Текст книги "Учитель народа. Савонарола"

– Счастье и несчастье, – сказал он, – только ступени бесконечной лестницы человеческой судьбы. Само собою разумеется, что мы не имеем права отворачиваться от людских бедствий или холодно относиться к ним; но, с другой стороны, не следует ради чужих страданий упускать из виду собственного счастья. Молодость, здоровье, веселое и бодрое настроение – величайшие сокровища, выпавшие на долю человека, и пока он обладает ими, он должен благодарить судьбу и радоваться каждой минуте, с твердой надеждой на хорошую будущность…

Мария торопливо ответила, что вполне разделяет этот взгляд, тем более, что её грусть незаметно рассеялась под влиянием веселого собеседника. Затем, разговор их снова перешел на искусство, и они в наилучшем расположении духа дошли до ворот замка, где их встретил Пьетро Пацци, который узнал от матери о прибытии неожиданного гостя.

Пьетро только что вернулся с отцом с соколиной охоты и, поручив лошадь конюху, поспешил на встречу сестре. Он приветствовал молодого живописца сердечным пожатием руки, как старого приятеля, так что их прежнее мимолетное знакомство, благодаря исключительным обстоятельствам, приняло более непринужденный и задушевный характер.

Владелец замка ожидал гостя в нижней зале и радушно встретил его со свойственной ему обходительностью, исполненной чувства собственного достоинства. Звание художника в те времена было лучшей рекомендацией; сверх того, в пользу Леонардо говорила его статная фигура, приличные манеры и умное выражение лица, так что семья Пацци невольно отнеслась к нему, как к близкому человеку. Такому доверию, разумеется, отчасти способствовало и его прежнее знакомство с Пьетро.

Молодой художник, со своей стороны, почувствовал себя хорошо среди радушной образованной семьи, где красота окружающих его лиц совмещалась с простотой обращения и самыми привлекательными душевными свойствами.

В первый же вечер Леонардо должен был сообщить все, что ему было известно о Флоренции. Он начал свой рассказ с широких предприятий, выполненных братом Бианки, Лоренцо Медичи. Сад виллы Кареджи был посвящен естественным наукам, и здесь делались ботанические опыты под руководством ученого монаха Энеа Сильвио Пикколомини; небольшой дом близ Сан-Марко предназначен был для художественных целей: Лоренцо устроил в нем музей, где для назидания начинающих художников собраны были произведения античной скульптуры.

Гуильельмо Пацци спросил молодого живописца, какого он мнения о новом движении в искусстве и науке.

Вторая дверь баптистерия во Флоренции работы Гиберти

Леонардо ответил:

– У нас в Италии наука, как всегда, опередила искусство. Последнее долго собирается с силами прежде, чем решится выразить то, что уже стало признанным фактом в области знания и поэзии. Древний мир давно уже сделался идеалом ученых, между тем, как художники только что начали основательно изучать его и подражать классическим произведениям. Античные здания всегда возбуждали удивление, и если бы дело только ограничилось этим, то прежний стиль остался бы во всей силе; чтобы внести нечто новое, необходим был влиятельный человек и город, поставленный в исключительные условия. Таким городом могла быть только Флоренция; таким человеком был Козимо Медичи. Во Флоренции, в период её высшего развития впервые пробудилось сознание, что жизненные силы в искусстве иссякли и что для него должен наступить новый фазис развития. Художники пришли к выводу, что истощенная и устаревшая природа не в состоянии больше произвести ни великанов, ни крупных талантов. Между тем, мы видим, к нашему радостному изумлению, пробуждение новых сил, в лице таких художников, как Брунеллески, Донателло, Гиберти, Лука Делла Роббио, Мазаччио, которые не уступают в таланте самым знаменитым древним мастерам. Уже теперь новый стиль зодчества изгнал готический из его последних убежищ, и если он не был бы прекраснее и целесообразнее, то его никогда не стали бы применять во Флоренции. Новое искусство выступило с полным сознанием того, что ему суждено не только открыть путь к высшему напряжению всех наличных сил, но и достигнуть величайшей славы.

