Текст книги "Две женщины"

10

Мадам де Брионн была еще слишком слаба и больна, чтобы без последствий перенести волнение, которое ей причинило возвращение Мориса. Лихорадка снова стала мучить ее, и она была вынуждена слечь.

Господин де Ливри в силу полномочий, которыми наделила его графиня, поспешил вызвать к ней врача. Он самым серьезным образом исполнял обязанности сиделки и помышлял только о том, чтобы проводить и ночи у изголовья своей подруги, оказывая ей всяческие заботы. Он рассчитывал избрать своим временным жилищем комнату Елены, выбрать там себе кресло по вкусу и не трогаться оттуда никуда. По его предположениям, графиня должна была пролежать в постели по меньшей мере пять или шесть недель, и он радовался при мысли, что все это время она будет нуждаться в нем, что он пренебрежет своими делами и занятиями, чтобы думать о ней и не оставлять ее ни на минуту.

Его эгоизм причудливо смешался с преданностью и самоотверженностью: для него были маловажны страдания графини, поскольку он был здесь, чтобы ее утешать. Втайне, не признаваясь в этом самому себе, он даже желал, возможно, видеть ее страдающей, ибо это предоставляло ему случай выказать себя преданным и страдающим вместе с ней.

Все эти превосходные планы оказались расстроенными: врач, которого позвали, не предписал графине де Брионн никакого лечения и посоветовал только абсолютный покой. По мнению врача, совершенно противоречащему тайным планам господина де Ливри, полученный шок подействовал только на голову графини; ее мозг терзали всевозможные мысли и заботы. Надо было избавить от них больную, дать ей полный отдых, и тогда здоровье быстро вернется к ней.

Таким образом, значение барона сильно уменьшалось; его роль сиделки сводилась к простой формальности. Несмотря на то, что он надеялся на затяжную болезнь, при которой понадобятся его прилежные заботы, неусыпное бодрствование, неослабевающий уход, он вынужден был сидеть, ничего не делая, обедать в клубе, проводить вечера в итальянской опере и возвращаться ночевать к себе домой.

Однако для Елены было лучше, что барон взялся руководить ее лечением: она быстрее поправлялась.

– Отдыхайте, – твердил он ей, – пусть ваш ум дремлет, пусть ваше сознание бездействует – не давайте одолевать себя всяким ненужным мыслям.

Подобному приказу всегда трудно следовать, а особенно, когда пульс бьется с удвоенной силой и голова в огне. Могла ли она не думать о Морисе, который вернулся в тот момент, когда она меньше всего ждала его, когда она считала его влюбленным в свою молодую жену и навсегда потерянным для себя? Каким бледным он появился перед ней, каким взволнованным казался и как билось его сердце, когда он обнял ее!

Она не могла ошибиться: он снова любил ее о такой же страстью, как и в первые годы их связи. Вся пылкость, увлеченность вернулись к нему; то, что многое разделяло их теперь, лишь подогревало его любовь. Слова, которые он произнес при встрече, непрестанно звучали в ее ушах. Инстинктивно она понимала, что чувства, которые они выражали, так причудливы, что должны быть правдой. Какой повод у него был обманывать, раз он вернулся и бросился к ее ногам? Она могла гордиться этой любовью – слишком горячей она была, чтобы оказаться неискренней; их любовь достаточно испытала, показав свою долговечность. Морис охладел некогда к ней, потому что небо над ними было слишком голубым, а счастье – слишком гладким и очевидным. Теперь же над их любовью нависли облака; опасности, испытываемые ею, их страдания – все это гарантировало верность любви. Елена вспоминала Сен-Пре и Элоизу, де Грие и Манон – примеры, когда любовь была постоянной, потому что им приходилось все время бороться с бурями. Страсть обостряется в борьбе, ураган ее раздувает, для Нее благоприятно предгрозовое небо. Елена узнала эту тайну в ущерб себе и, сильная теперь своим знанием, чувствовала себя способной удержать Мориса навсегда. Какая радость заставить страдать Терезу, которая прежде заставляла страдать ее! О, взять верх над ней! Какой триумф – быть предпочтенной этой совсем молодой женщине, о которой все говорят, что она красива и очаровательна!

Вот какие мысли породили лихорадку, и мадам де Брионн не могла прогнать их, несмотря на наказ доктора.

