Текст книги "Зимний сад"

Дездемона резко остановилась и пристально взглянула на Мадлен; в ее голубых глазках промелькнула тревога.

– Что вы от меня хотите, миссис Дюмэ?

Мадлен уловила беспокойство в голосе молодой женщины и, удовлетворенно кивнув, спросила:

– Отцом ребенка, которого вы носите, является барон, не так ли?

Лицо Дездемоны покрыла мертвенная бледность. В ее широко раскрытых глазах промелькнули самые разные чувства – страх, возмущение и даже ненависть.

Мимо проскакал одинокий всадник. Он громко выругался – дамы стояли прямо посреди дороги, – однако ни Мадлен, ни Дездемона на него даже не взглянули; они по-прежнему пристально смотрели друг на друга.

– Это клевета, миссис Дюмэ! – воскликнула Дездемона. – Советую приберечь ваши оскорбительные замечания для Франции.

Слова эти не произвели на Мадлен ни малейшего впечатления. Более того, она их ждала. Улыбнувшись, Мадлен заметила:

– Но ведь это правда, верно? Вы познакомились с бароном, несколько раз ходили к нему на свидание поздно вечером, а потом он провел вас в дом через подземный туннель, и вы стали его любовницей.

Мадлен заметила, что на лице молодой женщины появилась гримаса отвращения. В следующее мгновение Дездемона подхватила юбки и с видом оскорбленного достоинства прошла мимо Мадлен. Однако та нисколько не была обескуражена.

– У меня к вам предложение! – прокричала она ей вслед.

Дездемона не реагировала.

– Я не выдам вашу тайну, если вы не выдадите мою!

Молодая женщина замедлила шаг, потом остановилась, хотя и не обернулась. Мадлен подошла к ней, но Дездемона даже не взглянула на нее. Она молча смотрела прямо перед собой.

Понизив голос – впрочем, в этом не было необходимости, поскольку они стояли рядом посреди пустынной дороги, – Мадлен сообщила:

– Барона Ротбери арестуют за торговлю краденым опиумом. И произойдет это очень скоро.

Дездемона пристально взглянула на Мадлен, но тут же отвернулась.

Немного помолчав, Мадлен спросила:

– Вам это будет приятно?

Судорожно сглотнув, Дездемона осторожно прижала обтянутую перчаткой руку к своему животу. Ее лицо стало пепельно-серым.

– Миссис Дюмэ, откуда вам это известно? – прошептала она, по-прежнему глядя в сторону.

Мадлен пожала плечами:

– Признайтесь, что отец вашего будущего ребенка – барон Ротбери, и я вам все расскажу.

Порыв холодного ветра подхватил горсть снега, взметнул ее в воздух, и Мадлен поспешно прикрыла муфтой лицо. Дездемона, казалось, не замечала ни ветра, ни холода.

– Вы ведь никогда никого не любили, не так ли, миссис Дюмэ?

Вопрос ошеломил Мадлен, и она испугалась, что это отразится на ее лице. Впрочем, Дездемона вряд ли что-либо заметила, поскольку по-прежнему не смотрела на нее.

– А вы? – спросила Мадлен; ей не хотелось говорить о себе. – Вы любите Ротбери?

Дездемона внезапно улыбнулась и наконец-то повернулась к Мадлен. Причем лицо ее уже было не пепельно-серым, а розовым.

– Какое-то время думала, что люблю, – призналась она. – На самом же деле я была наивной дурочкой, позволившей себя соблазнить. Этот мерзавец воспользовался моей наивностью и оставил меня с ребенком, которого никогда не признает.

Именно такого ответа Мадлен и ждала. Поскольку она на себе испытала чары барона, то охотно поверила Дездемоне. Но как заставить эту женщину дать показания против барона?

– Вы хотите, чтобы я дала показания о его преступной деятельности, поскольку являлась свидетельницей? – неожиданно спросила Дездемона.

