Текст книги "Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы"

Любопытно сравнить эти две писательские записки, посвященные отечественной системе образования, с третьей, тоже принадлежащей перу писателя, А.А. Перовского (публиковавшегося под псевдонимом Погорельский), который одновременно был и крупным чиновником – попечителем Харьковского учебного округа. Она тоже написана в 1826 году по повелению Николая I, но по тону резко отличается от записок Булгарина и Пушкина.

В просветительской идеологии присутствуют идеи счастья подданных и просвещения как средства достичь его. В российском изводе просвещенческой идеи абсолютная монархия выступает как лучшее средство достижения этой цели. У Перовского же слово «просвещение» полностью выхолащивается и теряет свой смысл. «Истинная цель народного просвещения, – согласно Перовскому, – должна состоять в воспитании настоящего поколения соответственно системе того государства, которому, по определению провидения, оно принадлежит. В России же при образовании юношества надлежит в особенности избегать всего, что только, каким бы то ни было образом, может ослабить приверженность к престолу, сему краеугольному камню всего огромного здания»129129
  Погорельский А. <О народном просвещении в России> // Погорельский А. Сочинения. Письма / Изд. подгот. М.А. Турьян. СПб., 2010. С. 370.


[Закрыть]. Тут уже преданность престолу выступает как самоцель.

Соответственно, в отличие от Булгарина и Пушкина, в целом положительно оценивающих сложившуюся систему государственного образования, Перовский считает, что «наружный блеск <…> подал повод к ложному мнению, будто бы в самом деле Россия просвещается»130130
  Там же. С. 368.


[Закрыть], а на самом деле все обстоит неудовлетворительно. Он предлагает 1) редуцировать преподавание гуманитарных дисциплин, уделив основное внимание точным наукам (Пушкин, напротив, основное внимание уделил преподаванию истории), 2) отменить запрет на телесные наказания (Пушкин же предлагал его подтвердить), 3) не давать чины и дворянство за научные степени и заслуги и т.д. Записку Перовского можно назвать консервативной, поскольку в ней совершенно отсутствует идея развития, совершенствования, прогресса на основе просвещения, из которой исходят Булгарин и Пушкин.

В целом взгляды Пушкина были более сложны и диалектичны, чем прямолинейные рассуждения Булгарина. Например, одобряя реформы Петра I, он отдает себе отчет в их драматических последствиях для населения. Но по большей части неодномерность пушкинских взглядов находила выражение в его художественном творчестве, а не в публицистике, исторических сочинениях и переписке. В целом же, на наш взгляд, исходные пункты и логика рассуждений у Пушкина и Булгарина схожи.

Разумеется, между ними были определенные различия, прежде всего в трактовке вопроса о том, на кого должно опираться правительство. Для Пушкина это – старинное родовое дворянство. Основной причиной оскудения дворянства он считал дробление имений между наследниками и полагал полезным ввести майораты в качестве предпосылки создания экономически и политически независимой аристократии, способной составить оппозицию абсолютизму и содействовать освобождению крестьян131131
  См.: Боровой С.Я. Об экономических воззрениях Пушкина в начале 1830-х гг. // Пушкин и его время. Л., 1962. Вып. 1. С. 246—264; Driver S. Puskin and Politics: The Later Works // The Slavic and East European Journal. 1981. Vol. 25. № 3. P. 1—23; см. также: Благой Д. Социология творчества Пушкина. 2-е изд., доп. М., 1931. С. 5—50.


[Закрыть]. Булгарин же опору монархии видел прежде всего в «народе» и средних слоях общества132132
  Тот факт, что Булгарин резко выступал против «литературной аристократии», дает основание для предположений, что он резко отличался от Пушкина в подходе к данному вопросу. Однако это не совсем так. Иногда Булгарин высказывался в близком Пушкину духе: «Убедившись, что государство не может существовать без сословий и степеней, мы ныне почувствовали цену дворянства, которого обязанность состоит в том, чтобы быть бессменною стражею благодетельных монархических установлений. Теперь неприлично, mauvais genre, смеяться над древними хартиями, свидетельствующими о старинном дворянстве, потому что древность дворянства возлагает на нас обязанности древних добродетелей» (Ф.Б. Отличительные черты нравов в наше время // СП. 1839. 24 июля). Подобно Пушкину, Булгарин гордился древностью своего рода, возникшего в XVI веке (см.: Гербоўнiк беларускай шляхты. Мiнск, 2007. Т. 2. С. 420—425).


