Текст книги "К теории охранительных гражданских правоотношений"

Представляется, что сторонники трехэлементной нормы права, действительно, нарушают требования, предъявляемые к образованию абстрактных понятий. Под абстракцией (от лат. abstractio – отвлечение, отделение) понимается процесс мысленного отвлечения одних свойств и отношений вещей и явлений от других. Абстракция является основой для процессов обобщения и образования понятий. При помощи абстракции формируются обобщенные образы реальности, позволяющие выделить значимые для определенной деятельности связи объектов. В процессе абстрагирования необходимо соблюдать определенные правила, в частности, отвлекаться от несущественных свойств объекта. Чтобы абстракция была плодотворной, необходимо вначале определить, какие свойства объекта являются важными для познания, а от каких свойств можно отвлечься как от второстепенных, поскольку «при отбрасывании существенных признаков абстракция становится поверхностной и малосодержательной; в такой ситуации абстрактными принято называть пустые, бессодержательные, непродуктивные рассуждения и понятия»[168]168
  Головин С. Ю. Словарь практического психолога. Минск: Харвест, 1998. С. 3.


[Закрыть].

Структура правовой нормы является существенной ее характеристикой. Между тем абстракция «правовая норма вообще» данную характеристику не учитывает, равно как не учитывает и функциональные характеристики различных норм, в связи с чем ее, соглашаясь с Е. Я. Мотовиловкером, вполне можно назвать «бедной», «голой», нерабочей[169]169
  Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 21, 31, 33.


[Закрыть].

Анализируя разработку рассматриваемого вопроса в советский период, А. Б. Бабаев и В. А. Белов замечают, что господство концепции трехчленного строения нормы права не оставляло почвы ни для разделения правовых норм на регулятивные и охранительные, ни для аналогичного разделения правоотношений, и утверждают, что «отстаивать концепцию разделения правоотношений на регулятивные и охранительные можно только при одном непременном условии – нужно быть сторонником двухчленного строения правовой нормы»[170]170
  Бабаев А. Б., Белов В. А. Указ. соч. С. 259.


[Закрыть]. Полагаем, что этот вывод правилен по существу, поскольку именно положение о двухэлементном составе правовых норм лежит в основе разделения и правовых норм, и правоотношений на регулятивные и охранительные, хотя не можем не отметить, что в числе ученых, признающих концепцию охранительных правоотношений, имеются как сторонники двухэлементного строения правовых норм, так и сторонники трехэлементного их строения. Наиболее наглядна в этом отношении позиция В. В. Бутнева, который, с одной стороны, высоко оценивает теорию охранительных правоотношений, признавая главным ее достоинством тот факт, что «она нацеливает на исследование механизма защиты субъективных прав и интересов как одного из “блоков” механизма правового регулирования»[171]171
  Бутнев В. В. Несколько замечаний к дискуссии о теории охранительных правоотношений… С. 7.


[Закрыть], но в то же самое время признает трехчленное строение нормы права[172]172
  Позиция В. В. Бутнева в вопросе о структуре правовой нормы противоречит нашей позиции, последовательно обосновываемой в настоящей работе. Поскольку каких-либо новых аргументов В. В. Бутнев не приводит, мы не будем их анализировать, а ограничимся их изложением. Правовед пишет: «Норма права – регулятор общественных отношений. В этом качестве она должна обладать инструментарием, способным воздействовать на сознание субъектов общественных отношений, направлять их поведение в определенное русло в соответствии с целями законодателя. Несмотря на то, что все нормы права взаимосвязаны и взаимозависимы друг от друга, каждая правовая норма должна быть самодостаточна, включать в себя элементы, необходимые для регулирования общественных отношений. Поэтому верным представляется мнение о трехчленном строении юридической нормы. Норма права представляет собой логическую формулу, способ связи различных статей нормативных актов. Любое правило поведения, любая социальная и техническая норма только в том случае может выступать в качестве регулятора поведения, если строится по трехчленной формуле, предусматривает модель поведения участников общественного отношения (диспозиция) в определенных условиях (гипотеза) и юридически неблагоприятные последствия уклонения от этой модели (санкция)» (Бутнев В. В. Материально-правовые и организационно-правовые средства механизма защиты субъективных гражданских прав… С. 12).


[Закрыть].

Сторонники трехэлементного состава правовых норм, признающие в то же самое время разделение норм и правоотношений на регулятивные и охранительные, наталкиваются на противоречия, для снятия которых они вынуждены вводить в канву рассуждений некоторые допущения, в то время как сторонникам двухэлементного состава правовых норм удается выстроить логически обоснованную и подтверждаемую практикой теорию. Так, Е. Я. Мотовиловкер при обосновании идеи разделения правовых норм и правоотношений на регулятивные и охранительные руководствуется следующей схемой: структура нормы – идея выделения регулятивных и охранительных норм – идея выделения регулятивных и охранительных правоотношений. Согласно его аргументации ни гипотеза, ни диспозиция логически с санкцией не связаны: гипотеза – постольку, поскольку представляет собой условие, влекущее диспозицию; диспозиция – постольку, поскольку представляет собой правовое последствие, заканчивающее нормативное предписание. Следовательно, концепция трехчленной юридической нормы не в состоянии выразить правовую норму как структурное образование, так как модель структуры нормы имеет логический пробел относительно связи диспозиции и санкции. Для того чтобы устранить этот пробел и логически обусловить санкцию необходим еще один элемент – указание на обстоятельства, отрицающие диспозицию (правонарушение). На основе этого Е. Я. Мотовиловкер приходит к выводу о том, что «структура нормативного образования, соединяющая диспозицию и санкцию, несет в себе две гипотезы, указывающие на факт, порождающий диспозицию, и на факт, порождающий санкцию»[173]173
  Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 8.


[Закрыть]. Этот вывод логически подводит к разделению правовых норм на два вида, первый из которых составляют нормы, включающие юридический факт, связанный с предоставлением субъектам прав и возложением на них обязанностей, обеспечивающих нормальное течение общественных отношений, т. е. регулятивные нормы; второй – нормы, устанавливающие правовые последствия на случай правонарушений или иных обстоятельств, препятствующих осуществлению регулятивных норм, т. е. охранительные нормы[174]174
  Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 9–10.


[Закрыть]. Следующим логическим шагом является выделение соответствующих этим видам правовых норм правоотношений – регулятивного правоотношения и охранительного правоотношения[175]175
  Там же. С. 54.


[Закрыть].

