Текст книги "Сыновья Беки"

10

Черный котел неба низко навис над Алханчуртской долиной.

Кайпа еще затемно запрягла лошадь и выехала с детьми в поле.

Исмаала с Гойбердом и на второй день погнали чинить дорогу, а Сями не то что в поле ехать, он и пальцем пошевелить не мог. Но Кайпа об этом не знала.

– Как-нибудь сами управимся, – не без обиды в голосе сказала она, – слава всевышнему, руки, ноги целы и лошадь есть.

Хасан молча разглядывал заострившийся хребет лошади.

– Нани, мы сами всю кукурузу перевезем, вот увидишь, – стараясь успокоить мать, сказал Хусен.

– «Всю кукурузу перевезем», – передразнил Хасан. – Тоже рассуждает, силач.

– А вот посмотрим. Думаешь, я хуже тебя могу работать! – совсем осмелел Хусен, благо, что мать рядом, а при ней ведь Хасан все равно его не тронет.

– Сискал есть ты умеешь, вот это уж точно.

– Не больше тебя.

– А ну перестаньте, – остановила их мать. – Чего не поделили? Только вашей ссоры мне и не хватает. Ты, Хусен, младше, не перечь старшему.

При этих словах Хасан словно и правда почувствовал себя совсем взрослым, выпрямился, потянул вожжи и, стараясь придать своему ломающемуся голосу басови-тость, прикрикнул:

– Но-о, пирод! – Хасан слышал это слово вчера. Так Исмаал погонял лошадь.

Мальчик спросил, что за слово такое, Исмаал объяснил, что по-русски оно значит «вперед».

По кучкам кукурузных стеблей Хасан узнал свое поле.

Кайпа после прополки здесь не была. А осенью поле совсем меняет свой вид.

Хасан направился к несжатой кукурузе и вдруг резко остановился.

– Вот, смотри, здесь лежал дади, – сказал он Хусену, показывая темные пятна на земле.

Подошла Кайпа.

– Что вы разглядываете?

Но дети не успели ей ответить, как мать все поняла и бессильно опустилась на колени. Некоторое время она молча сидела, приложив руки ко лбу. Потом стала осторожно брать сырую землю и засыпать ею следы крови. Дети делали то же самое. Скоро следов уже не было видно.

В несжатой кукурузе овцы здорово похозяйничали. Кое-какие стебли переломаны, иные вырваны с корнем, и початки на них обглоданы. А рядом, будто рассыпанные чьей-то рукой, белеют зерна…

Каппе и без того было тяжело, а при виде такого разорения и вовсе все вспомнилось.

– О дяла, неужели ты видишь это и не караешь злодея? – сказала она, посмотрев в пасмурное небо.

«Ну разве из-за таких туч что-нибудь увидишь? – удивился про себя Хусен. – Если бы погода была ясная, тогда другое дело!»

Некоторое время Кайпа молча оглядывала поле и размышляла, как же ей быть: вывозить убранную кукурузу пли жать остальную?

– Хасан! – крикнула наконец она. – Разверни-ка, сынок, арбу, не то, как нагрузим ее, не сдвинем.

Скоро работа закипела. Хасан, стоя на арбе, укладывает стебли, мать вместе с Хусеном подносят их и подают ему. Только Султан ничего не делает. Он лежит неподалеку, завернутый в одеяло – один носик виднеется.

За стеблями приходится уходить все дальше и дальше – те, что были сложены у дороги, уже погрузили. А заехать на пахоту нельзя – мерин завязнет, не вытянет груженой арбы.

Чем выше воз, тем труднее Кайпе подавать, а Хасану принимать и укладывать стебли.

Не спуская глаз, Хасан следит, как растет воз, осматривает его со всех сторон – не кривится ли? Кайпа тоже наблюдает за укладкой, хотя знает в ней толку не больше Хасана. Она, правда, не раз помогала Беки в поле. Но муж не нуждался в советчиках, до того он был ловок и умел. А как красиво укладывал воз! Знать бы, что доведется самой с уборкой управляться, поучилась бы… Но кто мог подумать? Несчастье ведь приходит нежданно-негаданно.

