Текст книги "Училки. Сборник"

Это отвратительно до тошноты!

Убила бы! Нет! Покалечила!

Убить за такое, реально мало!

Слишком легко отделается, плейбой! А должен страдать и мучиться!

И я ни на секунду не верю в его серьезные намерения.

Даже не знаю – кого я сейчас убеждала.

Себя или свое подсознание… Уж точно не Вяземцева…

И откуда только у него мой номер? Неужели староста группы дала? Я всегда оставляла старостам свой телефон. Так, на всякий пожарный. И, похоже, в нашем случае, пришел к старосте вовсе не пожарный, а бизнесмен… И уж точно не всякий. Скорее очень даже особенный. Один из богатейших мужчин в городе! К тому же, красавчик каких мало.

Однако это старосту не оправдывает. Впрочем… кто может отказать Вяземцеву? Даже я ведь сразу не сумела! Там, в подсобке!

Вначале я отвечала ему, во всяком случае, не отбивалась.

Стоит ли ожидать большего от девочки, вчерашней школьницы, что смотрела на Вяземцева и его приятелей, как на богов, внезапно сошедших с Олимпа.

Глава 5

Алина

На заседание кафедры я шла как на голгофу. Буквально. Меня заранее аж потряхивало.

Я постаралась по такому случаю одеться как можно более консервативно. В гафрированную серую юбку из теплой и уютной шерсти и сизую водолазку-лапшу. Для полноценного образа строгой и принципиальной преподши сделала на голове пучок и обошлась почти без косметики. Немного пудры, тонкая подводка и гигиеническая помада. Наши опытные коммунистки должны остаться более чем довольны.

У дверей в совещательную аудиторию у меня аж ноги подкосились. Но я постаралась взять себя в руки и войти как можно спокойней. Ирек уже занял мне место, а Настя Рудникова устроилась рядом.

– Почему на первом ряду? – спросила я Ирека с укоризной.

– Успокойся. Пусть все видят, что тебе нечего скрывать.

Коллеги шушукались. Судя по лицам, Настя успела донести до части кафедры мою версию событий. А Светлана Максимовна еще была не готова так быстро сдавать позиции.

Александр Семенович вошел в аудиторию в своем традиционном костюме с иголочки. На сей раз в синем.

Все сразу стихли.

Началось все буднично и традиционно.

Татьяна Артемоновна Началова, наша бессменная активистка, рассказывала о том, как она успешно распечатывает и продает студентам методички по своим лекциям. И как это выгодно.

Словно бы невзначай напомнила, что ее дочь выиграла какой-то конкурс литературного рассказа. Эта тридцатилетняя женщина успешно продвигалась благодаря связям мамы. Началова усердно пихала ее везде и всюду. Где надо – платила, где надо – использовала знакомства, а где чего-то одного оказывалось недостаточно – применяла всю тяжелую артиллерию. Муж Началовой работал в Госсовете. В итоге, скромная, вполне себе нормальная женщина, мнила из себя бог знает что. И, как результат, сама не могла найти ни работу, ни мужа, ни призвание.

Но Началова так ею гордилась, что даже на заседании кафедры не могла не упомянуть любимое чадо.

Потом, как это принято в вузах, мы голосовали. За то, за се, за пятое, за десятое. Кто-то выпускал статью и требовалось одобрение кафедры, кто-то делал монографию, кто-то – методическое пособие. Кто-то переизбирался, а кто-то менял ставку.

Все эти административные дела нас мало занимали. Поэтому вся кафедра дружно голосовала «за». Как школьники за партами.

Ближе к концу, когда все уже готовились расходиться, внезапно встала Татьяна Матвеевна. В вязаном платье до колен и черных лакированных сапожках. Как обычно слишком ярко накрашенная.

– Я бы хотела обсудить еще один важный вопрос. Поведение преподавателей по отношению к студентам, которое все чаще начало становиться недопустимым.

– Что вы хотите сказать? – оживился Александр Семенович.

Ну еще бы! По итогам бурного романа Ани его вызывали к ректору.

– Вчера одна молодая и привлекательная преподавательница позволила себе запереться наедине со студентом в подсобке Василия Ефремовича. А до этого он носил ей неприлично дорогие фруктовые букеты.

– И кто же эта молодая и привлекательная преподавательница? – уточнил Александр Семенович.