Все великое не есть только дар природы или продукт известной эпохи, но в такой же мере зависит от наших стремлений и неутомимого труда. Древним легче было сделаться великими, потому что живая традиция подготовляла их к высшим художественным произведениям, которые стоят нам столько труда, но тем больше будет честь, какую воздадут co-временем возрождению искусства. Только гениальный человек мог решить вопрос в пользу нового направления и проложить путь к осуществлению не одних своих личных стремлений, но и большинства своих современников. Этот подвиг совершен во Флоренции нашим знаменитым художником Брунеллески; купол нашей церкви Санта Мариа де'Фиори служит свидетельством прекрасного выполнения его великой задачи. Прежние работы, начатые им в Риме, дали ему необходимую подготовку для этого блистательного произведения, которым возрождение искусства обязано своей победой. Такому успеху в значительной мере способствовала его слава как скульптора и декоратора. Но еще до него Гиберти украсил наш баптистерий бронзовыми дверьми, которые указывают на самую тесную связь между различными отраслями пластики, потому что композиция отдельных частей представляет перенесенные в рельеф картины, которые могли быть созданы только самым талантливым живописцем. Если Гиберти дошел до такой высоты художественного творчества, то он равным образом обязан этим изучению античных произведений, неподражаемая красота которых никогда не остается без влияния. Только со времени Гиберти начали выкапывать древние статуи и отстаивать их художественное достоинство против фанатиков, которые не хотели допустить, чтобы придавали какое-либо значение этим остаткам языческого мира. Насколько Гиберти умел ценить преимущества античных художественных произведений видно из его суждения об античном торсе, найденном во Флоренции, который, вероятно, хорошо известен вам. Он сказал, что «этот торс отличается такой тонкой работой, что невозможно разглядеть частности простым глазом, ни при полном, ни при уменьшенном свете, и только при ощупывании кончиками пальцев можно вполне открыть их и оценить по достоинству». Стремления Брунеллески воспроизвести красоту античного зодчества увенчались таким же блестящим успехом. Впоследствии, он отправился в Рим вместе со своим младшим товарищем, Донателло. Подобно тому, как Гиберти был не только скульптором, но и зодчим, так и Брунеллески был одинаково искусен в живописи, скульптуре и работах из бронзы.

В Риме Брунеллески с помощью Донателло занялся измерением остатков античных зданий, между тем как жители были убеждены, что молодые флорентийцы отыскивают золото и серебро в развалинах храмов и императорских дворцов. Донателло также многому научился у художников древнего мира. Он впервые навел Козимо Медичи на мысль собирать античные статуи и выставлять их в общественных местах. Сам Донателло приводил в целость разбитые или изувеченные художественные произведения, которые, как вам известно, послужили началом музея в саду Сан-Марко. В последнее время музей этот значительно расширен благодаря вашему брату, синьора…

Несмотря на предшествовавшие события, родственники Лоренцо с удовольствием слушали похвалы, которые ему расточал художник. Последний сообщил также, что академия философии и поэзии, основанная по инициативе Лоренцо, достигла значительной степени процветания и, что он сам присутствует на заседаниях, которые обыкновенно происходят в его дворце. Прославленный поэт Луиджи Пуччи и ученый-естествоиспытатель Пико де Мирандола, а равно Анджело Полициано пользуются особенным доверием Лоренцо Медичи; он выказывает им предпочтение перед другими членами этого кружка, в который допускаются по временам иностранные ученые и любители искусства. Так, например, на одном из последних заседаний присутствовал немец, недавно прибывший во Флоренцию. Леонардо назвал его фамилию; присутствующие сделали попытку повторить ее; но это не удалось им, что послужило поводом к веселым шуткам. Этот ученый немец был Иоган Рейхлин, который в качестве секретаря сопровождал одного немецкого князя, ехавшего в Рим, и остановился проездом во Флоренции.

Разговор продолжался в этом тоне до поздней ночи, пока наконец хозяйка дома не напомнила присутствующим, что время отправляться на отдых, тем более, что можно будет возобновить беседу на следующий вечер.

Пьетро отвел гостя в назначенную для него комнату рядом со своей спальней, где из окон открывался прекрасный вид на окружающую местность и было достаточно света, чтобы заняться живописью. Леонардо был в таком восхищении от первого вечера, проведенного среди образованной и радушной семьи, что решился воспользоваться её гостеприимством, насколько позволят приличия, и провести в Буэнфидардо возможно продолжительное время.