Заплакал Султан.

– Погоди, родимый, – упрашивала его Кайпа. – Потерпи чуть-чуть, сейчас закончим.

Но ребенок кричит все громче и громче. И Кайпе, хочешь не хочешь, пришлось оставить работу. Она развернула одеяло, перепеленала малыша, покормила его грудью. Только тогда Султан успокоился.

Пока мать возилась с братишкой, Хусен все носил и носил стебли.

– Хватит, сынок, не надо больше, – сказала Кайпа, – не увезет лошадь столько.

Мать перекидала все стебли Хасану и протянула ему бастрок, но, как ни подталкивала, Хасан все не мог подцепить его. На помощь брату наверх забрался Хусен. Вдвоем они кое-как затащили тяжелый бастрок, затянули веревками, как умели. Но не успели выехать с поля, узлы поослабли. Остановили арбу, снова подтянули, но, на беду, воз уже так перекосился, что, как ни затягивай, толку никакого.

Кайпа велела ребятам сесть на одну сторону для равновесия, потом забралась и сама.

Ехали степью. По ней ровнее – и арба идет легче.

– Уже почти половину пути проехали, – вздохнула Кайпа. – Да поможет нам дяла довезти свою кладь до дому.

Но разве с такой укладкой довезешь? Воз уже настолько накренился, что стебли скоро стали волочиться по земле. А едва колесо угодило в рытвину, арба завалилась набок.

С Султаном на руках Кайпа скатилась вниз, Хасан спрыгнул следом за ней и крикнул брату:

– Ну, чего ты уцепился за стебли, как кошка? Не видишь, что прибыли? Слезай давай.

Хусен обозлился, чуть не огрызнулся, да вовремя вспомнил, как мать сердится, когда он перечит старшему брату.

Он и сам понимает, что с таким возом дальше не поедешь. Давно бы слез, да боится – тогда уж воз и вовсе завалится.

– Пропади ты пропадом, – причитает Кайпа, – недаром же говорится, беда семь бед приводит. Вот и у нас так…

Хусен видит, как по щеке у матери скатываются слезы.

Раньше, до смерти отца, сын только раз видел ее плачущей, когда умерла их младшая сестренка. Зато теперь глаза у матери все время красные. И Хусен знает: это от слез.

– Хасан, отвяжи бастрок, – просит Кайпа, – ничего не поделаешь, придется заново воз ладить.

Вдвоем с Хасаном они скинули на землю половину поклажи и начали двурожкой заново укладывать стебли на арбу.

Хусен стоял поодаль и с завистью поглядывал на завернутого в одеяло Султана. Ему-то холод нипочем, у него даже рот прикрыт краешком одеяла! А Хусен весь посинел. Глянув на него, мать сказала:

– Поди сюда, сынок, складывай стебли в кучки, и мне будет легче перекидывать, и ты согреешься.

Хусен с радостью принялся за работу. А скоро ему даже стало казаться, что с его участием дело пошло куда быстрее. Матери теперь легче: возьмет кучку и – р-раз – подаст Хасану.

– Долгой жизни тебе, мой мальчик, какие хорошие кучки делаешь, – похвалила она его.

Вдруг Хусен увидел скачущего со стороны села всадника.

– Нани, кто-то едет!

– Ну и пусть едет! Тебе-то что в этом за радость, – пробурчал Хасан.

– А вдруг остановится, поможет!..

– Ну, если ему больше нечего делать!..

– Давайте, дети, поскорее уложим стебли, – сказала Кайпа и стала быстро подавать, будто у нее сил прибавилось. – Человек подъедет, попросим его помочь потуже затянуть бастрок.

Заплакал Султан, но даже это не оторвало мать от работы.

Всадник несся галопом. Ветер раскинул полы его бурки, как крылья орла. И Кайпа торопилась.

Хасан не успевал укладывать стебли. Но вдруг он не взял поданной охапки.

– Что ты остановился, сынок?

Хасан будто ничего и не слыхал, стоял, как чурт.[24]24
  Чурт – надмогильный памятник.


[Закрыть] Глаза его впились в одну точку. Он узнал всадника. Ни у кого нет такой бороды – будто приклеенный лоскут овчины, таких ухоженных усов и лица цвета спелой земляники.

