Текст книги "Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года"

За год, проведенный в Лондоне, Владимир Ильич не познакомился ни с одним англичанином, не считая трех человек, с которыми он занимался разговорной практикой. Местные социалисты, выводившие его из терпения, придерживались различных реформистских или эволюционных тенденций радикализма. В то же время поражает определенная узость его активного и любознательного ума. Не существует ни записей о посещении им парламента, ни свидетельств об интересе, проявленном к каким-либо аспектам жизни британского общества. Как всегда за границей, он интересовался только политической жизнью русской эмиграции. Его письма, как и письма Крупской, о жизни в Англии ограничиваются такими банальностями, как контраст между богатством и нищетой, между роскошными домами и рабочими кварталами Лондона и так далее. В то же время он пишет, что тоскует по Волге и с удовольствием вспоминает концерт, на котором исполнялась Шестая симфония Чайковского. Англия, конечно, была вражеской страной, оплотом мировой капиталистической системы. В этой стране, где в полной изоляции Карл Маркс прожил вторую половину своей жизни, рабочий класс полностью опроверг предсказание учителя, свернув с революционного пути на путь реформизма и тред-юнионизма. Но не только в этом крылась причина того, что Владимир Ильич практически полностью изолировался от жизни Англии. Он был (как бы он был шокирован этим открытием) откровенным русским националистом.

Проведенный в Лондоне год был до краев заполнен политической работой. События в России приняли неожиданный оборот, и «Искре» следовало привести себя в порядок, если она рассчитывала занять место в революционном движении. Народничество, несколькими годами ранее казавшееся изжившим себя в качестве политического движения, вновь начало возрождаться. В 1901 году была сформирована партия «социалистов-революционеров» (эсеры). Унаследовав требования народовольцев, новая партия выдвинула программу, причудливо сочетавшую народнические и марксистские принципы и адресованную скорее крестьянам, нежели рабочим. Союз борьбы особенно подчеркивал связь новой партии с ушедшим в прошлое политическим террором. Уроки 80-х, когда террор деморализовал, а затем и уничтожил дело революции, были на время забыты. Для нового поколения радикалов эсеры, по крайней мере, занимались чем-то конкретным: они терроризировали и убивали наиболее реакционных членов правительства. В отличие от них социалисты были заняты бесконечными спорами, и вся их деятельность заключалась в распространении теоретических идей.

Одновременно прогрессивные представители дворянства и люди интеллигентного труда объединились в партию, впоследствии известную как конституционно-демократическая партия либералов, стремящуюся вырвать у царя конституцию, положив тем самым конец позору России, единственной европейской страны (не считая Турции), стонущей под гнетом самодержавия. Таким образом, социал-демократы угрожали как левым, так и правым. Революционная составляющая их идеологии стремилась оттолкнуть тех, кто считал, что Россия должна пойти по пути стран Западной Европы с их парламентаризмом и конституционализмом. С другой стороны, у молодых рабочих и интеллигентов, требовавших решительных действий, росло раздражение к «Искре», подвергавшей террор суровой критике.

Социал-демократы, с точки зрения стороннего наблюдателя, имели прекрасный шанс сесть между двумя стульями. Они так и остались небольшой фракцией, наиболее педантичной среди революционеров и наиболее смелой среди умеренных. У старых членов редакционной коллегии «Искры» такое положение дел не вызывало тревоги. Они долго ждали, пока в 1893 году Плеханов не основал группу «Освобождение труда», и теперь были уверены, что именно в их руках находится ключ к будущему России – марксизму. По сравнению с обладанием этой совершенной доктриной, что могли значить растущая популярность эсеров среди студентов и молодых радикалов или переход «представительных» членов общества в лагерь конституционных демократов? Не надо спешить, история сама все расставит по местам. Ленинской натуре было чуждо столь откровенное самодовольство. По характеру он был ближе к Желябову, который хотел подтолкнуть историю, его не устраивал тип ученого марксиста, терпеливо ожидающего одно из бесчисленных событий, обещанных доктриной верному последователю.

