на разграбленные дома. – Скажи, зачем ты пришел под флаг?

Кажется, глаза эританца увлажнились.

– Думаете, мне здесь не место? – всхлипнул он и поднялся.

«Похоже, здесь место только отъявленным мерзавцам», – чуть не ляпнул я, но вовремя примолк. За спиной послышались тихие шаги.

– Наконец-то дотумкал! – вклинилась Руш и снова что-то гоняла языком под губой.

– Нет, – я отвернулся от оторвы, – я правда хочу знать. Нам ведь всем не платят жалования, так?

Руш не собиралась умолкать:

– Всем, кроме капрала.

– Я, э-э, – помялся Амил, – в нашем хлеву крыша обвалилась, и отца моего…

Нет, все-таки парень точно расплачется. Я уточнил:

– Так что же, у тебя и дом есть? И с семьей все ладится?

Амил поджал губы, кивнул.

– Только без папы мы… я… зима же.

– И ты вызвался под флаг, – мой голос точно выдал изумление, – без жалования?..

– Я думал, – Амил отвернулся, будто мы еще не заметили его слез, – что здесь уж точно как-то что-то да сложится…

Я скривился. Удивительно, как мы похожи.

– Мы сами себе платим, неженка. Война – щедрая сука, – снова вклинилась Руш. – Если знать, где брать.

Я покосился на нищие дома селян. Затем – на пустые загоны для скота и мертвенно-молчаливый хлев. Справедливо заключил:

– Явно не здесь.

– Скоро поживимся. Вот увидишь, дохляк. И ты вытри сопли, – она с силой хлопнула по плечу Амила, – сама по себе и канарейка в суп не упадет. Придется поработать.

Из дома снова послышались звуки побоев. Я тяжело вздохнул. Вот и все мои почести – право резать подростков в лесах и бить детей ради мешка зерна.

А ребята Митыги так и носились среди домов, выламывая, расшатывая и переворачивая все, до чего могли дотянуться. Воснийцы обирали своих крестьян догола, а потом приходили вновь – содрать кожу. Затем охали и дивились, отчего поставки зерна мельчают. Край алчных дураков.

«Ничего хорошего не родится из спешки», – говорил Саманья на учебе, пока мы фехтовали. Коротка моя память. Убравшись из Стэкхола, я только и делал, что спешил.

Дверь отворилась, из дома выбежала женщина. Споткнулась и упала в грязь, раскинув руки. Я не расслышал, кто ругался больше: селянка или увальни Митыги. Ее втащили обратно за ноги. Дверь так и осталась открытой.

– Не переживешь ты зиму, неженка, – заключила Руш.

Тут-то я и понял, что я здесь делаю, на этом отшибе между землями Долов и Восходов. Живу не по уму.

– Чего лыбишься? – нахмурилась Руш. – Не уловил, че я сказала? Клянусь, ты медленнее, чем дохлый индюк! Повторю по слогам: ты зи-му не пе-ре…

Я не слушал.

Руш, как и любая воснийская хамка, была совершенно не права. Мне стоило больше думать, взвешивать. Завязать, наконец, со спешкой.

Главное – как следует пообедать на привале. Пусть капрал подавится своим серебряком за хлеб. На голодный желудок думалось об одном – как бы его поскорее наполнить.

Тогда я еще не знал, что и в трех следующих деревнях мы будем далеко не первыми гостями за последний месяц.

Через три дня, привал Восходов

Я смотрел на остывшую не то похлебку, не то кашу в своей плошке и пытался понять, что же и когда пошло не так. Еще там, в Криге, когда я взялся за корону турнира? В порту Стэкхола, едва я ступил на палубу «Луция»? В долбаном Оксоле или уже здесь, на отшибе, возле воснийских сел? А может, в тот проклятый день, когда я решил, что найду свой дом на материке среди дикарей?

Отряд Гвона трещал так, будто от этого зависела их жизнь.

– Давненько говорили, надыть тут третий Восход ставить, шириться, – объяснялся капрал. – А кого во главу – уж второй год решить не могут.

– Да че там решать, – Руш расхаживала вокруг костра, – самого жирного да постарше, и делов…

– Так и хотели поначалу, – отвечал один из братьев. – Не пошло. Одного в канаве нашли, второй вроде как повесился. Так говорят, но чую я, история-то с гнильцой…

Последний ломоть хлеба я догрыз на завтраке. Похлебка грозно косилась на меня из плошки. Мы оба понимали, что выбора у меня не осталось. Самое мерзкое – первая ложка. Потом привыкаешь.

