Текст книги "Сыновья Беки"

8

Гойберд пожаловал на мовлат спозаранку. Но ждать угощения ему пришлось очень долго. Уже и куры были сварены, но к еде не приступали – муллы еще не было. Кайпа с вечера ходила приглашать его. Обещал прийти, но пока не идет.

– Выгляни, сынок, не видать ли его? – частенько просит Гой берд.

Хусен и без него не раз бегал за ворота. Он не меньше Гойберда ждет муллу, тоже хочет полакомиться курятиной.

– Ну, идет? – спрашивает Гойберд и, не успеет Хусен рта рас крыть, сам же отвечает: – Клянусь Богом, не идет!

Когда мулла наконец появился, все уже остыло. Поздоровавшись, он быстро прошел на указанное ему самое почетное место и, тяжело вздохнув, как человек, уже успевший много потрудиться, покряхтывая, сел.

– А мы думали, Шаип, ты, может, и не придешь! Совсем заждались! – улыбнулся Гойберд.

– Клянусь Кораном, я пришел сюда, несмотря на то, что сын Зубейры умолял меня пойти к нему!

– Это зачтется тебе, Шаип! Клянусь Богом, зачтется! – не умея скрыть свою радость, сказал Гойберд.

Мулла Шаип весь взмок, а потому расстегнул свой шелковый бешмет.

– Кайпа, – предупредил он, – есть я не буду, не трудись подавать.

Гойберд при этих словах переменился в лице. Столько ожиданий – и что же?!

– Нет, так нельзя! – не удержался он, будто мулла не у Кайпы, а у него в доме. – Это ведь сага.[30]30
  Сага – угощение в честь религиозного праздника.


[Закрыть] Отказываться нельзя!

– Клянусь Кораном, некуда мне больше: уже сыт по горло!

И мулла, выразительно посмотрев на свой большой живот, с трудом скрестил на нем пухлые короткопалые руки.

– Хоть притронься к сага, – настаивает Гойберд.

Кайпа не заставила их долго ждать. Правда, пока мулла читал молитву, Гойберд еще не раз жадно сглотнул слюну. Но это и не удивительно. Даже сытый человек не останется равнодушным к пряно пахнущим чабрецом и луком петушкам, а уж голодный и вовсе!..

Наконец настало мгновение, которого Гойберд ждал с самого утра: едва мулла притронулся к пище, и он принялся за еду.

Проглотив кусочек-другой белого мяса, Шаип-мулла попросил чаю.

Покраснев до ушей, Кайпа вынуждена была признаться, что чая у нее нет, да и был бы, так сахар тоже уж давно не водится.

– Выпей бульону, мулла, – смущенно предложила она.

Шаип-мулла призадумался, пить или не пить. А сам при этом все живот свой поглаживал, будто прислушивался к нему.

– Бульон очень полезен для здоровья, – впервые после того, как начал есть, заговорил Гойберд. – Клянусь Богом, полезен.

Он так усердно работал челюстями, что они у него были похожи на мерно раскачивающиеся качели.

Хусен заметил, что мулла почти ничего не ест, а это значит: им больше останется. Правда, придется и Мажи угостить – он тоже с утра тут крутится – иначе какой же это будет мовлат! Но Гойберд, похоже, дал слово есть и за себя и за муллу! – так он налегает. А мулла и бульона отпил глоток-другой да отставил. Боится, видать, лопнуть, как в притче о мулле-обжоре, который однажды на мовлат, переходя от соседа к соседу, до того объелся, что пришлось везти его домой на арбе. Но, на беду, встречные люди предложили ему отведать еще и жареной индюшатины. Не смог мулла отказаться, съел кусок и лопнул.

Кайпа хлопотала вокруг Шаип-муллы, не знала, как его ублажить, и все уговаривала:

– Съешь еще кусочек, мулла, может, я не так приготовила, не нравится тебе курятина?… Но другого у меня ничего нет. Ты уж не взыщи…

– Хватит и этого. Куда еще? Все очень вкусно. Просто я сыт.

– Что ты, Кайпа! – вставил и Гойберд, хотя его никто об этом не спрашивал. – Курятина на славу. Лучше приготовить невозможно! Клянусь Богом, невозможно!

