Текст книги "Рождество Эркюля Пуаро"

2

Вошедшие задержались в дверях.

Симеон говорил по телефону. Он махнул им рукой:

– Садитесь. Я освобожусь через минуту.

Старик снова заговорил в трубку:

– Фирма «Чарлтон, Ходжкинс и Брюс»? Это вы, Чарлтон? Говорит Симеон Ли. Да, не так ли?.. Да… Нет, я хочу, чтобы вы составили для меня новое завещание… Да, последнее я составил не так давно, но обстоятельства изменились… Нет, не спешите. Не хочу портить вам Рождество. Скажем, в День подарков[8]8
  День подарков – первый будний день после Рождества, когда принято дарить подарки слугам и работникам сферы обслуживания – почтальонам и прочим.


[Закрыть] или днем позже. Приходите, и я сообщу вам мои намерения. Нет, все в порядке – я еще не умираю.

Положив трубку, Симеон окинул взглядом восьмерых членов своей семьи и хихикнул:

– Что-то вы мрачно выглядите. В чем дело?

– Ты послал за нами… – начал Элфред.

– Да, но в этом нет ничего особенного, – быстро прервал Симеон. – Вы подумали, что будет семейный совет? Нет, я просто сегодня устал – вот и все. После обеда можете ко мне не подниматься – я лягу в постель. Хочу отдохнуть перед Рождеством.

Он снова усмехнулся.

– Конечно, – энергично закивал Джордж.

– Все-таки Рождество – великий праздник, – продолжал Симеон. – Укрепляет семейную солидарность. Как по-твоему, Мэгдалин, дорогая моя?

Мэгдалин Ли вздрогнула. Ее маленький ротик открылся и закрылся вновь. Вид у нее был весьма глуповатый.

– Да-а… – неуверенно протянула она.

– Хотя ты ведь жила с отставным морским офицером… – Симеон сделал паузу. – Твоим отцом. Вряд ли вы пышно отмечали Рождество. Для этого нужна большая семья.

– Ну… э-э… да, вероятно…

Взгляд Симеона переместился на ее мужа.

– Не хочется говорить неприятные вещи в такое время, Джордж, но, боюсь, придется немного урезать твое содержание. Домашнее хозяйство в будущем станет обходиться мне дороже.

Джордж побагровел.

– Папа, ты не можешь так поступить!

– Вот как? Не могу? – вкрадчиво осведомился Симеон.

– Мои расходы и без того очень велики. Мне с трудом удается сводить концы с концами. Приходится экономить во всем…

– Позволь твоей жене этим заниматься, – посоветовал Симеон. – У женщин это превосходно получается. Они часто экономят там, где мужчине и в голову не придет. Некоторые женщины сами шьют себе одежду. Помню, моя жена отлично управлялась с иглой. У нее вообще были золотые руки, но, к сожалению, куриные мозги.

Дэвид вскочил на ноги.

– Сядь, мальчик, – сказал ему отец, – а то что-нибудь опрокинешь.

– Моя мать… – начал Дэвид.

– Твоя мать была глупа как пробка! – рявкнул Симеон. – И, по-моему, она передала это качество своим детям. – Внезапно он выпрямился. На его щеках вспыхнули красные пятна, а голос стал высоким и пронзительным. – Никто из вас не стоит ломаного гроша! Меня тошнит от вас! Вы не мужчины, а компания никчемных хлюпиков! Пилар стоит двоих из вас, вместе взятых! Бьюсь об заклад, что где-то в мире у меня найдется сын получше любого из вас, пусть даже и незаконный!

– Полегче, папа! – сердито сказал Харри.

Он тоже поднялся – его добродушное лицо нахмурилось.

– Это и к тебе относится! – напустился на него Симеон. – Что хорошего ты сделал за свою жизнь? Писал мне со всех концов земного шара и выклянчивал деньги? Повторяю, мне тошно смотреть на вас! Убирайтесь!

Он откинулся в кресле, тяжело дыша.

Медленно, один за другим, его сыновья и их жены стали выходить из комнаты. Джордж покраснел от негодования. Мэгдалин выглядела испуганной. Дэвид побледнел и дрожал всем телом. Элфред шел как во сне. Только Харри пулей вылетел в коридор. Хильда задержалась в дверях и повернулась.