Глава VII
Учредитель божьего града

Вряд ли кто из лиц, знавших прежнего робкого Джироламо Савонаролу, поверил бы теперь, что он тот самый суровый монах, который своим увлекательным красноречием возбуждал такое удивление в монастыре Сан-Марко во Флоренции. Вернувшись в Болонью, он поступил в орден доминиканцев, потому что праздная созерцательная жизнь, на какую были осуждены монахи других орденов, не соответствовала стремлениям его подвижного восприимчивого ума. Теперь для него была доступна общественная деятельность: он мог в качестве доминиканского монаха сделаться воспитателем юношества и народным проповедником и с горячим рвением предался своему призванию. Еще в Болонье духовное начальство оценило замечательные способности и ученость Джироламо и назначило его преподавателем философии в монастырской школе.

Но вскоре Савонарола пришел к убеждению, что он должен бороться с различными препятствиями и собственными недостатками, если хочет иметь влияние на публику своими проповедями. Его голос был слишком слаб и не благозвучен; в самом способе изложения не доставало живости и грации, и так как в первое время своей монастырской жизни он наложил на себя строжайший пост, то настолько ослабел телом, что не был способен к долгому и усиленному умственному напряжению. Ученики приходили в восторг от необыкновенного ума своего преподавателя; но всякий раз, когда начальство монастыря заставляло его говорить с кафедры перед более многочисленной публикой, такие попытки кончались полнейшей неудачей.

В виду этого Савонарола после тяжелой внутренней борьбы и долгих колебаний решил отказаться на несколько лет от всякой общественной деятельности и посвятить себя изучению ораторского искусства, чтобы придать гибкость своему языку и добиться более живого и образного способа изложения. Старания его увенчались полным успехом. То, в чем ему отказала природа, было с избытком восполнено им, благодаря его непреклонной воле и неутомимому труду. Когда он снова вступил на кафедру, то его слушатели не поверили, что это тот самый монах, которого они прежде едва слышали. Голос проповедника сделался сильным, звучным и приобрел необыкновенную выразительность, между тем как его пламенная внушительная речь возбуждала общее давление и неотразимо действовала на воображение и сердца слушателей. Тем не менее, он уже достиг такого самообладания, что в глубине христианского смирения приписывал происшедшую с ним перемену не собственным заслугам, а чуду, которое было ниспослано ему свыше, чтобы указать его призвание.

С этого времени Савонарола всецело посвятил себя проповеди. Неудержимая сила постоянно влекла его к открытой борьбе с дурными условиями, которые всё более и более роковым образом проявлялись в церкви и государстве. Соответственно своему мистическому настроению, он преимущественно выбирал темой для своих проповедей места из Откровения св. Иоанна. Вскоре слава его распространилась не только в Болонье, но и во всей окружающей местности; каждый желал слышать его.

Пока еще никто из прежних друзей Джироламо Савонаролы не знал, что могущественный проповедник, призывающий людей к покаянию, тот самый человек, который юношей бывал в их обществе. Но в самом непродолжительном времени он приобрел такую громкую известность, что даже в семье Бентинолио на него обратили особенное внимание. Многие города Италии приглашали, его к себе для проповеди, и он не раз принимал эти приглашения; но теперь он решился окончательно покинуть Болонью, чтобы иметь более широкий круг деятельности. Эта решимость не стоила ему никаких усилий, так как он был всецело проникнут верой в свое призвание. Он расстался с младшим братом Марко Аврелием с твердой надеждой на будущность и отправился пешком во Флоренцию, где поступил в монастырь Сан-Марко. Здесь имя его уже было настолько известно, что настоятель и монахи с радостью приветствовали его прибытие.

Монастырь Сан-Марко принадлежал доминиканцам около пятидесяти лет. Но еще до этого он существовал более чем полтора столетия и был основан с целью служить убежищем для аскетов Валомброза. Однако, мало-помалу монахи заслужила дурную репутацию среди местного населения; поэтому папа Евгений IV счел необходимым передать монастырь доминиканцам, которые считались влиятельным орудием папской власти. Медичи, в свою очередь, постоянно делали богатые вклады в монастырь, вследствие чего последний находился в известной зависимости от них.