Сторонникам же трехэлементного состава правовых норм (например, П. Ф. Елисейкину, Е. А. Орловой), признающим в то же самое время разделение правоотношений на регулятивные и охранительные, логически грамотную концепцию построить не удается. Так, П. Ф. Елисейкин полагает, что разногласия по вопросу структуры правовой нормы основаны на недоразумении, являются результатом рассмотрения правовых норм под разными углами зрения. Он обращает внимание на то, что норма права конструируется по трехчленной схеме при ее рассмотрении в статике, в то время как по двухчленной схеме – при рассмотрении ее в динамике. В итоге ученый приходит к выводу о том, что «единство регулятивной и соответствующей ей охранительной нормы дает нам в итоге традиционную трехчленную формулу»[176]176
  Елисейкин П. Ф. Указ. соч. С. 34.


[Закрыть], и заключает, что все высказанные в литературе суждения по проблеме имеют право на существование, поскольку по существу не противоречат друг другу. Вряд ли с выводом П. Ф. Елисейкина можно согласиться. Как справедливо указывает В. В. Бутнев, «структура предмета или явления не может зависеть от аспекта его рассмотрения. Под структурой понимается относительно устойчивое единство элементов, их отношений и целостности объекта; совокупность устойчивых связей объекта, обеспечивающих его целостность и тождественность самому себе. Важность исследования не только статики, но и динамики нормы (процесса ее реализации), не только внутренних связей нормы (между ее отдельными структурными элементами), но и ее внешних связей с другими нормами права не освобождает нас от необходимости определиться с понятием нормы права и ее структуры»[177]177
  Бутнев В. В. Материально-правовые и организационно-правовые средства механизма защиты субъективных гражданских прав… С. 11–12. Соглашаясь с приведенным утверждением В. В. Бутнева, мы в то же время не принимаем его аргументов в обоснование трехэлементной структуры нормы права.


[Закрыть]. Е. А. Орлова, полагающая, что любая юридическая норма состоит из трех элементов, в то же время утверждает, что «учет функциональной специализации норм права и деление их на регулятивные и охранительные служит ключом к правильному решению вопроса о их структуре» и делает вывод: «Охранительная норма, состоящая из трех элементов, сама есть не что иное, как санкция регулятивной нормы»[178]178
  Орлова Е. А. О структуре гражданско-правовой охранительной нормы… С. 21.


[Закрыть]. Представляется, что такой подход основан на вряд ли оправданном в данном случае стремлении примирить противоположные позиции и выработать компромиссный взгляд.

Аналогично П. Ф. Елисейкину В. Н. Протасов утверждает, что к строению правовой нормы возможны различные подходы, а потому «модельные конструкции правовой нормы не следует противопоставлять друг другу и считать правильной какую-то одну из них»[179]179
  Протасов В. Н. Строение нормы права в свете теории охранительных правоотношений… С. 7. В. Н. Протасов предлагает рассматривать различные подходы к строению правовой нормы как «набор» моделей, инструментов для анализа текстов нормативных правовых актов в зависимости от тех задач, которые ставит перед собой исследователь (Там же). Между тем, как представляется, подобный взгляд является непродуктивным по причинам, о которых говорил В. В. Бутнев, критикуя позицию П. Ф. Елисейкина.


[Закрыть]. Видимо, такой взгляд позволил ему заявить, что «в случае признания охранительных правоотношений как таковых по большому счету не очень уж важно, что считать их нормативной основой – элемент правовой нормы (санкцию) или отдельную, самостоятельную норму (охранительную)»[180]180
  Протасов В. Н. Основы общеправовой процессуальной теории… С. 65–66.


[Закрыть]. В результате В. Н. Протасов предлагает при решении вопроса о выделении охранительных правоотношений идти не от нормы к правоотношению, а, напротив, от правоотношения к норме[181]181
  Там же. С. 66; Он же. Строение нормы права в свете теории охранительных правоотношений… С. 12.


[Закрыть].

Полагаем, что В. Н. Протасов недостаточно последователен в этом вопросе. Как видно из его слов, охранительное правоотношение имеет определенную нормативную основу, которую мы, в зависимости от ракурса рассмотрения, можем назвать либо частью «просто нормы» (санкцией), либо «охранительной нормой». Что измениться в определении данной нормативной основы, если мы будем решать вопрос о ее характере через призму ее связи с имеющимся охранительным правоотношением? И в этом случае мы можем назвать нормативную основу такого правоотношения либо санкцией «просто нормы», либо самостоятельной нормой. Таким образом, получается, что правоотношение не привносит ничего нового в характеристику правовой нормы, если только не считать, что, признав охранительное правоотношение и идею поиска видов норм на основе видов правоотношений, мы презюмируем, что охранительное правоотношение имеет в своей основе охранительную норму.

В логической цепочке «норма права – правоотношение», норма права первична, в то время как правоотношение – вторично. Правоотношение возникает там, где имеется соответствующая правовая норма. Поэтому представляется, что разделять правоотношения, а уж затем на этой основе и правовые нормы нелогично. Кстати, сам В. Н. Протасов признает, что возникновение и существование любого правоотношения всегда нуждаются в двух нормативных элементах: 1) указании на юридические факты и 2) указании на юридические последствия наступления этих фактов, в связи с чем «нормативной основой охранительных правоотношений служат двухэлементные охранительные нормы»[182]182
  Протасов В. Н. Основы общеправовой процессуальной теории… С. 90.


[Закрыть], т. е., иными словами, признает «первичность» нормативной основы правоотношения, чем противоречит своим же утверждениям.

Представляется, что взгляды сторонников трехэлементного строения правовой нормы, признающих в то же время классификацию норм и правоотношений на регулятивные и охранительные, равно как и сторонников компромиссной позиции, являются непоследовательными, а указание на функциональное назначение норм этой ситуации не исправляет. Дело в том, что проблема правовой нормы исследуется не умозрительно, а в целях наиболее полного постижения системы права и, в конечном счете, достижения наибольшей эффективности функционирования данной системы. Между тем исследование системы права требует системной методологии и должно осуществляться на основе положений теории систем[183]183
  Как указывала Ц. А. Ямпольская, «использование выводов общей теории систем с учетом особенностей предмета, т. е. данной конкретной системы, и есть ключ к познанию многих еще неизвестных сторон изучаемых явлений и процессов» (Ямпольская Ц. А. К методологии науки управления // Советское государство и право. 1965. № 8. С. 21).


