Текст книги "Сыновья Беки"

14

Солнце еще не взошло, когда Кайпа разбудила сыновей.

– Нани, уже совсем светло, а я ведь просил тебя разбудить нас с рассветом! – недовольно проворчал Хасан.

– Ничего, успеете. Хоть на дворе и осень, а дни еще длинные.

Кайпа и не подозревает, отчего это Хасан, которого всегда очень трудно поднять с постели, сегодня вдруг так расстроен, что мать не разбудила его раньше обычного. Она думает, сын спешит поскорее попасть в лес, чтобы побольше нарубить дров. Кайпа с нежностью смотрит на него и с улыбкой говорит:

– За целый день нарубите. Сколько нам надо? Смотрите только, чтобы никто не увез ваши дрова.

– Исмаал обещал сразу дать нам лошадь.

– Если бы лошадь оказалась свободной тогда, когда она вам понадобится…

– А не будет свободной, походим, покараулим дрова, пока лошадь не освободится.

– Заодно наберем груш и кизилу, – сказал Хусен, – их сейчас в лесу много. Правда, Хасан?

Но старший брат молчит. Он думает не о грушах и кизиле. Да и дрова – только предлог, чтобы уйти в лес. У него другое на уме. И мать об этом, конечно, не только не знает, но ни за что и не догадалась бы.

Ни о чем не подозревая, Кайпа благодарит Бога, что Хасан так старается для дома. «Наконец взрослеет!» – думает она.

Когда сыновья уже были готовы в путь, мать, увидев под мышкой у старшего отцову овчинную шубу, удивленно спросила:

– Зачем тебе эта печка? День, кажется, будет жарким – только намучаешься.

– Дожди были. В лесу, может, сыро. Пригодится подстелить. Говорят ведь: хоть и сыт, а без припаса не ходи, хоть и небо чисто – одежду прихвати.

И Хасан крепче прижал шубу.

– Смотрите вы на него! Как, старик, пословицами заговорил.

Лицо Кайпы, просветлело от гордости за сына.

Если бы она знала, что у Хасана в шубе спрятана винтовка!..

А Хусен знает! Хасан уже проверил: ему можно доверять. Ведь он даже тогда, когда мать увидела его подбирающим окурки у лавки Соси и задала за это хорошую трепку, не сказал ей о том, что Хасан стал курить! И давно, между прочим. Денег-то у него нет, вот Хасан и собирает окурки а иной раз и Хусена посылает искать их, и все больше к лавке Соси. Там чаще, чем в других местах, собираются мужчины. Они беседуют, курят, а где курят – там и окурки.

Соси видно, приметил когда-нибудь, что Хасан подбирал окурок. Вот как-то идут братья мимо лавки, а Соси за отсутствием покупателей стоит возле нее руки в боки, подзывает он к себе Хасана и показывает пальцем на носок своего сапога:

– Возьми, ты, кажется, мимо таких вещей не проходишь? Хасан глянул, на земле лежала недокуренная самокрутка.

Мальчик нахмурился.

– Бери, что же ты стоишь? Видишь, ее почти не курили.

– Отдай своему сыну! – сверкнул глазами Хасан и, круто повернувшись пошел своей дорогой.

– Мои дети на улице ничего не собирают! А ты смотри! Если еще хоть раз увижу тебя у своей лавки… – и погрозил пальцем, не досказав, что же сделает в этом случае?

Братья прошли почти все село, так никого и не встретив. Только у одного из последних домов сидел на камне старый Довт.

Хасан собирался поздороваться и пройти мимо, но не тут-то было. Старик скучал в одиночестве и никогда не упускал случая поговорить.

– Живите долго! – ответил он на приветствие. – Живите так долго, пока ваш отец Беки не оживет! Что это вы с шубой в такую теплынь?

– В лес идем, – ответил Хасан.

– Дрова заготавливать? Это дело хорошее. Молодцы, что помогаете матери. А ну, бычок, покажи-ка мне свой топор, – протянул руку Довт.

Топор нес Хусен. Делать нечего: он подошел и протянул его старику. Тот попробовал лезвие и покачал головой.

– Ну и ну! Таким топором и тыкву не разрубишь.

– Нам сойдет, – сказал Хасан, торопясь уйти.

– Что значит «сойдет?» Виданное ли дело с этаким топором в лес ходить! Идемте, я наточу его.