[Закрыть]. В случае осуществления хотя бы первоочередных реформ – освобождения крестьян, укрепления законодательства, смягчения цензуры и т.п. – их пути во многом бы разошлись. Но в ситуации Николаевского царствования, когда реформы шли медленно и со скрипом, у них были общие цели.

В рамках обрисованного выше спектра идеологических позиций Пушкин и Булгарин находились примерно в одной нише умеренных реформаторов, располагавшейся несколько левее центра, если считать таковым правительственную идеологию.

Взгляды подавляющего большинства населения, по крайней мере свободной его части, хоть в какой-то степени являвшейся субъектом исторического процесса (крепостные крестьяне становились таковыми только в случае бунтов), были более консервативными, чем правительственные.

Понимая, как и большинство «либеральных» идеологов того времени, что резкие перемены в стране невозможны, и Пушкин, и Булгарин стремились подтолкнуть правительство к постепенным переменам и одновременно подготовить общественное мнение к поддержке этих перемен.

Сравним теперь их практическую деятельность в этом направлении.

Если до восстания декабристов и Пушкин, и Булгарин (хотя и в разной степени) принадлежали к лагерю «либералистов», поддерживали тесные связи с будущими декабристами и вызывали недоверие у правительства, то с приходом Николая I к власти оба быстро поняли, что теперь вне правительственных инициатив реформаторская деятельность невозможна, и заключили с правительством союз. Различия в их социальном статусе обусловили тот факт, что Булгарин сделал это через III отделение Собственной его императорского величества канцелярии, находившейся под управлением доверенного лица царя графа А.Х. Бенкендорфа, а Пушкин посредством непосредственного общения с царем (хотя в итоге сношения часто шли, а решения зависели от того же Бенкендорфа).

Деятельность Булгарина как журналиста и агента III отделения проанализирована нами в других работах, к которым и отсылаем читателя133133
  См.: Рейтблат А.И. Булгарин Ф.В. // Рус. писатели. XIX век: Биобиблиографич. словарь. М., 1990. Т. 1. С. 123—125; Он же. Видок Фиглярин: История одной литературной репутации // Вопросы литературы. 1990. № 3. С. 73—101; Он же. Булгарин и III отделение // Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение. С. 5—40.


[Закрыть]. Там продемонстрировано, что сотрудничество с III отделением позволяло Булгарину и Гречу противостоять в ряде случаев цензуре (проводя, несмотря на ее сопротивление, некоторые материалы в печать), получать иногда эксклюзивную информацию, а также (и это главное) защититься от репрессий за уже опубликованные материалы из-за недовольства императора, крупных сановников и других влиятельных лиц. Издатели «Северной пчелы», со своей стороны, во-первых, публиковали в газете материалы, нужные правительству; во-вторых, помещали в «Северной пчеле» или в зарубежных изданиях статьи, полемизировавшие с негативными по отношению к России зарубежными публикациями; в-третьих, иногда снабжали III отделение информацией, почерпнутой из переписки с читателями, из поступивших в редакцию, но не публикуемых статей, бесед с посетителями, наблюдений во время поездок и т.д.; в-четвертых, писали по заказу III отделения экспертные записки по ряду вопросов.

Для сопоставления дадим здесь краткую характеристику попыток Пушкина выступить в качестве журналиста и связанных с этим его контактов с властями.

Сосланный Александром I в родительское имение в Псковской губернии, Пушкин после восстания декабристов сделал попытку (при посредничестве В.А. Жуковского) наладить отношения с новым царем и вернуться в столицу. Он утверждал в письмах, что никогда «не проповедовал ни возмущений, ни революций – напротив» и что «желал бы вполне и искренно помириться с правительством» (Письмо А.А. Дельвигу в начале февраля 1826 года – 13, с. 259). В прошении Николаю I (поданном во второй половине мая или первой половине июня 1826 года) он пишет об «истинном раскаянии», взывает к «великодушию» и просит разрешить поехать в Петербург, Москву или за рубеж (13, с. 283—284).

В конце августа Николай приказывает привезти Пушкина в Москву, где тогда проходили коронационные торжества. Приехавшего 8 сентября в Москву Пушкина сразу привели к Николаю, и между ними состоялась долгая беседа134134
  Детальный ее анализ см.: Эйдельман Н.Я. Пушкин: Из биографии и творчества. 1826—1837. М., 1987. С. 16—64.


