Текст книги "От Калуги до Берлина"

Помнишь? В прошлом году…

– Помните, как в прошлом году отмечали день Красной Армии? – продолжал рассказывать Утишев, раздавая всем бумагу для заворачивания махорки, – каждому по сухарику и по одному черпаку бульона. Мы это тогда называли супом. А какой был этот бульон! Такой прозрачный, что Калугу можно увидеть. На весь котелок даже ложки пшена не наловишь. А про сто граммов «наркомовских» и говорить нечего.

– Были такие дни. Но мы не падали духом, верили! – добавил Дружинин.

– Да! Мы даже в такие времена не теряли надежду. Тогда мы только что прибыли на станцию Фаянсовая. Продукты возили из Москвы, находящейся за сто восемьдесят километров. Продуктами обеспечивали батальон всего шестью повозками. Этот путь они проходили за целую неделю. Много ли они могли привезти? Продукции должно было хватать на два дня, а мы растягивали на неделю. По-другому нельзя было. При отступлении немцы сжигали, разрушали всё. Железные дороги были выведены из строя. И зима была тогда снежная. Дороги заметены, машины не могли проехать. К концу марта, когда дороги размыло, наши дела ещё больше ухудшились.

В один из таких дней меня с Павлом Ильичом отправили в штаб армии. Не думайте, что мы поехали верхом на лошадях. Тогда наши лошади находились в стойлах. Им тоже пришлось не сладко. Они настолько были обессилены, что если ложились, то не могли встать. Бедных животных приходилось поднимать самим. К тому же их было всего три. А когда совсем не стало корма, пришлось одну лошадь заколоть. В дорогу собрались с вечера. Решили выйти пораньше, по холодку, пока снег не начнёт таять и не появится вода на дороге. Хотя утро было морозное, но под ногами проваливался снежный наст. Мы видели, как речки на низинах заполнены водой. В некоторых местах казалось, что можно пройти, но иногда мы проваливались по пояс в ледяную воду. В первый день, погружаясь в ледяную кашу, смогли пройти двадцать километров. Наконец мы дошли до какой-то деревни и решили там переночевать. Сил не было дальше идти, промокли до костей. Остановились у одинокой женщины. Дома у неё было холодно, печка не затоплена. Мы были настолько усталые, что не смогли бы даже выдернуть нитку с иголки. Но как тут одинокой женщине не поможешь. Поставили свои вещмешки, сняли шинели и пошли пилить дрова. Пила не наточенная, ржавая. Делать нечего! Нарубили ей дров, недели на две хватит. Хозяйка поблагодарила нас, натолкала в печь дрова и разожгла огонь. Мы с Павлом сели напротив огня и стали сушить насквозь промокшую одежду. Мучил голод, а у нас кроме нескольких сухариков и пятидесяти граммов сухой колбасы ничего нет. И эта норма рассчитана на завтрашний день. На обратную дорогу продукты мы должны были взять в штабе армии. Хозяйка дома понимала наше состояние. В угли она положила несколько картофелин.

– Вы уж меня простите! Угостить вас нечем, – сказала женщина, протирая слёзы. – Сами видите, проклятый немец всё отобрал, что не мог унести, сжёг.

Она положила перед нами по две картошки, от которых поднимались тонкие струйки пара. Мы были бесконечно рады этому. Разрезали кусок колбасы, сухариков на всех поровну поделили, не забыли и про хозяйку. Её счастью не было конца. Рано утром мы снова тронулись в путь. По дороге нам встретился старик. По всему было видно, что он хорошо знает эти места. Его и стали расспрашивать, как нам двигаться дальше.

– Ох уж эта весенняя дорожка! Сможете ли дойти до Сухиничи в такое время? – тяжело вздохнул дед. – Проклятая война, ничего не поделаешь! Через реку Неплоть, наверное, моста уже нет. А вода вышла из берегов, воды в этом году много. Вам надо пройти через железную дорогу. Даже если взорван мост, там пройти можно. Нелегко будет одолеть этот путь. На дамбе железной дороги давно снега нет, идите по ней. А там рукой подать до вашего места назначения.