Мадлен в изумлении захлопала глазами. Может быть, она ослышалась? Или эта особа не понимает, что говорит? Ничего подобного она не ожидала, а потому не знала, как реагировать на слова Дездемоны.

Та презрительно фыркнула:

– Удивлены? Но ведь вы именно для этого со мной заговорили?

– А вы могли бы дать показания? – осведомилась Мадлен.

Англичанка нахмурила тонкие белесые брови, и на лбу ее прорезалась морщинка.

– Дать показания, чтобы навлечь позор на себя и свою семью?

Мадлен была разочарована. Она так надеялась... А впрочем, почему она надеялась? Светская дама никогда не станет рисковать своей репутацией, если этого можно избежать. Если бы Дездемона предоставила властям информацию – даже под большим секретом, – все равно правда рано или поздно выплыла бы наружу.

Горько рассмеявшись, молодая женщина покачала головой. В этот момент ей можно было дать на добрый десяток лет больше, и Мадлен почувствовала к ней острую жалость.

– Я буду счастлива помочь вам, миссис Дюмэ, – неожиданно проговорила Дездемона. – Но при одном условии.

Мадлен в изумлении уставилась на собеседницу. Наконец пробормотала:

– При каком же?

– Если вы скажете, кто вы такая.

Мадлен медлила с ответом. Осмотревшись, она отметила, что поблизости никого нет, так что никто не мог бы их подслушать и вполне можно было бы удовлетворить любопытство собеседницы. Мадлен беспокоило другое: ей не хотелось подвергать опасности Томаса – ведь он, возможно, еще какое-то время будет находиться в Уинтер-Гарден, а у барона, вероятно, есть сообщники... И все же Мадлен понимала: у нее нет выбора, поскольку показания Дездемоны чрезвычайно важны.

Собравшись с духом, она заявила:

– Я вам скажу, кто я такая, если вы сохраните это в тайне.

– По-моему, – заметила Дездемона, – вы сами сказали, что мы должны хранить секреты...

– Совершенно верно, – согласилась Мадлен. – Так вот, я действительно француженка. И прибыла в Уинтер-Гарден по просьбе вашего правительства, чтобы узнать все, что удастся, о незаконной торговле опиумом. Очень скоро я заподозрила барона. А потом поняла, как именно он все это делает. – Помолчав, она спросила: – Теперь вы расскажете мне о том, что вам известно?

Дездемона ненадолго задумалась. Наконец спросила:

– Но почему вы?

Именно этого вопроса Мадлен и опасалась.

– Видите ли, я нахожусь на службе у британского правительства, – ответила она, надеясь, что этого объяснения будет достаточно.

Дездемона кивнула:

– И мистер Блэквуд тоже, не так ли?

– Да, он тоже, – выдохнула Мадлен.

Снова кивнув, Дездемона едва заметно улыбнулась и, глядя себе под ноги, заговорила:

– Я видела опиум только однажды. Он находился в двух ящиках, которые барон нес по подземному туннелю как-то ночью, когда не ожидал, что я приду к нему. Сначала я не знала, что находится в этих ящиках. Но потом барон рассказал – я очень настаивала... Думаю, он был уверен, что я его не выдам: ведь в противном случае мне пришлось бы сознаваться в том, что я приходила к нему одна, ночью... – Криво усмехнувшись, Дездемона продолжала: – Но он ужасно разозлился из-за того что я пришла к нему в ту ночь. И даже тогда... воспользовался мною – вероятно, решил, что видится со мной в последний раз. Я уже знала, что беременна от него, но не хотела говорить ему об этом, пока не получу подтверждения, что он любит меня и хочет на мне жениться. В конце концов я из порядочной семьи и могла бы стать ему хорошей женой. Когда он спал со мной, то не соблюдал никаких мер предосторожности, и я по наивности решила, что он женится на мне.

Дездемона взглянула на Мадлен, и глаза ее наполнились слезами.