Ленин 1902 года еще не стал тем человеком, которым должен был стать в 1917 году. Он еще не был готов без оценки местности сжигать за собой мосты. Ситуация требовала тщательной разведки, изучения и пополнения рядов за счет новых сил. Он был осторожным стратегом, решившим в июне 1901 года успокоить слишком нетерпеливую, рвущуюся в бой молодежь. Всегда есть шанс, писал Ленин, что под ударом непредвиденных обстоятельств неожиданно падет царский режим, но было бы глупо надеяться, что это произойдет в скором времени. В принципе русские социалисты отвергали террор, но не безоговорочно. Просто в тот момент террор скорее деморализовал бы использующую его партию, чем правительство.[109]109
  См.: Ленин В.И. Собр. соч. Т. 5. С. 7.


[Закрыть]

Категорически отвергающий любые проявления либерализма, ненавидящий либерала как личность, Ленин, однако, понимал, что ради совместной борьбы с самодержавием социалистам в течение долгого времени придется мирно сосуществовать с либералами. Когда Милюков, лидер либералов, был проездом в Лондоне, Ленин встречался с ним. Серьезный ученый обладал всеми недостатками, присущими интеллигенции. Он поддерживал мнение о том, что в отношении самодержавия стоит придерживаться насильственных мер. «Искра», по его мнению, переусердствовала в кампании, направленной против террора. Пара политических убийств, и правительство тут же признает необходимость конституции.[110]110
  См.: Алексеев H.A. В.И. Ленин в Лондоне // Пролетарская революция. 1925. № 3. С. 152.


[Закрыть]

В 1902 году произошла стычка с либеральной русской профессурой. Русские открыли в Париже высшую школу общественных знаний. В качестве одного из лекторов был приглашен «знаменитый марксистский писатель В. Ильин», автор «Развития капитализма в России». Он должным образом изменил свою внешность, однако сразу же стало ясно, что Ильин и известный к тому времени революционер Ленин – один и тот же человек.[111]111
  До 1902 года Ленин использовал псевдонимы Ильин, Тулин и множество других (около 160), а затем неизменно пользовался только тем, который впоследствии вошел в мировую историю.


[Закрыть]

Профессора были сбиты с толку; они решили, что должны вернуться в Россию. Одно дело – пригласить марксиста-теоретика, чьи работы периодически издаются в России, а совсем другое – пригласить редактора «Искры». Ленин, по всей видимости наслаждавшийся охватившей их паникой, дочитал курс лекций.

Труднее всего было поддерживать связь с российской «Искрой». Ленин лихорадочно ждал поступления свежих новостей с родины; на время даже отказались от обычных мер защиты, принимаемых против настойчивых визитеров. Много волнений было связано с Иваном Бабушкиным. Потомственный рабочий, редкое явление в политической эмигрантской среде, Бабушкин был ветераном петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Он жаждал вернуться домой, чтобы включиться в революционную борьбу, но Ленин убедил его написать воспоминания пролетарского революционера. Было крайне важно продемонстрировать, что рабочие-самоучки играют важную роль в «Искре» и что марксизм доступен «истинному» пролетариату. Бабушкин выполнил еще одну, не менее важную работу, он привел в порядок коммуну Мартова – Засулич. Его пояснение (наверняка Ленин пришел от него в восторг) Крупская сохранила для истории: «Русский интеллигент всегда грязный. Ему нужен слуга, поскольку сам он не может прибраться».

Но расскажем о самой важной встрече за весь лондонский период. Ранним октябрьским утром сильный стук разбудил Ульяновых. Крупская бросилась открывать дверь. Перед ней предстал Лев Бронштейн – Троцкий. Он уже приобрел известность среди социал-демократов в России и совсем недавно вернулся из сибирской ссылки. Вскоре между Лениным, так и не вставшим с кровати, и человеком, чье имя также будет неразрывно связано с революцией, завязался взволнованный разговор. Они сошлись во мнении, что недопустимо существование в России различных социалистических групп, имеющих собственные нелегальные газеты. Следует поддерживать и распространять единственную газету, «Искру».