[Закрыть]. Согласно этой теории основным свойством системы является эмерджентность, наличие которой обусловлено помимо прочего разнородностью функций, осуществляемых элементами (подсистемами), взаимодополняющими друг друга, в результате чего система получает качество, не присущее какому-либо отдельно взятому элементу. Каждый элемент системы имеет определенность, присущую ему только в качестве элемента именно данной системы; он представляет собой «нечто неделимое, целостное по своей функции, по той роли, которую он играет в образовании и функционировании системы»[184]184
  Райбекас А. Я. Вещь, свойство, отношение как философские категории. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1977. С. 155.


[Закрыть]. Следовательно, один и тот же элемент системы не может входить в различные ее подсистемы и осуществлять различные функции.

Признавая, что систему права составляют две подсистемы – регулятивная и охранительная, – которые в свою очередь включают в себя в качестве элементов регулятивные правовые нормы и правоотношения и охранительные правовые нормы и правоотношения, мы приходим к выводу, что правовая норма не может быть трехэлементной, так как в этом случае она оказалась бы включенной в две различные подсистемы.

Отрицание двухэлементной структуры правовой нормы и утверждение о трехэлементной ее структуре оказывает негативное влияние на правильность понимания строения и состава системы права. Как справедливо указывает Е. Я. Мотовиловкер, «только последовательное развитие идеи регулятивных и охранительных норм права позволит избежать очевидных ошибок в учении о структуре юридической нормы»[185]185
  Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 21.


[Закрыть]. Полагаем, что последовательное развитие это идеи позволит избежать ошибок также и в учении о субъективных правах и в учении о правоотношении.

Обобщая изложенное, констатируем, что регулятивные нормы, рассчитанные на нормальное, бесконфликтное развитие отношений, санкций не содержат и на возможность применения принуждения не указывают. Такая возможность предусмотрена только охранительными нормами в целях реализации охранительной функции права.

Следует признать, что охранительная правовая норма включает в себя два элемента, первый из которых – гипотеза – содержит указание на обстоятельства, свидетельствующие о необходимости «включения» охранительной функции права, второй – санкция – указание на последствия охранительного реагирования.

Литература, рекомендованная к главе II

1. Белов В. А. Гражданско-правовые нормы как предмет научного изучения и практического применения // Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики / под общ. ред. В. А. Белова. М.: Юрайт-Издат, 2007. С. 94–123.

2. Бутнев В. В. Материально-правовые и организационно-правовые средства механизма защиты субъективных гражданских прав // Проблемы гражданского права и процесса: сб. науч. тр. Вып. 4 / под ред. В. В. Бутнева. Ярославль: ЯрГУ, 2014. С. 5–37.

3. Гримм Д. Д. Энциклопедия права с приложением краткого очерка истории философии права: лекции. СПб.: Типолитография инженера Гершуна, 1895. С. 121–147.

4. Елисейкин П. Ф. Правоохранительные нормы (понятие, виды, структура) // Защита субъективных прав и советское гражданское судопроизводство: Межвуз. темат. сб. / под ред. П. Ф. Елисейкина. Вып. 2. Ярославль: ЯрГУ, 1977. С. 25–37.

5. Жицинский Ю. С. Санкция нормы советского гражданского права. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1968. С. 7–56.

6. Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. С. 156–175.

7. Крашенинников Е. А. Гражданско-правовые нормы // Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 2011. № 2. С. 6–13.

8. Крашенинников Е. А. Заметки о нормах права // Проблемы защиты субъективных гражданских прав: сб. науч. трудов. Ярославль: ЯрГУ, 2001. С. 3–7.

9. Курылев С. В. О структуре юридической нормы // Курылев С. В. Избранные труды. Минск: Промышленно-торговое право, 2012. С. 172–189.

10. Курылев С. В. Санкция как элемент правовой нормы // Курылев С. В. Избранные труды. Минск: Промышленно-торговое право, 2012. С. 545–558.

11. Лейст О. Э. Санкции в советском праве. М.: Государственное изд-во юридической литературы, 1962. С. 11–101.

12. Лейст О. Э. Санкции и ответственность по советскому праву (теоретические проблемы). М.: Изд-во МГУ, 1981. С. 7–48.

13. Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1990. С. 5–37.

14. Недбайло П. Е. Советские социалистические правовые нормы. Львов: Изд-во Львовского ун-та, 1959. С. 52–87.

15. Орлова Е. А. О структуре гражданско-правовой охранительной нормы // Материально-правовые и процессуальные проблемы защиты субъективных прав. Ярославль: ЯрГУ, 1983. С. 19–25.

16. Протасов В. Н. Строение нормы права в свете теории охранительных правоотношений // Сб. науч. статей в честь 60-летия Е. А. Крашенинникова. Ярославль: ЯрГУ, 2011. С. 5–16.

17. Пугинский Б. И. О норме права // Вестник Московского университета. Сер. 11. Право. 1999. № 5. С. 23–33.

18. Тарановский Ф. В. Энциклопедия права. СПб.: Лань, 2001. С. 138–147.

19. Томашевский Н. П. О структуре правовой нормы и классификации ее элементов // Вопросы общей теории советского права: сб. ст. М., Госюриздат, 1960. С. 194–254.

20. Черданцев А. Ф. Специализация и структура норм права // Правоведение. 1970. № 1. С. 41–49.

Глава III
Охранительные субъективные гражданские права

§ 1. Субъективное право: общие положения

В правовой науке традиционно различают объективное право (право в объективном смысле) и субъективное право (право в субъективном смысле)[186]186
  Использование слова-омонима «право» в значении объективного права и субъективного права затрудняет восприятие реальности, поэтому в языках, которым присуще такое использование (помимо русского языка указанные правовые явления выражаются одним термином, например, во французском языке – «droit», в немецком – «Recht», в итальянском – «diritto», в отличие, например, от английского и грузинского языков, в которых существуют два термина – «law» и «right», «самартали» и «уфплеба») «обязывает в каждом конкретном случае уточнять, в каком смысле употреблен термин “право”» (Матузов Н. И. О праве в объективном и субъективном смысле: гносеологический аспект // Правоведение. 1999. № 4. С. 130). Поясняя данные понятия, Я. М. Магазинер пишет: «Когда мы говорим: “Это по праву можно”, – мы имеем в виду норму права, т. е. хотим сказать, что данное действие допускается нормой права. Когда же мы говорим: “я имею право”, – мы имеем в виду право, принадлежащее данному лицу, т. е. его отношение к другим лицам, позволяющее ему совершить данное действие, воздержаться от него или потребовать действий от другого» (Магазинер Я. М. Общая теория права на основе советского законодательства // Магазинер Я. М. Избранные труды по общей теории права. СПб.: Изд-во Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2006. С. 68). Н. Л. Дювернуа усматривал истоки такого словоупотребления в римском праве: «В латинской терминологии мы встречаем слово jus, которое имеет, однако, далеко не одно постоянное техническое значение и под которым разумеют одинаково и нормы, регулирующие отношения людей между собой, и власть, предоставляемую этими нормами лицу, субъекту права (jus civile, jus gentium, a также jus mihi esse utendi, fruendi, eundi, agendi, Гай, IV, 3; слово это имеет не эти только два смысла – объективной нормы и субъективного притязания, а еще иные в разнообразных его сочетаниях и нюансах). Таким образом, для права в объективном смысле (norma agendi) и для права в субъективном смысле (facultas agendi) служит один и тот же термин» (Дювернуа Н. Л. Чтения по гражданскому праву: Т. 1: Введение и часть общая: Вып. II: Лица. Вещи. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1902. С. 254).