– Он поднял меня на смех, когда я призналась ему в любви, миссис Дюмэ. Я сказала, что люблю его и хочу выйти за него замуж, но вместо того чтобы обрадоваться этому, – а если не обрадоваться, то хотя бы пощадить мои чувства, – он поднял меня на смех и назвал шлюхой.

Дездемона умолкла и невольно сжала кулаки. Овладев собой, продолжала:

– Я никогда не рассказывала ему о ребенке и никогда не расскажу. Барон наверняка скажет, что он тут ни при чем, а я не желаю подвергаться еще одному унижению. Барон Ротбери – негодяй, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы упрятать его за решетку до конца жизни, если уж мне не суждено увидеть, как он горит в аду.

Мадлен ужасно хотелось обнять молодую женщину и как-то утешить ее. Но она сдержалась – решила дослушать до конца рассказ Дездемоны.

– И что же вы теперь будете делать?

Дездемона поняла: француженка спрашивает, что она будет делать, когда по городку поползут слухи (а это неизбежно случится после того, как она даст показания против барона). В этот момент Мадлен было искренне жаль молодую женщину.

– Позвольте рассказать вам о моем муже, миссис Дюмэ, – неожиданно сказала Дездемона. – Он старый друг нашей семьи, я знакома с ним уже очень много лет, и мы всегда были добрыми друзьями. Но мама никогда его не любила. Ей не нравилось, что он слишком изнеженный и даже в детстве предпочитал общество девочек обществу мальчишек. А мне было наплевать на мамино мнение, потому что я знала: у моего будущего мужа добрая душа, ведь он выслушивал мои жалобы, никогда ничего не ставил мне в вину, и я всегда могла выплакаться у него на плече. К тому же у нас с ним много общего. Каждый стал для своей семьи разочарованием, хотя по разным причинам. Мы оба не оправдали ожиданий своих родителей. – Дездемона вздохнула и, закрыв лицо ладонями, продолжала: – Сейчас я скажу вам кое-что... Только никому об этом не рассказывайте.

– Да-да, конечно, – кивнула Мадлен.

– Мой муж... – Дездемона опустила руки и потупилась. Наконец, собравшись с духом, выпалила: – Мой муж предпочитает общество мужчин. Вы меня понимаете?

«Дездемона ожидала, что я буду шокирована. Или, быть может, смущена?» – подумала Мадлен. Взглянув на собеседницу, она кивнула:

– Да, понимаю.

Такой ответ, похоже, удовлетворил Дездемону – ничего не придется объяснять. Снова вздохнув, она продолжала:

– После того как Ричард высмеял меня, когда я призналась ему в любви, я тотчас же отправилась к Рэндольфу. Каждый день благодарю Господа за то, что Рэндольф по-прежнему жил в Уинтер-Гарден и мог меня утешить. Я была в таком отчаянии, что... – она махнула рукой, – собиралась покончить самоубийством. Но Рэндольф, мой самый лучший друг, предложил выйти за него замуж, чтобы спасти наши семьи от бесчестья. Если мы поженимся, объяснил он мне, его самого больше не будут высмеивать из-за его не совсем обычных любовных пристрастий, у моего же ребенка появится отец. Хорошенько подумав, я согласилась.

Мадлен была восхищена поступком молодого человека... и поступком Дездемоны. А та продолжала:

– Через неделю я уезжаю из Уинтер-Гарден, миссис Дюмэ. Муж пригласил меня пожить с его родителями, которые недавно переехали в Белфорд. Они довольно состоятельные люди. Отец моего мужа всю свою жизнь был коммерсантом и лишь недавно отошел от дел. Они очень хотят, чтобы мы поселились вместе с ними. Вполне возможно, что Рэндольф будет служить в армии еще много лет, так что мне лучше жить с его родителями, которые охотно меня примут и помогут позаботиться о ребенке. Моя мать, как вам, должно быть, известно, и сейчас-то не слишком хорошо ко мне относится, а уж когда узнает о моем предательстве, то станет меня презирать. А родители Рэндольфа, надеюсь, вряд ли об этом узнают – уж слишком далеко они сейчас от Уинтер-Гарден. Только поэтому я соглашусь дать показания.