– Наша любимица студентов – Алина Хаматовна! – выпалила Татьяна Матвеевна, вызывающе вскинув голову. Я понимала ее. Недавно студенты моего потока писали заявление на имя завкафедры, чтобы лабораторки вела у них я, а не эта преподавательница. Татьяна Матвеевна ничего не прощала. Ни студентам, ни коллегам по цеху.

– Вы можете это как-то объяснить? – обратился ко мне Александр Семенович.

Я ощутила, как ноги деревенеют, язык немеет, а пульс зашкаливает. Аргументы вертелись в голове и липли к языку.

Я попыталась подняться, но вместо меня внезапно заговорил Гусман Натанович.

– Мы с Алиной Хаматовной вместе вели ту самую пару, после которой она и пошла в подсобку. Если помните, на тему починки струны. Следующую пару мы вели вместе тоже. Отсутствовала Алина Хаматовна не более двух минут. Не думаю, что за это время они с каким-то студентом успели наделать неприличностей.

Преподаватели начали посмеиваться.

– Но они оставались в подсобке одни! – подала голос Светлана Максимовна. Татьяна Матвеевна явно говорила с ее слов и лаборантке стало неловко, что из-за нее преподавательница угодила в щекотливое положение. Фактически заработала славу клеветницы.

– Не одни! – тут же встрял Ирек. – Ну, вернее одни. Но я как раз занимался починкой машины и видел все в окно подсобки. Эти двое тоже меня видели. Алина Хаматовна чуть не упала. Студент помог ей. Дальше они обмолвились парой слов и разошлись. Ничего предосудительного или того, что надумали себе некоторые особы с бурной фантазией, там не происходило. Просто некоторые наши преподавательницы перечитали женских романов…

– Вы все видели? – уточнил Александр Семенович.

– Все.

– Позволю себе еще добавить, – взяла слово Настя Рудникова. – Букет, действительно имел место. Но речь шла о взрослых студентах, которые вели себя не слишком уважительно по отношению к Алине Хаматовне. Шаукат Вяземцев преподнес ей букет в качестве извинения. Ну вот так эти богатые извиняются. Что ж тут поделать? «Извините, Алина Хаматовна. Были не правы, исправимся» из этих хозяев жизни клещами не вытянешь. Все пытаются купить, даже прощение.

– И Алина Хаматовна не взяла тот букет! Посчитала его слишком дорогим подарком. – добавил Ирек. – Она оставила его в моем кабинете, попросив отдать лаборанткам.

Татьяна Матвеевна обвела всех просящим взглядом, словно ждала помощи. Но коллеги молчали.

Я только сейчас вспомнила как дышать и смогла выдохнуть.

Внезапно поднялась и Лариса Лаврентьевна:

– Если уж это так необходимо, хотя, по-моему, сама тема какая-то нечистоплотная, то могу подтвердить, что Ирек Рустамович отдал нам с дежурными лаборантками фруктовый букет. И да, мы его съели. Было вкусно.

Боже! Нет ничего страшнее суда своей совести и ничего беспощадней и бессмысленней, чем общественный суд.

Мне стало жутко неловко, что всех беспардонно обманываю. Ведь букет Вяземцев подарил мне вовсе не за грубость на занятии!

– Слушайте! – поднялся вдруг Рустем Ахмедович Ковин. Старый коммунист, но, тем не менее, совершенно не ханжа. Он верил в идеалы Ленина до сих пор, однако вместе с другом – Рифкатом Тагировичем Хайруллиным – сам нередко запирался и пил чай с молоденькими студентками. Хотя обоим давно перевалило за семьдесят. Впрочем, вузовская профессура поражала молодежь своими возможностями… В том числе, и постельными. Американские пенсионеры с их любимыми синими таблеточками умерли бы от зависти… раньше, чем от сердечных проблем из-за этих самых таблеточек. – Если честно, я не понимаю, что это за комсомольское собрание!

Вот! Не мне одной пришло в голову подобное сравнение!

– Да! – присоединился к другу Рифкат Тагирович. Эти два статных, высоких пожилых профессора даже внешне выглядели еще очень даже… Конечно, морщины, седина… Но выправка, мышцы… Многие молодые позавидовали бы. – Алина Хаматовна не запиралась с Шаукатом Вяземцевым. Значит, ничего такого делать не собиралась! Она все-таки кандидат наук, пишет докторскую. Уж сообразить, что непотребности нужно делать, заперев дверь и, к слову, зашторив окна, – он посмотрел на Ирека, намекая, что окна были как раз не зашторены, – наверняка смогла бы. Я в этом абсолютно уверен.