Мало-помалу лихорадка прошла и мысли Елены стали более спокойными и рассудительными. Она сказала себе, что Тереза не виновата перед ней в том, что похитила сердце Мориса – ведь ей ничего не было известно. Эта молодая женщина, очевидно, не знала о прошлом своего мужа; выйдя замуж, она следовала общему закону и не подозревала о муках, которые причинило ее замужество неизвестной женщине. Не надо ли больше, чем Елену, жалеть эту Терезу, которая любила со всей иллюзией молодости, с верой, которая дается чистой жизнью, и с неопытностью первой любви? Каким будет ее горе, когда она, может быть, узнает…

Эту мысль Елена не заканчивала, она отказывалась задерживаться на ней, пытаясь отбросить подальше от себя. Как! Она должна пасть настолько низко и отнять счастье у другой! Какое мнение будет о ней, у честных и справедливых людей, которые из снисходительной дружбы некогда скрашивали ее трудное положение? Что подумает о ее поведении мадемуазель де Брионн, чьим расположением она дорожила? Что скажут шевалье и виконт, эти старые друзья, чьи сердца столь прямодушны, а репутация так прочна? Ведь они так щадили ее самолюбие, непрестанно выражали свое уважение!

Один барон, быть может, не имел смелости высказать строгость; он нашел бы повод, чтобы ее извинить, прикрываясь своим отеческим отношением к ней. Но как она будет страдать от беспрестанных «булавочных» уколов, от мучений, которых она не сможет избежать! Никогда она не согласится так упасть во мнении света, навлечь на себя упреки друзей, потерять их привязанность и уважение к самой себе.

«Когда силы мои восстановятся, – твердила мысленно Елена, – когда я смогу рассуждать хладнокровно и смогу владеть собой, я объяснюсь с Морисом и заставлю его понять, что его место не здесь, я стану умолять его оставить меня ради любви, которую я ему внушаю и которую, увы, я все еще испытываю к нему, во имя дорогих воспоминаний, которые не надо осквернять».

Но Морис, словно он читал в сердце Елены, словно догадывался обо всех терзавших ее мыслях, проявлял замечательный такт, скромность и деликатность в отношениях с графиней. Он взял на себя задачу успокоить ее, дать ей отдых, внушить доверие к будущему. Он приходил навестить ее только тогда, когда барон или другие друзья, которых она принимала, находились возле нее; он приходил последним и удалялся первым, проявляя к ней не больший интерес, чем остальные. Однако, когда она вставала, чтобы проститься с ним, их взгляды встречались и говорили то, о чем вынуждены были молчать уста; но никто этого не видел. Каждый раз Морис уносил с собой счастье. Елена чувствовала себя более спокойной, уравновешенной, почти счастливой. Иначе говоря, новая любовь, Которую они начинали, была одним из тех видов любви, что довольствуется взглядом, словом, беглым поцелуем руки; они забыли о прошлом, они думали только о настоящем и пытались не думать о будущем.

Кто бы мог порицать Мориса за такие размеренные, благопристойные визиты к больной? Разве свадьба прерывает светское общение и разве графиня де Брионн не находилась в положении, вызывавшем всеобщее сочувствие?

Без сомнения. Но тогда с выздоровлением Елены должны были прекратиться его посещения или же, если отношения между графиней и Морисом были чисты, если они продолжались, то почему же он не представит ее своей жене, почему Тереза не знает о ее существовании?

Эти умозаключения должны были сделать окружающие и они их сделали, отметив первые опасности в сложившейся ситуации. Елена не видела этих опасностей или пыталась сделать вид, что не видит их. Она на все закрывала глаза и затягивала свое выздоровление, чтобы отдалить миг решительного объяснения с Морисом, которого она обещала себе добиться. Однако настал день, когда подобное объяснение уже не имело смысла: мадам де Брионн уже не могла прогнать прочь Мориса, служившего отныне связующим звеном между прошлым и настоящим.

Что же касается Терезы, то никакое подозрение не приходило ей в голову. Она верила в своего мужа, как верила в мать, и в Господа бога, и это доверие – прекрасная вещь, заметим, брало свой исток в любви, которую она питала к Морису, в уважении, которое он ей внушал, но отнюдь не в слишком высоком мнении, которое она могла бы иметь о самой себе. В противоположность ей, многие женщины, напротив, отказываются поверить в измену, потому что полагают невозможным чье-либо превосходство над собой. Собственное самолюбие становится их защитой, они привыкают к сладостному спокойствию, которое всегда стараются поддерживать в доме их мужья.