Двадцатитрехлетний Троцкий к тому времени был уже известным революционером, личностью эффектной и испытывающей некоторую тягу к театральным манерам. Ленин, чрезвычайно уставший от своих соредакторов, видел в Троцком только энергичного, блестящего молодого человека. Следовало увлечь этого яркого человека своими планами и инициативами. Несмотря на некоторую нарочитость в обхаживании Троцкого, Ленин, как всегда, с юношеским пылом был готов увлечься новым сотрудником, хотя и понимал, что со временем разглядит его слабости и недостатки. Как с сожалением заметила вдова Владимира Ильича, он всегда какое-то время увлекался людьми. Но крайне недолго!

Троцкий стал для «Искры» ценным приобретением. В марте 1903 года Ленин предложил ввести его в состав редакционной коллегии. Плеханов был не согласен. Троцкий дерзкий, нахальный (в данном случае абсолютная правда); он еще не родился, когда Плеханов был уже… Витиеватый, а временами действительно вычурный стиль Троцкого не соответствовал сдержанной простоте преемника Герцена, считающего, что революционная газета должна обращаться к русскому народу. Вера Засулич поддерживала усилия Ленина, направленные на защиту Троцкого, но не могла повлиять на Плеханова. Достаточно было Жоржу послать ей испепеляющий взгляд, как эта женщина, стрелявшая в генерала, а затем спокойно дождавшаяся полиции, приходила в невероятное волнение. Троцкого не утвердили членом редакционной коллегии, а у Ленина появилась еще одна причина выразить недовольство положением дел, сложившимся в редакции «Искры».

За год, проведенный в Лондоне, произошло немало событий. Мартов отправился в Париж. Потресов серьезно заболел. Большая часть редакционной коллегии почувствовала естественное желание переместиться в город с большей концентрацией русской политической эмиграции. Значительная колония русских евреев располагалась в Уайтчепеле, но они были поглощены деловой жизнью и утратили интерес к политике. Париж, Женева и Цюрих с небольшими колониями русских эмигрантов и студентов притягивали людей, которым не хватало товарищеского общения на родном языке. Весной 1903 года было решено переместить «Искру» в Женеву. Против был только Ленин.

Ульяновы постепенно осваивались в Лондоне. Жизнь в пригороде в какой-то мере ограждала от частых визитов назойливых гостей. Лучшая европейская библиотека и замечательные английские парки в полной мере компенсировали чуждый образ жизни. В Женеве, не превышающей по площади один лондонский район, сконцентрировалась значительная часть русской эмиграции, что, безусловно, мешало бы работе Ленина. К тому же Владимир Ильич оказался бы в опасной близости к Плеханову. Крупская пишет, что переутомление привело к расстройству нервной системы; если верить ее описаниям, у Владимира Ильича появился опоясывающий лишай. В Швейцарию Ленин приехал в апреле 1903 года уже совсем больным и был вынужден две недели провести в постели. За выздоровлением последовал очередной прилив жизненных сил; он с прежней энергией принялся за работу. Владимир Ильич подготовил предложения по коренной перестройке партии и из лидера русских социалистов превратился в большевистского вождя.

Глава 2
«Что делать?»

Знаменитая работа под этим названием была издана в марте 1902 года. Она была венцом теоретических исследований и организационных действий Ленина и распространялась агентами в России. Спустя пять месяцев Ленин с тревогой писал своим агентам в Москву: «Хватает ли вам экземпляров «Что делать?»? Читают ли статью рабочие и каково их мнение?» Он жаждал, чтобы люди соглашались с его идеями. Владимир Ильич считал, что следует оформить высказанные мнения в виде официального письма, а затем напечатать его в «Искре».[112]112
  См.: Ленин В.И. Собр. соч. Изд. 4-е. Т. 6. С. 186.


[Закрыть]

Его беспокойство вполне понятно. В статье Ленин давал подробное объяснение марксизма и революционной деятельности. Статья провела его через внутрипартийную борьбу, начавшуюся в 1903 году, а затем и через революцию 1917 года. Легко понять его нервозность; сказывалась напряженная работа. Ему бы пришлось либо переделать социалистическую партию по образу «Что делать?», ради чего он был готов пойти на разрыв дружеских отношений, либо превратиться в одинокую фигуру, пополнив собой галерею трагических неудачников революционного движения. С другой стороны, если бы ему удалось создать социалистическую партию такой, как он ее себе представлял, она смогла бы устоять в период кризисов и реакции и всегда несла бы элемент революционности, открыв в один прекрасный момент двери в эру социализма.

