Текст книги "От Калуги до Берлина"

– Спасибо за совет, товарищ сержант. Меня выбрал для этой службы майор батальона связи товарищ Овечкин. Я бывал и на передовой, и на КП. До сих пор был линейным телефонистом и лошадей хорошо знаю. Сюда прибыл по приказу майора.

– Ну-ну, – ответил сержант, слегка приподняв голову. – Ладно. Поживём – увидим. Сейчас получишь пакеты для отделения дивизии. Распишись в реестре. При вручении пусть тоже распишутся. Один пакет с сургучом, остальные простые.

Я расписался в реестре за каждый конверт и направился к выходу.

– Разве у тебя нет сумки? Документы в руках не носят.

– Сумки нет, товарищ сержант. Положу их в сумку от противогаза.

– Вот возьми, потом вернёшь, – сержант протянул мне потёртую полевую сумку. – Надо получить со склада. По возвращении реестр и документы, полученные там, отдашь мне. Отделение дивизии находится в Соломоновке. Там найдёшь.

Соломоновка расположилась приблизительно в двух километрах от нашего местонахождения. Как только выходишь из леса, так сразу же виднеются старые крыши домов. Перед входом в деревню вновь вспомнил иронический взгляд сержанта. «Ничего, когда-нибудь он изменит своё мнение», – думал я, направляясь в глубь деревни.

Во всех уцелевших домах деревни расположились военные. Я вручил по назначению все пакеты, кроме четвёртого. Четвёртое отделение находилось не здесь.

Я заметил, что в домах земляной пол. И ещё, что меня крайне удивило – не было ни одной бани. В каждом доме стоит большая русская печь. Возле стены огромная приколоченная скамья. В середине избы находится стол с толстыми ножками. Ровный земляной пол сначала обрызгивают водой, а затем тщательно метут. В наших краях таких домов с земляным полом вообще нет, поэтому они показались мне странными.

Я направился в лес искать четвёртое отделение. Мне объяснили, что оно находится в лесу в юго-западном направлении в трёх километрах от Соломоновки.

Это была небольшая землянка, сооружённая из тонких стволов мелких деревьев, покрытая снаружи землёй. Поросшую травой землянку сразу и не заметишь.

В землянке за столом сидели четверо военных. За ними у телефонного аппарата находился старшина. А между двумя сержантами сидела небольшого роста, в должности младшего сержанта миловидная девушка лет восемнадцати – двадцати. Судя по бумагам, которые лежали на столе, работы им хватало. Я вручил пакет старшине. В это время один из писарей, не поднимая от бумаг головы, спросил:

– Сегодня 1 сентября, да?

– Да, сегодня 1 сентября, – ответил старшина, – начало учебного года. Моя дочка должна пойти в первый класс.

– Я должен был пойти сегодня в институт, – сказал сержант, который был моложе остальных. – Война нарушила все планы. Кто бы мог подумать, что вместо учёбы на втором курсе, буду сидеть в тёмной землянке.

– Война, брат, тебя не спрашивает. Куда надо, туда и посадит. Некоторые вообще находятся в мокрых окопах.

По дороге обратно я вспомнил деревню, школу, своих учеников, коллег. В мыслях в эти минуты я был среди них. Чем же они там занимаются? Сегодня первый школьный день. Занятия, наверное, проведут не полностью. Учителя по традиции в этот день соберутся все вместе. Возможно, старшеклассники тоже не учатся. В деревне теперь рабочих рук не хватает. В колхозе самый разгар уборочной страды, скоро уборка картофеля. Все пойдут туда.

Вдруг, прервав мои мысли, слева от меня громыхнул взрыв. Неожиданный снаряд, нарушив тишину, пролетел со свистом под протяжно-раскатный стон падающих деревьев. Через минуту всё повторилось снова. Лес заполнился сплошным гулом.

Я шагал туда, где глухо гремел бой. «Может, наши устроили с фрицами «дуэль», а может, обнаружили важные огневые точки и дают им жару», – думал я. Вскоре добрался до ПСД.

Сержант Аристов тщательно проверил все подписи принесённого мной реестра. Видимо, сомневался. Затем, засунув ручку за ухо, стал их регистрировать. Между делом, не оборачиваясь в мою сторону, спросил:

– До Соломоновки отсюда сколько километров?