[Закрыть]. Пушкин и Николай заключили, по формулировке В.Э. Вацуро, «некий договор. По-видимому, это был договор не выступать против правительства, за что Пушкину предоставляется свобода и право печататься под личной цензурой Николая I»135135
  Вацуро В. Пушкин в сознании современников // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т. 1. С. 15.


[Закрыть].

30 сентября Бенкендорф проинформировал Пушкина о том, чего ждет от него Николай – прославления России: «Его величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на передание потомству славы нашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше» (13, с. 298).

Частично эти пожелания были выполнены, Пушкин написал стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра…», 1826), «Стансы» («Нет, я не льстец…», 1828), «Герой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» (все три – 1830). Часть их была опубликована, часть распространялась в списках. Последние два сыграли важную роль в пропагандистской кампании правительства, связанной с оправданием перед европейским общественным мнением жестокого подавления Польского восстания. Они были изданы отдельной брошюрой (со стихотворением Жуковского), переведены на иностранные языки и т.д. Конечно, в доступной современникам литературной продукции Пушкина подобные произведения составляли небольшую часть, но тем не менее их появление было знаковым и имело широкий резонанс, поскольку они четко обозначали поддержку Пушкиным Николая I и его политики.

Но Пушкин не ограничивается чисто литературной деятельностью, он стремится стать историком и публицистом и осуществлять с помощью исторических трудов и журналистики воздействие на власть и на публику. Вступив на этот путь, он вынужден был принять существовавшие правила игры и трактовать III отделение и Бенкендорфа как кураторов журналистики и литературы. Подобно Булгарину, он пытался опереться на III отделение, получить от него привилегии, использовать его в борьбе с другими государственными учреждениями. Так, в письме от 20 июля 1827 года Пушкин признает за III отделением роль арбитра в литературно-издательской сфере и, столкнувшись с правовой коллизией, апеллирует (как многие другие литераторы до и после него) к III отделению как к высшей инстанции. Речь идет о том, что в 1824 году, издавая перевод на немецкий язык «Кавказского пленника», Е.И. Ольдекоп включил в ту же книгу и подлинник поэмы, нанеся тем самым материальный ущерб Пушкину. Правового регулирования авторского права в России в то время не было (оно появилось только в 1828 году, с утверждением нового цензурного устава и приложенного к нему Положения о правах сочинителей), и юридическая возможность призвать Ольдекопа к ответу отсутствовала. Отец Пушкина жаловался в 1824 году министру народного просвещения, но ничего не добился136136
  См.: Оксман Ю.Г. Нарушение авторских прав ссыльного Пушкина в 1824 г. // Пушкин. Одесса, 1925. Вып. 1. С. 6—11.


[Закрыть]. И вот теперь, через три года, Пушкин направляет жалобу на Ольдекопа начальнику III отделения, признавая тем самым, что подобные дела входят в компетенцию этого ведомства. Он писал: «Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов моих, а ныне лично ободренный Вашим превосходительством (курсив мой. – А.Р.) осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность» (13, с. 333). Впрочем, успеха он не достиг. Бенкендорф в письме от 22 августа сослался на то, что это касается не его, а цензурного ведомства, и отказался содействовать Пушкину в этом деле (13, с. 335).

24 марта 1830 года, вскоре после памфлетного «Анекдота» Булгарина и его же рецензии на седьмую главу «Евгения Онегина», Пушкин пишет Бенкендорфу письмо, в котором просит защиты от Булгарина: «Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла» (13, с. 403).

В июле 1831 года он пишет Бенкендорфу следующее прошение, показывающее, что он готов целиком и полностью, без всяких условий, служить своим пером власти: «Если государю императору угодно будет употребить перо мое137137
  В публикации А.С. Сухонина далее идут слова «для политических статей» (Дела III отделения Собственной его императорского величества канцелярии об Александре Сергеевиче Пушкине. СПб., 1906. С. 120), они имеются и в черновике этого письма (Т. 14. С. 256).


[Закрыть], то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю его величества и готов служить ему по мере моих способностей. В России периодические издания не суть представители различных политических партий (которых у нас не существует) и правительству нет надобности иметь свой официальный журнал; но тем не менее общее мнение имеет нужду быть управляемо. С радостию взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, т.е. такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению» (14, с. 256). Эта программа полностью тождественна той, которую реализовывали Греч и Булгарин.