Понятно, что название статьи позаимствовано у Чернышевского. Какой парадокс, назвать сухой теоретико-организационный трактат так же, как экспансивный, сентиментальный, фантастический роман! Но с точки зрения Ленина, никакого парадокса нет. На страницах романа Чернышевского действуют энергичные, беззаветно преданные делу люди. Как отличается Рахметов от типичных социалистических пустозвонов, окружающих Ленина! Как «по-научному» занимаются герои книги революционной деятельностью; они понимают, что в определенный момент надо прекратить разговоры, забыть о сантиментах и мирской суете и начать действовать. Их так мало, но они никогда не падают духом. Они верят, что обязательно наступит время, когда народ придет к ним за помощью, не зная, что делать. Ленин доказывает поколению, еще помнившему Чернышевского, хотя его звезда в России уже закатилась, что дополнением к научной марксистской теории должна быть революционная преданность и социал-демократическая партия должна превратиться в некое подобие военной организации. В свое время он разочаровался в народничестве. Он против террористической деятельности и не верит, что индивидуальный террор может оказать влияние на ход истории. Ленин стремится в организованный мир Маркса с его историческими законами, с массами, автоматически реагирующими на изменения политико-экономических условий. Он вновь разочарован, нет, конечно же не марксизмом, а своими приверженцами, увиденными с близкого расстояния.

На первый взгляд «Что делать?» представляется продолжением полемики с экономистами. Нетерпеливый читатель может поинтересоваться, какие ужасные преступления стоят за этой неоднократно опороченной группой русских социалистов? Нам уже известно, что они верили в экономическую борьбу. Но для Ленина стачки и другие проявления классовой войны между предпринимателем и работником были необходимой частью деятельности социалистов. Относились ли экономисты (а ведь западные историки, подпав под гипнотическое влияние советских писателей, практически поверили этому) пренебрежительно к борьбе за гражданские и политические права народа? Ничего подобного. Они не шли ни на какие компромиссы в борьбе против царя и бюрократии. Их деятельность была нелегальной. Они, как и искровцы, подвергались арестам и ссылкам. Они верили, что средние классы и либералы могут сделать многое в борьбе за конституционализм и парламентаризм. Впрочем, как и Ленин. Существовало ли в таком случае негативное отношение к требованиям экономистов, считавших, что интеллигенция не должна слишком вмешиваться в дела рабочих организаций? Безусловно. Но здесь спор шел скорее о внешней стороне, нежели о сути дела. Ленин безумно хотел иметь рабочих на всех уровнях своей организации. Но, и с этим нельзя было не согласиться, формирование любой политической организации, разработка программ, редактирование журналов и другая подобная работа должна была вестись под руководством образованных людей, имеющих свободное время, то есть – извините за слово – интеллигенции. И что дальше?

«Наши разногласия только в решении организационных вопросов, – заявил Ленин посетившему его экономисту, – но они крайне важны. Экономисты суть «оппортунисты». Они, отойдя от марксизма, впали в еретический ревизионизм. Их основные трактаты разрешены в России, и некоторые даже идут в обход полицейских чинов. Безусловно, разногласия по «организационным вопросам» не оправдывают грубые выпады в адрес экономистов.

Сразу же скажем, что спор касался демократии. Некоторые русские революционеры, начиная с Герцена, могут быть отнесены к демократам в буквальном смысле этого слова. Фактически они были бы шокированы заявлением, что революция возможна только в том случае, если этого пожелают больше пятидесяти процентов людей, или, наоборот, что революционная деятельность недопустима, безнравственна (и большинство из них посчитало бы это справедливым), поскольку основная масса русского народа верит в святую православную церковь и царя. По своим убеждениям они, конечно, были демократами или занимались самообманом, заявляя, что действуют ради «истинных» интересов народных масс.

Сможет ли развиться классовое самосознание рабочих изнутри их экономической борьбы с эксплуататором за улучшение жизненных условий? Безусловно, нет. По мнению Ленина, «классовое политическое сознание может быть привнесено рабочему только извне, то есть извне экономической борьбы, извне сферы отношений рабочих с хозяевами».