Открыв глаза, старик вздрогнул при виде невестки. В ее неподвижной позе было нечто угрожающее.

– В чем дело? – раздраженно спросил он.

– Когда пришло ваше письмо, – заговорила Хильда, – я поверила, что вы хотите собрать на Рождество всю семью, и уговорила Дэвида приехать…

– Ну и что?

– Вы действительно хотели всех собрать, – медленно продолжала Хильда, – но только для того, чтобы перессорить друг с другом. Господи, неужели это вас забавляет?

Симеон ухмыльнулся.

– У меня всегда было своеобразное чувство юмора, – сказал он. – Я наслаждаюсь шуткой, не ожидая, что ее оценит кто-нибудь еще.

Хильда молчала. Симеона Ли охватило смутное чувство тревоги.

– О чем вы думаете? – резко осведомился он.

– Я боюсь… – ответила она.

– Боитесь меня?

– Не вас, а за вас!

Словно судья, произнесший приговор, Хильда повернулась и вышла медленным, тяжелым шагом.

Симеон сидел, уставясь на дверь.

Потом он встал и направился к сейфу, бормоча себе под нос:

– Посмотрим на моих красавцев…

3

Примерно без четверти восемь в дверь снова позвонили.

Трессилиан пошел открывать. Вернувшись в буфетную, он обнаружил там Хорбери, поднимающего с подноса кофейные чашки и разглядывающего на них фабричное клеймо.

– Кто это был? – спросил Хорбери.

– Суперинтендент полиции мистер Сагден… Эй, поосторожнее!

Хорбери уронил одну чашку, которая со звоном разбилась.

– Что вы наделали! – рассердился Трессилиан. – Одиннадцать лет я мыл эти чашки и ни разу не разбил ни одной, а теперь вы трогаете вещи, которые к вам не имеют никакого отношения, и вот результат!

– Простите, мистер Трессилиан, – извинился слуга. Его лицо покрылось потом. – Сам не знаю, как это случилось. Вы сказали, приходил полицейский суперинтендент?

– Да, мистер Сагден.

Хорбери облизнул побелевшие губы.

– Что ему было нужно?

– Собирает пожертвования на сиротский приют для детей полицейских.

– А-а! – Слуга расправил плечи и спросил с явным облегчением: – Он получил что-нибудь?

– Я отнес подписной журнал старому мистеру Ли, и он велел проводить суперинтендента к нему и подать шерри.

– На Рождество попрошайничают все, кому не лень, – сказал Хорбери. – Должен признать, что старик щедр, несмотря на его прочие недостатки.

– Мистер Ли всегда был великодушным джентльменом, – с достоинством произнес Трессилиан.

Хорбери кивнул:

– Это лучшее из его качеств. Ну, я пошел.

– Собираетесь в кино?

– Да, если получится. Пока, мистер Трессилиан.

Он вышел через дверь в холл для слуг.

Трессилиан посмотрел на часы, висящие на стене, потом отправился в столовую и положил булочки на салфетки.

Убедившись, что все в порядке, он ударил в гонг, стоящий в холле.

Когда звук гонга затих, суперинтендент Сагден спустился по лестнице. Это был крупный, красивый мужчина в застегнутом на все пуговицы синем костюме, двигающийся с сознанием собственной значительности.

– Думаю, к ночи подморозит, – заметил он. – Это хорошо, а то в последнее время погода совсем не по сезону.

– От сырости у меня разыгрывается ревматизм, – отозвался Трессилиан.

Суперинтендент выразил ему сочувствие, и Трессилиан выпустил его через парадную дверь.

Старый дворецкий запер дверь, медленно вернулся в холл, провел рукой по глазам и вздохнул, но сразу выпрямился, увидев Лидию, идущую в гостиную. Джордж Ли только что спустился с лестницы.

Трессилиан ждал остальных. Когда последняя из гостей, Мэгдалин, вошла в гостиную, он последовал за ней и доложил:

– Обед подан.

В своем роде Трессилиан был знатоком дамских нарядов. Он всегда обращал внимание на платья леди, когда обходил стол с графином в руке.