Мы так и поступили, вскоре вышли на дамбу железной дороги. По ней не было никакого движения. Немцы при отступлении всё подряд сожгли и разрушили. Сердцу становилось больно и холодно от увиденного зрелища: мосты разрушены, железная дорога взорвана, кругом искорёженный металл рельсов, разворочены шпалы, видимо, паровоз протащил их. Одно было хорошо, не надо идти по пояс в ледяной воде. Весеннее солнце стало подниматься вверх, разгоняя сумерки. Тронулся ветерком воздух. От тёплых лучей стала одолевать дрёма. Мы почувствовали предельную усталость. Казалось, что даже шинель стала тяжеленной. А карабин с патронташем, сумки, фляжки вообще тянули книзу. В эти минуты хотелось упасть и хотя бы чуть-чуть подремать. К тому же хотелось есть. Чтобы не поддаться усталости и голоду, шагали, опираясь на палки. Наконец показалась река, про которую говорил дед. Река уже вышла из берегов, лёд поднялся, низины от берегов по обе стороны заполнены водой. Просто так не перебраться. Для мирного времени – красивый вид, залюбуешься. Нам надо во что бы то ни стало перейти на другой берег. Долго не думая, решили, что надо попробовать пройти по железнодорожному полотну, которое упало вниз после взрыва. Осторожным шагом направились на тот берег. Осталось метров пятнадцать – двадцать до середины, как дальше не было даже шпал. Идти было невозможно. Тогда Павел предложил:

– Давайте возьмёмся за ажурные металлические края моста и попробуем пройти, повиснув на руках.

Я с мальчишеской удалью повис первым. Уже через несколько метров мои руки обессилели, и я готов был упасть вниз. Остановился и говорю Павлу:

– Ты половчее, давай ты иди впереди.

– Ты чего испугался? Не видишь? Если упадёшь, внизу мягкий снег. Не бойся!

И вправду, под мост метель намела толстый слой снега.

– Может, спрыгнем и пойдём по снегу, а потом снова поднимемся на железнодорожное полотно? – предложил снова Павел.

– А если под снегом талая вода? – засомневался я.

– Проберёмся как-нибудь, или на четвереньках проползём, или перекатимся. Воды же сверху не видно, значит, можно перекатываться, – не унимается Павел.

Так мы и сделали. Сначала, держась за железные сваи, спустились вниз, потом я взял в руки карабин и покатился в сторону противоположного берега. Метров двадцать – тридцать катился. Когда остановился, мне казалось, что всё вокруг кружится. Осторожно привстал, чтобы не провалиться, снова держась за железные сваи, забрался на полотно. Смотрю, Павел ушёл вперёд от меня метров на пять-шесть. Он стал тянуться к краям моста, руками не достаёт. Тогда он подпрыгнул, чтобы ухватиться. Обессиленные руки не смогли удержать, и он полетел назад на сугроб. Рыхлый снег не выдержал тяжести и провалился под ним. Павел оказался по пояс в воде. К счастью, я был недалеко. Но в такие минуты наступает растерянность. Если слезть к нему – утонем вместе, и так он до руки дотянуться не может. Делать нечего, взял карабин и протянул его дулом к нему.

– Держи двумя руками! – кричу ему. А он вытаращил на меня свои глаза, стоя в воде, орёт что есть мочи:

– Убери быстро свой карабин!

А я никак не пойму в чём дело. Что его так взбесило?

– Убери, говорят тебе! Застрелишь ведь! – закричал он снова, покрывая меня матом, одновременно отталкивая дуло карабина в сторону.

Я только теперь понял, в чём дело. Лёг на железное полотно и стал безудержно хохотать.