– Да и за минуту это, в принципе, невозможно! – добавил Ковин. – Возможно, Татьяна Матвеевна и знает таких невероятно скоростных… эм… ухажеров. Мало ли, что в мире встречается… Но лично я не знаю ни одного мужчину, который способен на подобное…

Татьяна Матвеевна заметно стухла. А Светлана Максимовна – и вовсе – делала вид, что она не причем.

– Если все высказались, то завершу, пожалуй, наше собрание! – вклинился Александр Семенович. – Алине Хаматовне рекомендую быть более осторожной и не давать поводов для сплетен… Никто здесь не сомневается в ее моральном облике. Верно же? Или у кого-то есть более весомые доказательства, чем пребывание наедине со студентом в открытой подсобке целую минуту и букет, преподнесенный студентом преподавательнице? – он обвел аудиторию взглядом. Коллеги предпочли промолчать.

Только Альбина Ахметзянова взглянула на меня с некоторым сочувствием, смешанным с завистью. Мол, за мной-то студент бегает, а у нее все наоборот. Ну да, они с Аней приложили титанические усилия, чтобы привлечь парней, а не избавиться от них. Надо сказать, Альбина выглядела вполне симпатично. Красавицей я бы ее не назвала, но аккуратные черты лица, светлые волосы, правда, не очень густые, и стройная фигурка вполне могли привлечь мужчину. Просто попался не тот субъект.

– Раз никто не спешит высказываться, то повторюсь. Алине Хаматовне следует вести себя осторожней, чтобы не давать поводов для досужих сплетен. В остальном, не вижу ничего ужасного в описанных происшествиях с ее участием. А теперь всем надо приступать к работе.

– Вот Татьяна Матвеевна облажалась! – радостно шепнул мне на ушко Ирек. А Настя Рудникова потащила срочно пить чай. Уж она-то знала, чего больше всего хочется после разбора полетов на заседании кафедры. По счастью, у Ирека начиналось занятие, а у нас с Настей было окно. И отличная возможность перекусить, перемыть косточки коллегам за их выступление на заседании кафедры и успокоиться. Мне, во всяком случае.

…Следующие недели прошли вполне буднично.

Вяземцев не приставал ко мне после лекций и не караулил с букетом в коридоре или возле крыльца корпуса. Да и в подсобку я больше не заходила. Не хотелось признаваться даже самой себе, но я немного скучала по безумствам этого взрослого студента. Мужчины, а не мальчика, как я его видела.

Злость и ярость от того, что Шаукат действовал почти против моей воли, как ни поразительно, со временем стерлись… Вспоминалось его извинение и то, что Вяземцев все-таки отступил. Отпустил меня и позволил уйти…

Если бы он, в самом деле, хотел довести дело до конца, желал именно этого, я вряд ли его остановила бы. Слишком силен этот мужчина… Да и я время от времени плавилась от его поцелуев и забывала, как все неправильно…

Кричать и звать на помощь я однозначно не стала бы. Вот уж когда меня возвели бы на костер общественного порицания и прилюдно сожгли на заседании кафедры при помощи обвинительных слов и пристыживающих аргументов.

Раз он меня обнимал и тискал – значит дала повод, раз целовал – значит, соблазняла. Раз не реагировал на мои попытки отстраниться – значит не особенно я вырывалась.

Именно так и не иначе рассудили бы в моем вузе. Особенно некоторые коллеги.

Значит, ничего не мешало Вяземцеву сделать то, чего он хотел.

Ни-че-го. Кроме моего расстройства, возмущения и отказа…

Он сам принял решение и сам освободил меня…

И сейчас вел себя очень примерно. Не компрометировал и не пытался добиться внимания…

Если бы Вяземце все это время бегал за мной, пытался оправдаться, что-то доказывал или убеждал, я бы, наверное, только сильнее злилась.

Но его деликатное поведение, без очередных заскоков и выкрутасов, без попыток чего-то добиться, почему-то заставило меня почти простить Шауката.