«Только этого мне не хватало, – злился про себя Хасан, – когда теперь до леса доберемся? А все из-за нани, разбудила бы пораньше, никакого Довта не встретили бы!»

– То, что тупым топором сделаете за день, острым в полдня управитесь.

Довт – человек очень старый. Никто уж и не помнит точно, сколько ему лет. Одни говорят, только немногим перевалило за сто, другие утверждают, что и за сто двадцать. Когда об этом заводят речь с самим стариком, он посмеивается:

– Да кто его знает, сколько уж прожито! Я думаю не о тех годах, что пронеслись, как репей, гонимый ветром в поло, а о тех, которые остались.

Довт одинок. Когда-то он был женат. Женился на вдове, которая до него раза три была замужем, но все мужья не хотели с ней жить и возвращали ее в отчий дом, так как была она слабоумной.

Довт и тот уже хотел разойтись с ней, да пожалел несчастную женщину, решил, что по старости ему и такая жена сойдет, и терпел все ее причуды. Но случилось так, что он все же лишился жены.

Как-то осенью пошли они вдвоем в лес. Довт рубил дрова, а жена собирала кизил. В поисках ягод женщина все глубже уходила в лес, ну и, видать, заблудилась. Довт долго искал ее, кричал, но так и не нашел. Подумал, что, может, заблудившись, она вышла другой стороной и давно уже дома. Но нет! И там ее не оказалась.

Нашли жену Довта только на третий день за Кескемом в Жерка-балке. Она была мертва. Одежда на ней изодрана в клочья, лицо исцарапано. Должно быть, испуганная женщина металась по лесу, как загнанная.

Никто так не узнал, отчего она умерла, может, от испуга, а может, сердце не выдержало, когда бегала…

– Довт нашел человека, чтобы его кормить, – говорили люди, – и покойника чтобы – похоронить. Уж лучше бы жил один.

С тех пор о женитьбе Довт больше не думал. А если, бывало, кто и заве дет с ним разговор об этом, старик только отмахивается:

– Достаточно и того, что в судный день никто не скажет: вот, мол, смотрите, идет бугай. Был я женат – и ладно. Хватит с меня.

Всю зиму Довт проводит на охоте, а летом стережет посевы сельчан. Сейчас люди приступили к уборке, и, значит, кончилась его работа. Посидит дома до холодов, а там опять на охоту.

Дверь в доме у Довта такая низкая, что взрослым приходится нагибаться, чтобы пройти. Единственное окно не имеет ни рамы, ни ставен, просто в проем вмазано стекло.

У самого входа лежит камень. За многие годы на нем отточили столько ножей, топоров и всего другого, что он стал гладким, как стекло.

Старик присел перед камнем и сказал, обращаясь к Хасану:

– Поди-ка, сынок, в дом, кумган с водой принеси мне.

Хасан еще плотнее увернул винтовку и передал шубу брату. Он послал бы Хусена за кумганом да увидал в открытую дверь, что там подвешенные на веревочках досушивались табачные листья…

В сенцах ароматно пахло табаком, еще бы – весь потолок увешан. Хасан заглянул в комнату, табачный дух шибанул ему в нос: видать, Довт, вместо того чтобы спать, всю ночь курит. Он и днем любит, покуривая, наигрывать на балалайке. Это знают все в селе. На огонек к Довту и на табачок с удовольствием заходят охотники до его рассказов. А рассказывать старику есть о чем. Вон ведь сколько живет! При Шамиле и даже раньше уже был не молод, многое повидал.

В глаза Хасану бросилось ружье, что висело на задней стене. Оно было точно такое, каким Хамзат застрелил Борза.

Хасан взял кумган и вышел.

– Так! Поливай, – сказал Довт, начиная точить о камень топор.

Едва вода высыхала, Довт просил подливать.

Старик долго точил топор. Наконец провел по лезвию пальцем, потом вырвал волос из бороды и тоже провел по лезвию.

– Вот теперь хорош! Идешь в лес – топор бери острый как бритва, чтобы можно было махом разрубить медведю голову…

Старик, наверно забыл, что дети шли не на охоту.

Он все говорил, а Хасан не слушал его. С той минуты, как мальчик увидел на стене ружье, он думал только о том, как бы направить речи Довта на оружие. Ведь кто еще в селе лучше старика знает винтовку. Он всю жизнь охотится.

– А говорят, что медведь не боится ружья – вставил наконец Хасан. – Это правда?