В мае 1832 года Пушкин подал Бенкендорфу ходатайство о разрешении на издание газеты с политическим отделом, где писал, что «направление политических статей зависит и должно зависеть от правительства, и в сем случае я полагаю священной обязанностью ему повиноваться <…>» (15, с. 206). Разрешение на издание газеты Пушкин получил, но, не обладая необходимыми знаниями и умениями для редакционно-издательской деятельности, пытался привлечь к редактированию газеты соиздателя и соредактора Булгарина Н.И. Греча, а потом и вовсе отказался от своего замысла138138
  См.: Пиксанов Н.К. Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831—1832) // Пушкин и его современники. СПб., 1907. Вып. 5. С. 30—74; Пушкин А.С. Письма. М., 1935. Т. 3. С. 489—500 (комментарий Л.Б. Модзалевского); Рукою Пушкина. М.; Л., 1935. С. 761—764.


[Закрыть].

Вновь решив вступить на поприще редактора газеты в 1835 году, Пушкин оказался в той же ситуации, что и другие журналисты (например, Н.А. Полевой и Ф.В. Булгарин): недоброжелательство министра народного просвещения С.С. Уварова, угроза цензурных придирок и т.д. И показательно, что выход он видит в том же, в чем видели его критикуемые им Булгарин и Полевой, – в обращении в III отделение за поддержкой. Около 11 апреля 1835 года он пишет Бенкендорфу о желании «быть издателем газеты, во всем схожей с “Северной пчелой”», причем выражает желание, чтобы ее цензурировали в III отделении, объясняя это следующим: «…я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещении [С.С. Уварова], так же как князя Дондукова, урожденного Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я пропаду без вашего непосредственного покровительства (курсив мой. – А.Р.). Поэтому осмеливаюсь умолять вас назначить моей газете цензора из вашей канцелярии <…>» (16, с. 370).

Письмо это, правда, не было отправлено, так как Пушкин объяснился с Бенкендорфом устно, но, по всей вероятности, при личном свидании он воспроизвел эти положения, более подробно аргументировав их. На этот раз Пушкин разрешение на издание газеты не получил139139
  См.: Пушкин А.С. Письма последних лет. Л., 1969. С. 258 (комментарий Я.Л. Левкович).


[Закрыть].

И Пушкин, и Булгарин после восстания декабристов действуют в рамках логики просвещенного абсолютизма, претендуя на роль философа-советчика при монархе (Пушкин – подавая ему записки непосредственно: «Записка о народном воспитании», «Замечания о бунте» – дополнительная глава к «Истории Пугачевского бунта», а также историческими трудами; Булгарин – подавая записки в III отделение и тоже своими публикациями). В.Э. Вацуро писал о «просветительской социальной утопии, характерной <…> для Пушкина и Вяземского: писатели – эксперты социальной жизни должны влиять на культурную и даже шире – внутреннюю политику правительства Николая I»140140
  Вацуро В.Э. Пушкин в общественно-литературном движении начала 1830-х годов. Автореф. дис. … канд. филол. наук. Л., 1970. С. 10.


[Закрыть]. Как мы пытались показать, близкие по характеру социально-утопические взгляды были и у Булгарина. Действия Пушкина и Булгарина различались по содержанию (разные стратегии просвещения и социальной политики), но формы деятельности (журналистика, записки с советами власти) – совпадали.

Булгарин и Пушкин хотели изменения существующего порядка (или, скажем, конфигурации власти), но при этом оба (по крайней мере, после восстания декабристов) рассчитывали не на революционный путь, а на постепенные реформы. Оба хотели войти в число доверенных лиц власти, ее наставников и руководителей. Оба стремились опираться на общественное мнение, но с акцентом на разные его страты (Пушкин – на аристократию и просвещенных людей; Булгарин – на чиновничество и третье сословие). Оба готовы были сотрудничать с III отделением.

В результате Булгарин получил газетную трибуну для пропаганды своих взглядов (разумеется, с цензурными ограничениями) и вел ее в своих многочисленных статьях, очерках, фельетонах, рецензиях и т.д. на протяжении 35 лет, одновременно пытаясь достичь тех же целей, подавая записки в III отделение.

Пушкин же был нужен власти прежде всего в символико-декоративном плане, репрезентируя поддержку власти самым известным русским литератором. Предполагалось также (и частично осуществилось на деле), что Пушкин своими литературными текстами будет восхвалять царя и его царствование.