Такого рода самоуверенности недоставало Терезе, но ее вера, наивность, любовь еще долго охраняли бы ее от всяких подозрений, если бы некоторые события вдруг не открыли ей истину.

11

Кузина графини Елены, ставшая ею вследствие брака последней с графом де Брионн, во время своего пребывания в Ницце довольно близко сошлась с представителями русской знати, которые, как известно, живо интересуются театром, и пристрастилась с ними к салонным комедиям.

Итак, по возвращении в Париж, мадемуазель де Брионн вознамерилась организовать представления, сбор от которых должен был пойти в пользу бедных. Одна из ее подруг, жившая тогда в Англии, предложила воспользоваться для этого ее большим особняком на улице Шоссе д'Антен, и несколько элегантных женщин и видных мужчин поспешили принять участие в смотре артистических талантов.

Представление должно было состояться после бала, последнего в эту зиму и носившего наименование благотворительного. Было решено разослать приглашения всем друзьям и знакомым. Хотя речь шла о бедных, мадемуазель де Брионн желала, чтобы вечер, инициатором которого она была, проходил по возможности непринужденно – по крайней мере, если не среди родственников, то среди людей одного круга.

Графиня де Брионн и Тереза Девилль, жившие в одном квартале, обе находились в списке дам-патронесс, по-видимому, без всякого умысла со стороны тех, кто его составлял. Однако поскольку Казимир со свойственной этому щеголю манерой проникал повсюду и достиг того, что ему удалось проскользнуть в ряды первых организаторов этого праздника, нельзя поручиться за то, что он немножко не помог в составлении списка и не нашел более оригинального способа посодействовать сближению двух женщин, незнакомых друг с другом, несмотря на некоторое сходство, существующее между ними.

Казимир Дерош был одним из тех людей, которые тут же забывают об оказанной им услуге, но взамен этого способны хранить всю жизнь воспоминания о мелких неприятностях, перенесенных ими и задевших их самолюбие. Если они не могут нанести своему «обидчику» сильного удара, чтобы отомстить раз и навсегда, то не упускают случая сделать ему какую-нибудь неприятность и изводить мелкими уколами.

Морис узнал об этом списке, едва он был составлен, и не был взволнован: функции, доверенные его жене и графине де Брионн, если они примут предложение, каждая могла выполнить у себя дома. Все попечительницы встречались только на устраиваемом ими празднике; по этому случаю Морис не проявил ни малейшего беспокойства: Елена была упорна в своем стремлении не привлекать к себе внимания и, /более чем вероятно, под каким-нибудь предлогом останется у себя в праздничный вечер. Таким образом, ничто не мешало Морису выполнить долг мужа и сопровождать горячо желавшую этого Терезу на готовящееся торжество, Благодаря домоседским привычкам мадам де Брионн, можно было не опасаться очутиться в сложном положении.

К несчастью, может наступить день, когда по капризу или в силу случая забывают о самых лучших привычках. Так произошло и на сей раз.

На приглашениях, которые рассылались знакомым, стояли имена адресатов и Елена случайно увидела на одном из них имя Терезы. Первый испуг быстро прошел; она постаралась отогнать различные мысли, пробужденные этим именем, и ничего не сказала Морису и своим друзьям. Однако, чем ближе приближался день праздника, тем сильнее ее преследовало желание, с которым она не могла бороться. Речь шла о том, чтобы воспользоваться представлявшимся случаем и увидеть молодую женщину, которая причинила ей столько страданий и тревог. Она сама хотела оценить ее красоту, которую посторонние расхваливали, друзья умаляли и о которой Морис никогда не говорил. Она желала составить свое мнение об уме Терезы, который одни считали замечательным, другие – средним, а третьи совсем отмалчивались. Наконец, она хотела знать, проигрывает ли она в сравнении с Терезой или наоборот. Каприз мадам де Брионн носил чисто женский характер: каждая женщина, сколь бы превосходной она ни была, не может освободиться от некоторых чувств, которые отрицаются умом, но которые присущи ее полу.

Елена дала себе слово сопротивляться этому тайному желанию, однако понемногу делала приготовления, указывавшие на совершенно другое решение. В один день она заказала себе бальное платье, в другой выбрала головной убор, в третий примеряла браслеты. Она твердила себе, что все эти вещи будут совершенно бесполезны, что она ими не воспользуется, что она только хочет иметь их под рукой как свидетельство победы, одержанной над самой собой.