[Закрыть]. Последнее называется субъективным, поскольку принадлежит субъекту, управомоченному лицу[187]187
  «Характерная черта субъективного права состоит в том, что оно тесно связано с данным лицом и как бы прикреплено к нему, – писал Ю. С. Гамбаров, – в отличие от объективного права, стоящего вне этого лица и над ним» (Гамбаров Ю. С. Гражданское право. Общая часть. М.: Зерцало, 2003. С. 380). «…Не худо было бы различать и названия права в том и другом смысле, что практикуется отчасти во французской и английской юриспруденции, где право в объективном смысле называют часто loi, law, а право в субъективном смысле – droit, right, – отмечал Ю. С. Гамбаров. – Но обычное словоупотребление применяет к праву в обоих смыслах одно и то же название “право”» (Гамбаров Ю. С. Указ. соч. С. 381).


[Закрыть]; под ним понимаются юридические возможности лица, предоставленные ему объективным правом, т. е. сфера, в которой это лицо может действовать свободно, по своему усмотрению, на основе своей воли и в своем интересе. Поэтому для определения субъективного права в дореволюционной правовой науке нередко привлекались понятия «свобода», «мера свободы», «свободное поведение»[188]188
  Так, определяя субъективное гражданское право, Д. И. Мейер указывал: «Правом называется мера свободы живущего в обществе лица – мера, в пределах которой оно может совершать известные действия и должно воздерживаться от совершения известных действий. Вне общества, отдельно, свобода человека не ограничена: он может делать все, что хочет, или, лучше сказать, что для него физически возможно. Но при сожительстве людей такая неограниченная свобода невозможна, ибо она нарушила бы свободу других. Поэтому в обществе свобода каждого отдельного человека всегда ограничивается известными пределами, так что только внутри их человек может действовать свободно. Эта-то мера и составляет право человека, лица» (Мейер Д. И. Русское гражданское право: в 2 ч. М.: Статут, 1997. Ч. 1. С. 222). И. В. Михайловский полагал, что определения субъективного права при помощи понятий «воля» и «интерес» неточны и охватываются его определением через понятия «свобода», поскольку «сущность субъективного права есть внешняя свобода, определяемая юридической нормой» (Михайловский И. В. Указ. соч. С. 442). По мнению Е. Н. Трубецкого, право в субъективном смысле «есть та сфера внешней свободы, которая предоставляется лицу нормами объективного права» (Трубецкой Е. Н. Энциклопедия права. СПб.: Лань, 1998. С. 152). Б. Н. Чичерин считал, что «субъективное право определяется… как законная свобода что-либо делать или требовать. Объективное право есть самый закон, определяющий эту свободу. Соединение обоих смыслов дает нам общее определение: право есть свобода, определяемая законом» (Чичерин Б. Философия права. М.: Типолитография т-ва Кушнеров и К°, 1900. С. 84).


[Закрыть].

В советской литературе наиболее широкое распространение получила дефиниция, предложенная С. Н. Братусем в середине XX в.: «Субъективное право является признанной и обеспеченной законом определенной мерой (границей) возможного поведения лица в данном конкретном правоотношении»[189]189
  Братусь С. Н. Юридические лица в советском гражданском праве. М.: Юридическое изд-во Министерства юстиции СССР, 1947. С. 31–34.


[Закрыть]. Наиболее признанной является она и сегодня. При этом нередко слова «мера возможного поведения» заменяются словами «мера дозволенного поведения» или «возможность поведения». Так, Ю. К. Толстой считал, что «субъективное право может быть определено как закрепленная за управомоченным в целях удовлетворения его интересов мера возможного поведения в данном правоотношении, обеспеченная возложением обязанностей на других лиц»[190]190
  Толстой Ю. К. К теории правоотношения. Л.: Изд-во ЛГУ, 1959. С. 45–46.


[Закрыть]. По мнению С. С. Алексеева, субъективное право – это «принадлежащая управомоченному в целях удовлетворения его интересов мера дозволенного поведения, обеспеченная юридическими обязанностями других лиц»[191]191
  Алексеев С. С. Общая теория права: в 2 т. Т. 2. С. 114.


[Закрыть]. Н. С. Малеин указывал: «К числу общепризнанных можно отнести понятие субъективного права как меры дозволенного поведения, возможности действовать определенным образом»[192]192
  Малеин Н. С. Гражданский закон и права личности в СССР. М.: Юридическая литература, 1981. С. 92.


[Закрыть]. С. П. Гришаев полагает, что субъективное право есть предоставленная законом участнику гражданского правоотношения «возможность вести себя определенным образом»[193]193
  Гражданское право. Часть первая: учебник / под ред. А. Г. Калпина, А. И. Масляева. М.: Юристъ, 1997. С. 48.


[Закрыть].