В итоге Пушкин получил возможность работать в архивах (что тогда было очень непросто), публиковать свои исторические и литературные сочинения, а также весьма немалую финансовую поддержку со стороны правительства: синекуру (числился в Коллегии иностранных дел, где получал 5000 рублей в год), а также ряд крупных ссуд. Однако газету с политическим отделом издавать ему не удалось, чему причиной была не только неуверенность в своих силах, но и недоверие властей. Правительству не нужна была вторая официозная газета (а не официозная – не нужна вообще), а в качестве редакторов подобной газеты его больше устраивали Греч и Булгарин, поскольку у них не было другой опоры, кроме правительства и III отделения, а их потенциальные соперники располагали и другими ресурсами (аристократия и придворные связи у Пушкина; наука и Московский университет у Шевырева и Погодина) – в таких частично независимых союзниках власть не была заинтересована.

В статье было продемонстрировано немалое сходство в идеологических позициях и направлениях журналистской деятельности Пушкина и Булгарина. Конечно, можно описать и проанализировать также расхождения в их взглядах и степень, до которой каждый из них был готов к компромиссу с властью (что не раз уже делалось исследователями), но при этом важно не упускать из виду, что по взглядам и действиям они были не столь далеки друг от друга, как принято считать, а ожесточенные полемики, которые временами вспыхивали между ними, были порождены именно определенной близостью исходных позиций: ведь не секрет, что сильное противостояние возникает именно между представителями идейно близких течений (скажем, суннитами и шиитами, католиками и протестантами, большевиками и меньшевиками). Подобные схождения их позиций были, на наш взгляд, связаны и с неразвитостью и слабой дифференцированностью идейной сферы (при доминировании дворян) в тот период, и со слабостью общественных структур, когда государство почти полностью поставило под свой контроль не только политическую, но и общественную жизнь.

ОБРАЗ ЕВРЕЯ-СОВРЕМЕННИКА
В РУССКОЙ ДРАМАТУРГИИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА141141
  В основе статьи выступление на Седьмых международных Михоэлсовских чтениях «Национальный театр в контексте многонациональной культуры» (Москва, 2011).


[Закрыть]

Изображение евреев в русской драматургии второй половины XIX – начала XX в. уже не раз становилось предметом исследовательского внимания. Историками литературы и театра были охарактеризованы наиболее известные пьесы на эту тему и отразившиеся в них социальные проблемы142142
  См., например: Левитина В. Русский театр и евреи: В 2 т. Иерусалим, 1988; Она же. «…И евреи – моя кровь»: Еврейская драма – русская сцена. М., 1991; Элиасберг Г.А. «Разбросаны и рассеяны»: Русско-еврейская драматургия 1900—1910-х гг. // Русско-еврейская культура. М., 2006. С. 216—248; Она же. Драма веры и национальный вопрос в русско-еврейской драматургии 1880-х – 1910-х гг. // Judaica rossica – rossica judaica. Белград, 2011. С. 71—92; Вальдман Б. Драматургия русско-еврейская и переводная // Вальдман Б. Русско-еврейская журналистика (1860—1914): литература и литературная критика. Рига, 2008. С. 269—278, и др.


[Закрыть].

Поэтому сразу же укажу причины моего обращения к указанному вопросу. Их три. Во-первых, работая в специализированной библиотеке с богатым фондом русских пьес, я столкнулся с тем, что многие из них, имеющие прямое отношение к указанной тематике, не привлекаются исследователями. Созданная Российской государственной библиотекой искусств, Российской национальной библиотекой и Санкт-Петербургской театральной библиотекой электронная база данных «Драматургия», включающая пьесы XVIII—XX вв. (по 1923 г.), сделала корпус пьес этого периода легко обозримым, собственная же моя работа над подготовкой каталога коллекции литографированных пьес РГБИ (и просмотр при этом de visu около пяти тысяч пьес) дала возможность создать обширную, достаточно репрезентативную подборку пьес, представляющую различные типы изображения евреев. Поэтому выводы в данной статье делаются на основе существенно большего числа пьес, чем в предшествующих работах, при этом многие из них впервые привлекаются к рассмотрению143143
  Подготовленный нами список пьес этого периода с еврейскими персонажами см. в приложении к статье.


[Закрыть].

Во-вторых, в данной статье используется иная методология. В упомянутых выше работах авторы исходят из того, что драматургия отражает жизнь, идущие в обществе процессы. На мой же взгляд, литература (и, в частности, драматургия) отражает не «жизнь», «реальность» и т.п., а мир человеческих ценностей, представлений, стереотипов. Кроме того, в литературе очень большую роль играют жанровые, стилистические и т.п. условности и традиции. Поэтому при сравнении литературы и «действительности» нужно учитывать наличие большого числа «преломляющих призм».