Может быть, она и в самом деле одержала бы ее, если бы в день бала была окружена своими обычными гостями. Но она добросовестно исполнила долг дамы-попечительницы – каждый из ее друзей был снабжен пригласительным билетом и считал себя обязанным его использовать. Шевалье и виконт, излечившийся от подагры, даже вызвались помогать при постановке представления, которое предшествовало балу; несколько дней не было видно мадемуазель де Брионн – старая дева ревностно занималась организацией задуманного ею праздника. Что же касается Мориса, то он бессознательно решил сделаться в этот торжественный вечер рыцарем своей жены и весь вечер не появляться у графини.

Было позволительно рассчитывать только на верного барона, который, придя в обычный час, позвонил в дверь мадам де Брионн.

– Я не надеялась вас увидеть, – сказала ему Елена, протягивая руку.

– Почему? – спросил он.

– А этот знаменитый бал, на который вы любезно согласились взять у меня бесконечное множество билетов? Вы о нем забыли?

– Нет. Но если я взял столько много билетов, то имею право сам не воспользоваться ими.

– Значит, вы просто-напросто пришли провести вечер со мной?

– Конечно, Я был уверен, что застану вас одну – такой счастливый случай мне давно не выпадал, и я поспешил им воспользоваться.

– Благодарю вас, – сказала графиня и добавила после минутного размышления: – А что, если я пожелаю последовать примеру своих друзей и отправлюсь на этот бал?

– Вы!

– Да, я. Что вас так удивляет?

– Ничего, в принципе, – пробормотал барон. – Но ваши привычки…

– Один раз им можно изменить.

– У вас нет соответствующего туалета.

– Вот тут вы ошибаетесь – у меня есть превосходное платье, и оно мне очень идет.

– У вас был замысел…

– Никакого замысла. Я просто повиновалась вдохновению.

– И ваше вдохновение…

– Оно мне подсказывает, что вы должны пойти нарядиться в свой парадный фрак и вернуться ко мне. Я за это время переоденусь, а когда вы заедете за мной, обопрусь на вашу руку и мы вместе отправимся на бал. Эта мысль не заставляет вас улыбнуться?

– Да, конечно, но все же…

– О, только без «но», прошу вас. У меня, в этот вечер желание посумасбродствовать, будьте же снисходительны к моему безрассудству. Мне нужно забыться, – добавила она более серьезным тоном, – черные мысли так и осаждают меня, я не могу преодолеть грусти, которая уже долгое время владеет мной.

– Эта грусть должна иметь причину, – сказал господин де Ливри, подойдя к ней вплотную и говоря с чрезвычайной сердечностью. – Неужели вы откажетесь довериться моей испытанной привязанности и не признаетесь другу, который знает вас вот уже двадцать лет?

– Дружба, подобная вашей, барон, не нуждается в рекламе, – ответила Елена. – Она скромна и деликатна, хочет казаться ненавязчивой, но на самом деле она проницательна и крепка. Я не сомневаюсь в вашей дружбе, барон. Положение, в котором я очутилась, тупик, куда я зашла и откуда не могу больше выйти даже с вашей помощью, вам давно известны; мне нечего больше вам сказать, а вам нечего мне ответить.

– Так, – сказал барон серьезно и встал, чтобы придать большую торжественность своим словам. – Я вам отвечу, что нет такого тупика, из которого рано или поздно не нашлось бы выхода: или откроется дверь, которую раньше не знали, как открыть, или обвалится часть стены, чтобы освободить проход… Тогда себя почувствуешь разбитым усталостью и волнениями и начнешь почти сожалеть о том времени, когда ты натыкался на стены, ища злополучный выход. Когда борьба прекратится, нервы, на которых вы держались, ослабнут, из лихорадочного состояния вы погрузитесь в холод и будете дрожать от этого леденящего холода! Что ж, если такой момент наступит, я буду рядом с вами, вас поддержит моя рука, положитесь на мою преданность… Вам не нужно будет что-то говорить, делать откровенные признания – считайте меня своим отцом, братом или просто верным другом.

Эти слова взволновали Елену. Она встала, как господин де Ливри, и пылко пожала руку барона.

– Я согласна, – сказала она просто.