В описываемое время монастырь Сан-Марко имел уже вполне представительный вид. Два двора были сплошь окружены зданиями. Фасад церкви, заключавшей в себе множество драгоценностей и мощей, был обращен на улицу; в самом монастыре были две трапезных – большая и малая, капелла и различные хозяйственные помещения. Ряд келий занимал верхний этаж; там же находилась библиотека, основанная Козимо Медичи. Всюду стены были разукрашены живописью, благодаря таким первоклассным художникам, как монахи Бартоломео и Доменико Гирландайо, которым предшествовало творчество знаменитого монаха Анджелико (да-Фиэзоле), так что братия постоянно имела перед глазами образцовые произведения, служившие выражением истинного благочестия в искусстве.

В эти варварские и смутные времена, когла себялюбие заглушало все благородные инстинкты, мирная жизнь в флорентийском монастыре Сан-Марко представляла назидательный пример самоотверженного стремления к возвышенной цели.

Представители других монашеских орденов часто расхаживали по городским улицам, и хотя у народа всё ещё сохранилось привитое с детства уважение к их сану, но в отдельных случаях они не раз подавали повод к соблазну и открытому порицанию своим бесстыдным поведением. Между тем доминиканцы Сан-Марко поставили себе полезной задачей воспитывать юношество, и при этом стремились поучать народ c помощью своих проповедей. Когда глава римской церкви дал свое согласие на основание их ордена, то сделал это с твердым убеждением, что доминиканцы будут лучшей защитой святого престола. Ему и в голову не приходило, что этот орден может со временем настолько усилиться, чтобы воспользоваться своим влиянием на народ против папства. В последнее столетие среди духовенства часто поднимался вопрос о том, что долг относительно церкви не имеет ничего общего с папскими распоряжениями, в тех случаях, когда папа злоупотребляет своим святым саном для достижения светских целей. Этот взгляд находил ревностных защитников среди доминиканцев и особенно в лице Савонаролы. Через короткий промежуток времени новый монах Сан-Марко стал открыто проповедовать против вопиющих злоупотреблений церкви и папства.

Дверь монастыря Сан-Марко во Флоренции

Смиренный монах, ясный ум которого не был отуманен страхом земной власти, должен был считать чудом, что ему дана такая сила речи, против которой никто не мог устоять. Молодые монахи Сан Марко теснились вокруг него и скоро стали преклоняться перед ним, как перед своим руководителем, который мог осуществить их собственные затаенные стремления. Они находили нравственное удовлетворение в том, что могут сгруппироваться около человека, который не только уклонялся от устаревших формул, но решался свободно говорить против злоупотреблений церкви.

Вместо прежней бесцельной прогулки по коридорам монастыря. однообразной беседы или чтения положенных молитв в тишине уединенных келий, они проводили теперь целые часы в монастырском саду; здесь они слушали красноречивого проповедника, который объяснял им различные тексты св. Писания и будил их ум для нового, более широкого полета мысли. Среди роскошного тенистого сада, расположенного за монастырем, был один пункт, который скоро сделался обычным местом сборища для друзей и слушателей Савонаролы. Огромный розовый куст, привезенный из Персии, широко раскинул свои ветви под тенью лавров и других южных деревьев. У этого куста, вечно покрытого пышными цветами, Савонарола говорил свои проповеди; и не только молодые доминиканцы, но многие ученые и знатные люди из города выхлопотали себе разрешение приходить сюда и слушать ученого монаха, подающего такие блестящие надежды. Свободное слово в те времена представляло крайне редкий и тем более ценимый дар, так что число приверженцев смелого проповедника постоянно увеличивалось. Он воспользовался этим, чтобы мало-помалу возбудить недовольство и положить начало умственному брожению в кругу мыслящих горожан. Все яснее и прозрачнее становились его намеки; он порицал корыстолюбие и эгоизм знатных людей и преимущественно указывал на злоупотребления, вследствие которых все высшие и наиболее влиятельные церковные должности сделались продажными. Савонарола не касался сущности церковных учреждений, но предсказывать самые печальные последствия в будущем, если не прекратится лихоимство относительно церковного имущества, которое было самым священным достоянием всего человечества. Он считал такие последствия неизбежными, если великие мира сего не убедятся в необходимости принести покаяние и позаботиться о благе подвластных им людей. С уверенностью, не оставлявшей никакого сомнения в слушателях, он предвещал близость Божьей кары, которая разразится над Италией в отмщение за пороки её вельмож.