– Около двух километров, товарищ сержант.

– Сколько будет туда и обратно?

– Четыре километра, – сказал я, не понимая смысла этого вопроса.

– Вот видишь, арифметику хорошо знаешь, а при ходьбе ориентироваться не умеешь. Расстояние в четыре километра ты прошёл за три часа. Так ты у нас долго не задержишься.

Эти слова сержанта пронзили меня как током. Значит, я сержанту с самого начала не понравился. Очевидно, он будет искать причины, чтобы избавиться от меня.

– Товарищ сержант, четвёртое отделение не в деревне находится, как вы сказали, а в лесу. Сначала я пакеты оставил в отделении в деревне, а потом отправился в лес искать четвёртое отделение. Первый раз, поэтому пришлось искать каждого.

В это время в дверях неожиданно появился старшина Дружинин.

– Сержант, вы ещё вчера знали, что четвёртое отделение находится в лесу. Почему бойца отправляете, не указав точное местонахождение? – вступился за меня старшина.

Сержант посмотрел на старшину, как будто видит его в первый раз. Затем повернулся в мою сторону и скомандовал:

– Иди, Рахимов. Пока ты свободен.

Я взял свой карабин, оставил сумку, которую мне дал сержант, и вышел из землянки. Сзади доносился сердитый голос старшины: «Вы такое проделываете не первый раз! В прошлый раз Утишев по вашей вине без толку проходил. Сегодня опять такая же история! Может, вы в следующий раз с пакетом в руках отправите связного прямо к немцам? Зачем вы так делаете? Об этом я напишу докладную на имя младшего лейтенанта!»

С первых дней такое отношение сержанта предвещало мне тяжёлую службу. Под его руководством находиться будет непросто. Потому все поручения старался делать предельно точно и добросовестно, чтоб «комар носу не подточил». Последнее время сержант пытался поговорить, а то и поспорить со мной на разные темы, чтобы продемонстрировать свой интеллект. Он очень хотел показать себя образованным человеком.

– Я «историю партии» на «отлично» не сдавал. Но никто из вас таким банковским почерком писать не умеет, к тому же я сержант и старший экспедитор, – перечислял он свои достоинства. Эти слова сержант говорил при каждом удобном случае.

– Ты, сержант, не хвались. Это не от большого ума, – закрывал ему рот Вислогузов. – Не каждый же день об этом говорить. Я вот тоже охотник с двадцатипятилетним стажем. Я же не хвастаюсь, что на моём счету более ста волков, множество лис, про зайцев и не говорю. Без конца себя ведь не хвалю. Сильно масляная каша на каждый день надоедает.

Через несколько дней я снова сцепился с сержантом. Это произошло таким образом. Сержант, поняв что в споре о политике партии у него ничего не получается, решил действовать по-другому. Выбрал момент, когда я остался один, и стал обвинять татар за то, что не едят свинину. Нашёл какое-то религиозное высказывание об этом и стал посмеиваться.

На другой день эти же слова с желанием высмеять меня он повторил и перед остальными товарищами. Однако никто его слова не поддержал. Меня тогда такое зло на сержанта взяло. Я соскочил с места. В этот момент вмешался Вислогузов:

– Сержант! О чём вы говорите? Разве так можно? Мы все взрослые люди.

Я одним прыжком оказался около сержанта. Изо всех сил ударил карабин о землю и сказал:

– Сержант! Немедленно прекратите эти нападки, эти насмешки! Иначе для вас всё может закончиться очень плохо.

– Вы что? Шуток не понимаете? С вами даже пошутить нельзя, – ответил он надувшись, стараясь сохранить своё высокомерие.

– Не угрожаю, а предупреждаю. Если ещё раз такое повторится, я вынужден буду написать рапорт в политотдел. Это не шутки. Шутки такими не бывают. Вы произносите высказывания, которые придумали священнослужители в царское время, чтобы столкнуть людей друг с другом. И вы решили подразнить меня. Умные люди об этом не говорят. Рассказывать сказки разных недоучек сержанту не к лицу, да и права он такого не имеет.