И наконец, в-третьих, исследователи обычно пишут о евреях как о части населения, резкой границей отделенной от русских. Характерно, что пьесы русских по рождению авторов В. Левитина рассматривает в книге «Русский театр и евреи», а пьесы евреев по рождению, но пишущих на русском языке, – в книге «“…И евреи – моя кровь”: Еврейская драма – русская сцена». Аналогичным образом членят материал и другие авторы. Получается, что факт рождения, «крови» обуславливает национальную идентичность, хотя история культуры, в том числе и история евреев, свидетельствует о ином. Условно говоря, и евреи по происхождению писали «русские» по подходу пьесы, и русские по происхождению писали пьесы «еврейские».

В русской драматургии евреи долгое время появлялись, за редкими исключениями, только в пьесах на темы Библии: «Дебора, или Торжество веры» (1810) А. Шаховского (при участии Л. Неваховича), «Маккавеи» (1813) П. Корсакова, «Кровная месть» (1836) М. Михайловского и др.144144
  «Библейские» и исторические пьесы такого типа в большом числе появлялись и позднее («Иудифь» (1877) Е.Н. Шаховой; «Жидовка – жертва инквизиции XV в.» (1881) А.М. Максимова; «Моисей» (1902) М. Донхина; «Давид, царь Иудейский» (1908) А.Н. Кремлева; «Ирод Великий, царь Иудейский» (1910) Л.Д. Зайделя; «Царь Иудейский» (1914) К.К. Романова и мн. др.), но отношение к евреям в них резко отличалось от отношения к евреям современным, поэтому указанные пьесы должны быть проанализированы в специальной работе, а в настоящей статье они не рассматриваются.


[Закрыть] С одной стороны, театральная цензура противодействовала негативному показу евреев (как, впрочем, и представителей других национальностей) и не позволяла выводить на сцену современных евреев145145
  См.: Дризен Н.В. Драматическая цензура двух эпох. 1825—1881. [Пг., 1917]. С. 102—103. 234—237.


[Закрыть], с другой стороны, из-за наличия черты оседлости евреи очень редко появлялись за ее пределами, поэтому в пьесах, действие которых происходит в столицах или в центральной части России, они, по определению, не могли появиться.

Можно сказать, что на сцену вывел еврея во второй половине 1860-х гг. Павел Вейнберг, автор и исполнитель юмористических сценок из еврейского быта. Они имели громадный успех у зрителей, он объехал с ними многие города России и выпустил книгу «Сцены из еврейского быта» (СПб., 1870), которая многократно переиздавалась (еще 7 изданий до конца XIX в.) и вызвала многочисленные подражания146146
  См., например: Гулевич А.А. Сцены из еврейского быта. М., 1870; Давыдов Ю. Сцены и рассказы из еврейского быта. СПб., 1873; Леонидов Л.А. Сцены из еврейского быта. СПб., 1876; Морозовский А.П. Сцены из еврейского быта. Киев, 1876; Дмитриев В.Г. Сцены, песни и куплеты из еврейского быта. 4-е изд., доп. Киев, 1881; Савицкий В.Ф. Наши жидочки: Сцены и рассказы из еврейского быта. Киев, 1895; Шмульковский Ицко. Еврейский сборник новейших модных куплетов, песен, анекдотов, пародий и сценок из жизни евреев. М., 1906, и мн. др.


[Закрыть]. Персонажи сценок Вейнберга – люди корыстолюбивые, готовые на все ради денег, но при этом глупые, не знающие обычаев и порядков страны проживания, плохо говорящие по-русски и т.д. Изображены они в этих сценках в антисемитском ключе, но антисемитизм этот мягкий: евреев не любят, но ненависти к ним не испытывают. Они смешны, но не страшны. Это бытовой антисемитизм; если еврей принимает европейские (русские) нормы поведения, отношение к нему становится достаточно лояльным.