Мадлен прекрасно понимала: об аресте барона будут говорить повсюду, и новость станет известна и родителям Рэндольфа. Однако она промолчала: ведь о причастности Дездемоны к этому делу родители могли и не узнать.

Решившись наконец, Мадлен взяла молодую женщину за руку. И Дездемона не возмутилась – напротив, немного успокоилась и даже улыбнулась.

– А как отнесется к вашему отъезду ваша мать, Дездемона?

Та покачала головой и на секунду закрыла глаза. Потом со вздохом ответила:

– Она об этом пока не знает, но я собираюсь ей скоро рассказать. Хотя это не имеет сейчас никакого значения. Доброе имя всеми уважаемой Пенелопы Беннингтон-Джонс будет погублено, равно как и имя ее дочери, девицы легкого поведения, опозорившей их всех тем, что спала с Ричардом Шероном, бароном Ротбери...

– Он соблазнил наивную девушку. К тому же барон – преступник, – заявила Мадлен, почувствовав, что Дездемона готова дать волю эмоциям. – Он не святой, Дездемона, помните это. Ваши родные переживут, и с вами все будет в порядке. Вы же сильная женщина, и у вас есть муж, который может о вас позаботиться и который сделает все возможное, чтобы вам было хорошо. Такое счастье выпадает не каждой женщине.

Словно вспомнив о чем-то приятном, Дездемона улыбнулась и сжала руку Мадлен.

– Но я никогда больше не познаю близости с мужчиной, никогда больше не испытаю страсти...

– Но вы же не можете об этом знать, – возразила Мадлен.

Дездемона покачала головой и, высвободив свою руку, пробормотала:

– Я это знаю. Зато у меня появится ребенок, которого я буду любить. И у меня есть муж, который мне... настоящий друг. Этого вполне достаточно.

Мадлен вздохнула – на такое заявление возразить было нечего – и зашагала в сторону коттеджа. Дездемона последовала за ней. Немного помолчав, она спросила:

– Миссис Дюмэ, а когда вы возвращаетесь во Францию? Мадлен даже думать об этом не хотелось.

– Пока не знаю. Наверное, скоро.

Дездемона внимательно посмотрела на собеседницу.

– А как же мистер.. Блэквуд?

Мадлен почувствовала, что у нее учащенно забилось сердце.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.

И тут Дездемона проявила себя как вполне зрелая и не лишенная проницательности женщина. Лукаво улыбнувшись, она покачала головой:

– Он ведь любит вас, вы знаете?

Мадлен остановилась. Несколько секунд она молча смотрела на Дездемону. Потом пробормотала:

– Простите, что вы сказали?

– Он вас любит. И по-моему, очень сильно. Мадлен пожала плечами:

– Я так не думаю.

– Неужели? – хмыкнула Дездемона. – Все в Уинтер-Гарден об этом знают, миссис Дюмэ. Это настолько заметно, что я была уверена, вы тоже знаете или по крайней мере догадываетесь. Впрочем, очень может быть, что вы действительно ничего не замечали. Все мы иногда немножко слепы.

Мадлен похолодела. У нее вдруг возникло чувство, что она оказалась в западне.

– Можно дать вам совет, миссис Дюмэ?

Мадлен казалось, что ей становится все холоднее. И все же она взяла себя в руки. Стараясь не выдать своих чувств, Мадлен кивнула и с вежливой улыбкой ответила:

– Да, конечно. Я слушаю вас.