Поверить в его «временное помутнение», в его раскаяние и уважение.

Единственное, что делал Вяземцев – это смотрел на меня задумчиво, изучающе, неотрывно на лекциях и очень дотошно, прямо-таки скрупулезно выполнял все задания на лабораторных и практических занятиях.

Сдавая лабораторные работы он иногда как бы случайно касался коленом моей ноги под столом и задевал мои пальцы ладонями. Иной раз я даже думала, что придаю этим мелочам слишком много значения и сам парень ничего не замечает. А иногда… иногда я ловила на себе такие его взгляды… Они прожигали насквозь, плавили, лишали покоя.

В такие мгновения Вяземцев замирал, почти не двигался и лишь иногда сглатывал. Весь уходил в наш зрительный контакт. И ближе к концу этих долгих недель до сессии, я снова начала сомневаться – не я ли инициатор этого гипноза? Может быть, это я слишком внимательно смотрю на Вяземцева, а он удивленно глядит в ответ?

Мне не хотелось знать – так ли это. Совсем не хотелось. И наши гляделки, редкие касания продолжались.

Меня в такие минуты охватывало волнение. Не так, чтобы я задыхалась, словно подросток. Но пальцы покалывало и становилось неловко и приятно одновременно.

Я не понимала, что между нами происходит. И одновременно не могла отделаться от мысли, что все это лишь в моей голове.

Зачем я этому плейбою? Он, наверняка уже нашел другую. Более уверенную в себе, более красивую и на все согласную. Буквально!

И от этих мыслей мне делалось ужасно грустно. Хотя я и осознавала, что это неправильно. Я ведь сама отшила Вяземцева. Он – мой студент, а я – его преподавательницы. Но главным было даже не это. Я не верила, не могла ни на минуту поверить, что намерения у Вяземцева серьезные. А становиться очередной зарубкой на его трости плейбоя мне совершенно не улыбалось.

Я уже не в том возрасте, чтобы пережить такое спокойно и без напряга, сразу же заменив одного «придурка» на другого.

Я давно не подросток, который сегодня убивается по Ване, а завтра сходит с ума по Тимуру. Я – зрелая женщина. Да и кафедра, слегка взлабамученная заседанием, где Татьяна Матвеевна так упорно намекала на наши с Вяземцевым «горизонтальные отношения», нет-нет, да и вспоминала про слухи. Они словно волны на вроде бы тихом море – резко поднимались от порыва ветра и быстро стихали без очередной подпитки. Однако я отлично осознавала – стоит дать повод и эти редкие незначительные волнения обернутся штормом осуждения и недоверия к моим объяснениям.

Не знаю, чего я боялась сильнее. Того, что этот плейбой больше мной не интересуется, того, что он вдруг снова начнет меня добиваться или реакции коллег на все это.

Я запуталась окончательно и бесповоротно. Хорошо хоть работа, которой к сессии всегда прибавлялось, очень отвлекала от навязчивых мыслей.

Наши отношения с Иреком не продвигались. Как ни пыталась я заставить себя чувствовать рядом с этим мужчиной то же, что и с Шаукатом Вяземцевым, ничего из этого не выходило. Не подкашивались колени, волнение не охватывало с головы до ног, не выветривались связные мысли и сердце не частило. Я продолжала относиться к Иреку, как к хорошему другу. И не более.

Он оказался очень понимающим, терпеливым, добрым и вообще замечательным. Пару раз пытался поцеловать, но заметив, что я не особенно этому радуюсь, тут же отступал. За руки мы не держались, лишь иногда я брала Ирека под локоть. Он не пытался форсировать события, ни разу не упрекнул меня в излишней холодности. И от этого становилось только хуже.

Перед сном я время от времени размышляла над сложившейся ситуацией. Рефлексировала, можно сказать.

Боже! Что я делаю? Зачем?

Я ведь не люблю этого мужчину, и я продолжаю встречаться с ним. Отнимаю у него время, морочу ему голову! Но и сделать решительный шаг, отвергнуть Ирека окончательно, у меня, увы, не получалось.

Всякий раз, когда я хотя бы думала о том, чтобы позвать Ирека на разговор, слова прилипали к языку намертво.

После очередной лекции я напомнила студентам потока Вяземцева про рефераты, которые им предстояло сдать уже через неделю, за день до нашей консультации.