В подобном ключе евреи изображались в многочисленных комедиях. Например, в водевиле И.М. Кондратьева «Шалости молодежи, или Жид оболванен» (1880) одно из главных действующих лиц – пожилой ростовщик-еврей, желающий вступить в брак с молодой русской девушкой. Он показан иронически, но не без симпатии (так, он не хочет креститься). Молодые бездельники обещают помочь ему и выманивают деньги. В юмористической сценке П.К. Первáго (псевдоним П.К. Козьмина) «Прием у доктора больных» (1881) один из персонажей – еврей, торговец платьем на рынке, который пришел на прием к зубному врачу. Он искажает русские слова, от него пахнет чесноком, но ничего плохого он не совершает и выступает в качестве комической фигуры. В фарсе Е.Н. Залесовой «Чудо механики, или Невеста с музыкой» (1891) немалую роль играет изображенный скорее в положительном свете Янкель Янкелевич Шельмензон, «человек на все руки», который организует небольшую махинацию (механическое пианино, чтобы продемонстрировать, что невеста хорошо играет) с целью устроить брак. В «шутке» И.И. Климова «Долой антрепренера!» (1892) есть Семен Семенович Карбункул, «репортер местного “Листка”», который пишет и театральные рецензии. Человек меркантильный (занимает у актеров деньги и не отдает), шустрый, он представлен как комическая фигура. В комедии С.К. Ленни (С.К. Алафузова) «Наши жены» (1897), переделанной из пьесы немецкого драматурга Ф. Мозера, важную роль играет Моисей Иосифович Топоровский, «комиссионер на все руки», «прилично одетый господин. По лицу и по речи положительно еврей, но желает все это скрыть». Он называет себя православным, а в конце пьесы говорит: «Мой папинька был действительно еврей, и маминька была еврейка, а я чистокровный малоросс». Тем на менее этот персонаж призван вызывать смех и некоторую симпатию. В комедии А.О. Гзовского «Гастролер-экспроприатор» (1909) действует фактор Янкель, готовый за большие проценты дать в долг деньги и в итоге остающийся без них. Таким образом, в комедиях было принято изображать евреев как смешных персонажей, наделенных чертами отрицательными (но не очень), а нередко при этом и положительными – инициативностью и умением найти выход в трудной ситуации. В ряде случаев евреи изображены нейтрально, как в фарсах А.П. Морозова «Дядюшкино наследство» (1888) и Е.Н. Залесовой «Черт в юбке» (1895). В фарсе П.Н. Волховского «Семеро ворот да в один огород» (1887) актер Шлюбов, в голосе которого «слышен еврейский акцент», – это положительный персонаж, страстно влюбленный в театр.

Более негативно обрисован еврей в «комедии-шутке» Д.А. Мансфельда «Прогадал!, или Шлэхте Гешефте» (1881). Но не исключено, что отрицательное отношение автора к нему вызвано тем, что он выкрест. Заводчик Осип Абрамович Мошка меркантилен и, кроме того, ухаживает за дочкой помещика, принуждая к браку, поскольку отец ее должен ему большую сумму денег. Та соглашается, однако в итоге заводчика обманывают и долг не отдают.

Разумеется, в российской действительности были и меркантильные, и нечестные евреи, но ошибкой было бы считать, что названные пьесы «отражают» реальность того времени. За ними стоит давняя литературная (и даже фольклорная) традиция представления еврея. М. Вайскопф на основе анализа большого числа литературных произведений Николаевской эпохи пришел к выводу, что в них «преобладает бегло пренебрежительная (чаще шаржированная, реже – благодушная) рисовка эпизодических еврейских фигур, особенно современных: всевозможных извозчиков, портных, цирюльников, мелких торговцев, шинкарей»147147
  Вайскопф М. Покрывало Моисея: Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим, 2008. С. 144.


[Закрыть]. Этот типаж восходит к «русской комической интермедии 18 в. и отчасти к вертепно-фарсовой и исторической школьно-театральной традиции, усвоенной через польско-украинское посредство»148148
  Русская литература // Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1996. Т. 7. Стб. 496.


[Закрыть].