Довт покачал головой, скорее своей белой бородой и усами, и сказал:

– Боится или не боится, а все – оттого, как прицелиться и выстрелить…

– А как правильно целиться? – вырвалось у Хасана.

Довт выставил руки, будто он держит ружье, и прищурил левый глаз.

– Вот так! А целятся правым глазом. Ты что же, не знаешь, как целиться надо? Ну-ка вынеси ружье. Оно там на стене висит!

До этого Хасан беспокоился, как бы не задержаться у Довта, а теперь и думать забыл о лесе. Мигом сняв ружье, он выскочил во двор.

– Вот смотри, – сказал Довт, беря у него ружье, – так и быть, поучу. Кто знает, может, из тебя выйдет хороший охотник. Видишь прорезь?

– Вижу.

– Через нее смотрят и наводят так, чтобы мушка на конце дула совпадала с прорезью. На держи, – сказал Довт, передавая Хасану ружье. – Попробуй сам. Ты понял, как надо?

Хасан кивнул и взял ружье. Зажмурив один глаз, он стал целиться. Мушка плясала перед глазом и никак не хотела остановиться.

– Ну, прицелился?

– Прицелился. Только мушка не стоит на месте.

– Значит, руки у тебя дрожат. А руки мужчины должны быть крепкие, как железо.

Хасан сильнее сжал ложе.

– Э, парень! Так не пойдет. Разве можно напрягаться? – Довт похлопал Хасана по рукам. – Расслабь их, чтобы были как плети. Вот так! А теперь спускай курок. И приклад надо прижимать к себе сильнее не то так отбросит…

Хасан нажал курок. Глаза его горели от радости. Довт взял у него ружье и протянул Хусену.

– А ну, бычок, прицелься и ты.

Стараясь закрыть один глаз, Хусен невольно прикрыл оба.

Старик засмеялся.

– Ты что же, с закрытыми глазами хочешь целиться? Зажмурь вот этот, – сказал он, кладя ладонь на левый глаз Хусена.

Но едва Довт убрал руку, закрылся и второй глаз.

– Отдай лучше ружье, – сказал Хасан, – твои глаза для этого дела не годятся.

– Отчего же не годятся? Он просто не умеет закрывать один глаз. Это не беда, научится. Правда бычок? – закончил Довт, по гладив Хусена по голове.

Хусен рассеянно кивнул. Ему было досадно, что он не сладил с ружьем.

– Ну ладно, дети. Теперь идите в лес, не то поздно уже будет. Удачи вам! Живите долго!

Хасан готов был бежать. Он теперь умеет делать то, что для него так важно, только бы пострелять побольше!

Быстрее в лес, в такое место, где никого нет!

Братья быстро идут по степи почти бегут: А по дороге опасно. Не дай бог, кто-нибудь встретится, спросит, что в шубе, придется врать… Уж лучше идти по степи. Они поднялись по склону и спустились в Тэлги-балку.

Хасан приостановился, внимательно всмотрелся в копны сена, особенно туда, где стоял шалаш. Хусен тоже смотрел в ту сторону, но он не знал, что искал брат. А Хасан все не отрывал глаз. Он-то знал, чья там паслась лошадь на привязи.

Вот из шалаша вышел мужчина, сел на коня и поскакал. Хасан потянулся к винтовке, но вовремя спохватился, сообразив, что с такого расстояния у него не получится, и махнул рукой.

– Уж очень далеко! – с досадой проговорил он, – Зря мы не пошли низом! Ну ладно, он еще вернется.

Хусен, ничего толком не понимая, спросил:

– А кто это Хасан?

– Потом узнаешь.

И оттого, каким тоном ответил брат, Хусен вдруг догадался, что это, наверно, Саад. Догадался и рассердился на Хасана: «Подумаешь, не может сказать как человек! Я же не маленький. И во всем ему помогаю! Неужели боится меня? Боится, что буду болтать, если узнаю, что он собирается сделать с Саадом? А я ведь и так все знаю!»

– Давай посидим, отдохнем, – предложил Хасан, как только всадник скрылся из глаз. – Неудачный у нас сегодня день…

Он положил на землю шубу и сел на пригорок. Хусен, не говоря ни слова, устроился рядом. Непонятно ему было, отчего это сегодняшний день кажется брату неудачным. Но спрашивать не хотелось.

А Хасан достал из-за пазухи сухой табачный лист и стал растирать его ладонями. Хусен удивленно посмотрел.