Когда выдающийся ум в каком-либо направлении обращает на себя внимание и заставляет говорить о себе, то он прежде всего возбуждает интерес в своих единомышленниках, которые с искренним участием относятся к его стремлениям. Но если он достиг такого значения, что имя его на устах каждого, то к мыслящему и разумному меньшинству примыкает сразу вся масса несамостоятельных умов, потому что никто не хочет отстать в поклонении влиятельному человеку, достоинства которого оценены всеми. Таким образом, это кажущееся признание действительных заслуг нередко становится делом пустой моды, а тщеславие поклонников находит себе полное удовлетворение в том, что они увеличивают собою свиту героя моды. Подобные примеры всего чаще встречаются между женщинами. Большинству их совершенно безразлично, касается ли дело новой шляпки, музыкальной пьесы или красноречивого проповедника; им нужно только, чтобы это было нечто такое, что возбуждало бы общее удивление, привлекало бы к себе всякого рода людей и о чем бы много говорили в обществе. Все эти условия совмещались в особе Савонаролы, и поэтому в непродолжительном времени целая толпа тщеславных и пустоголовых жриц моды присоединилась к его слушателям. Противники Савонаролы тотчас же воспользовались этим обстоятельством, чтобы дать ему презрительную кличку «дамского» проповедника.

Между тем слава его распространилась далеко за пределы города Флоренции. Монах, который осмелился открыто выступить против злоупотреблений папской власти, праздности монастырских обитателей и роскоши расточаемой в дворцах властелинов, представлял собою настолько любопытное явление, что каждый желал познакомиться с ним.

Ближайшие итальянские города оспаривали друг у друга честь принять у себя знаменитого проповедника, и хотя Савонарола избегал всяких почестей, которые относились к его личности, но в надежде принести пользу своему делу время от времени проповедовал и в других городах. Из Болоньи он также много раз получал приглашения, так что наконец, уступая усиленным просьбам своих приверженцев, согласился провести здесь некоторое время.

Само собою разумеется, что весть о прибытии знаменитого проповедника покаяния и небесной кары тотчас же разнеслась по городу, и люди всякого возраста и звания спешили воспользоваться возможностью послушать его. Считалось хорошим тоном побывать на проповеди прославленного доминиканского монаха, и так как о нем шли оживленные толки, то его прежние друзья, жившие в Болонье, мало-помалу, припомнили все обстоятельства его жизни, связанные с их городом.

Вспомнила о прошлом и супруга властителя Болоньи, Ореола Бентиволио, урожденная Кантарелли, которая, благодаря своему непростительному легкомыслию, некогда доставила столько страданий молодому Джироламо. В виду этого, давно забытого происшествия, она вообразила себе, что должна оказать протекцию доминиканскому проповеднику, чтобы до известной степени загладить свою прошлую вину. В то же время, ей хотелось выступить перед публикой в блистательном свете и разыграть роль покровительницы даровитых и свободомыслящих людей. Поэтому Ореола решилась сама отправиться на проповедь Савонаролы, в собор, где всегда было наибольшее стечение народа, чтобы доказать своим соотечественникам, что если она, такая знатная дама, открыто покровительствует бедному доминиканскому монаху, то делает это только из уважения к его умственному превосходству. Она пригласила нескольких дам высшего круга пойти вместе с нею на проповедь Савонаролы и просила их предварительно собраться в её палаццо. Дамы были польщены честью, оказанной им супругой властелина Болоньи, и, разряженные, явились к ней в назначенный день и час. Ореола была в самом веселом настроении духа и рассказала им со смехом, что Савонарола был некогда её поклонником и даже объяснялся ей в любви.

В это время раздался благовест соборного колокола, возвещавший начало проповеди; некоторые из дам выказали признаки нетерпения, но Ореола не обратила на это никакого внимания. Наконец, она поднялась с места и пошла в сопровождении своей свиты в собор, где пройдя сквозь густую толпу, которая почтительно расступалась перед нею, направилась к первым рядам с торжественным и напыщенным видом.