В пьесах же серьезных, «проблемных» евреи обычно изображаются резко отрицательно. Здесь можно было встретить банкира, готового, чтобы склонить замужнюю женщину к сожительству с ним, заплатить долг ее мужа (в драме Н.А. Потехина «Злоба дня», 1875), или занимающуюся темными делами сводницу (в пьесе И.В. Шпажинского «Ложь до правды стоит», 1881). Однако чаще акцент делался на готовности совершить любой (даже нечестный и незаконный) поступок ради денег, причем в ряде случаев речь идет и о серьезных преступлениях. Например, в драме А.Ф. Писемского «Ваал» (1873) выведен Симха Рувимыч Руфин, который служит приказчиком у крупного предпринимателя-мошенника и помогает ему обделывать свои дела. Он корыстолюбив и сластолюбив, готов с любовницей хозяина обокрасть его и сбежать за границу. В «сценах из народного быта» Е.Н. Залесовой «Солдат Яшка» (1892) мы встречаем Янкеля Лейбовича Липского, «управляющего большим винокуренным заводом», который «говорит с сильным еврейским акцентом» и все время искажает русские слова («на шамава шередина моего шея», «минэ нужны гельды, а не шлезы»). Упомянут и исходящий от него чесночный запах. Он корыстолюбив и хочет взять содержанкой девушку. Для того чтобы скомпрометировать возлюбленного девушки, он посылает своих людей подбросить бочонок с вином, чтобы потом обвинить молодого человека в краже. В финале все его замыслы терпят крах. Липского называют «еврейской харей» и «черным тараканом», что демонстрирует резко отрицательное отношение к нему. Апогея эта тенденция достигла в драме В.А. Крылова и С. Литвина (С.К. Эфрона) «Сыны Израиля» (1899; шла в театрах под названием «Контрабандисты»). В ней еврейское население пограничного местечка было изображено как скопище контрабандистов и убийц. Постановка пьесы сопровождалась скандалами по всей стране, вызвала резкую поляризацию в обществе по отношению к еврейскому вопросу и стала во многом переломной в изображении евреев в русской драме149149
  О ее сценической судьбе см.: Динерштейн Е.А. «Контрабандисты»: спектакль и книга // Динерштейн Е.А. Российское книгоиздание (конец XVIII – XX в.). М., 2004. С. 225—229.


[Закрыть].

Любопытно, что в качестве контрабандистов, отравителей, святотатцев и шпионов евреи изображались еще в первой половине XIX в.150150
  См.: Вайскопф М. Указ. соч. С. 204—212.


[Закрыть] М. Вайскопф отмечал, что «лишь только <…> резко повышается удельный вес какого-либо еврейского лица, как вместе с укрупнением плана срабатывает механизм демонизации, приводимый в действие религиозными шаблонами и юдофобским фольклором»151151
  Там же. С. 144.


[Закрыть].

Но чаще всего с середины 1870-х гг. в качестве негативных еврейских персонажей выступают финансисты и биржевые игроки, призванные наглядно продемонстрировать ассоциируемый с евреями меркантилизм. Характерно, что в уже упоминавшейся пьесе С.К. Ленни «Наши жены» один из персонажей говорит про другого: «…совсем похож на еврея, впрочем, банковские дельцы почти все евреи»152152
  [Ленни С.К.] Наши жены: Комедия в 4 актах / Передел. для рус. сцены С.К. Ленни: (Из комедии Мозера). СПб., 1897. С. 83.


[Закрыть]. В «Не чаял, не гадал, а в просак попал» (1893) С.И. Напойкина есть Исаак Александрович Эдельштейн, владелец торговой конторы в Москве. В комедии Д.А. Мансфельда «Нам нужны деньги» (1887) представлена атмосфера биржевой лихорадки. Все, даже дамы, покупают акции. А обеспечивает их акциями «Лев Соломонович Аронштейн, биржевой заяц», «средних лет, еврейского типа, одет несколько пестро, но по последней моде, юрок, тараторит, говорит с акцентом, но без ужимок»153153
  Мансфельд Д.А. Нам нужны деньги: Комедия в 4 д. и 5 карт. М., [1887]. С. 2, 11.


[Закрыть], который всех уговаривает купить акции сомнительных обществ и, кроме того, дает деньги в рост под большой процент. В пьесе П.А. Россиева «Цари биржи» (1899) о биржевых деятелях подавляющее большинство биржевиков – евреи-мошенники (второе название пьесы – «Каиново племя»). В комедии И.И. Колышко «Большой человек» (1909) два крупных банковских деятеля – Шмулевич и барон Вассенштейн – изображены в негативных тонах. Марк Соломонович Розенштерн в «Пиратах жизни» (1912) А.В. Бобрищева-Пушкина – крупный финансист, делающий попытку путем махинаций приобрести предприятие за бесценок.

Однако постепенно формируется и принципиально иной образ еврея. Уникальным явлением была в то время пьеса популярного драматурга В.А. Дьяченко «Современная барышня» (1868), в которой умными, порядочными и бескорыстными людьми были изображены не только крестившийся еврей-врач Александр Штейнберг, но и его отец – верующий иудей бердичевский купец Янкель Штейнберг. Пьеса, в которой были высмеяны антиеврейские предубеждения и которая завершалась женитьбой младшего Штейнберга на дочери помещика, шла в Александринском и Малом театрах и была, по-видимому, первым позитивным изображением современных российских евреев на отечественной сцене.