– Знаешь, где я его взял? – спросил Хасан.

– У Довта, наверно, украл?

– Не украл, а просто взял!

– Какая разница? – пожал плечами Хусен.

– Очень большая. Когда крадут, взламывают двери и окна и уносят все. А я был в доме, где много табаку, и взял только два листика.

Хусен думал иначе, но спорить не стал.

– Сейчас покурю, и пойдем, – сказал Хасан и достал из шапки тонкий, как бумага, листок рубашки кукурузного початка.

От первой же затяжки он так захлебнулся, что долго не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Глаза расширились и остановились. Когда Хусен спросил, что с ним, Хасан ничего не мог сказать, только мотал головой. Наконец, немного придя в себя, он с остервенением закинул злосчастную самокрутку и пробурчал:

– Вот это табак! Надо же, какой злой!

– Краденый, видать, злой, – засмеялся Хусен. – Не надо было воровать.

– «Воровать, воровать», – обозлился Хасан. – У тебя, я смотрю язык очень уже развязался. Вставай-ка лучше, если не прилип.

В лесу он еще раз попробовал покурить. На этот раз взял табаку совсем мало, и все прошло как надо. Хусен подождал, думал: вот покурит брат и примутся они за работу. Но Хасан и не собирался. Он все дальше углублялся в лес, чтобы ружейных выстрелов никто не услышал. А Хусен считал, что они пришли за дровами, и потому не понимал, зачем время терять – все идти и идти.

– Хасан, и здесь ведь можно нарубить хороших дров, куда ты идешь?

Хусену надоело продираться сквозь кусты. Он очень устал. Шутка ли, от самого села, как звери, пробираются – не по дороге, не по тропинке, а все так, чтобы людей не повстречать. И сейчас идут сквозь густой лес, сплошь поросший кустарником. Ветки хлещут по лицу, от боли плакать хочется.

– Ты не болтай, а лучше поторапливайся. Я знаю, куда иду.

Но вот вышли на полянку с высокой, почти по колено, травой и наконец остановились. Листва на деревьях уже желтая, а трава на поляне на удивление зеленая. Это отава, что вырастает после первой косьбы.

Хасан бережно извлек винтовку.

– Теперь рассмотрим как следует, понял наконец, почему я ушел подальше?

Ружье это было куда тяжелее, чем у Довта. Стиснув зубы, Хасан потянул затвор, и патрон сам вошел в ствол. Хасан это впервые видел, но все понял. Он уже не раз пробовал затвор.

Прицелившись, как научил его Довт, Хасан раздумывал:

– Во что бы выстрелить?

– Вон в ту грушу, – предложил Хусен, показывая на дерево.

Хасан прижал покрепче к плечу ружье и положил палец на курок. Не только руки и подбородок – все у него дрожало, как в лихорадке, чтобы остановить дрожь, Хасан сжал зубы, и… в это мгновение неожиданно раздался выстрел. Хасану показалось, что кто-то со всей силой ударил его кулаком в плечо. Он подался назад, но не упал.

Выстрел был глухой, совсем не такой, как у однозарядного ружья Хамзата. На выстрел отозвалось эхо. Ребята подошли к груше. Следа от пули не было никакого.

– Не успел как следует прицелиться, – оправдывался перед младшим братом Хасан.

Еще бы! Каково это – не попасть в такой толстый ствол да почти перед самым носом!

– Вот сейчас смотри, – сказал Хасан, возвращаясь туда, откуда целился.

Он уже приготовился стрелять, но потом передумал. Поднялся, сорвал лист лопуха и прикрепил к груше.

Хасан лег на живот, прицелился и нажал курок, Затвор щелкнул, но выстрела не последовало. Лист висел на месте. Хасан еще раз нажал, но курок ни с места.

– Что с ним случилось? – испуганно завертел он в руках винтовку, и, когда машинально оттянул затвор, оттуда вылетела гильза. – Вот, оказывается, что мешало! – облегченно вздохнул Хасан.

Хусен бросился к гильзе, будто кто-то мог перехватить ее. Она еще не успела остыть.

Одновременно с выстрелом упал лист.

– Попал, попал!

– А может, он от ветра сам свалился? – засомневался Хусен. Хасан бросился к дереву.

– Ну как же сам? Вот, смотри! – торжествовал он, показывая лист с дырочкой на самом краю. – Открой свои глаза. На, посмотри!