Кайпа и сама знала, что все сделано как надо. Ей не привыкать слушать похвалу своему умению. Правда, голодному Гойберду сейчас любая пища хороша. Но готовить она и впрямь мастерица. Ее многие хвалили. Еще когда в девушках была, не раз готовила для гостей, а в доме родителей их бывало не счесть…

– Приготовить все можно!.. – развела руками бедная женщина.

– Было бы из чего! – добавил Гойберд.

– Да, Кайпа, тебе сейчас тяжело, – сказал мулла. – Но ты тер пи, и Всевышний воздаст за долготерпение. Сколько у тебя детей?

– Трое, мулла.

– Пусть принесут они твоему дому берка…[31]31
  Благоденствие.


[Закрыть]

– Младший едва ли станет человеком…

– Почему же это? Баловной, что ли, очень?

– Нет. Для баловства он еще мал. Болеет с самого рождения…

– Святой водой его поила? – спросил Шаип-мулла с равно душным видом, просто так, чтобы что-то сказать.

– Все делала, а об этом не подумала, – сказала Кайпа.

Хотя на самом деле и святой водой поила, да только другой мулла ее святил. Но кто знает, может, он не так, как надо, делал?

Шаип-муллу клонило ко сну. И уж очень ему не хотелось сейчас воду святить.

– Приходи завтра вечером ко мне, – сказал он, – я дам тебе святой воды.

– Да отблагодарит тебя Бог!

Мулла уже поднял руки, готовясь к молитве, но глянул на Гойберда и, увидев, что тот все еще ест, снова опустил их.

– Поправится и мальчик, – недовольно косясь на Гойберда, проговорил мулла. – За сегодняшнее твое служение пророку Мухаммаду Всевышний ниспошлет здоровье ребенку.

– Клянусь Богом, ниспошлет, – подтвердил и Гойберд.

И вдруг с грохотом завалилась задняя стена комнаты. Шаип-мулла с криком: «Да сохранит нас Бог» выскочил из дому. Вслед за ним выбежали и остальные, Кайпа подхватила с собой люльку. Остался только Мажи. Ему было безразлично, пусть хоть весь дом завалится – успеть бы мяса поесть…

– Я же сказал, что Всевышний воздаст тебе, Кайпа! – проговорил пришедший в себя Шаип-мулла. – Мовлат – это великое дело. Не отметь ты мовлат, весь дом мог бы завалиться. Бог, он милостив!

– И оттого, что только одна стена завалилась, тоже не легче, – сокрушенно покачал головой Гойберд. – Клянусь Богом, не легче.

Мулла, довольный тем, что целым и невредимым выбрался из дома, попрощался и, нашептывая молитву, удалился.

9

К воротам подъехал всадник. Кайпе и в голову не пришло бы, что это может быть ее брат Орцхо. В последний раз он был здесь на другой день после похорон Беки. Оставил сестре бумажную трехрублевку, на том и дело кончилось. И никто его с тех пор больше в этом доме не видел. В Сагопши он, правда, приезжал, но только к Кориговым, к родственникам жены. Они оказались ему роднее единокровной сестры. Узнав об этом, Кайпа тогда очень расстроилась, целую ночь проплакала. Горько, очень горько ей было, что родной брат даже не проведал ее. «Чего же тогда ждать от чужих людей?» – думала Кайпа.

Сейчас, увидев брата, все забыла. Лицо засветилось радостью впервые за последние три дня, как завалилась стена дома… Орцхо приехал в самое время… Уже несколько дней Кайпа тщетно ломала голову, не зная, как ей быть с домом. Теперь брат поможет! Обязательно поможет и посоветует ей, как дальше жить, подбодрит словом!..

– Что еще такое случилось? – не здороваясь, спросил Орцхо.

– То, что ты видишь, – едва сдерживая слезы, ответила Кайпа. Слезы! Есть ли им конец?!

– Вижу, жизнь твоя с каждым днем поправляется…

– Наверно, так Богу угодно!

– Не знаю, что угодно Богу, но твердо знаю, что ты получила то, чего искала! Сама во всем и виновата.

Орцхо привязал коня к плетню и сел на большой камень.

– Я не жалуюсь. Бог даст, все поправится!

– Это сколько же ждать? Пока мертвые воскреснут, что ли?

Не услышав ответа, он спросил:

– А что же все-таки случилось? Не ураган ли, часом, прошел?

– Без урагана обошлось. Старый он, дом-то, ветхий.

– Та-ак. Где же вы ночуете?

– Пока у Гойберда.