Дворецкий отметил, что миссис Элфред надела новое платье из черно-белой тафты. Рисунок был довольно вызывающим, но она в отличие от многих других леди могла себе это позволить. На миссис Джордж было модельное платье, по-видимому стоившее немало денег. Интересно, какое лицо было у мистера Джорджа, когда ему пришлось за него платить? Мистер Джордж никогда не любил расставаться с деньгами. Миссис Дэвид – приятная леди, но совершенно не умеет одеваться. Ее фигуре лучше всего подошел бы черный бархат, а алый, да еще узорчатый, был неудачным выбором. А вот мисс Пилар все равно, что носить, – с ее волосами и фигурой она прекрасно выглядит даже в дешевом белом платьице. Ничего, скоро мистер Ли позаботится о ее одежде. Он сразу к ней привязался. Так всегда бывает с пожилыми джентльменами – хорошенькие девушки могут из них веревки вить!

– Рейнвейн или кларет? – почтительно пробормотал Трессилиан на ухо миссис Джордж. Краем глаза он заметил, что лакей Уолтер снова подает овощи раньше подливки, хотя ему много раз говорили, что нужно делать наоборот.

Трессилиан обошел стол, подавая суфле. Теперь, когда его интерес к туалетам леди и недовольство оплошностью Уолтера отошли в прошлое, ему стало казаться, что сегодня все очень молчаливы. Впрочем, это не совсем точно – мистер Харри говорил за всех прочих. Хотя это не мистер Харри, а южноафриканский джентльмен. Остальные тоже разговаривали, но только время от времени. Они выглядели немного странно.

Мистер Элфред кажется совсем больным – как будто недавно перенес сильный шок. Ковыряет вилкой пищу, но ничего не ест. Хозяйку это тревожит – она все время исподтишка поглядывает на него через стол. Мистер Джордж сидит с красным лицом и заглатывает еду, не разбирая вкуса. Если он не будет соблюдать осторожность, в один прекрасный день его хватит удар. Миссис Джордж ничего не ест – наверное, хочет похудеть. Зато мисс Пилар уплетает вовсю и при этом весело болтает с южноафриканским джентльменом. Вроде бы она ему приглянулась. Уж у этих-то двоих явно легко на душе!

Мистер Дэвид? Трессилиан беспокоился из-за него. Он так похож на мать и удивительно молодо выглядит, но нервничает из-за чего-то – даже опрокинул бокал. Дворецкий быстро убрал его и промокнул стол. Мистер Дэвид, казалось, не замечает, что делает, – просто сидит весь бледный, глядя перед собой.

Кстати, о бледности – забавно, как побледнел Хорбери в буфетной, когда услышал о приходе полицейского офицера. Можно подумать, будто он…

Поток мыслей Трессилиана резко застопорился – Уолтер уронил грушу с блюда. Слуги в наши дни никуда не годятся! Им самое место на конюшне!

Он начал разливать портвейн. Мистер Харри кажется немного рассеянным и все время посматривает на мистера Элфреда. Эти двое и в детстве друг друга не жаловали. Еще бы – мистер Харри всегда был любимчиком отца, и это раздражало мистера Элфреда. Мистер Ли никогда не испытывал особой привязанности к старшему сыну. Жаль – мистер Элфред так ему предан…

Миссис Элфред встала и двинулась вокруг стола. Тафта у нее с очень приятным рисунком, да и накидка ей идет. Удивительно изящная леди…

Трессилиан направился в буфетную, закрыв за собой дверь столовой, где оставались джентльмены с их портвейном.

Дворецкий отнес поднос с кофе в гостиную, где молча сидели четыре леди. Возвращаясь в буфетную, он услышал, как открылась дверь столовой. Оттуда вышел Дэвид Ли и зашагал через холл к гостиной.

В буфетной Трессилиан прочитал нотацию Уолтеру, который слушал его с весьма дерзким выражением лица. Оставшись один, он устало опустился на стул.

Ему было не по себе. Сочельник – а в доме такая напряженная атмосфера… Не к добру это!

С усилием поднявшись, дворецкий пошел в гостиную собрать кофейные чашки. Там не было никого, кроме Лидии, которая стояла в дальнем конце комнаты, наполовину скрытая оконной портьерой, и смотрела в темноту.