Подъехав ближе, всадник придержал коня, намереваясь объехать их. Только тут Кайпа увидела, кто это. Он-то, может, ее и не узнал – они уже много лот не видели друг друга, да и выбившиеся из-под платка пряди волос почти закрыли лицо.

Кайпа в растерянности остановилась как вкопанная, держа в руках вилы с охапкой стеблей. Она даже волосы не убрала, которые в другое время тщательно прятала от мужчин.

– Вам помочь? – спросил всадник, останавливаясь.

Кайпа молча смотрела на него. Хусен удивился. Да и как тут не удивиться? Когда всадник был еще далеко, мать говорила о том, что попросит его помочь, теперь он подъехал и сам набивается, а она молчит…

Всадник между тем сказал о помощи совсем не потому, что действительно горел желанием помочь, а так, для приличия, в надежде, что его поблагодарят и откажутся. Тот, кто искренне хочет помочь, по спрашивает, есть ли в этом нужда, просто берется за дело.

– Ну, так как, женщина?… – снова спросил он и осекся.

Кайпа откинула волосы. Глаза ее горели ненавистью. И уж тут-то всадник узнал ее.

– Не тебе нам помогать! Будь проклят, злодей! Уйди с глаз.

– Как ты разговариваешь?…

– А как ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривала? И до чего же ты наглый! Другой бы на твоем месте не подъехал к нам…

– Я и не подъезжал. Дорога моя здесь проходит…

– О, чтоб ты не вернулся домой! Чтоб дорога твоя стала кровавой!..

– Перестань, Кайпа! Вспомни, я ведь любил тебя когда-то…

– Потому, может, и сделал моих детей сиротами? Но не радуйся, рано или поздно ты вернешь им кровь отца.

Разгневанная, как была с вилами в руках, она двинулась на Саада. Хасан сжал кулаки и весь напрягся.

– Благодари бога, что ты не мужчина!.. – С этими словами всадник тронул коня.

– Это не беда, что я женщина… Слезай с коня, если ты мужчина! Чего же уезжаешь?

Чуть поотъехав, Саад со злостью стеганул коня.

Всадник был уже далеко, а Кайпа все слала ему вслед проклятия:

– Чтоб твой конь и все богатство твое достались безжалостным людям! Чтобы труп твой завернули в твою же бурку!..

Домой они вернулись вечером. Зловещее беззвездное небо низко нависло над селом. Вокруг было тихо. Куры уже сидели в курятнике. Вслед за арбой во двор вошла корова. Выпрягли лошадь, а разгружать воз не стали. И сил не было, да и Султан плакал, не давал покоя. Даже Хусен, который утром прыгал, словно теленок, впервые выпущенный на лужок, сейчас был похож на осеннего цыпленка.

На счастье, два-три дня стояла хорошая погода, и работа в поле спорилась. Им теперь помогали Исмаал с женой, а один день с ними работала и жена Мурада, зато Кайпа вынуждена была остаться дома – заболел Султан.

Вскоре всю кукурузу убрали и перевезли во двор. Теперь надо было обломать початки, и этим уже занимались только Хасан, Хусен, а временами и Кайпа, когда удавалось хоть ненадолго убаюкать Султана. Иногда забегали дети Гойберда, но помощь от них не ахти какая: поработают часок, прихватят по паре початков – и домой. Пожарят, съедят и обратно.

Разок забегала Эсет, но Тархан не дал ей побыть у них, стал звать домой. А когда она отмахнулась, пожаловался матери, и та раскричалась на все село, пока наконец не загнала дочь.

Хусен только все удивлялся про себя: «И чего они не пускают к нам Эсет? Мы ведь не съедим ее? А что к соседям зашла помочь, так разве это плохо? Я бы тоже им помог!»

Кабират поссорилась с Кайпой – обвинила ее в том, будто она распустила слух, что Дауда арестовали по доносу Соси. А Кайпа и знать ничего не знала, сама услышала от людей – все село об этом и говорит. Соси надеялся, что все останется между ним и Ази, но не тут-то было – земля слухами полнится. На доносчика смотрят косо. Вот он и злится на всех, а жена рада стараться, обвиняет во всем соседку. Из-за этого и детей готова поссорить.