– У Гойберда, говоришь? Что, у твоего мужа родственников нет? Как же они позволили тебе ютиться у чужих людей?

Каждое слово Орцхо безжалостно хлестало Кайпу, как плетью. От светлой ее радости в минуту, когда она увидела брата в воротах, не осталось и следа.

– Не думай, что они не звали нас. Да не могу я уйти далеко от дома. Здесь столько дела, да и ночью надо присматривать, чтобы не утащили чего…

– Ну, вот что! – решительно произнес Орцхо, хлопнув себя при этом ладонью по колену. – Пора тебе оставить и этот дом, и двор. Кончилась твоя жизнь здесь.

Кайпа застыла в растерянности.

– Я не понимаю тебя!

– Отдай детей родственникам мужа, а сама поедешь со мной! Вот тогда все и поймешь!

У Кайпы подкосились ноги. Лицо вспыхнуло, но через мгновение покрылось холодным потом. Такого ей и в голову не приходило. Хорошо хоть, дети не слышат. «И неужели нас родила одна мать? – сокрушенно подумала бедная женщина. – До чего же он жестокий!» Она посмотрела на Орцхо, и внезапно ей показалось, что перед ней не брат, а Саад, с холодным насмешливым лицом, только без бородки.

– Вот с какой жалостью, с каким советом ты приехал ко мне!.. – сказала Кайпа, почти задыхаясь от сдерживаемого гнева.

– А тебе разве этого мало? – язвительно ухмыльнулся Орцхо.

– Я скорее соглашусь руки на себя наложить, чем пойду на та кое. Понимаешь это ты или нет!

– В таком случае нам больше не о чем разговаривать! – сказал Орцхо и сел на коня. – Похоже, о тебе это говорится: коли хозяину нравится, пусть труп и в арбе не уместится!

– Пусть будет так! – бросила ему вдогонку сестра. – Но я не нуждаюсь в тебе, слышишь? Ни в ком не нуждаюсь! Знай это! Свои руки-ноги целы, справлюсь!

На голос матери прибежали Хасан и Хусен. Клипа стояла в воротах и смотрела вслед удаляющемуся брату.

– Нани, кто это? – спросил Хусен.

– Ваш дядя.

Хусен хотел побежать за ним, но старший брат удержал:

– Куда ты? Пусть едет. Мы не нужны ему. Иначе он не уехал бы, не повидавшись с нами.

Кайпа обняла обоих сыновей.

– Правильно говорит Хасан. Мы не нужны ему… И он нам то же не нужен! Вот отстроим дом…

– И лошадь купим, правда ведь, нани? – перебил Хусен.

– Обязательно купим! Только сначала дом…

Хасан смущался, когда мать обнимала его или ласкала, и сейчас он высвободился из ее объятий. А Хусен простоял, прижавшись к ней, пока мать сама не отпустила его.

– Нани, а мы сумеем сами выложить стену? – спросил он.

– Я надеялась, что сумеем, да похоже, что нет… Придется нанимать Алайга. Он мастер в этом деле. Быстро управится и сделает как надо.

В тот же вечер Кайпа пошла к Алайгу. Он один из немногих в селе умеет и саман приготовить, и стены выложить, и крышу сделать. Говорят, в России всему обучился. Не то чтобы в самой России – недалеко от станицы Прохладной. Раз лежит за Тереком, считается Россией. У ингушей не принято наниматься на заработки к своим же ингушам. Такого могут упрекнуть, чего доброго, и холуем назвать. Потому и уходят они на заработки далеко за Терек. В чужих краях их никто не знает. И какую бы работу человек ни делал – пусть скот пасет или навоз убирает, никто его не укорит, не унизит.

Алайг прожил в Прохладной пять с лишним лет, работал на местного богача. Вернулся в Сагопши с женой. Родные и соседи долго косились на него, хоть мулла и благословил брак Алайга с русской женщиной, а имя ее Марья переделал на ингушское Марем.

Поначалу Алайг не без труда сносил неприязнь окружающих, шушуканье вездесущих сельских сплетниц. Но постепенно привык и перестал обращать на все это внимание. А скоро и люди свыклись с Марем. И даже с уважением говорили, что, дескать, не хуже любой ингушки обычаи их знает и почитает и язык выучила… Словом, к Алайгу и к Марем все давно уже относятся тепло и сердечно. Сейчас у них два сына и дочь. Кукурузу они сеют только на огороде возле дома. В поле ничего не сеют, потому как лошади у них нет.