– Ты обезумел, что ли? Здесь человек тонет, а он ржёт! Убери дуло, тебе ещё раз говорю. Подай что-нибудь другое!

Сдерживая хохот, я кое-как выговорил:

– Ты сам ненормальный! Пустого карабина боишься!

На этот раз я протянул ему приклад. А он всё ещё не торопится хвататься за него. Продолжает кричать:

– Патроны убрал?

– Да убрал я, убрал Фома неверующий! Если не хочешь вылезать – так и скажи!

– Но-но! Не шути! Держи крепче! – взмолился он, наконец. Кое-как я вытащил его из ледяной воды. Стоя в реке, он так отяжелел! С его одежды рекой текла вода.

Дальше шли молча. Дойдя до другого конца моста, Павел заговорил, присаживаясь на вывороченные взрывом шпалы:

– Надо бы раздеться и выжать одежду. Меня начинает пробирать дрожь. Иначе я простужусь.

– Надо было дольше стоять и спорить. Вовсе не смог бы я тебя оттуда вытащить. Дождался, пока вся вода не впитается. Как камень был тяжёлый. Еле поднял я тебя!

– Ты слышал когда-нибудь пословицу: «Ружьё один раз в год само стреляет»? То-то и оно! А ты мне дуло карабина прямо в лицо подставил.

– Что, по-твоему, я должен был тебе дать? Я же оттуда убрал все патроны. Не я же провалился. Зачем полез туда, откуда невозможно дотянуться? Был бы сейчас сухим.

– Ладно, ладно! Прости, если обидел, – сказал Павел, разматывая свои портянки.

Так на мосту пришлось подсушиться. Выжали всё: намокшие портянки, брюки, даже подол шинели, откуда вода текла ручьём. Затем свернули махорку, затянулись пару раз и снова двинулись в путь. Запах талого снега напомнил нам о еде, но запасов практически нет. Осталось на один раз покушать. Специально оттягиваем время обеда, чтобы успеть подальше пройти. Решили отобедать ближе к вечеру.

Шагаем по разрушенной железной дороге, по искорёженным шпалам. Если встречается уцелевшее железнодорожное полотно, радуемся, как мальчишки, идти веселее становится. Когда доходим до разрушенных участков, ругаемся, материм фрица. Так мы прошагали часа полтора. Вскоре дошли до какой-то станции. Здесь тоже побывали немцы. Развороченные глыбы бетона, корявые обломки стен, закопчённые печные трубы, между ними перемешаны обугленные балки, доски, кирпич, среди них перекрученная вывеска. По ней мы поняли, что эта станция называлась «Пробуждение». Когда мы подошли к этим развалинам, увидели, что человек десять военных и несколько человек в гражданской форме занимаются ремонтом железной дороги.

– А когда поезда пойдут? – спросили мы у них.

– Не видите, что ли? Пусть будут прокляты эти немцы! Во что превратили железную дорогу, – ответил пожилой железнодорожник, показывая на развороченные рельсы. – Здесь, брат, теперь всё заново придётся делать.

От него же мы узнали, где можно остановиться, чтобы передохнуть и погреться.

– Идите вон в ту будку. Она хоть и маленькая, но тёплая. Скоро и я туда приду, – указал железнодорожник на будку стрелочника. А сам, протирая закоченевшие руки, остался давать ценные указания остальным рабочим.

Мы с Павлом направились к будке. Там было хорошо натоплено. Когда целый день в сырости, всё тело жаждет тепла. Как только открыли дверь, аромат печёной картошки ударил в ноздри. От этого запаха закружилось в голове и сладко заныло в желудке. Павел около печки разложил промокшие вещи, я тоже снял шинель. По жилам пробежало тепло. Вскоре подошёл и старый железнодорожник, который оказался очень приятным, добрым человеком. Он поставил на стол картошку, которую сварил себе на обед.