Едва Эсет вернулась к себе во двор, оттуда донесся ее плач и крики матери:

– Смотри у меня, синеглазый шайтан, еще раз увижу тебя на том дворе, ноги переломаю! У них опять что случится, скажут, мы донесли, мы виноваты, а ты им помогать надумала?

Кабират кричала и хлестала девочку хворостиной по ногам. В эту минуту она напоминала волка из сказки, который винит ягненка в том, что он мутит ему воду в реке.

Кабират и Соси не знали, что им еще сделать, чтобы сельчане, и особенно соседи, не проведали, чем и как они живут. С трех сторон обнесли свой двор высоким забором, от улицы их отгораживала задняя стена дома. То ли сглаза остерегались, то ли боялись, как бы богатства у них не убавилось. Да где уж ему убавиться! Известное дело – деньги идут к деньгам. Из года в год, когда в сапетках у сельчан уже хоть шаром покати, у Соси полным-полно кукурузы, а когда другим сеять нечем, он, отложив зерно про запас, еще и продает часть. И возить далеко не приходится – люди сами идут. У кого денег нет, берут в долг с условием из нового урожая вернуть вдвойне. К осени, глядишь, огромная сапетка у него снова полна. Не многим такое выпадает.

Беки, бедняга, надеялся хоть в этом году наполнить свою сапетку, да вон как все обернулось.

Всякий раз, заглядывая в сапетку, Кайпа шлет проклятия осиротившему ее дом, ее детей.

– Чтобы кровью тебе обернулось, Саад, богатство твое, нажитое нечестно. О дяла, – воздев руки к небесам, молит несчастная женщина, – сделай так, чтобы хоть одно из моих проклятий пало на голову убийцы!

11

Дорога на Тэлги-балку проходит вдоль кладбища. Эта балка ближе других к селу, потому-то ее и предпочитают сельчане: можно быстро нарубить полную арбу дров и успеть вывезти, не попав на глаза леснику Элмарзе. Но это только так кажется. А на деле редко кому удается избежать встречи с вездесущим лесником.

Встреча с Элмарзой добром не обходится: либо приходится сгружать лес, либо взятку платить леснику.

Хасану и Хусену платить нечем. Вся надежда, что, узнав, чьи они дети, Элмарза пожалеет сирот. Ведь он к тому же из тайпа их матери, значит, в некотором роде дядей приходится.

Мерин чуть плетется. Никак ему не хочется на старости лет волочить арбу. Другое дело – стоять в теплом сарае да пожевывать вкусное сено.

Хасан тоже без радости согласился ехать в лес.

– Поезжай, сынок, в Тэлги-балку, – попросила с вечера мать, – холод на дворе, а нам топить нечем. Завтра ураза начинается, а в нетопленной комнате разве искупаешься? Привезете пару вязанок – и хватит. А Султан поправится, тогда и я с вами съезжу, полную арбу нарубим.

Хусена просить не надо. Ему лишь бы на арбе проехаться, а что там делать надо будет, мальчику нипочем.

Вот и сейчас он сидит на арбе и не думает о том, что их ждет нелегкая работа – ведь ему придется подтаскивать к арбе дрова.

Хусен разглядывает чурты. Они разные: деревянные и каменные. Все покрашены в синий или зеленый цвет. Некоторые расписаны красивыми сложными узорами. Хусен знает, что под каждым чуртом похоронен человек.

– Хасан, где больше людей, здесь, на кладбище, или у нас в селе? – спрашивает Хусен.

– Откуда мне знать! – отвечает Хасан, не оборачиваясь. – А тебе-то какое до этого дело?

– Просто так.

– Делать тебе нечего! Чем болтать чепуху, лучше помолись, чтоб дяла простил все их грехи.

– А зачем?

– Так полагается. Когда едешь мимо кладбища, нужно говорить: «Да простит вас дяла!»

– Сколько раз надо говорить эти слова?

– Пока не проедешь кладбище. А ты что спрашиваешь, боишься устать?