История других стран показывает, что без посторонней помощи рабочий класс способен развить только тред-юнионистское сознание, то есть убежденность в необходимости формирования тред-юнионов для борьбы с эксплуататорами, добиваться от правительства тех или иных законов и тому подобное.

Социализм, перефразируя остроумное замечание Клемансо, слишком важен, чтобы оставить его рабочим. Ленин не отказывал себе в удовольствии шокировать оппонентов. Они теряли дар речи под грубым натиском его формулировок и зачастую были так шокированы, что не могли ничего сказать в ответ. В статье Ленин невозмутимо заявляет, что к рабочим социализм практически не имеет никакого отношения. Маркс и Энгельс были буржуазными интеллигентами. В России социалистические идеи всегда несла интеллигенция, представители высшего и среднего классов.

Это не был марксизм, слышатся робкие возражения – и не только со стороны экономистов. Конечно, Ленин не меньше Бернштейна пересматривал доктрину мастера. По Марксу, классовое сознание рабочих, то есть их борьба за социализм, являлось стихийным следствием экономических условий их существования. Теперь русский ученик утверждал, что рабочий требует более высокой оплаты труда, а социализм в его голову должен быть вбит извне интеллигенцией. Если Бернштейн искренне признался, что вносил изменения в марксизм, отсекая нелогичные, устаревшие части учения, то Ленин с уверенностью теолога возвестил его ревизионистом по отношению к учению Маркса.

Получается, что статья «Что делать?» является панегириком в честь партии, эдакой новинкой политической литературы. Прежние теоретики и проповедники требовали политическую власть от имени монарха, церкви, класса или лидера. А эта партия существовала пока только в сознании Ленина. Партия, по мнению Владимира Ильича, должна состоять из профессиональных революционеров. Она должна привлекать интеллигенцию, из числа которой появятся настоящие лидеры движения, но избегать тех, кто страдает типичными для интеллигенции недостатками: любовью к бесконечным научным спорам, нерешительностью, угрызениями совести и тому подобным. Опора партии – рабочие, но ее цели, безусловно, шире ограниченных интересов рабочего класса, заключающихся в улучшении условий труда и увеличении средств к существованию.

Ленин думал и писал о себе как о скромном ученике Маркса. Дисциплинированный ленинский ум возмутила бы сама мысль, что его видение партии ближе сверхчеловеку Ницше или какому-нибудь средневековому рыцарю, чем скучному политику. Прошли годы, прежде чем французский поэт сочинил песню о своей прекрасной коммунистической партии. Долгие годы прием в партию зависел от чистоты (читай пролетарского) происхождения, и до сих пор ему предшествует испытательный срок. Людей карали за «антипартийную деятельность», а немощность плоти считалась «недостойной члена партии». Знаменитый рационалист XIX века Карл Маркс испытал бы отвращение к подобным формулировкам и методам, но наибольшее отвращение ему бы внушил сам Ленин. А первопричина кроется в «Что делать?».

Что же должен делать этот коллективный герой? Партия борется со «стихийностью» и «оппортунизмом». Опять возникает параллель, теперь со средневековым перечнем пороков. Стихийность символизирует нашу старую знакомую: леность. Следуя историческим маршем, рабочий класс, соглашаясь на мелкие материальные подачки, легко теряет воинственный дух. Партия должна подгонять рабочих, объяснять революционные задачи и стойко держаться до окончательной победы. Оппортунизм близок к жадности. Как просто социалистическим лидерам примириться с малыми уступками со стороны буржуазии, соблазниться парламентскими местами и министерскими постами, все дальше отбрасывая мысль о решительной атаке на капитализм. А вот партия знает, как принять, но никогда не довольствоваться уступками, способна пережить временную неудачу, а затем перегруппироваться для очередного нападения. Социалист (так и хочется написать – коммунист или большевик) должен знать, что не следует потворствовать собственным желаниям; в этом зиждется причина терроризма. Интеллигенция не способна терпеливо дожидаться развертывания революционной деятельности. Ей проще совершить акт индивидуального терроpa, но разве история революционного движения не продемонстрировала тщетность подобных усилий?