– У нас продукты есть, не беспокойся за нас, дедушка, – пробормотали мы.

– Знаю я, как вы питаетесь. Железная дорога разрушена, немец всё уничтожил, людей ограбил, дома сжёг. Дорога разорвана. Откуда взять продовольствие? Я потом себе ещё сварю. Кушайте на здоровье.

Мы с благодарностью уплели картошку деда. А он довольствовался кусочком хлеба, который запил водой.

– Вы, ребята, пока отдохните, просушите одежду, а мне надо идти к рабочим. У нашей работы свои тонкости, сделаешь не так, придётся всё переделывать.

Наш добрый дед поспешил к рабочим. Мы не стали засиживаться, досушили портянки Павла, собрали вещи и вышли на улицу. По словам старого железнодорожника, оставалось пройти ни много ни мало около тридцати километров. Ничего себе расстояние! Перед выходом сообщили, что штаб армии находится в семидесяти пяти километрах от нас, шли без остановок почти два дня, и ещё тридцать километров шагать! Придётся не меньше суток топать.

Отдохнувшие, сытые, мы пошли быстрее. По крайней мере нам так казалось. До следующей деревни дошли лишь в сумерках. Пришлось переночевать в одном из домов деревни Баймировки. И на этот раз хозяйка оказалась добродушной. Эта красивая женщина была солдатской вдовой. Чувствовался достаток в доме. На стол поставила не только картошку, да ещё и сало нарезала.

Утром Павел говорит:

– Я не могу идти, Василий Иваныч. Дойди уж сам до штаба армии.

– Нас двоих отправили, вместе и дойдём. Если надо, то и умрём вместе, – говорю я ему. Вижу, мой охотник хитрит. Решил отдохнуть в тепле, да ещё женщина такая ладная.

Но я не был уверен, что один смогу дойти до штаба армии. Испугался, что останусь лежать где-нибудь. Самочувствие тогда у меня было скверное.

На другой день мы дошли уже к закату до какого-то огорода. Эта местность почему-то называлась «Кредитный». Оглядываемся вокруг, ничего в обзоре не видно. Я решил приподняться повыше посмотреть, не виднеется ли вдали какая-нибудь деревушка? Встал на забор, только хотел было повернуть голову в другую сторону, как закружилась голова, и я со всего размаху полетел вниз. Хорошо ещё снег был мягкий. Вот тут я и понял, что силы у меня иссякли.

– Ты чего? Держись покрепче, – начал было учить мой женишок-охотник, который хотел остаться в той деревне.

– Лезь тогда сам. Я высоту не переношу, голова кружится, – говорю я ему.

Теперь на забор полез Павел. Вот он встал на первую жердь, на вторую, только хотел встать на третью, как руки соскользнули и он всем телом грохнулся вниз.

Когда немного успокоились, я стал снова подзадоривать смельчака залезть на забор и посмотреть вокруг, определить, в какую сторону нам идти. На этот раз он осторожно полез по жёрдочкам. Стоит, вытягивает шею, смотрит по сторонам.

– Вижу, вижу! До соседней деревни километров восемь будет. Сегодня нам до штаба не дойти. Помоги мне слезть, – сказал мой товарищ, протягивая руку. – Давай, Василий, остановимся в этой деревне. До места назначения нам точно не добраться, – начал уговаривать Павел.

В этой деревне уцелевших домов было очень мало. К тому же, куда бы мы ни заглядывали, везде был наш брат, солдат. Потому ночлег пришлось искать долго. Но на наше счастье попалась добрая женщина. У неё тоже были на постое солдаты, но сегодня они, видимо, ушли на задание. Только поэтому она нас приютила.