Несмотря на то, что определение субъективного права, предложенное С. Н. Братусем, и является широко признанным, оно не раз подвергалось критическим замечаниям, в частности, за употребление понятия «мера возможного поведения»[194]194
  Так, С. Ф. Кечекьян писал: «Мера – понятие количественное, предполагающее соизмеримость различных величин. Между тем возможности действия, обеспечиваемые законом, весьма многообразны и совершенно неизмеримы» (Кечекьян С. Ф. Правоотношения в социалистическом обществе. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 56). Ю. К. Толстой отвечал на это критическое замечание следующим образом: «Это возражение явно надумано. О мере возможного поведения говорят отнюдь не для сравнения одного субъективного права с другим, а для определения тех пределов, в каких управомоченный может действовать. Термин “мера” удачно отражает то, что всякое субъективное право обеспечивает управомоченному возможность действовать в пределах, установленных законом» (Толстой Ю. К. Указ. соч. С. 41). В. А. Белов, анализируя приведенную выше дефиницию С. Н. Братуся и отмечая, что иногда при определении субъективного права мера возможного поведения управомоченного лица отождествляется с самой возможностью поведения этого лица, указывает: «И хотя очевидно, что мера (количество) возможности и сама возможность – это вещи разные, отмеченное отождествление можно считать в общем основательным. Субъективное гражданское право – это возможность лица – носителя права вести себя (действовать) определенным образом, т. е. с соблюдением установленных границ или пределов такой возможности» (Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части: учебник. М.: Центр ЮрИнфоР, 2003. С. 374–375). По нашему мнению, рассматриваемое определение не дает оснований считать, что С. Н. Братусь имел в виду «количество возможности». Слово «мера» в русском языке толкуется либо как единица измерения, либо как «предел, граница» (Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Азъ Ltd., 1992. С. 359). Как видно из дефиниции, С. Н. Братусь имел в виду второе значение слова – «граница, предел проявления чего-нибудь», т. е. поведенческие рамки управомоченного лица.


[Закрыть], и отождествление понятия «мера возможного поведения» и понятия «возможность поведения»[195]195
  Так, Б. Л. Назаров возражал против смешения «возможного поведения» с «возможностью поведения», указывал, что «субъективное право – это во всех случаях еще не поведение его обладателя, а только возможность осуществления такового» (Назаров Б. Л. Социалистическое право в системе социальных связей. М.: Юридическая литература, 1976. С. 61), и заключал, что субъективное право следует понимать не как возможное поведение определенных лиц, а как «возможность… определенного поведения участников конкретного правоотношения» (Там же. С. 70).


[Закрыть]. Следует отметить, что отождествление понятий «возможное поведение» и «дозволенное поведение», некорректное с лингвистических позиций[196]196
  В русском языке слова «возможный» и «дозволенный» синонимами не являются. В числе синонимов слова «возможный» словари называют «осуществимый», «вероятный», а слова «дозволенный» – «допустимый» (см.: Александрова З. Е. Словарь синонимов русского языка: Практический справочник. М.: Русский язык, 2001. С. 60, 108).


[Закрыть], объясняется юридическим значением термина «дозволение»[197]197
  По указанию С. С. Алексеева, дозволение в праве – это «субъективное юридическое право, и ему свойственно все то, что присуще субъективным юридическим правам (наличие известного “юридического плюса”; момент усмотрения; мера юридических возможностей и др.). В то же время для юридического дозволения в строгом смысле этого слова характерна не просто мера возможного поведения, а преимущественно такая мера, которая состоит в просторе собственного поведения, в возможности проявить свою собственную активность, реализовать свой интерес» (Алексеев С. С. Общие дозволения и общие запреты в советском праве. М.: Юридическая литература, 1989. С. 54).


[Закрыть] и в целом может считаться общепризнанным[198]198
  Исключение составляет взгляд, согласно которому «область дозволенного далеко не охватывается и не исчерпывается субъективными правами; она гораздо шире» (Матузов Н. И. Личность. Права. Демократия. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1972. С. 102), в связи с чем утверждается, что субъективные права «представляют из себя сложную дозволенность, возведенную законодателем в ранг правовой возможности. Субъективное право есть дозволенность высшей категории» (Малько А. В. Законные интересы советских граждан: дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 1985. С. 70).


[Закрыть].

Учитывая, что субъективное право предоставляется субъекту для удовлетворения того или иного интереса, и исходя из констатации того факта, что наличие у индивида субъективного права с безусловностью свидетельствует о наличии у этого индивида определенного интереса[199]199
  Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 40. О роли категории «интерес» для определения субъективного гражданского права см.: Мотовиловкер Е. Я. Интерес как сущностный момент субъективного права (цивилистический аспект) // Правоведение. 2003. № 4 (249). С. 52–62; Мотовиловкер Е. Я. Законный интерес и субъективное гражданское право // Правоведение. 2005. № 2 (259). С. 210–217.


[Закрыть], некоторые правоведы полагают, что именно понятие «интерес» является центральным для понимания субъективного права, в связи с чем вводят это понятие в дефиницию права в субъективном смысле. Так, Н. М. Коркунов давал определение, согласно которому субъективное право – это «возможность осуществления интереса, обусловленная соответствующей юридической обязанностью»[200]200
  Коркунов Н. М. Указ. соч. С. 189.


[Закрыть]. Г. Ф. Шершеневич писал: «Под именем права в смысле субъективном понимается обособленная объективным правом возможность осуществления интереса»[201]201
  Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. М.: СПАРК, 1995. С. 58. В другой работе Г. Ф. Шершеневич указывал: «Субъективное право есть власть осуществлять свой интерес, а потому интерес является определяющим моментом. Интерес предполагает, что человек сознает способность блага удовлетворить его потребность и потому стремится к ее удовлетворению этим путем» (Шершеневич Г. Ф. Общая теория права… С. 607).


[Закрыть]. По мнению С. А. Муромцева, право в субъективном смысле «есть защищенный юридическим образом интерес»[202]202
  Муромцев С. А. Указ. соч. С. 532.


[Закрыть]. В. И. Синайский приходил к выводу, что «субъективное право есть власть лица (в этом существо субъективного права), направленная на удовлетворение признанного интереса (в этом его содержание)»[203]203
  Синайский В. И. Русское гражданское право. М.: Статут, 2002. С. 58.