Хусен не ответил. Он уже повторял про себя: «Да простит вас дяла!» Но через минуту-другую спросил:

– Хасан, а где наш дади похоронен?

– Там, с другой стороны.

– Давай пойдем на его могилу?

– Не сейчас. На обратном пути…

– Ну, пожалуйста, Хасан, давай сейчас…

Хусен не мог понять, как это можно проехать мимо кладбища и не подойти к могиле отца. Мальчик, как похоронили Беки, еще ни разу не был на кладбище.

Раньше он думал, что покойников замуровывают в чурты, теперь Хусен знает: их зарывают в землю.

Хасан наконец уступил просьбам брата и остановил лошадь. На кладбище было тихо. Только черные вороны иногда нарушали безмолвие своим карканьем. Они то садились на чурты, то взмывали ввысь.

Дети остановились у свежей могилы.

– Подними руки, – приказал Хасан, покосившись на брата, – помолимся за дади.

Хусен поднял руки и вопросительно посмотрел на Хасана: что же дальше делать?

– Говори «аминь», – сверкнул глазами Хасан и стал что-то быстро и непонятно шептать: он видел, так делают взрослые.

Хасан не знал других слов молитвы, кроме «аминь», а потому только его и повторял.

Хусен тоже старательно шептал «аминь», по при этом он успевал и многое увидеть: чурты, например, и… ворон. А вот села на высокий каменный чурт сорока.

– Шш, – махнул рукой Хусен.

– Не маши руками во время молитвы, – прикрикнул Хасап.

хусен не ответил. Он и раньше редко пререкался с братом, знал, что у того больше силы, а теперь, после того как мать сказала, что Хасан старше и потому его надо слушаться, Хусен выносит все окрики и придирки брата. А Хасан стал какой-то очень странный. «Ведь вот дади был старшим в семье, но никого не обижал, наоборот, защищал. А Хасан все покрикивает да приказывает, отчего бы это?» – думал Хусен.

Чурт на могиле отца был совсем маленький. Когда он лежал еще во дворе и Дауд с Гойбердом обтесывали его, он казался Хусену огромным. Но теперь, наполовину врытый в землю, едва возвышается над холмиком, и не вырезан на нем ни наган, ни кинжал, как на том, где сорока сидела.

– Хасан, а почему на том чурте вырезаны наган и кинжал?

– Это значит – там похоронен мужчина.

– А-а, – протянул Хусен.

– Видишь, рядом на чурте серьги, кольца и женский пояс? Там похоронена девушка. Брат и сестра лежат рядом. Я слыхал, что его убили и она не пережила горя. Кроме брата, у нее никого больше на свете не было.

– А кто его убил?

– Кто-то из Нясаре.[25]25
  Нясаре – Назрань.


[Закрыть] Говорят, он женился на девушке, которая была засватана за человека из рода тех людей, что из Нясаре.

Хусен молча смотрел на чурт мужчине и думал: «Как же он дал убить себя, ведь у него были кинжал и наган…» Но тут мальчик вспомнил, что ведь и у отца был кинжал…

– Хасан, мы тоже вырежем кинжал на памятнике дади, ладно?

– Вырежем. И наган…

– У дади ведь не было нагана…

– Ну и что же? Так делают.

«Наверное, у брата девушки тоже не было нагана, – подумал тогда Хусен, – человек с наганом не даст себя убить…»

– Ну, пошли, – сказал Хасан. – Слушай, а где наша лошадь? – через минуту закричал он.

Забора вокруг кладбища не было. А потому все просматривалось как на ладони. Хасан побежал в сторону леса. Но вскоре повернул назад.

В растерянности мальчик метался, как зверь в западне. А Хусен стоял на месте и беззвучно плакал. Уж если Хасан не знал, что делать, а он-то и подавно…

– Это все из-за тебя, щербатый, – сказал старший брат, останавливаясь перед Хусеном. – Вот и сходили на могилу! Говорил тебе, на обратном пути, так нет…

Погрозив кулаком, он побежал к селу. На этот раз за ним помчался и Хусен. Братья бежали, не видя под собой земли, и вдруг Хусен остановился и радостно закричал:

– Хасан! Вон она где – лошадь!