Рано утром мы двинулись по прямой дороге в сторону села Родеждово. Таким образом, на четвёртые сутки, во второй половине дня, измученные, дошли до штаба армии. Нас здесь хорошо накормили. На другой день мы вышли в обратный путь. Нам на дорогу дали достаточное количество продуктов. Обратная дорога нам уже не казалась такой тяжёлой…

– Что только не выпадает на солдатскую долю! Здорово мы натерпелись прошлой весной, приходилось есть даже конину, – добавил Павел, тяжело вздохнув.

– И лошадь, и свинья – животные, которых создала сама природа. Я же ем свинину и не ворчу, и ты от конины ржать не стал!

– Ты, Ахат, не понял. Мы тогда полумёртвую лошадь обработали и съели. Она была тяжело ранена, – закончил свой рассказ Василий Иванович.

В этот миг залетел младший лейтенант, запуская впереди себя кружащийся вихрь холодного воздуха. По всему было видно его хорошее настроение.

– Что это ты там рассказывал, Утишев? Продолжай, продолжай, – сказал младший лейтенант, присаживаясь к нам.

– Рассказал одну историю, которая произошла в сорок втором, товарищ младший лейтенант. Закончил уже.

– Все здесь? – спросил младший лейтенант, затем вытащил из кармана газету «Красная звезда» и расстелил её на стол. – Спокойно, товарищи! Послушайте теперь меня. Сначала я вам прочитаю приказ Верховного Главнокомандующего, а потом поговорим о наших текущих делах.

Мы расположились вокруг стола. Приказ, посвящённый 25-летию Красной Армии, подытоживал успехи нашей армии. После двухсот дней и ночей немыслимо трудных, ожесточённых боёв с немецко-фашистскими оккупантами, Красная Армия окружила 330-тысячные отборные войска противника и одержала долгожданную победу под Сталинградом.

Это была самая крупная победа в истории войн, неслыханная по крови и жертвам битва. Наши войска в суровых зимних условиях, на 1500 километров по фронту одновременно перешли в наступление и прорвали блокаду Ленинграда.

В приказе было отмечено, что войска Верхнего Дона и Воронежа тоже делают большие успехи. Советские войска в начале 1943 года перешли в наступление и в направлении Ржев – Вязьма. «Гоним с нашей Родины врага в массовом порядке» – говорилось там.

Каждое слово, прочитанное в приказе, доставляло мне радостное волнение. Мы достигли больших успехов. «Ведь в победах Красной Армии есть и наша частица, товарищи! Я так рад этому!» – хотелось крикнуть в эти минуты. Я смотрел на своих товарищей. Они тоже улыбались, а глаза блестели радостью. Чувство бесконечной гордости за Красную Армию переплеталось с чувствами восхищения за беспримерные подвиги народа в нашей многонациональной Родине.

– Вот видите, товарищи, мы достигли больших успехов, – продолжил командир взвода, закончив читать приказ. – Красная Армия наступает и в северном направлении. А здесь мы начали наступать. И всё же, чтобы прогнать врага с лица нашей земли, придётся приложить ещё немало сил. Родина ждёт от нас новых успехов, новых побед. Наша задача – с честью, не жалея себя выполнять боевые приказы. Каждый боец должен внести свою долю в достижении главной цели – победы над врагом, поставленной Родиной перед Красной Армией. А у нас есть такие товарищи, которые боевые приказы выполняют быстро и точно, понимая важность задания. Старшина Дружинин, рядовой Рахимов в нашем взводе лучшие наездники. Им доверяются самые сложные задания. Они ответственно относятся к боевым приказам. Среди наездников хочу отметить и старательность рядовых Вислогузова и Утишева. Сегодня в честь 25-летия Красной Армии от имени командира роты старшине Дружинину и рядовому Рахимову объявляется благодарность.

Мы со старшиной, как будто заранее договорились, разом соскочили со своих мест, выпрямились под стойку «Смирно!», и руки полетели под козырёк:

– Служу Советскому Союзу! – отдали мы честь.