Пристально взглянув на нее, Дездемона продолжала:

– Если бы кто-то меня страстно полюбил, я бы никогда не упустила такого шанса. Но со мной ничего подобного не случится, потому что я никогда не брошу мужа. Я очень серьезно отношусь к замужеству, да и о ребенке, который скоро родится, нужно думать. – Она шагнула к Мадлен и, понизив голос до шепота, продолжала: – Я видела, как мистер Блэквуд смотрел на вас, когда вы вдвоем как-то шли по улице. На лице у него все было написано. Он страстно влюблен в вас, об этом уже весь Уинтер-Гарден знает, и я вам завидую. Пусть он калека, но я бы последовала за ним куда угодно. Да и вообще – за любым мужчиной, который хоть раз вот так взглянул бы на меня.

Еще никогда в жизни Мадлен не была так смущена. Она стояла как громом пораженная, и голова у нее шла кругом. Внезапно ей вспомнились слова Томаса.

«Мэдди, я не хочу, чтобы ты уезжала».

«Я желаю только тебя, Мадлен».

«Тебя по-прежнему влечет ко мне?»

Когда Томас задавал ей этот вопрос, в глазах его был страх, но тогда она решила, что он говорит о физической близости. Теперь же эта фраза приобрела совсем другой смысл, и от нее нельзя было отмахнуться. О том, что сообщила ей Дездемона, Мадлен и сама смутно догадывалась, хотя старалась об этом не думать. С интрижкой, которой неизменно придет конец, она еще могла справиться. Но не с любовью – настоящей и страстной. Что с ней делать, она не знала, Да и ответить на нее не сумела бы...

Мадлен почувствовала, что ее начинает трясти. Она попыталась взять себя в руки, но на сей раз у нее ничего не получилось.

Дездемона, глядя себе под ноги, проговорила:

– Думаю, для вас не является тайной, что моя мать вас ненавидит?

Мадлен с благодарностью взглянула на молодую женщину – проявив редкую деликатность, та сменила тему.

– Нет, не является... – пробормотала Мадлен. Смахнув с порозовевшей щеки белокурый локон, Дездемона продолжала:

– А знаете почему?

Мадлен пожала плечами и, немного подумав, ответила:

– Наверное, потому, что я француженка. Дездемона улыбнулась и взглянула ей прямо в глаза.

– Вы ошибаетесь, миссис Дюмэ. Мать терпеть вас не может из-за того, что вы англичанка до кончиков ногтей.

Мадлен побледнела, и Дездемона, заметив это, восторженно хихикнула. По-прежнему глядя в глаза собеседнице, она спросила:

– Не ожидали, миссис Дюмэ?

Мадлен снова пожала плечами; она не знала, что ответить.

Дездемона с улыбкой продолжала:

– Если не обращать внимания на французский акцент, с которым вы говорите по-английски, миссис Дюмэ, то вы являетесь олицетворением всех черт, присущих настоящей английской леди. Вы не отвечаете грубостью на вопиющую грубость, к тому же вы дама образованная. Вы сдержанны и грациозны... Так вот, матери ужасно неприятно, что всеми этими качествами обладает француженка.

Немного помолчав, Дездемона вновь заговорила:

– Может быть, все француженки такие, не знаю... Это и не важно. Важно следующее: у нас в Англии самое главное – происхождение и воспитание, и совершенно очевидно, что чувство такта и благородные манеры невозможно привить. Они либо есть у человека, либо их нет. Вы обладаете ими в полной мере. Так что вас с легкостью можно принять за истинную английскую леди. Наверное, именно это и восхищает мистера Блэквуда.

Дездемона обвела взглядом площадь, сейчас пустынную и присыпанную снегом.

– Знаете, миссис Дюмэ, я всю свою жизнь прожила в Уинтер-Гарден и никогда не видела, чтобы здесь шел снег. Но все меняется, и, быть может, это знак того, что мне пора уезжать. – Она взглянула на Мадлен и вежливо кивнула, как бы давая понять, что время откровений прошло. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но в субботу я уезжаю. Так что полицейские должны заглянуть ко мне до того. До свидания, миссис Дюмэ. Желаю вам всего наилучшего.