[Закрыть]. Е. Я. Мотовиловкер подвергает критике определение субъективного гражданского права в качестве меры возможного поведения управомоченного лица и вслед за Н. М. Коркуновым и Г. Ф. Шершеневичем предлагает определять его как возможность удовлетворения интереса[204]204
  Е. Я. Мотовиловкер пишет, в частности: «…субъективное право представляет собой не меру возможного поведения управомоченного, а определенную законом возможность удовлетворения интереса» (Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 40). Небезынтересно и такое замечание правоведа: «…словосочетание “возможное поведение” логически абсурдно. Факт поведения (например, совершения действия) – это факт действительности, факт наличного бытия. Действительность же не может быть возможной, как не может быть незабитым гол, она либо есть, либо нет. Поэтому, определяя субъективное право как меру возможного поведения, и отводя термину “возможного” роль бессмысленного прилагательного к существительному “поведение”, теоретики по сути свели сущность права к поведению… Но именно потому, что поведение реализует субъективное право, последнее существует не как действительность поведения, не в пространстве факта совершения действия, но в пространстве возможности его наличного бытия» (Мотовиловкер Е. Я. Субъективное гражданское право требования (логика определения)… С. 26–27). Здесь уместно заметить следующее. Возможность и действительность есть соотносительные философские категории, противопоставляемые друг другу и характеризующие две основные ступени в становлении и развитии какого-либо явления. Категория возможности отражает «тот этап становления явления, когда оно существует лишь в виде предпосылок… В противоположность возможному как тому, что может быть, но чего еще нет, действительность есть ставшее, то есть осуществившаяся возможность» (Диалектический и исторический материализм / под общ. ред. А. П. Шептулина. М.: Политиздат, 1985. С. 179). Поведение определяется в науке как «извне наблюдаемая двигательная активность живых существ» (Психологический словарь / под ред. В. П. Зинченко, Б. Г. Мещерякова. М.: Педагогика-Пресс, 1999. С. 264), «совокупность реальных действий, внешних проявлений жизнедеятельности живых существ» (Педагогический энциклопедический словарь / гл. ред. Б. М. Бим-Бад. М.: Большая российская энциклопедия, 2002. С. 200). Но если возможность – это то, что может произойти, но может и не произойти, а поведение – это реальные действия, т. е. то, что уже произошло, то следует согласиться с критикой Е. Я. Мотовиловкера и признать, что совмещение их в одном понятии логически недопустимо и, следовательно, определение субъективного права через понятие «мера возможного поведения» – некорректно.


[Закрыть]. Как видим, определение субъективного права в качестве возможности удовлетворения (осуществления) интереса вступает в конкуренцию с его определением в качестве меры возможного поведения управомоченного лица; в нем нет указания на поведенческие возможности управомоченного субъекта.

Как признается в логике, определение (дефиниция) понятия – это логическая операция, которая раскрывает содержание понятия. Так как содержание любого понятия составляют общие и существенные признаки обозначаемого им объекта, то определение понятия есть вместе с тем раскрытие сущности соответствующего объекта[205]205
  Иванов Е. А. Логика: учебник. М.: Волтерс Клувер, 2005. С. 71; Гетманова А. Д. Логика для юристов: учебное пособие. М.: Омега-Л, 2005. С. 59.


[Закрыть]. Определения, отталкивающиеся от возможностей управомоченного лица, существенным признаком субъективного права признают поведенческие возможности управомоченного, в то время как определения второго вида признают таким признаком возможность удовлетворения интереса без указания на конкретного субъекта поведения. Упомянутая конкуренция дефиниций обусловлена тем, что имеются также определения субъективного права, отталкивающиеся от поведения обязанного субъекта, например, такое, которое дает О. С. Иоффе: «…субъективное право есть юридическое средство обеспечения такого поведения других лиц, в котором нуждается управомоченный и которое государство признает обязательным»[206]206
  Иоффе О. С. Правоотношение по советскому гражданскому праву // Иоффе О. С. Избранные труды: в 4 т. Т. І. Правоотношение по советскому гражданскому праву. Ответственность по советскому гражданскому праву. СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. С. 87.


[Закрыть]. Между тем, как указывал О. С. Иоффе, «чтобы охватить общим определением все разнообразные субъективные гражданские права, необходимо включать в него указание на обе… возможности – как на дозволенность собственных действий управомоченного, так и на возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц»[207]207
  Иоффе О. С. Советское гражданское право // Иоффе О. С. Избранные труды: в 4 т. Т. ІI. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2004. С. 107.


[Закрыть]. Признавая справедливость указания О. С. Иоффе относительно того, что общее определение субъективного права должно охватывать все разнообразные субъективные права, заметим, что дефиниция, предложенная правоведом, также не безупречна, поскольку не охватывает всех субъективных гражданских прав[208]208
  В. А. Белов, определявший субъективное право как «возможность лица – носителя права вести себя (действовать) определенным образом, т. е. с соблюдением установленных границ или пределов такой возможности» (Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части… С. 375), впоследствии изменил дефиницию на следующую: «Возможность удовлетворения интереса активного субъекта правоотношения, обеспеченная юридической обязанностью, называется субъективным правом» (Белов В. А. Гражданское право. Общая часть. Т. 1: Введение в гражданское право: учебник. М.: Юрайт, 2011. С. 389). Причиной такого решения явилось именно то, что первое определение не охватывает тех субъективных прав, в которых поведение управомоченного лица к удовлетворению его интереса привести не способно; необходимо поведение обязанного лица. Если бы к удовлетворению интереса управомоченного лица, указывает В. А. Белов, всегда приводили бы активные действия самого управомоченного лица, «определение субъективного права как возможности поведения (действия) управомоченного было бы абсолютно точным. Но существуют и такие субъективные права, реализация которых сама по себе (совершение управомоченным действий, расцениваемых правом как возможные) интереса управомоченного не удовлетворяет… Мало совершить возможные действия – необходимо, чтобы были совершены и действия должные, – только они и приведут к удовлетворению интереса управомоченного. Дело, следовательно, в возможности, но не действия, а удовлетворения интереса» (Белов В. А. Гражданское право. Общая часть. Т. 1… С. 390).


[Закрыть]. К этому вопросу мы вернемся далее; здесь же заметим, что определение субъективного права посредством словосочетания «возможность удовлетворения интереса» представляется нам более предпочтительным, нежели его определение через словосочетание «мера возможного поведения управомоченного лица».

Интересы субъектов различны; различны и пути, которыми интересы могут быть удовлетворены. В одних случаях интерес может быть удовлетворен собственными действиями управомоченного лица (например, в вещном правоотношении такой интерес может быть удовлетворен посредством взаимодействия лица с вещью без помощи третьих лиц); в других – действиями иных лиц (например, в обязательственном правоотношении интерес управомоченного может быть удовлетворен не собственными действиями, а только действиями обязанного лица). Соответственно этому под субъективным правом понимается возникающая из определенного юридического факта возможность субъекта удовлетворить свой интерес своими или чужими действиями, а в составе субъективного права выделяют элементы, которые отражают данные возможности управомоченного лица. Такие элементы называются правомочиями.

При установлении смысла термина «правомочие» следует иметь в виду, что его юридическая трактовка отличается от общеупотребительного толкования. В словарях русского языка «правомочие» толкуется как «бесспорное, полное обладание каким-нибудь правом»[209]209
  Большой толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: АСТ; Астрель, 2004. С. 778.