Услышать свою фамилию среди рядовых первым для меня было большой честью. Младший лейтенант продолжал говорить:

– Однако сказать, что у нас всё хорошо, ещё рано. В ПСД есть факты доставления боевых донесений адресату с задержкой. К примеру, недавний случай… – Командир стал рассказывать о рядовом Максимове. Досталось и сержанту Аристову. Его он обвинил в мягкости, либерализме. Такие качества несовместимы с армейской дисциплиной, особенно в военное время. В конце командир познакомил нас с обстановкой на фронте.

– Надо Максимова сменить, Павел, одевайся и выходи, – сказал старшина, поднимаясь с места. Остальные бойцы тоже засобирались, направились к выходу. Неожиданно младший лейтенант остановил меня.

– Рахимов, поговорить хотел с тобой, – позвал он, указывая на место рядом с собой.

– Слушаю, товарищ младший лейтенант.

Я не успел сесть, как он тут же начал разговор.

– Рахимов, давно хотел у тебя спросить. Что ты думаешь о вступлении в партию? – спросил командир, глядя в упор.

По правде сказать, я и сам давно думал связать себя с большевистской партией, которую создал Ленин. Мне всегда казалось, что тот счастливый день, который определит всё моё будущее, где-то далеко. Я был убеждён, чтобы приблизить этот день, мне необходимо совершить что-нибудь особенное, к примеру, в борьбе с врагом, в выполнении боевых приказов подняться на определённую высоту. Услышав от командира слова, о которых давно мечтал, я разволновался так сильно, что мне стало совсем не по себе, я не знал, что и сказать.

– Я давно за тобой наблюдаю, ещё с того дня, когда ты прибыл в наш батальон, – сказал он, увидев, что я серьёзно задумался. – Ты хороший человек, дисциплинированный боец, тебя можно ставить в пример, как передового…

– Товарищ младший лейтенант, вы уж слишком меня хвалите, – вырвалось у меня. – Я лишь стараюсь выполнить свой долг красноармейца.

– Партия как раз и состоит из таких людей, которые умеют образцово выполнять свой долг, точно и ответственно относятся к боевым заданиям. Я вас хорошо знаю, потому вашу кандидатуру в члены партии считаю достойной. В такие тяжёлые времена надо стараться быть ближе к партии. Вы же образованный человек.

– Знаю, товарищ младший лейтенант. На мой взгляд, я ещё никаких больших дел не совершал, – сказал я, стараясь смотреть на командира прямо, не отводя глаз.

– Что значит, большие дела не совершал? А благодарность от командира роты, думаешь, просто так дали? А потом, не думай, что в партию берут только героев. Это не так. Каждый передовой боец, который считает дело партии своим делом, может стать членом партии.

В душе у меня творилось что-то непонятное. Пробежали какие-то путаные мысли.

– Товарищ младший лейтенант, значит, меня могут взять в ряды партии? – спросил я.

– Без сомнения. Это не только моё мнение. Командир роты старший лейтенант Ферин, парторг Толстов готовы дать рекомендации. Одну рекомендацию дам я, ещё одну возьмёшь от комсомола.

– Хорошо, товарищ младший лейтенант, я об этом подумаю.

– Конечно, думай. Вступление в партию – это такое важное событие, которое бывает только раз в жизни. Хорошо подумай, проверь себя со всех сторон. О своём решении доложишь старшине Толстову. Заявление тоже ему отдашь.

Командир взвода ушёл, приказав нам быть бдительными на посту. А я забрался на нары, лёг на спину, уткнувшись взглядом в потолок, задумался. Долго не мог уснуть, всё думал о предложении командира. Если в такие трудные минуты не вступать, потом после победы зачем? В военное время надо бить врага как коммунист. Почему же я об этом раньше не задумывался? Вся моя жизнь до последней капли крови должна быть связана с партией. Если умру, то коммунистом.

Завтра же возьму у старшины Толстова Устав партии и начну изучать. Сразу и заявление напишу. Тянуть нельзя.