Еще раз кивнув, Дездемона приподняла широкие юбки и зашагала к своему дому, который собиралась вскоре покинуть. Снег громко скрипел у нее под ногами.

Глава 21

Мадлен возвращалась домой, словно в тумане. Шла, как слепая, сначала медленно, потом все ускоряя шаг, не обращая внимания на то, что ее руки, ноги, нос, щеки, губы окоченели от холода.

Она никак не могла понять, то ли Дездемона ненормальная, то ли чересчур мудрая для своих лет. Но в одном она права: времена и в самом деле меняются. Со вчерашнего дня, когда они с Томасом занимались любовью, ее жизнь круто изменилась, хотя сама Мадлен этого не заметила. А вот сегодня, отправившись ранним утром к Дездемоне, полностью контролируя свои мысли и чувства, она узнала нечто, поразившее ее до глубины души и вселившее страх своей неизвестностью, и поняла, что ее жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.

Ей необходимо видеть Томаса, решила Мадлен и прибавила шагу, моля Бога, чтобы не поскользнуться и не упасть. Ей необходимо было почувствовать на своих губах его губы, прижаться к нему обнаженным телом, ощутить его внутри себя. Она страстно хотела оказаться с ним рядом, чтобы заглянуть в глаза и самой убедиться, что Дездемона сказала правду.

Но прочтет ли она в его глазах любовь? Если Томас действительно ее любит, почему она раньше этого не заметила, пока не увидели другие? А может, не хотела замечать? Наверное, не хотела.

Сложная все-таки штука жизнь вообще и любовь в частности, продолжала размышлять Мадлен. Вот она никогда не была ни в кого страстно ачюблена, так что вряд ли могла распознать это чувство. Жак ее любил, и ей казалось, что и она его любит, однако ее чувства к Жаку в корне отличались от тех, что она испытывает к Томасу. С Жаком было просто, спокойно и уютно. Заниматься любовью с ним было приятно, и не более того. Вообще никто из мужчин, которые были в жизни Мадлен, не оставил в ее душе неизгладимого следа. Вначале она испытывала некоторое удовольствие, но постепенно оно угасало, а вся процедура превращалась в привычный обряд, оставлявший ее практически равнодушной и почти всегда скоро забывающийся.

Но с того момента, как она познакомилась с Томасом, ее реакция на него как на мужчину была крайне необычной, абсолютно неожиданной и замечательной. Стоило ей прикоснуться к нему, как даже воздух становился напоенным страстью. Когда они целовались, внутри возникало сладкое ноющее чувство; когда он входил в комнату и смотрел на нее своими темными прищуренными глазами, сердце начинало учащенно биться в груди. А когда занимались любовью... Таких острых чувств Мадлен не доводилось испытывать ни с кем и никогда в жизни. К Томасу ее неудержимо тянуло.

Почему? Мадлен и сама не могла бы сказать. Ведь она его совсем не знала. Правда, ей было известно о его вкусах, социальных и политических взглядах, его стремлениях и привязанностях, потому что они часто разговаривали об этом, однако многое в нем до сих пор оставалось для Мадлен тайной за семью печатями. Неужели она влюбилась в почти незнакомого мужчину? Неужели такое возможно?

Однако гораздо важнее было то, о чем рассказала ей Дездемона: Томас страстно ее любит. На самом деле Мадлен считала, что это вряд ли возможно. Еще никогда ни один мужчина не любил ее всем сердцем, в основном по ее же собственной вине. Она всегда держала мужчин на расстоянии, никого близко к себе не подпуская. Она уважала себя, восхищалась той женщиной, которая из нее получилась, но никогда не забывала о том, что она незаконнорожденная дочь актрисы-наркоманки, танцевавшая в мюзик-холлах, потерявшая невинность в пятнадцать лет и имевшая многочисленных любовников. И Томас прекрасно знал об этом. Кроме того, ей уже почти тридцать лет. Многие мужчины захотели бы взять ее в любовницы, но ни один приличный джентльмен не женился бы на ней, если бы узнал, кто она такая. Именно поэтому Мадлен всю себя отдала работе. Работа – это единственное, что по-настоящему принадлежит ей, она получила ее, воспользовавшись собственным умом, сообразительностью, одержимостью и решимостью. Это единственное, что способно дать ей счастье, возможность гордиться собой и чувство глубокого удовлетворения. Она никогда не откажется от нее ради любви или замужества. Никогда! И Томасу об этом сказала.