Хусен взял в руки лист, равнодушно повертел его.

– Ну, что? Поверил?

– В такой большой лист и слепой попадет, – лениво протянул Хусен. – А попробуй-ка попади вон в тот гриб.

Он показал на гриб, что лепился к стволу груши как лишай на голове у Мажи.

– Подумаешь, и попаду!

– Ну, стреляй тогда.

– Нет, не буду! – раздумал Хасан. – Нельзя патроны тратить. Они нужны мне для другого дела. Ладно пошли!..

– Куда?

– «Куда, куда!» А разве мы не за дровами пришли?

Хусен молча двинулся за братом.

Обратный путь был не легче. Наконец вышли почти к самой опушке.

– Ты же говорил, что в этом кустарнике нам делать нечего? – улыбнулся Хусен.

– А теперь есть что делать!

Они остановились так близко от Саадова шалаша, что даже в лицо могли рассмотреть всех, кто был возле него.

– Можно бы и там нарубить дров, где мы были…

– Хотел бы я посмотреть, как бы ты перетаскал их оттуда. Лошадь ведь в такую чащобу не заберется.

Солнце уже было в зените, когда Хасан наконец начал рубку. Топор и правда острый: стоит раз ударить – и довольно толстый ствол орешника падает на землю.

Изредка Хасан взглядывает в сторону шалаша. Появись тот, кого он ждет, похоже, парень тут же бросит рубить.

Но до самого заката так никто и не появился. Только работник Саада, то входил, то выходил из шалаша.

– Если нани спросит, сколько нарубили, скажи с пол-арбы, чтобы не расстраивалась…

Хусен кивнул.

А на самом деле они не нарубили и двух-трех охапок.

15

Уже три дня Хасан и Хусен ходят в лес. Кайпа не нарадуется заботливости Хасана. Хусен сегодня отказывался идти с Хасаном, но стоило матери припугнуть его, что в таком случае она пойдет со старшим сыном, а его, Хусена, оставит нянчить Султана, как он побежал за братом вприпрыжку. На край света уйдешь, лишь бы не сидеть с Султаном. Ему уже два года – третий, а он не только не ходит, даже сидеть как следует не может. Говорят, все это от болезни.

Кайпа радуется усердию Хасана, и не знает бедная мать, что дети за это время не нарубили и арбы дров. Сами-то ведь дрова не рубятся, а Хасан все больше с винтовкой занимается. Щелкает затвором, вытаскивает обойму и снова вставляет ее на место. Но стрелять не стреляет. Бережет патроны. Пока Хасан возится с оружием, Хусен собирает кизил.

– Смотри не заблудись, как жена Довта, – шутит Хасан. Но Хусен и сам боится, далеко не уходит. Да и незачем. Кизила поблизости полно. Стоит чуть подняться по склону – и вот он. Особенно вкусны опавшие ягоды. Под некоторыми кустами их столько, что ступить негде. В первые два дня Хусен больше ел ягоды, чем собирал. А сегодня уже набрал почти полное ведерко, больше не естся – набил оскомину. Теперь Хусен уже перекинулся на лесные орешки.

А Хасан погружен в свою думу.

…На дороге появился всадник. Хасан насторожился, даже дыхание затаил.

Винтовка наготове. Всадник подъехал к шалашу. Хасан прижимает винтовку к плечу и целится… Но не успел спустить курок – всадник соскочил с коня и вошел в шалаш.

Хасан, прячась в траве, быстро сбежал в овраг. Там хорошо засаду устроить – дорога совсем близка.

Хасан тихо лежит в кустарнике у самой бровки оврага, и ему чудится: вот едет тот, кого он долго ждет. Боясь промахнуться, Хасан из оврага кричит, требует, чтобы всадник придержал коня. Тот резко останавливается и, пока удивленно ищет глазами, кто его окликнул, Хасан наводит мушку ему на грудь и нажимает курок. Конь отскакивает, а всадник падает.

Хасан вылезает из укрытия и подбегает к раненому.

Глаза всадника застыли на Хасане, по щеке сбегает струйка крови, овчинка-борода тоже в крови.

– Ну, видишь? – спрашивает Хасан. – А ты уже надеялся, что мой отец останется неотомщенным?

Хасан тянется за кинжалом. Он тоже, как некогда Саад, вонзит его в грудь убийцы отца…

Мальчик ищет у пояса кинжал. Но его нет.