Нужда заставляет Алайга подрабатывать. И хотя, как известно, ингуши к ингушам за плату не нанимаются, но Алайг – это другое дело. Он – мастер! И люди идут к нему за помощью. А он больше работает на зерно. Ведь и деньги нужны ему только на хлеб! Берет Алайг недорого. Потому и хозяйство его не растет, только еле держится.

У Кайпы и для своей-то семьи зерна нет, не то что для Алайга. Вот и пришлось продавать двухгодовалого телка. Пятнадцать рублей за него дали. На три рубля купила зерна, остальные отдала Алайгу – не густо. Но Алайг согласился. Условились только, что и Кайпа будет с ним работать.

– А как же, как же! – радостно согласилась она. – И я помогу, да еще и сын…

10

Рассвет чуть забрезжил, когда Кайпа начала копать яму под саман. До жары работать нетрудно.

Немного погодя прибежал Хусен и объявил, что Султан проснулся и плачет.

Кайпа принесла люльку из дома Гойберда и поставила ее в сарае. Теперь она услышит, если заплачет младшенький. И подойти успокоить недалеко. Но Хусен и теперь не освободился от заботы о брате. Мать частенько просила его покачать люльку, чтобы самой не отрываться от дела. И Хусену, конечно, скоро надоел и Султан, и его люлька.

– Нани, дай лучше я поработаю, а ты покачай его, – не раз приставал он к матери.

Но она поднимала свое измазанное глиной лицо, укоризненно взглядывала на сына, а Хусен молча возвращался в сарай.

И только когда Алайг, прервавшись ненадолго, усаживался на что-нибудь поудобнее и сворачивал самокрутку, Кайпа сама направлялась в сарай. В другое время она не могла оторваться. Стоило ей не подать Алайгу глину, у него дело останавливалось. А помочь больше некому. Все люди сейчас заняты на прополке. Даже Гойберд не может с ней поработать. И Кайпа это понимает.

– Если бы мне можно было не пойти во Владикавказ! – смущенно разводит он руками. – Но семью ведь кормить надо!.. Хочешь, Кайпа, Рашида пришлю? Он не хуже взрослого поработает! Клянусь Богом, не хуже.

– Спасибо, Гойберд, – говорит Кайпа. – Ты не беспокойся. Иди по своим делам. И Рашида не надо присылать. Ты и так для нас много сделал.

Рашид работает с ними. И хоть взрослого он, конечно, не заменяет, но пользу приносит немалую: таскает воду из ручья, что течет на улице, месит глину.

– Счастье, что вода рядом! – часто повторяет Кайпа.

Хасан убирал обломки завалившейся стены, когда вдруг заметил торчащий из-под смежной стены сарая мешок. Он отгреб землю и вытащил его. В мешке было что-то довольно тяжелое и длинное.

Хасан развязал узел, сунул руку в мешок и обмер: там была винтовка. Он тревожно огляделся вокруг: Кайпа работала в яме, Рашид ушел, а Алайг, стоя спиной к сараю, курил самокрутку. Только Хусен мог из сарая видеть его.

Хасан сел на землю. Широко раскинул ноги и осторожно вынул из мешка пятизарядную винтовку. Все металлические части ее показались Хасану осколками упавшей с неба звезды.

– Хасан, откуда это? – вдруг прозвучал над ним голос брата.

– Шш! – сверкнул глазами Хасан и приложил к губам палец.

Он быстро засунул винтовку обратно в мешок, забежал в сарай и спрятал его в ясли.

– Никому ни слова! Слышишь? Смотри, не то…

Он еще не договорил, а Хусен уже отчаянно мотал головой и выразительно проводил ладонью под подбородок: мол, голову дает на отсечение, что будет нем как рыба. И Хасан прекратил разговоры. Но позже он все же сказал Хусену, что, если тот проговорится, продырявит его всеми пулями из патронташа. Уж очень Хусен досаждал ему вопросами.

– Хасан, кто ее спрятал туда? – спрашивал он не раз.

– Бог сбросил с неба! Тебе-то какое дело, кто спрятал? Теперь она наша, и все!

– Это, наверно, Дауд спрятал!

– Может, и Дауд.

– А когда он вернется, мы отдадим ему винтовку?