В соседней комнате слышались звуки рояля. Это мистер Дэвид. Но почему он играет похоронный марш? Да, все идет не так, как надо…

Трессилиан медленно побрел по холлу назад в буфетную.

Именно тогда он услышал шум наверху – звуки бьющегося фарфора и опрокидывающейся мебели, глухие удары.

«Господи! – подумал Трессилиан. – Ведь там хозяин! Что там происходит?»

И затем послышался громкий крик – жуткий, пронзительный визг, перешедший в хриплое бульканье.

Какой-то момент Трессилиан стоял словно парализованный, потом выбежал в холл и стал быстро подниматься по широкой лестнице. К нему присоединились остальные. Крик был слышен во всем доме.

Пройдя мимо ниши с призрачно белеющими статуями, они поспешили по коридору к комнате Симеона Ли. У двери уже стояли мистер Фэрр и миссис Дэвид. Она прислонилась к стене, а он теребил ручку.

– Дверь заперта! – сказал Стивен.

Харри Ли оттолкнул его и сам взялся за ручку.

– Папа, открой нам! – крикнул он и поднял руку, призывая к молчанию. Все прислушались, но ответа не последовало. Из комнаты не доносилось ни звука.

У парадного входа позвонили, но никто не обратил на это внимания.

– Нужно взломать дверь, – сказал Стивен Фэрр. – Больше ничего не остается.

– Придется здорово потрудиться, – предупредил Харри. – Эти двери сделаны на совесть. Давай, Элфред.

Они навалились на дверь, пыхтя и напрягая силы, потом принесли дубовую скамью и использовали ее как таран. Наконец петли затрещали, и дверь упала в комнату.

Несколько секунд все молча смотрели внутрь, столпившись в проеме. То, что они увидели, никто из них не мог забыть до конца своих дней…

В комнате явно произошла жестокая схватка. Тяжелая мебель была перевернута. На полу валялись осколки фарфоровых ваз. На коврике перед горящим камином в луже крови лежал Симеон Ли. Вокруг все было забрызгано кровью.

Сначала послышались судорожные вздохи, затем два голоса заговорили по очереди. Как ни странно, оба произнесли цитаты.

– «Жернова Господни мелют медленно…» – сказал Дэвид Ли.

Голос Лидии походил на дрожащий шепот:

– «Кто бы мог подумать, что в этом старике так много крови?..»

4

Суперинтендент Сагден позвонил трижды. Наконец, отчаявшись, он воспользовался дверным молотком.

Дверь открыл испуганный Уолтер. На его лице сразу отразилось облегчение.

– Я как раз собирался звонить в полицию, – сказал он.

– Зачем? – резко осведомился суперинтендент Сагден. – Что здесь происходит?

– Старого мистера Ли прикончили! – прошептал Уолтер.

Суперинтендент оттолкнул его и помчался вверх по лестнице. Никто не заметил его появления. Войдя, он увидел Пилар, быстро подбирающую что-то с пола, и Дэвида Ли, который стоял, закрыв лицо руками.

Остальные столпились чуть поодаль. Только Элфред Ли стоял возле тела отца, глядя вниз с отсутствующим выражением лица.

– Помните, что ничего нельзя трогать до прибытия полиции, – веско произнес Джордж Ли. – Это очень важно!

– Простите, – сказал Сагден и двинулся вперед, деликатно отодвинув в сторону дам.

Элфред Ли узнал его.

– А, это вы, суперинтендент Сагден. Вы прибыли очень быстро.

– Да, мистер Ли. – Суперинтендент не тратил время на объяснения. – Что все это значит?

– Мой отец убит… – ответил Элфред. Его голос дрогнул.

Внезапно Мэгдалин истерически зарыдала.

Суперинтендент Сагден поднял руку и потребовал властным тоном:

– Будьте любезны, покиньте комнату все, кроме мистера Элфреда Ли и… э-э… мистера Джорджа Ли.

Медленно и неохотно, словно стадо овец, они двинулись к двери. Неожиданно суперинтендент остановил Пилар.

– Прошу прощения, мисс, – вежливо сказал он, – но здесь ничего не следует трогать.