Хасан растерянно смотрел туда, куда показывал брат. Отчаявшийся мальчик радостно засмеялся, и его заплаканные глаза засияли.

Оказывается, лошадь по привычке вышла на старую дорогу, на ту, что проходила через овраг, минуя вновь построенный мост: мол, всю жизнь обходилась без моста, а на старости лет и вовсе обойдусь.

И может, лошадь проехала бы через овраг и ушла далеко, но., на счастье, одно колесо арбы глубоко врезалось в глину, а сил у мерина не было, вот он и стоял на месте, понурив голову с отвислой, как у Сями, нижней губой.

Хасан радовался недолго. Через мгновение он уже колотил конягу и кричал:

– Ах, чтоб ты сдохла!

Мерин взмахнул головой и опять понурился, словно шейные позвонки у него переломаны.

Братья стали подгонять его, тянуть за подпруги. Мерин и сам силился сдвинуться с места, но ничего у него не выходило. И тогда, как бы поняв тщетность своих усилий, он снова безвольно опустил голову.

Долго бы им пришлось повозиться, да, на счастье, из лесу возвращался Сями. Переехав мост, он спешился и подошел к детям.

– Вы откуда едете? – спросил Сями.

– Ниоткуда! – смущенно опустил голову Хасан.

Стыдно ему было рассказывать о случившемся.

– А как же вы сюда угодили?

Ни Хасан, ни Хусен не ответили.

– Вон ведь мост рядом! Зачем было в овраг загонять беднягу? – не унимался Сями.

– Это не мы. Она сама…

– Что же, вожжей у вас нет?

– Мы на кладбище ходили… – вставил Хусен.

– А тебя не спрашивают, – оборвал брата Хасан.

Сями взялся за конец оглобли сзади.

– Ну-ка, подгоняйте лошадь! – сказал он и напрягся.

Колесо, что увязло до самой ступицы, стало подаваться. Лошадь потянула из последних сил. Арба вылезла. Хасан развернул ее. Сями удивленно посмотрел на мальчика.

– Вы разве не в село?

– Нет, мы в лес едем.

Подойдя поближе, Сями притянул Хасана к себе и, хотя вокруг никого не было, зашептал на ухо:

– Заедешь в Тэлги-балку, там по правую сторону дороги лежат нарубленные дрова, – он хихикнул. – Это я оставил. Забирай их.

– Мне чужие дрова не нужны, – замотал головой Хасан.

– Элмарза вчера ночью отобрал их у людей. Это не его дрова. Забирай их смело. Только никому не говори, что я тебе об этом сказал. Слышишь? Молчок! – и он приложил палец к губам.

– Элмарза поймает…

– Он в Пседах уехал. Вернется только вечером.

– Нет, нет, – снова замотал головой Хасан и тронул лошадь.

– Ну и дурак! – махнул рукой Сями.

Не успели братья доехать до леса, пошел дождь. Он уже больше двух недель висит тяжелой завесой над Алханчуртской долиной: то пойдет, то перестанет. Но на этот раз он, похоже, шутить не собирается. Делать нечего, назад поворачивать нельзя – нужны дрова.

– Хасан, ведь дождь идет… – Хусен посмотрел на брата с надеждой.

– Ну и пусть идет. От дождя еще никто не умирал, – ответил Хасан равнодушно.

Дрова, о которых говорил Сями, и правда лежали на месте. И почти у самой дороги. Чего проще, нагрузить их на арбу и без хлопот повернуть назад. Но мальчики не решались притронуться к чужому, так их с детства приучили. Только с жадной завистью посмотрели они на дрова и проехали мимо. Ребята были уже на опушке, когда дождь, сначала только смешавшись со снегом, постепенно совсем уступил свои владения белому вестнику зимы.

– Хасан, снег! Видишь, снег! – закричал Хусен.

– И чему ты радуешься?…

А разве не радостно? Первый снег – всегда счастье для детей. Сразу вспоминаются санки, ледяные горки и уж конечно не то, что, может, и на ноги надеть нечего.

Вот и Хусен радовался. Он тоже не думал ни о полуразутых ногах своих, ни о нетопленной комнате.