– Отдадим, если вернется. Пока ты лучше прикрой свою пищалку, – и Хасан придавил нижнюю челюсть Хусена к верхней, – не то винтовка ни нам не достанется, ни Дауду.

Хасан думал не о том, чья это винтовка и придется ли отдавать ее хозяину. Ему было важно одно: у него есть винтовка – и это сейчас главное. Жаль вот только, стрельнуть из нее нельзя. Выстрелишь во дворе – услышат, а в лес нести опасно. В пути на кого-нибудь нарвешься. А если казаки встретятся, обязательно обыскивать станут. Хоть бы лошадь была. В арбе легче упрятать. И предлог был бы в лес поехать. Сказал бы: за хворостом или за дровами…

Как-то Кайпа решилась попросить Исмаала привезти ей из лесу хвороста и жердей потолще для крыши.

– Нани, ты попроси арбу, а Маи[32]32
  Уменьшительное от имени Исмаал


[Закрыть] пусть не едет. Он сам не ну жен. Мы с Хусеном сами привезем жердей, – настойчиво уговаривал Хасан.

Радость-то какая! Поедут одни – винтовку можно взять с собой.

– А мы одни поедем! – сказал мальчик, когда Исмаал приехал на арбе.

Но Исмаал посмотрел на него и широко улыбнулся, обнажив свои кривые зубы.

– Жерди, которые ты привезешь, будут годиться разве только на курятник.

Слова эти очень обидели Хасана, но старшему обиду не выскажешь, а Исмаалу тем более.

– Не горюй, что со мной поедешь, – похлопал его по плечу Исмаал, – я тебе такой лес покажу, какого ты еще никогда не видел.

Хусен тоже было собрался в дорогу, но Кайпа не пустила его, сказала, что нужен ей дома. Хусен знал, зачем он нужен: не для какого-нибудь важного дела, а Султана укачивать. Ох, и когда же он избавится от этой люльки!..

Сначала заготовили колья и жерди. Исмаал остался рубить хворост, а Хасана отправил домой. Да велел торопиться – скорее обернуться туда и обратно.

Дорога в лесу плохая. Иной раз колесо проваливается по самую ступицу. Какой-нибудь кляче и не выбраться. Но у Исмаала мерин сильный. Хасан едет и тихо напевает. Когда ехали в лес, пел Исмаал, а Хасан только слушал.

Исмаал даже русскую песню пел. Только Хасан ее не запомнил. А ингушских песен он знает немного, но все больше без слов. Да и вообще он не мастер петь. А на людях так даже стесняется. Вот и сейчас, завидит человека или просто стук топора услышит, тотчас замолкает.

Наконец выехал из лесу. Неподалеку от дороги стоял шалаш. От него навстречу Хасану ехал всадник. Он внимательно осмотрел прямые, как шомпола, жерди и проехал мимо. Перед Хасаном проплыли знакомая борода и щеки цвета спелой земляники. Мальчик весь задрожал. «Вот бы сейчас винтовку!» – подумал он и тут же вспомнил, что, и будь она с ним, все равно ведь стрелять еще не умеет. Ну да ладно, Саад от него не уйдет. Надо только поскорее научиться стрелять, а главное – целиться как надо. Вон Хамзат в собаку стрелял – и то целился!

…Когда вечером, уже вдвоем возвращаясь из лесу, они опять проезжали тот шалаш, Хасан подумал: «А что, если открыть тайну Исмаалу? Он ведь был на войне, винтовку знает хорошо! Научит стрелять!..» Но так ничего и не сказал, не решился.

– Похоже, Саад опять эту балку занял, – нарушил молчание Исмаал.

– Я видел его здесь, когда днем проезжал, – сказал Хасан.

– Убрать бы надо этого мерзавца, – проговорил едва слышно Исмаал, – да сила на его стороне…

«Ну и пусть на его стороне, – подумал Хасан, – вот только научусь стрелять, тогда посмотрим!»

11

Хусен уже давно не видит Эсет. С тех пор как он тогда прогнал ее, девочка не приходит к плетню, и на улице ее не видно. Хусен теперь играет только с Зали и Мажи. Они близнецы, но Зали крупнее брата – и ростом повыше, и полнее. Гойберд часто ругает ее: «Ты уже большая, присмотрела бы за домом, чем играть с малышами». Он, видно, забывает, что Зали не старше Мажи.