И все-таки интересно, любит ли он ее? Хорошенько подумав, Мадлен пришла к выводу, что скорее всего нет. Он наверняка увлечен ею, поскольку она окружила его заботой и вниманием, вынудила заниматься с ней любовью, чего он, похоже, не собирался делать, стала не только его соратником, но и другом. Но ведь они знакомы всего несколько недель, а чтобы расцвела любовь, требуется гораздо больше времени. И все-таки Мадлен чувствовала, что не в состоянии получить ответы на все свои многочисленные вопросы.

Через несколько минут она подошла к дому и поднялась на крыльцо, покрытое тонкой коркой льда. Холодный ветер в очередной раз швырнул ей в лицо пригоршню снега. Отворив дверь, Мадлен вошла в дом и сразу же окунулась в блаженное тепло. В нос ударил запах тостов и мастики для мебели, и она почувствовала себя дома. Впрочем, этот дом ей не принадлежит, и она не должна этого забывать. Скоро она уедет, вернется во Францию, где тепло и светит солнышко, в свой собственный дом на Рю де ля Флер в Марселе, к своей горничной Мари-Камилле, к своему обширному гардеробу и еде, по которой так соскучилась. И к своей любимой работе, без которой ей нет жизни. Пускай при одной мысли о расставании с Томасом ей становится не по себе, но она всегда должна помнить, что ее ждут и высоко ценят.

Мадлен решительно расстегнула холодными негнущимися пальцами пальто, сняла его и повесила на вешалку рядом с муфтой. Поежившись от холода, она поспешно обхватила себя обеими руками и потерла руки и плечи, после чего поправила прическу и, выпрямив спину, легким, пружинистым шагом прошла в гостиную, а потом на кухню, где увидела Томаса. Он сидел за столом с ручкой в руке, наклонив голову и задумавшись над какой-то бумагой. Остановившись в дверях, Мадлен устремила на него восхищенный взгляд, чувствуя, как тело ее обдало жаром, а холод мгновенно улетучился. Решимости как не бывало. Поскольку день выдался пасмурным и небо было затянуто тучами, Томас зажег настольную лампу. Свет от нее падал на темные волосы, отчего посередине образовалась тонкая извилистая серебристая полоска. Прядь волос падала Томасу на лоб, однако он этого даже не замечал, настолько был углублен в свое занятие. На нем были простые черные брюки, белая льняная рубашка с закатанными рукавами, расстегнутая у шеи, а также дорогие, сделанные на заказ кожаные ботинки с золотыми пряжками и деревянным правым протезом, который он показывал ей не далее как сегодня утром. Щеки были покрыты однодневной щетиной, что придавало Томасу несколько неухоженный вид. Однако Мадлен вдруг почувствовала острое желание провести по ним ладонью, почувствовать их шероховатость, и ей живо припомнилось, как щетина Томаса вчера, когда они занимались любовью, царапала ей бедра, доставляя ни с чем не сравнимое удовольствие.

Or одного взгляда на Томаса, от одного воспоминания о том, как они вчера занимались любовью, у Мадлен перехватило дыхание, в животе возникло ноющее чувство, а тело охватила сладостная истома. Ни к одному мужчине не испытывала она таких чувств.

Внезапно он поднял голову, бросил взгляд в сторону двери и резко выпрямился. Похоже, он был настолько поглощен работой, что даже не слышал, как она вошла.