Девушка уставилась на него.

– Разумеется, – с раздражением отозвался Стивен Фэрр. – Она отлично это понимает.

– Однако, мисс, – тем же любезным тоном продолжал Сагден, – вы только что подобрали что-то с пола.

Пилар широко открыла глаза.

– Разве? – недоверчиво осведомилась она.

– Я сам это видел, – произнес суперинтендент чуть более твердо. – Пожалуйста, отдайте мне этот предмет. Он у вас в руке.

Пилар медленно разжала руку. На ее ладони лежали клочок резины и маленькая деревянная вещица. Суперинтендент Сагден взял их у нее, положил в конверт и спрятал его в нагрудный карман.

– Благодарю вас.

Он отвернулся. На момент в глазах Стивена Фэрра мелькнули удивление и уважение – словно он понял, что недооценил красивого, высокого суперинтендента.

Все, кроме Элфреда и Джорджа, вышли из комнаты, слыша, как за спиной у них Сагден заговорил сугубо официальным тоном:

– А теперь, если вы будете так любезны…

5

– Нет ничего лучше дровяного камина, – сказал полковник Джонсон, подбрасывая в очаг очередное полено и придвигая свой стул поближе к огню. – Налейте себе, – добавил он, радушно привлекая внимание гостя к стоящим рядом с ним графину и сифону.

Гость поднял руку в вежливом отказе и также придвинул стул ближе к горящим поленьям, хотя он придерживался мнения, что возможность поджарить ступни (как при средневековой пытке) нисколько не компенсировала холодный сквозняк, дующий ему в спину.

Полковник Джонсон, главный констебль Миддлшира, мог считать, что нет ничего лучше дровяного камина, но Эркюль Пуаро нисколько не сомневался, что центральное отопление во много раз лучше!

– Удивительная история это дело Картрайта[9]9
  См. роман «Трагедия в трех актах».


[Закрыть], – заметил хозяин дома. – Необычайный человек! Какое поразительное обаяние! Когда он пришел сюда с вами, все были буквально готовы есть у него из рук. – Полковник покачал головой. – Такого дела у нас больше никогда не будет! К счастью, отравление никотином встречается редко.

– В былые времена любое отравление считали неанглийским преступлением, – усмехнулся Эркюль Пуаро. – Абсолютно неспортивным изобретением иностранцев!

– Едва ли, – возразил главный констебль. – Отравлений мышьяком у нас более чем достаточно – возможно, о многих случаях мы даже не подозреваем.

– Весьма вероятно.

– Дела об отравлении всегда самые запутанные, – продолжал Джонсон. – Противоречивы показания экспертов, да и врачи крайне осторожны в своих заключениях. Такое дело нелегко представить суду присяжных. Нет, если уж убийство обязательно должно произойти (упаси боже!), то подавайте мне такое, где не будет никаких сомнений относительно причины смерти.

Пуаро кивнул:

– Пулевое ранение, перерезанное горло, проломленный череп… Таковы ваши предпочтения?

– Не называйте это предпочтениями, дружище! Не думаете же вы, что мне доставляют удовольствие дела об убийствах. Надеюсь, больше мне не придется с ними сталкиваться. Во всяком случае, во время вашего визита мы в полной безопасности.

– Моя репутация… – скромно начал Пуаро.

Но Джонсон не дал ему закончить фразу.

– На Рождество повсюду воцаряются мир и покой, – сказал он.

Эркюль Пуаро откинулся на спинку стула, соединил кончики пальцев и задумчиво посмотрел на хозяина дома.

– Значит, по-вашему, – осведомился он, – Рождество – неподходящее время для преступления?

– Вот именно.

– Почему?

– Почему? – Джонсон был слегка сбит с толку. – Ну, как я только что сказал, повсюду мир, покой, веселье и все в таком роде.

– Англичане так сентиментальны! – вздохнул Эркюль Пуаро.

– Ну и что? – с вызовом откликнулся Джонсон. – Что, если нам нравятся наши старые традиционные праздники? Какой в этом вред?

– Вреда никакого. Напротив, это очаровательно. Но давайте обратимся к фактам. Вы сказали, что Рождество – время веселья. Это подразумевает много еды и питья, не так ли? Иными словами, переедание! Но переедание влечет за собой несварение, а несварение, в свою очередь, чувство раздражения.