А Зали и без отцовских наставлений делает всю домашнюю работу. Только изредка удается ей поиграть с ребятами. Кроме нее, некому подмести, приготовить еду, починить, поштопать. После смерти матери все заботы по дому легли на плечи девочки. У Хусена теперь тоже не много свободного времени. С тех пор как перестраивают дом, он только и знает, что с Султаном нянчится. А иногда, когда младший брат не ноет, и матери помогает.

Вот и сегодня. Он подает ей глину, а Кайпа обмазывает стену уже изнутри. Хасан месит глину в яме. Ему изрядно надоела эта работа. Он решил вместе с Рашидом наняться купать угрюмовских овец, но мать воспротивилась.

– Уже осень на пороге, кончать надо с домом. Не зимовать же нам у чужих людей.

– Да разве мы одни справимся!.. Уж когда Алайг кладку закончил, а мы все никак стены не обмажем, – ворчал Хасан. – Говорю ведь, белхи надо созвать.

– И для белхи хватит работы, крышу ведь еще будем мазать. К тому же людей кормить надо. А чем?

Хусен никогда не перечил матери. Видя ее вечно испачканное глиной лицо с ввалившимися глазами, он очень жалел мать и старался угодить ей во всем. Даже люльку часто качал безропотно. Султан ведь не только днем хныкал. Он и ночами ревел. И тогда уже люльку качала мать. А чуть свет, не выспавшаяся, она вставала и снова принималась за работу. Да еще и по дому ей все надо сделать, и зерна намолоть на ручной мельнице. А это ой как нелегко.

Хасан тоже жалел мать. И вовсе не из лени он рвался купать овец. Ему хотелось заработать немного денег. Он верил, что так сможет принести больше пользы дому. Говорят, помещик платит пятнадцать копеек за день.

Хусен, которому всегда хочется делать то же, что и брату, на этот раз даже не заикается о том, чтобы и ему пойти с Хасаном. Он знает: об этом и думать нельзя. Мать одна и вовсе ничего не сделает, Султан не даст.

– Нани, а почему нам никто не помогает? – с грустью спрашивает Хусен.

– Сейчас горячая пора в поле, сынок, – отвечает мать, – люди убирают урожай. Это дело такое: на день запоздаешь – лишний месяц голодным сидеть будешь. У каждого свои хлопоты.

– И Алайг не пришел! – глубоко вздохнул Хусен.

– Он на похоронах. Придет попозже. Алайг почти все сделал, о чем мы с ним сговорились. Осталось только окна и дверь навесить.

– А кого хоронят?

– Сына Зубейры, Махти, убили.

– Кто убил, нани?

– Власти убили.

– За что?

– Говорят, был абреком.

– А Дауд? Его они тоже убили?

– Кто знает…

Хусен стоял как вкопанный и расширенными от тревоги глазами смотрел на мать. До сих пор он ни разу не подумал, что Дауда могли убить! А ведь могли же? Ух, этот Соси! Не насплетничай он старшине, Дауда не арестовали бы!

Хусен промолчал, потом снова взялся за лопату и вдруг увидел Эсет. Только ее здесь и не хватало. Хусен так посмотрел на девочку, будто это вовсе и не она, а сам Соси вошел к ним в дом.

– А, Эсет! – приветливо улыбнулась ей Кайпа.

Если бы не это восклицание, Эсет, может, и ушла бы. Чего ей стоять, как нищенке у чужого порога, если Хусен, с которым они так долго не виделись, смотрит на нее будто на врага.

– Как же это Кабират отпустила тебя к нам? – не сдержалась Кайпа.

– Ее нет дома, – бесхитростно ответила девочка. – Уехала с дади во Владикавказ.

– А-а! – протянула Кайпа и снова взялась за работу.

Хусен тоже стал подавать матери глину и не смотрел на Эсет. Девочка решила, что он сердится на нее за тот разговор, и удивилась. Ведь она-то забыла обо всем, хоть это он прогнал ее. Чего же Хусен дуется? А может, обижен, что долго не приходила мириться? Но это ведь не от нее зависит…

– Ты, наверно, пришла поиграть? – снова улыбнулась Кайпа. – А Хусену, видишь, некогда…

– Я хочу помогать вам стену обмазывать.

– Что ты говоришь, доченька! А ты умеешь это делать?

– Умею…

Эсет неуверенно направилась к ним, но вдруг снова встретилась с хмурым взглядом Хусена и остановилась.