– Теперь, – весело воскликнул господин де Ливри, чтобы не омрачать больше настроение графине, – поскольку вы хотите присутствовать на этом празднике, я к вашим услугам.

– Вы меня не осуждаете? – спросила она почти с робостью.

– Да, я вас осуждаю, – ответил он ласково, – на вашем месте я нашел бы много доводов для того, чтобы остаться здесь со мной, но мне понятно ваше желание и, если вам так уж хочется его удовлетворить, я присоединяюсь к вашему безрассудству.

– Я твердо решила – поеду, – сказала она, чуть подумав.

– Пока, – сказал он. – Я вернусь минут через сорок.

– Я буду готова, – ответила Елена, провожая барона до дверей салона.

12

В то время как длилась беседа между графиней де Брионн и господином де Ливри, сцена совсем другого рода, которая однако должна была иметь серьезные последствия для Елены, происходила у Мориса.

Множество свечей ярко освещали элегантную туалетную комнату, где заканчивала наряжаться Тереза, создавшая вокруг себя очаровательный беспорядок, На столике сверкал несессер из позолоченного серебра со множеством различных туалетных инструментов. Возле превосходного головного убора лежала пара ажурных чулок. На камине философски покоились миленькие туфельки из белого атласа, соседствуя с баночками помады всевозможных оттенков. Перчатки, папильотки, браслет, платок, колье были разбросаны на мебели как попало. Посреди этого странного смешения привлекали внимание две женщины: одна сидела, нетерпеливая и беспокойная, другая – торопливая и внимательная, была на ногах и металась по комнате, повинуясь приказам своей хозяйки, рылась в ворохах платьев и юбок. Морис, нервничая, ждал, когда закончится государственное дело, именуемое туалетом его жены.

Наконец, Тереза надела перчатки, взяла веер, заставила поднести к зеркалу все свечи, бывшие в кабинете, и несколько минут с удовлетворением созерцала свое отражение; затем она повернулась к Морису.

– Какой ты меня находишь? – спросила она его.

– Прелестной, восхитительной, божественной – все, что хочешь… Ты готова?

– Совершенно.

– Наконец-то! – воскликнул Морис со вздохом облегчения.

– Как, сударь, вы были несчастны, присутствуя при моем туалете?

– Нет, но я устал ждать, – сказал он, бросая на руки горничной груду одежды, которой он был все это время завален.

– Почему же ты не освободился от всего этого раньше? – сказала Тереза, разражаясь серебристым смехом при виде жалобной мины, которую состроил ее супруг.

– Ты приказала мне не двигаться, – ответил он. – Впрочем, куда бы ты хотела, чтобы я положил этот ворох? Погляди вокруг: если ты найдешь свободное местечко на креслах, камине, на столе или на ковре, я соглашусь просидеть еще час, забросанным дамскими тряпками, в этом углу.

– Это правда! – воскликнула Тереза, – в эту минуту моя туалетная комната может не завидовать твоему кабинету: и там, и тут – мешанина. Боже мой! Какой это прекрасный беспорядок… когда едешь на бал! Кстати, уже пора ехать?

– Нет еще, у нас есть двадцать минут, я распорядился подать экипаж к десяти часам.

– Чем бы заняться пока? Я боюсь помять платье, если сяду. Да, а где же наши пригласительные билеты?

– Я их видел погребенными под баночкой с кольдкремом и подвязками.

– У тебя зоркие глаза.

– Надо же было что-то делать, пока ты одевалась. Я испытывал свое зрение.

– И вы не можете на него пожаловаться, – сказала Тереза, улыбнувшись своему мужу. – Она взяла пригласительные билеты и, чтобы занять себя, стала изучать их текст. – Мадам Тереза Девилль, дама-попечительница, – сказала она, важничая. – На целую ночь я буду представительным лицом. Жаль только, что мне придется разделить свои полномочия со столькими соперницами: нас более двадцати! Правда, все эти дамы титулованы, а у меня нет никакого титула – это меня выделяет из них. – Внезапно она сказала:

– Графиня Елена де Брионн… Ты не знаешь эту даму, Морис?

– Да, я ее знаю.

– Верно. Мне кажется, кто-то говорил о ней.

– Кто?

– Ты, вероятно.

– Не думаю.

– Тогда мой кузен Казимир.

– И что же он тебе говорил насчет нее? – спросил Морис тоном, который пытался сделать безразличным.