[Закрыть], «обладание законным правом, полномочием»[210]210
  Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Указ. соч. С. 594


[Закрыть]. Между тем в юриспруденции это слово обладает иным значением и определяется как «мера возможного поведения лица, составляющая часть его субъективного права и позволяющая осуществлять определенные действия или требовать определенного поведения обязанного лица»[211]211
  Популярный юридический энциклопедический словарь / редкол.: О. Е. Кутафин, В. А. Туманов, И. В. Шмаров и др. М.: Большая российская энциклопедия, «РИПОЛ КЛАССИК», 2001. С. 560.


[Закрыть], «входящая в содержание субъективного права конкретная юридическая возможность»[212]212
  Алексеев С. С. Проблемы теории права. Основные вопросы общей теории социалистического права… С. 301.


[Закрыть]. Поскольку и понятие субъективного права отражает возможность поведения, и понятие правомочия, то нередко термины «право» (в субъективном смысле) и «правомочие» используются как синонимы[213]213
  Такое отождествление понятий «субъективное право» и «правомочие» сложилось в дореволюционной европейской юриспруденции XIX в. Так, например, Ю. Барон, давая понятие субъективного права, писал: «Право в субъективном смысле (так наз. ius agendi, частное право, правомочие) есть господство, принадлежащее определенному лицу (или совокупности лиц) над определенным предметом для цели удовлетворения их интересов на основании норм права» (Барон Ю. Система римского гражданского права. СПб.: Изд-во Р. Арсланова «Юридический центр Пресс», 2005. С. 82). Ф. Регельсбергер указывал: «Слово “право” применяется на юридическом языке и к той области возможных и дозволенных действий, которые, не принадлежа никогда лицу самостоятельно, являются только последствием какого-нибудь права, например: право пользования, отчуждения, компенсации. Точнее, это правовые полномочия» (Регельсбергер Ф. Общее учение о праве. М.: Типография т-ва И. Д. Сытина, 1897. С. 33).


[Закрыть], и говорят, например, не «правомочие требования», а «право требования».

В таком словоупотреблении нет большой ошибки, однако следует все-таки иметь в виду, что термин «правомочие» выполняет функцию отграничения субъективного права как системы правовых возможностей от правовых возможностей, как элементов этой системы[214]214
  Объясняя смысл понятия «правомочие», С. С. Алексеев приводит удачное сравнение в терминах физики элементарных частиц: «Если “молекулой” в ткани правовых отношений может быть признано субъективное право, то “ атомами” – правомочия» (Алексеев С. С. Проблемы теории права. Основные вопросы общей теории социалистического права… С. 302).


[Закрыть].

В литературе предлагаются две трактовки правомочия. В соответствии с первой правомочия следует рассматривать в качестве «дробных частей» субъективного права. Так, О. С. Иоффе и М. Д. Шаргородский указывали: «…принято считать, что правомочия являются дробными частями субъективного права (например, правомочия по владению, пользованию и распоряжению по отношению к праву собственности). Нет никаких оснований менять эту терминологию»[215]215
  Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Указ. соч. С. 228.


[Закрыть]. Аналогичное мнение высказывали С. С. Алексеев[216]216
  Алексеев С. С. Проблемы теории права. Основные вопросы общей теории социалистического права… С. 302.


[Закрыть] и Н. И. Матузов[217]217
  Матузов Н. И. О праве в объективном и субъективном смысле: гносеологический аспект… С. 142.


[Закрыть].

Согласно второй трактовке такое понимание недопустимо. Как указывает В. А. Белов, субъективное право есть единое целое, в связи с чем «правомочия не могут быть называемы “дробными частями” субъективного права, поскольку последнее разделить нельзя»[218]218
  Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части… С. 375.


[Закрыть]. К такому же выводу приходит и А. В. Власова: «…субъективное право в целом понимается не столько как правовое образование с определенным количеством составных частей, т. е. не как сумма правомочий, сколько как единство равнозначных возможностей, при котором каждое правомочие оформляет отдельное правовое действие какого-либо типа»[219]219
  Власова А. В. Структура субъективного гражданского права: дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 1998. С. 23–24.


[Закрыть].

Учитывая, что субъективное право есть целостный объект, правильной представляется вторая трактовка.

В числе правомочий субъективного права выделяют: 1) правомочие на собственные действия, т. е. возможность управомоченного лица самостоятельно совершать фактически и юридически значимые положительные действия в целях удовлетворения своего интереса; 2) правомочие на чужие действия (правомочие требования), т. е. возможность управомоченного лица получить определенные действия обязанного лица. Это правомочием «обеспечивает своему носителю определенное поведение на стороне обязанных лиц»[220]220
  Иоффе О. С. Правоотношение по советскому гражданскому праву… С. 89.


[Закрыть]; такое поведение, которое и приводит к удовлетворению интереса управомоченного лица. Разъясняя это положение, Е. Я. Мотовиловкер указывает: «В праве требования интерес находится на стороне управомоченного, а поведение – на стороне обязанного… Предоставляя лицу право требования, закон не предоставляет ему ничего, кроме интереса, особенность которого состоит в том, что он может быть осуществлен исключительно поведением другого лица. Таким образом, есть только один логически непротиворечивый способ определить, что такое право требования. Оно есть возможность управомоченного (кредитора) удовлетворить свой интерес не иначе как поведением обязанного (должника)»[221]221
  Мотовиловкер Е. Я. Содержание ценной бумаги на предъявителя // Очерки по торговому праву. Вып. 4. Ярославль: ЯрГУ, 1997. С. 70–71.


[Закрыть]. Следовательно, понятие «правомочие требования» отражает возможность управомоченного лица получить чужие действия, т. е. действия (поведение) обязанного лица, необходимые для удовлетворения собственного интереса. При этом следует подчеркнуть – не возможность категорически заявить настоятельную просьбу обязанному лицу, как это следует из толкования слова «требование»[222]222
  Требование – «повелительная просьба, пожелание, выраженное как приказание» (Большой толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. С. 1118).


[Закрыть], а именно получить действия (бездействие) обязанного лица. Возможности управомоченного лица совершать какие-либо положительные действия всегда в той или иной мере связаны с поведением других лиц, а, значит, существуют в правоотношении[223]223
  «Какими бы правомочиями ни обладал индивид, сам факт наличия на его стороне субъективного права свидетельствует о том, что, во-первых, он имеет некоторый интерес, во-вторых, этот интерес невозможно осуществить без определенного поведения других субъектов, в-третьих, есть предусмотренная законом возможность удовлетворения интереса» (Мотовиловкер Е. Я. Теория регулятивного и охранительного права… С. 40).