– Раздражение, – заметил полковник Джонсон, – не является причиной преступления.

– Я в этом не уверен! Теперь другой момент. На Рождество воцаряются мир и покой, все старые ссоры забываются, и наступает примирение – во всяком случае, временное.

– Да, топор войны зарывают в землю, – кивнул Джонсон.

– И родственники, жившие порознь весь год, – продолжал Пуаро, – вновь собираются вместе. Вы должны признать, друг мой, что в таких условиях часто возникает напряженная атмосфера. Люди, не испытывающие дружелюбия к окружающим, изо всех сил стараются выглядеть дружелюбными! Таким образом, Рождество – время лицемерия, пускай вполне достойного, к которому прибегают pour le bon motif, c’est entendu[10]10
  Из лучших побуждений, разумеется (фр.).


[Закрыть], но тем не менее остающегося таковым.

– Ну, я бы не ставил вопрос таким образом, – с сомнением произнес полковник Джонсон.

– Нет-нет, – улыбнулся Пуаро. – Это я его ставлю, а не вы. Я указываю вам, что при подобных обстоятельствах – душевном напряжении, физическом malaise[11]11
  Недомогание (фр.).


[Закрыть] – легкая неприязнь и тривиальные разногласия могут внезапно принять более серьезный характер. Притворяясь более дружелюбным, благожелательным и великодушным, чем он есть на самом деле, человек постепенно начинает вести себя куда более неприятно и даже жестоко, чем в обычных условиях! Если вы воздвигаете преграду естественному поведению, mon ami[12]12
  Мой друг (фр.).


[Закрыть], плотина рано или поздно прорывается, и наступает катастрофа!

Полковник Джонсон с подозрением посмотрел на гостя.

– Никогда не знаешь, когда вы шутите, а когда говорите серьезно, – проворчал он.

– Разумеется, я шучу, – улыбнулся Пуаро. – Но то, что искусственные условия вызывают естественную реакцию, – чистая правда.

В комнату вошел слуга полковника.

– Звонит суперинтендент Сагден, сэр.

– Сейчас подойду.

Извинившись, главный констебль вышел из комнаты.

Вернулся он минуты через три. Его лицо было серьезным и озабоченным.

– Черт возьми! Убийство, да еще в сочельник!

Пуаро поднял брови:

– А это точно убийство?

– На сей раз не может быть никаких сомнений. Это убийство, и притом зверское!

– Кто жертва?

– Старый Симеон Ли. Один из богатейших людей в этих краях! Сколотил первоначальный капитал в Южной Африке – золото… нет, кажется, алмазы, – а потом заработал огромное состояние, производя какое-то хитроумное приспособление для горнопромышленного оборудования. По-моему, его собственное изобретение. Говорят, он дважды миллионер.

– И он пользовался популярностью? – спросил Пуаро.

– Не думаю, чтобы его особенно любили, – медленно ответил Джонсон. – Симеон Ли – довольно странный тип. Последние несколько лет он был инвалидом. Я не слишком много о нем знаю. Но, конечно, он был одной из крупнейших фигур в графстве.

– Значит, из-за его убийства поднимется шум?

– Безусловно. Я должен как можно скорее быть в Лонгдейле.

Полковник с сомнением посмотрел на гостя. Пуаро откликнулся на его немой вопрос:

– Вы бы хотели, чтобы я вас сопровождал?

– Мне неловко просить вас об этом, – смущенно сказал Джонсон. – Суперинтендент Сагден – отличный полисмен: солидный, толковый, усердный, но… ему не хватает воображения. Поэтому, раз уж вы здесь, я бы хотел воспользоваться вашими советами.

В конце своего монолога он начал немного запинаться, отчего его речь приобрела несколько телеграфный стиль.

– Буду рад помочь вам, – живо отозвался Пуаро. – Можете рассчитывать на меня. Только мы не должны оскорблять чувства достойного суперинтендента. Это его дело, а не мое. Я всего лишь неофициальный консультант.

– Вы славный парень, Пуаро, – тепло сказал полковник Джонсон.

И двое мужчин отправились в путь.