Хусен был еще в том возрасте, когда, несмотря на все беды жизни, думают больше об играх, чем о хлебе насущном.

В другое время и Хасан еще порадовался бы снегу. Но сейчас старший из братьев по-настоящему осознал себя главой семьи, хозяином. А для хозяина ранняя зима всегда некстати.

Снежинки пока еще не залеживались. Едва прикоснувшись к земле, они таяли и исчезали без следа, но падали очень густо. И все-таки Хасан взял топор и упрямо углубился в лес.

До чего же противно в такой день в лесу. После каждого удара топора с веток низвергается целый поток. Крупные капли, скользнув по мокрой шапке, скатываются за ворот.

Хусену его работа кажется еще тяжелее. Хасан стоит на одном месте и рубит, а ему надо перетаскивать дрова к арбе. Одежонка промокла до нитки, в чувяках хлюпает вода. Чтобы меньше ходить, Хусен дожидается, пока Хасан нарубит побольше дров. Но едва Хасан увидит, что брат стоит, сразу кричит:

– Не стой на одном месте, замерзнешь!

Потому он и сам работает без передышки.

Когда убили отца, дети плакали. Очень горько плакали, но тогда они еще не понимали, как он нужен им и какой трудной будет жизнь без него…

Сиротская доля день ото дня все больше и больше давала себя знать.

На минуту оторвавшись от работы, Хасан вдруг увидел, что склоны и впадины вокруг будто укрыты белым покрывалом. Занятый делом, он и не знал, как много снегу навалило, к тому же из лесной чащи не так все заметно. Дольше оставаться в лесу небезопасно. Хасан это понял и стал собираться. Быстро побросав все дрова на арбу, ребята двинулись к дому. Нарубить успели очень мало. И почти все – кривые орешины. С такими дровами людям на глаза стыдно показаться, да и хватит их едва на неделю…

Хасан невольно вспомнил слова Сями. Те дрова ведь и правда ничьи. Элмарза отобрал их у людей. И раз Сями не смог все увезти, – значит, кто-нибудь другой подберет, а может, под снегом останутся и вовсе пропадут. «Говорят, взять чужое – грех. А почему тогда Элмарза берет чужое, если это грешно?…» Хасан совсем запутался.

Наконец добрались до злосчастных дров. Оба брата шли пешком. Мерин, как всегда, домой возвращался быстрее, и подгонять его не приходилось. Он, видать, тоже спешил скорее укрыться в сарае от холода. А потому остановить его удалось не сразу…

Когда Хасан подошел к дровам, Хусен вздрогнул от неожиданности.

– Это же чужое!

– Ну и пусть чужое!

– А если кто-нибудь увидит?

– «Увидит, увидит»! Хватит болтать! Иди лучше помоги мне!

Дров оказалось не так уж много, едва до края борта нагрузили. Но это, может, и к лучшему. Будь их больше, пришлось бы увязывать. А силы у ребят не такие, чтобы с этим справиться.

Хасан тронул лошадь, а сами они пошли рядом. Правда, Хусен хотел было усесться на арбу, но брат не позволил ему.

– Будешь сидеть как пугало – закоченеешь, – сказал он.

Хасан знал, что в холод лучше двигаться, чтобы не замерзнуть. Люди и зимой и летом ходили в одной и той же одежонке и детей своих приучали бороться со стужей.

Хусену до этого года еще не приходилось зимой надолго выходить из дому. Только изредка ему позволяли немного побегать, в снежки поиграть, покататься на санках. А Хасан не раз ездил в осеннюю и зимнюю пору с отцом в лес или в поле.

– Работай ногами и руками, а не то холод тебя скрутит, – повторял он, строго поглядывая на Хусена.

Они уже выехали из балки на дорогу, что вела из Пседаха к ним в село, когда увидели всадника. Он остановился и уставился на арбу.

Хасан сразу узнал лесника Элмарзу. Кому бы еще пришло в голову в такую погоду остановить коня и ждать посреди дороги чужую арбу.