И только тут, качнув головой, Хасан как бы стряхивает видение. «Где же Хусен? – думает он. – В какую там засаду пойдешь, когда за тобой хвост плетется. Однако где же он?»

И у шалаша никого. На дороге тоже.

Хасан стал звать брата. Хусен тут же вынырнул из кустов с ведерком, полным кизила.

– А ты так и просидел все время? – спросил он. – Ни ветки не срубил! Не много мы наработаем.

– Ты что – учить меня хочешь? – оборвал его Хасан. – Твое дело оттаскивать к опушке то, что я нарублю.

– Таскать-то нечего!

Хасан не ответил. Брат посмотрел на него, взял топор и пошел сам рубить. Хасан вроде бы и не заметил этого. Как сидел, так и сидит. Он все смотрит в одну точку.

От шалаша отъехала груженная сеном подвода. Вот уже едет по дороге.

Копны вокруг шалаша будто тают. «Так пойдет дело – через – день-другой в балке ничего не останется, – думает Хасан. – Ну ладно, этот воз вы увезете, а больше не удастся…»

Когда воз отъехал довольно далеко, Хасан, пригнувшись, хотел пробираться к дороге. Он будто плыл, раздвигая попеременно то одной, то другой рукой мешающие ему ветки. Вот не замеченный никем Хасан быстро перебежал дорогу и спрятался в высоком бурьяне. Присмотревшись, он увидел, что отава вокруг пожелтела и подсохла – днем еще бывает жарко.

Неподалеку стояли копны, да и вокруг рассыпано немало сена…

Хасан нашарил в кармане штанов прихваченные из дому спички, огляделся по сторонам и, никого не увидев, поджег клок сена. Потом чуть отбежал и еще поджег, прислушался к треску искр, убедился, что пламя все больше и больше разгорается, бросился обратно в лес.

Хусен, пыхтя, рубил орешник и ничего не замечал, а пламя уже охватило большой участок и пылало заревом над высокой копной. Оно то взметалось, то плавно, как полотнище, опускалось вниз. Работник Саада выбежал из шалаша только тогда, когда огонь наконец подобрался к шалашу и он задымился. Не соображая, что ему делать, работник стал спасать шалаш, пытаясь погасить огонь.

Хусен с остервенением рубил орешник и не видел, что творится в балке.

– Пошли! – сказал Хасан. – Мы свое дело сделали.

И только тут, подняв голову, Хусен увидел пламя и вскрикнул:

– Пожар!

– Пошли, пошли!

Хасан двинулся вверх по склону. Ему вдруг показалось, что все уже знают, что это он поджег сено, и скоро пустятся за ним в погоню.

Но в балке метался один-единственный человек – Саадов работник. Он бегал от копны к копне, а пламя бушевало все сильнее.

– Вон и еще одна загорелась! – засверкал глазами Хасан. – Ну, Саад, как это тебе понравится?

Хусен смотрел то на пламя, то на Хасана.

– Это сено Саада? – спросил он.

– Да. Идем отсюда быстрее!

– А кто его поджег?

– Я. Пошли, пошли скорее!..

Опешивший Хусен с ведерком в руках послушно побежал за Хасаном. В страхе растерянности он даже не спросил, чего это они идут вверх по склону – совсем в другую сторону, а не домой.

Хасан, который только что так спокойно пошел на поджег, теперь тоже был напуган размахом пожара. Он вдруг подумал, что его могут схватить. «Надо выбросить спички! А что делать с винтовкой? Если Саад призовет на помощь казаков, они отберут винтовку и меня арестуют…»

Перевалив через хребет, братья спустились в другую балку и, пройдя сквозь лес, снова стали подниматься вверх.

Хасан торопится. Он спешит скорее добраться в ту балку, где заповедный лес. Туда никто не ходит. Запрещено. Если выйти к селу через лес, никто не подумает, что они идут с места пожарища…

Хусен зацепился ведром за ветку и рассыпал весь кизил. Хотел собрать, но брат закричал на него, заторопил, и Хусен, с досадой поглядев на горку кизила, побежал дальше.

Было уже темно, когда Хасан и Хусен вышли из балки.

Над Тэлги-балкой черной буркой висело мрачное дымное облако, с одной стороны позолоченное отсветом скрывшегося за хребтом солнца.

Кругом стояла такая тишина, будто нигде ничего и не случилось.