Я давала задания в течение семестра. Постепенно озвучивала темы, и студенты сами выбирали, какую им хочется взять для самостоятельной работы.

Поток счастливо рванул к дверям аудитории. Я собрала листочки с конспектами лекций, не глядя заторопилась на выход и… почти врезалась в Шауката.

Он остался в аудитории последним. Перегородил дверной проем мощной фигурой и смотрел на меня, не мигая. На минуту я смутилась, будто девочка. Ощутила, как краска заливает лицо и хочется спрятать глаза. Сердце замерло в груди и вдруг забилось с удвоенной силой. Но я заставила себя снова посмотреть на Вяземцева и строго спросила, хотя, кажется, голос чуть вздрагивал:

– Вы что-то хотели, Шаукат?

Он ответил не сразу. Какие-то секунды, а может и минуты, мы так и стояли. Вяземцев смотрел, гипнотизировал и совершенно сбивал с толку. И внезапно я поняла, что он тоже сильно волнуется. Грудь мужчины, я просто не могла назвать его парнем, вздымалась мехами, лицо раскраснелось. Шаукат чуть прикусил губу, открыл рот, явно собираясь что-то сказать, но сразу же закрыл. Я подумала, что еще немного – и очередных сплетен не миновать. От этой мысли сердце припустило еще быстрее. Я рванула в сторону, собираясь обогнуть Шауката и боясь, что он преградит мне дорогу.

Нет. Я почему-то хотела этого и одновременно страшилась.

Ведь если бы Вяземцев шагнул в мою сторону, мы просто налетели бы друг на друга. Столкнулись. Соприкоснулись телами. Как тогда, в подсобке. Мне даже стало жарко от этой мысли. И одновременно злость полоснула изнутри когтистой кошачьей лапой. Я вспомнила ту ярость, что закипала тогда в венах…

Ну если он попытается снова… Убью! Нет, правда убью! И суд меня оправдает! Уж точно не засадит из-за этого похотливого самца!

Все тогдашние эмоции вернулись с утроенной силой, с утроенной мощью.

Я заторопилась прочь, обогнула Вяземцева и почти вышла, когда в спину полетел вопрос:

– Алина Хаматовна, пожалуйста, напомните мне тему моего реферата!

Голос Шауката звучал хрипло, взволнованно. И это уже точно не было моей фантазией. Я снова ощутила то, что не должна была чувствовать. Затаенную радость от мысли, что мне ничего не пригрезилось. Что-то эдакое между нами происходило.

Боже! Да что со мной такое?! Я ведь не хотела этого! Не хочу! Ни за что! Я не собираюсь становиться очередной пассией местного плейбоя! А заодно мишенью для критики коллег. Уже не в спину, в кулуарах, на очередном заседании кафедры. А прямо в лицо и при всех!

Я ведь еще минуту назад готова была убить этого плейбоя за то, что случилось в подсобке!

И все же я не могла отделаться от мысли, что мне нравится, как Вяземцев реагирует на наше сближение…

Какие бы усилия ни прилагала, как бы ни старалась себя одергивать, образумить, убедить, наконец!

– Пожалуйста, – тише повторил Шаукат.

Я вернулась назад, остановилась неподалеку от Вяземцева и вгляделась в его глаза.

– Вы шутите? – я старалась придать голосу как можно больше строгости. И вроде бы все получилось.

Шаукат помотал головой.

– Я ведь повторяла темы на лекции.

– Эм… – он усмехнулся и мотнул головой вновь. Будто сам себе поражался. – Я слушал вас, смотрел на вас и… ничего не запомнил.

Шаукат замолчал. Замер, словно окаменел. И, кажется, я тоже.

Это признание – без окружающих Вяземцева подпевал из его группы богатых пижонов, тихое и откровенное, шокировало и сбило с толку. Он не хватал меня, не стремился поцеловать, не нарушал границы моей зоны комфорта. Не сминал мое сопротивление.

Он признался в чем-то, в чем непросто признаться мужчине его возраста и статуса.

Я не знала, что и ответить. Только смотрела на Вяземцева, а он на меня.

Так, что у меня колени слабели и так приятно сосало в животе. Я отошла от Шауката на пару шагов.

Вяземцев дернулся вперед, словно планировал преследовать, но резко остановился.

И это мне тоже понравилось.