– Не боишься платье запачкать? Смотри, Кабират накажет тебя! – предостерегла Кайпа. Однако, увидев, что Эсет чуть не плачет, пожалела ее и сказала: – Ну ладно, иди поработай со мной, раз хочется, помоги.

Эсет, будто ничего не слыхала, продолжала в упор смотреть на Хусена.

– Ну, что выпучила свои гусиные глаза? – рявкнул Хусен.

«Щербатый», – хотела огрызнуться Эсет, но Кайпа опередила ее.

– Что ты сказал? – крикнула она на сына. – Ах ты негодник! Хочешь, чтобы я этим комом глины залепила твое лицо? Иди сюда, Эсет, пусть себе бубнит.

И когда Эсет, засучив рукава, начала ловко мазать стену, Кайпа не без тайной зависти в душе сказала:

– Видишь, какая девочка! Как она ловко все делает. Дай тебе Бог здоровья, голубочек мой!

Раньше, хотя Хусен и знал, что Дауда арестовали по вине Соси, он все равно дружил с Эсет. Но теперь, когда он вдруг встревожился от мысли, что и Дауд, как Махти, может, давно уж убит, не мог он по-прежнему относиться к девочке.

– Ее отец донес на Дауда! – заговорил наконец Хусен.

– Ну и что же? Она-то чем виновата? – сердито взглянула на сына Кайпа.

– Да поможет тебе Бог, доченька! – донеслось вдруг со двора.

Хусен сразу узнал голос старой Шаши. Она всегда так: от самых ворот начинала причитать – поздравлять или бога поминать, смотря какой случай привел ее в дом.

– Как дом-то отделала! Настоящий дворец!

Кайпа слезла с перевернутой кадки, стоя на которой она работала, и пошла навстречу Шаши.

– Да какой уж дворец. Так, только что не курятник!

– А чего тебе еще надо? Есть надежная крыша над головой – и ладно! – приговаривала Шаши, одобрительно оглядывая все вокруг.

– Хусен, принеси скамеечку, – повелела Кайпа.

– Да ты не беспокойся. Работайте себе, А я здесь, на порожке, присяду. Уффой, устала я очень, – вздохнула Шаши. – С похорон иду. Знаешь ведь, Махти сегодня хоронили? Ты, кажется, не была там? Да и где тебе, бедняжке. За мужчину в доме работаешь. Все ведь одна делаешь! Хорошо хоть, сыновья у тебя не балованные.

– У меня уж и слез нет на похороны-то ходить! Все выплакала…

– Ox, что там делается, во дворце у Зубейры, – всплеснула руками Шаши. – И камень заплачет! Махти был очень хорошим человеком, Помогал всем, попавшим в беду. Потому народ и горюет о нем.

– А дади говорит, что его за дело убили, – неуверенно проговорила Эсет.

– Ты чья же, цветочек? Что-то я тебя не знаю!

– Это дочка Соси, – ответила Кайла вместо Эсет, которая стояла красная как мак, с низко опущенной головой.

– Что ты говоришь? Да сохранит тебя Бог! Понятно, что Соси так думает, ведь Махти всю свою жизнь только и знал, что с таки ми, как он, бился. Да простит его Аллах!

– И зачем он сдался в руки гяурам? Неужели не мог уйти от них? – сокрушалась Кайпа.

– Его же предали, доченька. Окружили в доме Исхака ночью, когда он спал, О, чтоб отсох и отвалился язык у предателя. Махти ничего не осталось, как сдаться. Гяуры грозили сжечь дом, и Махти не допустил, чтобы из-за него погибли другие люди.

– Где же они убили его?

– По пути в Назрань. Застрелили прямо на дороге. А что им? С них спрос не велик! Скажут, хотел бежать, потому, мол, и убили.

– Эйшшах, – вырвалось у Кайлы, – чтобы они сгорели синим пламенем.

– Бог уже наказывает гяуров, – успокоила ее Шаши. – Рассказывают, Зелимхан из Харачоя уничтожает их десятками в ущелье Ассы.

– Да хранит его Бог, заступника! – проговорила Кайпа, утирая рукавом глаза.

Хусен слушал все, что говорили о Махти, но думал при этом только о Дауде. Махти он не знал и не видел никогда. А с Даудом успел даже подружиться и полюбил его, хоть и провел с ним всего только один день. Говорят, за донос платят деньги. Наверно, и Соси за деньги предал Дауда?