Ея поздний приход был не только помехой для слушателей, но и обратил внимание самого проповедника. Он узнал Ореолу с первого взгляда, но её присутствие не пробудило в нем ни малейшего признака прежних ощущений, так как уже ничто земное не могло тронуть его сердца. Ему было только досадно, что неожиданное появление разряженных женщин отвлекло внимание его слушателей. Спокойно и с полным самообладанием он прервал на минуту свою речь и, обращаясь к вошедшим дамам, заявил им, что если они пожелают в другой раз послушать его проповедь, то он просит их прийти вовремя, чтобы не возбудить общего неудовольствия своим поздним появлением. Ореола считала себя слишком высоко поставленной, чтобы подобное замечание могло относиться в ней, поэтому она не придала ему никакого значения. Она осталась до конца проповеди, и громко разговаривая с дамами своей свиты, вышла с ними из церкви, не обращая внимания на остальную публику.

Несколько дней спустя, Савонарола опять проповедовал в соборе и Ореола осмелилась повторить ту же проделку. В своем нелепом тщеславии она хотела прежде всего выказать себя покровительницей красноречивого монаха, о котором говорил весь город. При этом Ореола надела на себя тяжелое дорогое платье, так что, когда она проходила по церкви с другими знатными дамами, то шорох богатой материи снова нарушил благочестивую тишину, господствовавшую в храме.

Савонарола опять обратился к ней с кафедры с увещеванием по поводу её неприличного поведения, но Ореола и на этот раз приняла равнодушный вид, как будто его слова вовсе не относились к ней.

В кругу своих приятельниц и знакомых она выражала живейший интерес к проповедям смелого доминиканца и даже хвасталась перед своим мужем, что Савонарола обязан ей своей славой, потому что неудачная любовь была главной причиной его поступления в монастырь.

Вскоре назначена была третья проповедь Савонаролы в Болонье, и гордая супруга Ипполита Бентиволио, не признававшая для себя никаких стеснений при своем высоком общественном положении, отправилась в собор позже прежнего. Она думала только о том, чтобы обратить на себя как можно более внимания и выказать перед публикой полную готовность покровительствовать умственным стремлениям своих соотечественников.

Но терпение Савонаролы было истощено. Глаза его сверкнули гневом, когда Ореола вошла в церковь в сопровождении своей свиты; он выпрямился во весь рост, от чего фигура его казалась еще более величественной, и, прервав проповедь, сказал громким, резким голосом:

– Напрасно пытался я оградить от кощунства глас Господень, который говорит моими устами, ибо кто положит конец высокоумию гордых и уничтожит их надменность?! Вот идет демон, чтобы ввести нас в искушение и нарушить слово Божие…

Эти слова поразили присутствующих как удар грома, но для Ореолы они были смертельным оскорблением, потому что делали ее посмешищем презираемой ею толпы. Не помня себя от ярости, она тотчас же вышла из церкви в сопровождении сопутствовавших ей разряженных дам, которые сочли за лучшее последовать её примеру.

Савонарола спокойно продолжал свою проповедь; когда он кончил, то его окружили многие благомыслящие люди и, не стесняясь, выразили сочувствие его резвой выходке против супруги властителя Болоньи, находя ее вполне заслуженной.

Между тем, Ореола поспешила домой и бросилась в комнату мужа, который был занят пробой нового оружия. Она рассказала ему о случившемся взволнованным прерывающимся голосом и, требуя кровавой мести за нанесенное ей оскорбление, доказывала своему супругу, что он должен немедленно убить высокомерного монаха. Но Ипполит Бентиволио не имел ни малейшего желания исполнять это требование, и так как его любовь к Ореоле уже значительно охладела, а, с другой стороны, её прежнее поведение относительно Савонаролы было далеко не безупречное, то он ответил решительным отказом:

– Если ты хочешь мстить, – добавил он, – то сама займись этим, потому что ни один разумный человек не согласится принести подобную жертву из-за нелепой женской фантазии. Савонарола – любимец народа и в настоящий момент его жизнь быть может имеет больше значения в глазах толпы, нежели наша. Советую тебе подавить гнев и забыть сегодняшнюю историю; не говоря о прошлом, ты и теперь вполне заслужила его негодование своим легкомысленным поведением.