Снова вспомнилось, как он действовал в подсобке. Решительно, как хозяин положения. Как хозяин мира, черт его побери! Как мужчина, который не признает и не знает отказа!

Который видит ни границ, ни рамок. Подчиняет все на свете своему «хочу»…

А вот сейчас… Сейчас он проявил уважение и понимание…

От этой мысли мое волнение только усилилось.

– Вы ведь все записывали на видео, – с недоверием уточнила я, стараясь вернуть себе спокойствие.

– Ннет… Не все. Только лекцию. А потом почему-то забыл включить. Хотите проверить? – он полез в сумку за ноутбуком.

– Нет-нет! Не хочу. А почему же тогда вы не записали вручную? Не барское это дело водить ручкой по бумаге?

– Я не знаю, – он развел руками и выдохнул, будто задерживал дыхание как йог. Надолго.

– Шаукат. Если это какие-то шутки или ваши штучки…

За годы преподавания я научилась не доверять студентам. Глазам кота из мультика «Шрек», в которых так и написано «мы милые и пушистые», тихим и смущенным просьбам…

Чего только у меня не случалось! Однажды студенты записали на диктофон тему для реферата, а затем как-то озвучили моим голосом песню…

 
Язык к языку, губа об губу, магнит на магнит
И слиплись – ю-ху!
Цвет настроения розовый, я намагничу тебе волосы
Тебе хочется на тусовку, займись физикой девчонка
 

Не то чтобы я обиделась. Советы песня давала правильные. Моим голосом. Но все же… Теперь я относилась к студенческим откровениям с изрядной толикой сомнения и скептицизма. И даже обаяние Вяземцева не победило мою подозрительность, которая ходила с плакатом «Никогда не верь учащимся на слово».

Тем более, что мои смешанные эмоции в присутствии этого мужчины мешали мыслить здраво.

И это работало сейчас против Вяземцева.

– Это не шутки. Даю вам слово, что сдам реферат лучше всех! – он произнес это с пылом, с нажимом и, мне показалось, даже с обидой. – Пожалуйста, напомните мне тему.

Я отвернулась от Вяземцева, чтобы он больше не смущал своими голубыми глазами и сверкающим взглядом. Слушая его шумное дыхание, я вернулась за преподавательскую трибуну, достала листок и записала название реферата.

Вернулась к Вяземцеву и протянула ему листок.

Шаукат взял его и торопливо спрятал в сумку.

Я думала – уйдет. Но нет! Он продолжал просто стоять и смотреть на меня. Молча, не моргая и не двигаясь.

– Что-то еще? – не выдержала я.

– Эм… Алина Хаматовна. Я бы хотел… Я хотел сказать вам… Уже давно…

Он переступил с ноги на ногу и вдруг шагнул на меня. Прямо, по-мужски. Решительно. Я отпрянула, ощущая, как сердце подпрыгнуло к горлу и бьется там с бешеной скоростью. Прозрачная папка с лекцией выскользнула из рук и листки рассыпались по полу. Я собиралась присесть, чтобы собрать их. Но Вяземцев опередил. Быстро бросил сумку на преподавательскую трибуну, присел и шустро поднял странички.

Снова шагнул прямо на меня, и когда совсем приблизился, сунул в руку лекции.

– Я не хотел вас компрометировать, – произнес вдруг и продолжил горячо, пылко, как мальчишка, а не мужчина. – Я не хотел ничего делать помимо вашей воли, Алина… Эм… Алина Хаматовна… Это было недопустимо, непозволительно! Пожалуйста, простите меня! Я все готов сделать, чтобы вы простили меня. Дайте мне задание, дайте мне возможность… Дайте мне шанс… Я должен добиться вашего прощения. Потому что я…

Казалось, сейчас я услышу правду. Глаза Вяземцева сверкали как в лихорадке, пальцы сжимали ручку сумки так, что кожа слегка даже поскрипывала, губы едва заметно вздрагивали. Он сделал еще шаг и остановился почти вплотную… Я вдруг захлебнулась воздухом, а Шаукат шумно задышал в лицо… Желваки прокатились по его скулам.

Чудилось – я чувствую его жар, вот прямо так, на расстоянии. Ощущаю приятное волнение, словно юная девочка-студентка, ожидающая решающего признания от своего студента-воздыхателя.