«Неужели он отберет дрова и нам придется ни с чем возвращаться домой? – подумал Хасан. – А если к тому же узнает, какие мы дрова везем, тогда от него так просто не отделаешься, не только дрова отберет…»

Дрожа от страха, Хасан подъехал к всаднику.

– А ну, стой! – приказал Элмарза. – Откуда в такую погоду?

Хасан придержал лошадь, но на вопрос не ответил, только потупился.

– Как же это вас отпустили в эдакую погоду?

Хасан опять промолчал. Да и что ему было говорить.

Лесник ведь не спросил, чьи они дети, не станешь же рассказывать, что у них нет отца, а мать поехать в лес не могла: осталась с больным братишкой.

– Откуда дрова везете?

– Из лесу.

– Неужели сами нарубили?

Хасан потупился, а Хусен хлопает глазами: то на лесника зыркнет, то на брата, но тоже молчит.

– Ну вот что, друг, – сказал Элмарза. – Мне все ясно. Выгружай, пока не поздно! Такой лес рубить не дозволено. И давай поживее!

Хасан не тронулся с места. Внешне он был спокоен, но в душе мальчик не на шутку рассвирепел. «Из-за дров мы промокли до нитки, – думал он, – дома холод, больной Султан, как же можно вернуться с пустыми руками?»

– Ну, ты что? Может, не слыхал меня? Говорю, сгружай, – значит, сгружай! Не задерживай.

– Я не задерживаю…

– Тогда поторопись.

– Не могу я сгружать…

– То есть как это «не могу»? А кто же нагрузил твою арбу, уж нет ли у тебя работника?

Элмарза спешился, привязал своего коня за оглоблю арбы и поднялся на воз.

– Смотри, какие дрова нарубил, – сказал он оттуда. – Тебя бы надо в Пседах препроводить да сдать пирстопу. Раз и навсегда забыл бы дорогу в лес!

«Почему же ты сам и рубишь такой лес, и отбираешь его у людей, и все домой к себе увозишь?» – хотел крикнуть Хасан, но вовремя сдержался, подумал: чего доброго разозлится лесник и правда к приставу отведет. А пристава даже взрослые боятся.

Сбросив немного дров, Элмарза сверху вниз посмотрел на детей. Хусен, весь синий, стучал зубами от холода, а Хасан, нахмурившись, косил одним глазом из-под вздернутой брови на лесника и тоже дрожал.

– Вы чьи будете-то? – спросил Элмарза.

Мальчики не ответили. Лесник, не сводя с них глаз, стал медленно спускаться с арбы.

– Ладно, езжайте, – махнул он рукой. – Да простит вам бог! Ураза сегодня начинается, не то бы…

Элмарза не договорил, и братья так и не узнали: пожалел он их или, может, возиться не захотел…

Лесник ускакал. Ребята, боясь, как бы он не раздумал и не вернулся, быстренько покидали дрова обратно и двинулись в путь. Уже подъезжали к селу, когда навстречу им показалась Кайпа.

Сердце материл не выдержало тревоги: дети ведь так задержались! Она шла искать их.

– Родненькие мои, – повторяла мать, всхлипывая, и обнимала то одного, то другого. – Одних я вас больше никуда не пущу! Где вы пропадали так долго?

– Мы бы уж давно были дома, если бы Элмарза нас не задержал.

– Ах, будь он проклят! Что ему от вас надо?

– Сначала хотел дрова отобрать, потом отпустил, – сказал Хасан.

– Удивительно, что отпустил. Наверное, потому и снег идет в такую пору.

– Он сказал, сегодня ураза начинается, потому и отпускает, – вставил Хусен.

– Родненькие мои, промокли до нитки. Сейчас я вас обсушу, отогрею, – приговаривала Кайпа, радуясь, что нашла своих мальчиков живыми и невредимыми.

Дети стеганули лошадь, она рванула. Хасан и Хусен побежали вперед.

– Дома сразу скиньте с себя мокрую одежду, – крикнула им вдогонку Кайпа, – я натопила кукурузными стеблями, у нас тепло…

Забыв об усталости, братья бежали по селу. Уже темнело.

– Ассалату, ва ассаламу…

Это голос муллы. С минарета деревянной мечети он возвещал о наступлении уразы.