Взгляды их встретились. Прислонившись к косяку, Мадлен скрестила руки на груди. На губах ее медленно расплылась удовлетворенная улыбка.

Заметив ее, Томас ухмыльнулся во весь рот, озорно, как мальчишка, показав при этом идеальные зубы, и внезапно покраснел.

Вот это да! Томас покраснел. Интересно, почему? Неужели вспомнил о вчерашней ночи? Неужели застыдился безудержной страсти, охватившей их всего несколько часов назад? Мадлен ужасно хотелось его об этом спросить, но она не решилась. Но его улыбка была ей приятна.

– Я послал срочное сообщение сэру Райли, – проговорил он, откашлявшись. – Подробно объяснил ему ситуацию. Думаю уже завтра получить от него ответ.

Мадлен, по-прежнему молча, пристально разглядывала его: полные губы, крошечную, едва заметную ямочку на подбородке, длинные, густые, загнутые ресницы, тонкий аристократический нос, »упавшую на лоб прядь волос, которая абсолютно ему не мешала.

– Узнала что-нибудь? – тихо спросил он, сунув перо в стоявшую на столе чернильницу.

– Да, – прошептала Мадлен в ответ, глядя в его блестящие медово-карие глаза. – Думаю, да.

И, не дожидаясь ответа, подошла к нему и, не обращая внимания на изумленное выражение его лица, уселась к нему на колени, обхватив его обеими ногами, прильнула к его мощной груди, обняла руками за шею и принялась целовать, в щеки, подбородок, нос, вдыхая исходящий от него такой знакомый запах.

Молча обняв Мадлен, Томас стал покрывать легкими поцелуями ее щеки, подбородок, брови, губы.

Через несколько секунд Мадлен решила, что прелюдии достаточно. Прильнув губами к губам Томаса, она поцеловала его со всей страстью, на которую только была способна. Вскинув руки, Томас вытащил шпильки из ее косы, а когда волосы водопадом рассыпались у нее по спине, запустил в них руки, наслаждаясь их мягкостью. Вдоволь насладившись ими, он положил руку Мадлен на грудь, отыскал сквозь платье сосок и принялся будоражить его. Легкий сладострастный стон сорвался с губ Мадлен.

Сквозь тонкую ткань платья она чувствовала, как Томас возбужден, и придвинулась к нему еще ближе, раздвинув ноги. Отвечая на молчаливую просьбу Мадлен, Томас принялся поглаживать ее по бедру. Запустив руки в его густые волосы, Мадлен слегка приподнялась, без слов прося Томаса прикоснуться к ней.

Томас застонал. Секунда – и он уже был охвачен яростным огнем желания, тем же, что и Мадлен. Рванув ворот его рубашки, она принялась покрывать жадными поцелуями его грудь и, добравшись до сосков, – ласкать их влажным языком. Дрожащими руками подняв ей юбки, Томас отыскал интимное местечко Мадлен и принялся поглаживать его, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Мадлен тихонько застонала, дыхание с трудом вырывалось из ее груди. Она вновь принялась покрывать поцелуями грудь Томаса, потом шею, подбородок, шрам рядом с губами, сами губы.

Томас прерывисто дышал, продолжая ласкать Мадлен, постепенно подводя ее к вершине наслаждения.

Его ловкие пальцы продолжали свой волшебный натиск, губы прильнули к ее рту, язык вонзался в него все сильнее.

Внезапно Мадлен запрокинула голову, закрыла глаза и вскрикнула от удовольствия, наслаждаясь чудеснейшим, еще не изведанным ощущением.

Наконец вернувшись с небес на землю, она выпрямилась, крепко обхватила Томаса руками за шею, прильнула к его груди и прошептала едва слышно:

– Я хочу остаться здесь навсегда...

Томас не стал спрашивать, где именно. Вытащив руку из-под платья Мадлен, он подхватил ее на руки, прижал к себе, вышел прихрамывая из кухни и начал подниматься по лестнице, в спальню.