Зато сегодня мне было кого винить, кроме себя. Вот, выходит, из-за чего мы топчемся в этом нищем краю – чужая алчность и глупость.

– Неужели нельзя договориться? – Я спрашивал впустую. В Воснии опаздывали, лгали, пили. – Для чего вельможам учиться писать, если это все пустая трата…

– Вшегда так было, – заметил Бун. – И не гофори, што у вас иначе!

– Договориться-то не только в Восходах надо, родня, – вздохнул капрал. – Есть проблемка посложнее. Давнишняя…

Я в недоумении оглянулся.

– А вон она, как на ладони. – Гвон с кряхтением приподнялся, привстал на цыпочки и указал на полосу елей.

За хвоей виднелись верхушки четырех башен. За все время, что мы таскались по округе, я их так и не заметил.

– Это?..

– Замок семьи Бато, мать его, не присягнувшего, – выругался Коваль, за ним вторил Амил:

– …замок на гиблом всхолмье.

– Там пока взберешьси, уже к маме захочешь, – заверил всех Гвон. – Распоганое местечко.

Я зачерпнул холодную кашу ложкой. Впрочем, кашей это бы не осмелился назвать даже самый бедный из крестьян. Братья уже управились с пайком и потому сопровождали ругань широкими жестами.

– Выкурить бы его, этого Бато, оттедова, и…

– Долы тоже так думали, полгода топтались, а все без толку. Строили на зависть. Заморская схема, во!

Бун махнул флягой, расплескав содержимое.

– Да што ты знаешь, Васко! За морем одна бестолошь и пески.

Я хмыкнул и добавил:

– И ходим все под себя, пока не помрем.

Шутку не оценили, за костром развязался спор. Все перебивали друг друга. Готовились биться до хрипоты:

– Скажешь, что у нас так не строят? А как же Вершки у Долов? А донжон у Кобыльей пущи, как его…

– …и он три болта проглотил, едва под стеной оказался…

– Дфе сотни замок не фозьмут!

Не нужно было учиться у Саманьи, чтобы понять: разговорами делу не поможешь. К тому же основная проблема Восходов начиналась вовсе не с отряда пьющего капрала. Я сплюнул острый стебель на землю.

Капрал попробовал утихомирить гвалт, но быстро сдался и отошел справить нужду, зачем-то всех об этом уведомив. Я дождался, пока единственный человек с жалованием скроется в лесу. Подсел к другу – Рут тщательно цеплял крупу ложкой – и тихо пожаловался:

– Какая война с таким снабжением? – Я приподнял плошку на уровень глаз. Поморщился: пальцы левой никак не заживали. – Половину часа вылавливаю комья грязи, вторую половину – сплевываю шелуху…

Оторва появилась будто из воздуха и опередила Рута:

– Быстро ты сдулся, дохляк.

Приятель даже не поднимал на меня взгляд – настолько был поглощен делом.

– Я пришел за победой. Своей землей, домом. – Сейчас эти слова казались настолько смешными, что я произнес их с трудом. Казалось, будто я сам пытался себя же и убедить. – Пока меня только обобрали, как в порту. Что дальше? К блохам – вшей? К голоду – обморок?

– Обморожение, – удивительно серьезно ответил Амил и поежился.

Будто назло, подул северный ветер. Зима в Криге у печи и зима в воснийских холмах – не одно и то же, верно?

– Все как вам и желалось, – Рут изобразил льстивого слугу и указал грязной ложкой на серый стяг, – во имя Воснии, – ложка сместилась к горизонту, – во имя второго Восхода…

– Для оруженосца ты больно много выделываешься, – огрызнулся я.

Рут бросил на меня ехидный взгляд и сплюнул шелуху за бревно. Оторва уже уселась по левую руку.

– Че говорить. Дело дрянь, ребята. Это и капралу видно.

– А фсе почему? – вскинулся Бун. – Завезли чушаков, не продохнуть…

– Посевы пожрал какой-то гад, – перебила его Руш.

Один из братьев уточнил:

– Кузнечик, говорю же, кузнечик…