– Всякие глупости, – сказала Тереза. – Стоит ли их повторять.

– К чему молчать, если это глупости?

– Раз ты никогда не произносил имени этой дамы, которую ты, однако, знаешь, значит у тебя были для этого основания. Зачем нам беседовать о ней сегодня?

– Потому что сегодня представился случай, который до этого не представлялся, – ответил Морис. – Я не доверяю Казимиру: его неисправимое легкомыслие становится опасным, и я хочу знать, что он тебе говорил, чтобы мог ответить в случае надобности.

– Но, – заметила Тереза, встревоженная непреклонным тоном Мориса, – я не придаю никакого значения тому, что говорил мой кузен.

– Ты и должна была так поступить, Тереза, – сказал Морис, немного смягчившись, – но некоторые замечания мне доказывают, что он внушает тебе вовсе не чепуху, и так как я хочу избежать всяческих недоразумений между нами, то я обязан с тобой объясниться.

– Момент неподходящий, – сказала она ласково.

– Прости, момент напротив удачно выбран, поскольку нам нечего делать.

Морис уже давно ожидал этой маленькой сцены и готовился к ней. Кое-какие многозначительные взгляды Терезы, слова с двойным смыслом заставили его призадуматься, и он хотел точно знать, до какой степени жена осведомлена о его отношениях с Еленой.

– Так вот, – сказала Тереза, когда Морис снова поторопил ее, – Казимир считает, что, как и прежде, ты проводишь все вечера у этой графини де Брионн.

– Он преувеличил, – сказал, Морис, – но в общем-то не слишком ошибается. Я действительно часто бываю у мадам де Брионн, салон, который всегда открыт для ее друзей.

– И еще… – добавила робко Тереза.

– Что?

– Казимир дал мне понять, что из всех друзей мадам де Брионн ты пользуешься ее особым расположением, наконец… ну, ты хорошо меня понимаешь. Только прошу, Морис, не сердись на меня.

– Позволь мне по крайней мере сердиться на господина Казимира, который, мне кажется, делает тебе всякие ненужные намеки. Что еще он внушил тебе?

– Это все.

– О, он не должен остановиться на этом!

– Прошу тебя, Морис, оставим это, – сказала Тереза. – Ты кажешься мне очень раздраженным на Казимира.

– Милый друг, – сказал он с живостью, – я думаю, ты не станешь колебаться между опасением ввести меня в заблуждение или тем, чтобы вызвать мое неудовольствие.

– Нет, конечно.

– Тогда говори.

– Казимир уверяет, что ты встречаешься с мадам де Брионн как в прошлом, и…

– И?.. – спросил он настойчиво.

– На том же основании, что и раньше, – закончила Тереза, покраснев. – Но, повторяю тебе, – добавила она, не осмеливаясь поднять глаза на Мориса, – я дала строгий отпор этим гнусным предположениям. Если бы я поверила, разве я могла бы молчать и скрывать свои слезы? Я была бы настолько несчастна, что ты это сразу бы заметил. Сомневаясь в тебе, я испытывала бы жестокие страдания. К счастью, я в тебе не сомневаюсь, клянусь! Зачем бы ты стал меня обманывать, ведь я так тебя люблю!

И, забыв, что она в бальном туалете, что через десять минут ехать, что она отказывалась сесть из боязни измять платье, Тереза устремилась к мужу и обвила руками его шею.

– Не правда ли, Морис, у меня есть доводы не верить Казимиру? Разве твое сердце не принадлежит мне целиком, мне одной?

– Зачем ты спрашиваешь, если не сомневаешься?

– нежно ответил Морис.

– Верно, и я больше не буду тебя спрашивать. Это тебя оскорбило бы. Я хочу слепо верить тебе, слепо! Понимаешь? Что же касается Казимира, если я увижу его сегодня вечером, то поговорю с ним таким образом, что у него не появится больше охоты возобновлять свою болтовню.

– Скажи ему также, раз ты намерена с ним говорить, что я намерен принимать у себя только друзей, – произнес Морис с твердостью, – а так как он не является нашим другом, то я прошу его приходить к нам как можно реже.

– Не премину это сделать, – сказала она, подставляя Морису лоб для поцелуя.

В этот момент горничная вошла доложить, что экипаж готов.

– Пусть подъезжает к крыльцу! – сказал Морис, – Мы сейчас спустимся.