Хусен покосился на Эсет и шепотом спросил:

– А сколько заплатили твоему отцу за Дауда?

– Нисколько! – зло сверкнула своим синими глазами Эсет.

– Зачем же он тогда донес на Дауда?

– Откуда я знаю? Да, может, он вовсе и не доносил! Ты-то с чего это взял, щербатый?

– Ах ты, гусиные глаза! С чего я взял, говоришь?…

– Опять пристал к девочке! – остановила перебранку детей Каина.

– И то верно, оборванец! – вмешалась и Шаши. – Что ты обижаешь девочку! Она же вам дом мажет. Не сердись на него, детка! – добавила Шаши, обращаясь уже к Эсет. – Красивая из тебя вы растет девушка…

Старуха даже причмокнула от удовольствия глядя на Эсет.

– И характер у нее хороший. Тихая, ласковая. Будто и не из то го дома, – вставила Кайпа.

Эсет совсем смутилась от похвал и, не поднимая глаз, усердно работала, чтобы, не дай Бог, не встретиться взглядом с Хусеном. А тому сейчас все равно, красивая она будет или уродка. Он знай себе злился на нее из-за Соси – и все тут. А потому до самого вечера больше ни разу и не взглянул на девочку. И остались лежать за пазухой у Эсет конфетки, которые она принесла Хусену. Так и ушла с ними домой, чуть не плача от обиды.

Вечером пришел Рашид. Хасан уже вылез из своей ямы и сидел отдыхал. Рашид подсел к нему.

– Нани, испеки нам сискал, – попросил Хасан, – очень есть хочется.

– Сейчас. Вот только домажу эту глину, не то жалко, засохнет, – ответила Кайпа. – А ты пока смели муку.

Хасан промолчал. Он готов поголодать, лишь бы не молоть на этой злосчастной ручной мельнице. Через минуту Кайпа спросила:

– Что же ты не мелешь?

– Неохота мне, – попытался отвертеться от поручения Хасан, – я лучше не евши спать лягу.

– Ну, ладно, сынок, поднимайся, не ленись. Я сейчас. Вот только руки вымою.

– Идем, я помогу тебе, – сказал Рашид, – вдвоем быстро смелем.

Они крутили по очереди. И когда один крутил, другой насыпал зерно.

– Я сегодня сыт по горло, – похвалился Рашид, не без гордости глянув на Хасана. – Какого барана у Угрома съели. Как барсук, жирный!..

– Целого барана съели? – удивился Хасан.

– Что ж такого? Нас было человек десять! – Рашид уже и забыл, что достался-то ему от этого барана всего кусочек. Он отчаянно расхвастался. Ему понравилось дразнить Хасана. – А хлеб какой дали! Мягкий и белый, словно вата. И чорпа[33]33
  Бульон, суп.


[Закрыть] была особенная, борщ называется. Чего только в ней не было. Капуста, картошка и еще всякая всячина. И знаешь, вкусно!

Хасану по душе был этот разговор, и потому он даже не заметил, как они смололи миску кукурузы.

Затем Хасан снова пристал к матери, чтобы она отпустила его на другой день с Рашидом.

– Ты, наверно, с ума сошел или заболел, – рассердилась Кайпа. – Нам с домом разделаться надо, а ты к Угрюму пойдешь? За работаешь копейки, а дело не сделаем. Люди над нами смеяться будут.

– Ну и пусть смеются. А с домом я тебе тоже помогу. Вот поужинаем, накопаю глины и залью ее водой. Считай, всю завтрашнюю работу сделаю. Отпусти, нани, ладно?

Кайпа промолчала. Потом махнула рукой:

– Иди куда хочешь. Наверно, и Хусен за тобой попросится. Делайте, как знаете. Видно, на роду мне написано одной теперь со всем управляться.

Сказала, а про себя подумала: «Может, оно и к лучшему! Пойдет к Угрюму, денег заработает. Все помощь хозяйству».

До поздней ночи Хасан вместе с Рашидом копали глину, таскали воду с улицы.

– Нани, осталось только мякиной посыпать и все перемесить. Слышишь, нани?

– Слышу, слышу, – ответила Кайпа.

Но хмурое лицо ее так и не просветлело.

Наутро Хасан ушел к Угрому. Хусен, конечно, завидовал брату, но ни словом не заикнулся о том, как бы ему хотелось попытать счастья. Даже когда узнал, что Мажи идет с ними…