Ореола дрожала от злобы, но ей ничего не оставалось, как мысленно принести клятву отомстить тем или другим способом ненавистному монаху, а пока принять на себя перед светом личину полнейшего равнодушия, тем более, что смелый проповедник вскоре после того выехал из Болоньи.

Во время отсутствия Савонаролы, во флорентийском монастыре Сан-Марко умер настоятель, и поднят был вопрос о назначении ему преемника. Монахи тотчас же решили между собою выбрать в настоятели Джироламо, как самого смелого и даровитого среди них. Почти все молодые доминиканцы преклонялись перед ним, и даже между более пожилыми монахами были у него приверженцы, которые относились к нему с уважением и любовью. Многие из них готовы были пожертвовать жизнью для Савонаролы, и эти преимущественно настояли на его выборе. Когда он вернулся в монастырь, то ему торжественно объявили об его новом сане.

Но смиренный Джироламо видел в этом событии только указание Божественного промысла и беспрекословно покорился воле монахов.

С давних пор было в обычае, что вновь назначенные настоятели монастыря Сан-Марко делали визит главе дома Медичи, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, как бы в знак того, что они отчасти ему обязаны своим саном. Но Джироламо не исполнил этой формальности. При своем строгом отношении к людям он считал Лоренцо узурпатором, присвоившим себе господство над Флоренцией, который, сверх того, по своей расточительности и светскому направлению не заслуживал никакого уважения. Лоренцо напрасно ждал некоторое время посещения нового настоятеля монастыря Сан-Марко, и ему было в высшей степени неприятно, что этот монах не захотел покориться обычаю, издавна вошедшему в употребление. Но еще больше была оскорблена невниманием монаха супруга Лоренцо Медичи, гордая дщерь дома Орсини. Тем не менее, как она сама, так и Лоренцо вполне сознавали, что, в данном случае, не может быть и речи о насилии, потому что Джироламо пользовался любовью толпы, и при этом его непоколебимое мужество было всем известна

У дома Медичи было несколько доверенных лиц, которые в былые времена заведовали его торговыми делами; Лоренцо, достигнув власти, давал им, время от времени, разные поручения, касающиеся государственного управления.

Теперь он послал двух из них: Пьетро де-Бибиен и Доменико Бонти к настоятелю Сан-Марко, чтобы дружески убедить его в необходимости покориться установленному обычаю. Посланные обратили внимание Савонаролы на те преимущества, какими пользуется монастырь, благодаря щедрости Лоренцо Медичи, и доказывали, что от него собственно зависит утвердить выбор настоятеля. Но Джироламо ответил, что обязан своим саном Богу, и никому из смертных.

Отказ Савонаролы был тем неприятнее для Лоренцо, что настоятель таким образом открыто объявил себя его противником. Он сделал дальнейшую попытку подействовать на Савонаролу, и с этой целью отправил тайно в монастырь одного из своих приближенных, так как ему необходимо было склонить на свою сторону всемогущего проповедника, руководившего настроением толпы. Леонардо Ручеллаи, посланный к Савонароле с этим щекотливым поручением, предложил ему ценные подарки от имени правителя Флоренции, но потерпел полную неудачу. Джироламо с презрением отверг их.

Лоренцо в третий раз отправил послов, которые должны были объяснить упрямому монаху, что его поведение посеет раздор между флорентийцами и будет способствовать образованию новых партий, и, что если он не изменит образа действий, то его дальнейшее пребывание в городе не может быть терпимо.

Джироламо ответил:

– В таком случае, пусть удалится Лоренцо, но я должен остаться; из нас двоих не я, а он сам приносит несчастие городу!

При тех условиях, в каких находилась Флоренция, Лоренцо мог потерять всякое значение в глазах народной толпы, если бы в данный момент не воспользовался тем преимуществом, какое имел над настоятелем монастыря Сан-Марко в силу своего общественного положения. Но с другой стороны он настолько ценил умного и смелого противника, что в глубине души искренне желал примирения и чувствовал потребность идти с ним рука об руку.