Это высказывание вновь возвращает нас к характерной особенности, отличающей замыслы Ленина. Как на первый взгляд наивны и нереальны его представления о рыцарях революции, истинных марксистах, неподкупных и беззаветно преданных делу революции. Но с другой стороны, мог ли быть иным замысел построения партии в условиях, в которых находилась Россия в 1902 году? Слабые аргументы оппонентов начисто разбиты. Мы уже имели дело с эсерами, склонными к террору. Экономисты говорят и пишут так, как будто Россия является западноевропейской страной, неохотно позволяющей рабочим вести экономическую борьбу. На самом деле царское правительство не даст согласия на легальную деятельность тред-юнионов. В России могут существовать только находящиеся под присмотром агентов полиции объединения. А это те, которые выражают недовольство диктаторскими и центристскими тенденциями «Искры» (то есть Ленина). Но Россия – это вам не Запад. Вы не знаете, согласятся ли одесские товарищи с мнением киевских социалистов. Вы не сможете удержать раскиданные по всей империи группы, имеющие собственные независимые социалистические организации: евреев, армян и рабочих других национальностей, тянущих в разные стороны. Должна быть централизованная социалистическая партия, выражающая общее мнение и состоящая из профессиональных революционеров.

Статья «Что делать?» писалась не в состоянии экзальтации, это не мессианское видение лучшего мира. На первый взгляд это написанный тяжеловесным слогом политический памфлет. Теперь сделанные в статье намеки на революционную дерзость и отвагу, внезапные озарения и догадки, затерянные в контексте резкой, доктринерской критики групп и отдельных личностей, представляют исключительно исторический интерес. Объекты критики, экономисты и их журнал «Рабочее дело», долго покоились, используя знаменитую фразу Троцкого, на «свалке истории». Люди, на которых Ленин набросился с бешеной злобой, кого поносил и обливал грязью, Кричевский, Струве, Булгаков, Мартынов, сегодня известны только узким специалистам, изучающим этот период. Для своих современников-социалистов они, конечно, казались не менее важными фигурами, чем Ленин. Если бы Россия, как виделось в период между 1906-м и 1914 годами, последовала конституционно-парламентским путем, имена этих людей заняли бы почетное место в ее истории, а Владимир Ульянов-Ленин был бы известен только историкам. Вряд ли Ленин думал об этом, когда в начале XX века писал политическое пособие для начинающих и создавал макеты движений (не только марксистского), которые постепенно вытесняли либерализм и демократию.

При чтении «Что делать?» возникает впечатление, пока еще смутное, о зарождении раскола в рядах русской социал-демократии. И дело тут не в экономистах. С 1902 года многие из них избрали собственный путь. Главное в том, что среди искровцев идеи Ленина вызывали смутное недовольство. Внешне он оставался защитником марксистской теории и политических акций, проводимых социалистами; это вызывало одобрение со стороны Мартова и Плеханова. Кто же возразит против руководящего принципа «Что делать?»: «Без революционной теории не может быть революционного движения»? Однако большинство коллег Ленина почувствовали, что в марксизме появилось что-то новое.

Для поверхностного читателя брошюра была не более чем организационным документом. Послушайте Крупскую: «Она (статья) предлагала законченный организационный план, в котором каждый мог найти свое место, мог стать винтиком революционной машины… (Статья) призывала к упорной, неустанной работе по строительству фундамента, столь необходимого партии в существовавших тогда условиях; здесь нужны были не слова, а дела». Действительно, педантичный ум Крупской попал в самую точку. Трудность заключалась в том, что каждому предлагали стать винтиком в машине. Кто мог пойти на это? Таким людям, как Мартов и Троцкий, было затруднительно думать о себе как о простых «винтиках» прекрасно отлаженной машины.

В статье Ленин все еще обращается к Плеханову как ученик к учителю. Это, несомненно, сыграло роль в решении Плеханова остаться с Лениным во время последующего раскола между социалистами. Итак, Ленин согласился с известным плехановским определением роли агитатора и пропагандиста. Агитатор распространяет незначительное количество простых идей в массах, в то время как пропагандист объясняет сложные теоретические программы ограниченной аудитории. Это различие, навсегда оставшееся важным для Ленина, ясно продемонстрировало склад его ума. Социалистические лидеры, пишет Ленин, относятся либо к пропагандистам, либо к агитаторам. Можно предположить, что себя он считал исключением, сочетающим оба эти умения.