[Закрыть]. А в правоотношении управомоченному лицу противостоит обязанное лицо. Так, в рамках вещного правоотношения лицо может самостоятельно совершать фактически значимые положительные действия по извлечению полезных свойств вещи только тогда, когда обязанные лица (неопределенный круг обязанных лиц) не препятствуют ему в этом. При этом правообладатель даже не знает противостоящих ему конкретных лиц, ибо их круг не определен, тем не менее, субъективное вещное право включает в себя правомочие требования, которое обязывает неопределенный круг третьих лиц не препятствовать правообладателю в осуществлении правомочия на свои собственные действия. Без этого правомочия не было бы и субъективного вещного права. Следовательно, правомочие требования неизменно «сопровождает» правомочие на собственные действия; 3) правомочие на защиту (притязание), т. е. возможность управомоченного лица получить защиту своего нарушенного права или охраняемого законом интереса принудительным путем («привести в действие аппарат государственного принуждения против обязанного лица»[224]224
  Алексеев С. С. Проблемы теории права. Основные вопросы общей теории социалистического права… С. 309.


[Закрыть]).

Вопрос о составе (структуре) субъективного права является дискуссионным. Его решение важно для понимания субъективного права и напрямую связано с тем, сколько правомочий выделяется в его составе.

Одни ученые полагают, что возможности, заключенные в субъективном праве, относятся к поведению самого этого лица. Так, С. Н. Братусь подчеркивал положительное содержание субъективного права, утверждая, что оно есть «мера возможного поведения… лица, обеспеченная законом и… соответствующим поведением обязанных лиц»[225]225
  Братусь С. Н. Субъекты гражданского права. М.: Госюриздат, 1950. С. 13.


[Закрыть]. Ю. К. Толстой присоединяется к этой трактовке, отмечая, что «в ней верно схвачено основное, что характеризует субъективное право, а именно то, что субъективное право является мерой возможного поведения самого управомоченного лица»[226]226
  Толстой Ю. К. Указ. соч. С. 40


[Закрыть]. В. А. Тархов высказывал такое же мнение, полагая, что «для определения права, принадлежащего определенному субъекту, нужно прежде всего установить, как может и должен вести себя сам носитель права»[227]227
  Тархов В. А. Указ. соч. С. 114.


[Закрыть]. Согласно этой позиции правомочием на собственное поведение охватываются любые возможные в рамках субъективного права поведенческие акты, в связи с чем ее сторонники полагают, что в определении субъективного права излишне указывать на правомочие требования, поскольку «в тех случаях, когда управомоченный требует от обязанного лица совершения предписанных ему действий, …действует все же он сам, а не кто-либо другой»[228]228
  Толстой Ю. К. Указ. соч. С. 42.


[Закрыть]. Поэтому, по их мнению, возможность требования относится к возможному поведению самого управомоченного лица, а не лица обязанного, что и должно отражаться в дефиниции субъективного права. Между тем такой подход не отражает сущности субъективного права в тех случаях, когда никакие собственные действия управомоченного лица не способны привести к удовлетворению его интереса, поскольку это удовлетворение зависит исключительно от действий лица обязанного. Как справедливо отмечал Л. Эннекцерус, требование направлено на действие или воздержание от действия обязанного лица. Анализируя § 194 Германского гражданского уложения, по буквальному толкованию которого требование – это «право требовать от другого лица совершения действия или воздержания от действия», ученый указывал, что содержание требования «вовсе не в том, чтобы “самому что-то делать, именно чего-то требовать”», а, напротив, требование «прямо дает право на то, чтобы действовал другой»[229]229
  Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. I. Полутом 2. Введение и общая часть. М.: Изд-во иностранной литературы, 1950. С. 381.


[Закрыть].

Представители второго мнения считают, что возможности, заключенные в субъективном праве, относятся к поведению обязанного лица. Рассматривая на примере правомочия пользования соотношение возможностей управомоченного лица и субъективного права, Г. Ф. Шершеневич указывал: «Понятие о субъективном праве так же мало зависит от обеспечиваемого им пользования, как крепость от защищаемой ею местности. Не то важно для понятия о субъективном праве, как в пределах своей власти осуществит субъект права свои интересы, как использует обеспеченное ему положение, а важно, что, в силу своей власти, может он требовать от других или запретить другим. Важно не то, что может субъект права, а чего не смеют субъекты обязанности»[230]230
  Шершеневич Г. Ф. Общая теория права… С. 613.


[Закрыть]. А. И. Денисов считал, что субъективное право – это «обеспеченная юридической нормой возможность лица (активный субъект) требовать от другого лица или других лиц (пассивный субъект) надлежащего поведения (совершить определенные действия или воздержаться от определенных действий)»[231]231
  Денисов А. И. Теория государства и права. М.: Юрид. изд-во МЮ СССР, 1948. С. 455.


[Закрыть]. По мнению Н. Г. Александрова, субъективное право «есть охраняемая государством возможность одного лица требовать известного поведения от другого лица. <…> Содержание субъективного права можно раскрыть только указанием на то, от кого и какое именно поведение может требовать управомоченный субъект»[232]232
  Александров Н. Г. Юридическая норма и правоотношение: сокращенная стенограмма доклада… С. 18.


[Закрыть]. О. С. Иоффе указывал, что «специфика содержания субъективного права состоит не в дозволенности действий, не в праве на свои собственные действия, а в возможности этих действий, возникающей вследствие обеспечения определенного поведения обязанных лиц»[233]233
  Иоффе О. С. Правоотношения по советскому гражданскому праву… С. 555.


[Закрыть]. С. Ф. Кечекьян, исходивший из установки: «субъективное право обеспечивает правовое господство управомоченного лица в определенной сфере», приходил к выводу, что «содержанием права, действительно, всегда являются действия других лиц»[234]234
  Кечекьян С. Ф. Указ. соч. С. 143.


[Закрыть]. Эту позицию поддерживал и Н. Д. Егоров, определявший субъективное право как «юридически обеспеченную возможность управомоченного требовать в установленных пределах определенного поведения от обязанного лица»[235]235
  Егоров Н. Д. О понятии субъективного права // Правосубъектность по гражданскому и хозяйственному праву. Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. С. 9.


[Закрыть]. Е. Я Мотовиловкер приходит к выводу, что в субъективном обязательственном праве «нет ничего кроме права требования и которое, следовательно, и есть право требования»[236]236
  Мотовиловкер Е. Я. Догма структуры субъективного гражданского права (развенчание традиционной концепции)… С. 88.


[Закрыть].