Вяземцев переступил с ноги на ногу. Зачем-то закинул сумку на плечо, будто планировал освободить руки. Я проследила за этим его жестом, и Вяземцев сразу же спрятал ладони в карманы. Будто опережал мои сомнения.

Не знаю что между нами случилось, но время и пространство потеряли смысл. Мы словно остались только вдвоем, и больше никого вокруг, во всем корпусе.

Шаукат быстро сглотнул, сделал глубокий неровный вдох и, похоже, собирался закончить. Не сводя с меня внимательного взгляда.

Но в эту минуту со стороны дверей послышалось:

– Вы закончили?

Я встрепенулась и отшатнулась от Вяземцева.

В аудиторию зашел высокий, пожилой преподаватель в коричневом костюме со значком коммуниста на нагрудном кармане. Сейчас их снова начали носить, хотя и выглядело это немного странно.

Шаукат даже не шелохнулся. Но и не пытался что-то предпринять, снова приблизиться или продолжить нашу беседу.

Кажется, он, наконец-то, отчетливо понял что можно и что нельзя делать в вузе в общественных местах. И это не могло меня не порадовать.

Я решила срочно ретироваться и обдумать случившееся в более спокойной обстановке. Без этих голубых глаз, которые смущали и волновали. Без близости Вяземцева, которая действовала почти гипнотически. Одна. Наедине со своими чувствами, желаниями и сомнениями.

Попытаться привести мысли в порядок и, по возможности, разложить все по полочкам.

Мне нужно успокоиться и посмотреть на ситуацию с холодной головой, без опасений, что нас с Шаукатом опять застукают в самый неурочный момент.

– Да-да! Мы закончили! – быстро бросила я и стремительно рванула на выход.

Я опасалась, что Шаукат повторил предыдущий опыт. Бросится следом и начнет выяснять отношения прямо в холле вуза, у всех на виду. Но он не догнал меня и не преследовал.

Ближе к кафедре я перевела дыхание и посмотрела на часы.

Черт побери! Я опаздываю на лабораторные работы!

Я припустила быстрее, но уже по-деловому, а не так, словно за мной гнались все черти ада. Или двоечники, которые умоляли поставить им хотя бы тройку… «Канючников», как их называли в вузе, преподаватели боялись куда больше нечисти…

Только забегая в лабораторию, я вдруг вспомнила, что это занятие провожу с Иреком. Не знаю почему, но стало ужасно неловко. Словно изменила мужу и теперь иду к нему на свидание. Отметить двадцать лет безоблачной семейной жизни…

Стоило забрать у лаборантки ведомости, как Ирек подошел ко мне с теплой улыбкой.

– Я отметил твоих студентов и раздал задания. Ужасно, что лекции в другом корпусе. К концу семестра у студентов вечно куча вопросов и приходится задерживаться. А потом бежать марафон по переходу. Давай так. Ты пойдешь попить чай минут на десять, пока твои готовятся к сдаче теории. А я прослежу за всеми.

У меня слова застряли в горле. Ирек выглядел очень симпатично в синей водолазке, подчеркивавшей его жилистую фигуру и черных джинсах. Его курчавые волосы чуть отросли за последние месяцы и придавали скуластому лицу больше выразительности.

Этот красивый умный мужчина так обо мне заботился. А я… я…

Я даже сейчас думала о Вяземцеве. Сравнивала их. Вспоминала мускулистую фигуру Шауката в дорогой толстовке и синих брендовых джинсах. Черт! Это тот случай, когда упаковка, несмотря на свою стоимость, не шла ни в какое сравнение с… эм… содержанием.

Так, кстати, Анна говорила о мужском достоинстве своего мужа, по совместительству своего бывшего студента.

Помнится, на заседании кафедры эти ее обиженные слова произвели настоящий фурор. Я думала, большинство коммунистов старой закалки либо хватит удар, либо они сами схватят стулья и бросятся за Анной как за буржуйкой.

Я пробурчала:

– Спасибо.

И отправилась глотнуть чаю, чтобы хоть немного промочить горло и запить это неприятное ощущение. Будто предаю Ирека. И главное! Мы ведь с Вяземцевым даже не целовались!

Да и с Иреком уже сто раз обсудили, что мы просто друзья и не больше. Во всяком случае, пока…

Тогда почему же мне так погано?