Организационный план, представленный в «Что делать?», возлагал управление партией на центральный орган (то есть на редакционную коллегию «Искры»), издаваемый за рубежом, а административные функции на Центральный комитет, находящийся в России. Организация в этом случае была строго иерархической, и партия действительно уподоблялась армии, отправляющей свои подразделения по всем направлениям. Центральный орган, состоящий по замыслу Ленина из профессиональных революционеров, должен управлять сетью местных комитетов. Революционер, работающий по десять – одиннадцать часов на рабочем месте, не может в «свободное» от работы время заниматься революцией. Поэтому большая часть активистов, живущих нелегально по поддельным документам, полностью посвятит себя делу революции. Никакая полиция в мире, с неоправданным оптимизмом писал Ленин, не сможет контролировать партию, основанную на подобных принципах.

Что еще? Партия все равно что армия, а если так, то необходим генерал. Кто решит, к каким частям механизма подходят те или иные винтики? Подсознательно Ленин набросал план диктатуры. Можно не сомневаться, что в данный момент это было именно подсознательно. По прошествии ряда лет Мартов упорно утверждал, что никогда не замечал у своего удачливого соперника стремления к власти. Но вся логика «Что делать?» остро нуждается не просто в лидерах, а в лидере, что с точки зрения русской революционной традиции является большой новостью. Декабристы назначили «диктатора», но только на момент восстания. Руководство народническими организациями всегда было коллегиальным. Желябов, обладая определенными способностями, мог бы подчинить товарищей своей воле, но никто не рассматривал его как лидера или единственного человека, обладающего правом руководить. Если в организациях социалистов и имелась традиция назначать руководство, то она всегда была связана с интеллектуальным превосходством. К примеру, Плеханова, как старшего по возрасту и имеющего теоретические труды, выслушивали с большим уважением, чем его менее влиятельных коллег. Ленин предлагал совершенно новый, неожиданный взгляд на партийную структуру: без всяких объяснений людям будут просто приказывать выполнить ту или иную работу, партийные ячейки будет подчиняться центру и отчитываться перед ним. Спустя двадцать лет появится должностное лицо под скучным названием Генеральный секретарь, венчая собой партийную структуру.

Но в 1902—1903 годах еще не просматриваются эти зловещие перспективы, хотя вскоре после II съезда партии Ленина обвинили в скрытых диктаторских амбициях. Действительно, как мог даже самый оптимистично настроенный социалист, в том числе и Ленин, предвидеть момент, когда его партия будет единолично управлять Россией? Работа «Что делать?» рассматривалась не как план по захвату власти, а как способ сохранить и упрочить социал-демократическую партию. Русские социалисты оказались в ужасном положении; угрозы сыпались со всех сторон. Как всегда, непостоянство интеллигенции причиняло серьезные неприятности. Студенты стекались в революционный лагерь социалистов. Люди интеллигентного труда вступали под знамена либерализма и экономизма, зачастую исполняющего роль идеологической декомпрессионной камеры между марксизмом и либерализмом. Хуже всего, что поначалу рабочих организовывала – кто бы вы думали? Правильно, полиция.

Этот оригинальный план зародился в живом мозгу начальника Московского охранного отделения СВ. Зубатова. Он убедил своих начальников, что можно разрушить планы революционеров, играя в их же игры. Бывший радикал являлся не просто циничным манипулятором. Напротив, Зубатов верил в так называемую народническую версию самодержавия. Окажись царь ближе к народу, и рабочие поймут, что не нуждаются в интеллигентах, которые, преследуя собственные цели, вносят разлад в их ряды. Зубатов организовал различные объединения и заставил предпринимателей пойти на уступки членам этих объединений. Поскольку в России даже полицейские союзы не могли обойтись без интеллигенции, Зубатов склонил к сотрудничеству нескольких профессоров и журналистов, которые стали читать лекции, носившие национал-социалистский характер. Царь на стороне своего народа, и работодатель, эксплуатируя рабочих, действует против его желания. Поскольку много индустриальных предприятий принадлежит иностранным владельцам, то, соответственно, много нерусских эксплуататоров.