– Нехорошо, Василий. Ты что? – обратился Утишев к Аристову с упрёком.

Лицо сержанта раскраснелось. Я сел на своё место рядом с Утишевым. Нарушив тишину, которая установилась после выяснения отношений, зазвонил телефон. Сержант схватил трубку и начал разговаривать по телефону. А мне вдруг вспомнились строки из стихотворения Габдуллы Тукая «Ишан», я невольно улыбнулся. Вот бы сержанту его прочитать.

– Что улыбаешься? – спросил сержант, положив на место трубку аппарата.

– Вспомнилось одно стихотворение известного татарского поэта Габдуллы Тукая, товарищ сержант.

Можно было, конечно, рассказать содержание, но обострять без того непрочные отношения не хотелось.

В землянку вошли старшина и телефонист Подымов. Разговор был о том, куда кого отправить. Через минуту вошёл младший лейтенант. Между делом почему-то заговорили о велосипеде. Тут я не удержался:

– Товарищ младший лейтенант! На велосипеде я бы быстрее лошади съездил.

– Ты умеешь ездить на велосипеде? Если хочешь, я тебе найду велосипед. Правда, он не совсем исправный. У нас есть трофейный велосипед. Требуется небольшой ремонт. Камера проткнута…

– Если только это, то я и сам могу отремонтировать. Был бы клей.

– Клей можно попросить у шофёров.

Мы с лейтенантом тотчас отправились за велосипедом. У шофёров взяли клей, и я отремонтировал велосипед, смазал и поехал к себе. Пока дороги были сухие, мои дела шли очень хорошо. Я гонял на велосипеде на более дальние расстояния. Пройти пятнадцать – двадцать километров по сухой дороге не составляло большого труда. Этот велосипед отличался от обычных своей широкой покрышкой. Поэтому песчаные дороги я проезжал легко. Даже на длинную возвышенность, которая проходила по центру деревни Бережки, расположенную на побережье реки Неручь, я поднимался, легко крутя педалями. Через две недели лопнула покрышка заднего колеса. Я поменял его с передним колесом и крепко завязал ремнём.

Так я успевал выполнять задания в два-три раза больше, чем конные.

Однажды, улучив время, заглянул в комендантский взвод к своему земляку и другу Халиму. С приходом на фронт мы с ним не виделись. После общения с другом поднялось настроение. Казалось, будто я встретился с самым близким родственником.

– Где живёшь? Как дела?

– Где живём? Об этом даже не спрашивай! Кругом лес. Было бы приличное место. Низина. Чуть дождь, так наводнение. После поста даже отдохнуть негде. А если придёшь мокрым, то сушиться нет никакой возможности. Скоро начнутся осенние дожди, так вообще будем жить в воде. Из этого болота скоро не выбраться. Под Сталинградом идут тяжёлые бои, – сказал он, вздохнув.

– Да, Халим. Пока нам радоваться нечему. Немец стремится на Кавказ, Сталинград хочет прибрать к рукам. Смогут ли наши удержать оборону? На душе от таких мыслей становится тревожно.

– Сталинград это не Москва.

– Это, конечно, так. Наше положение может ещё больше осложниться. В Маньчжурии самураи только этого и ждут. Вот о чём я думаю.

– В нашу дивизию попал Тимербулатов из Чистополя. Ты, наверное, его не видел. Хлеб печёт в пекарне. Увидишь, передай привет. В АХЧ иногда бываешь?

– Бывал иногда. Когда там буду, постараюсь увидеть.

– Они там мучаются без табака. У меня табак есть. – Халим вытащил из кармана свой кисет и стал насыпать табак. – Возьми, скажешь, что это от меня.

– У меня тоже есть табак. Когда придётся туда идти, я тоже с собой возьму. Ладно, Халим, я пойду. Надо успеть вернуться, пока не стемнело. Будь здоров!

Вскоре мне пришлось идти в АХЧ. После того как раздал все пакеты, решил найти пекарню и проведать Тимербулатова. Хотел только крикнуть: «Позовите, пожалуйста, Тимербулатова!», как он вышел сам.

– А-а-а, пришёл мой земляк, – воскликнул он и с протянутыми руками подошёл ко мне. Мы поздоровались по-нашему, двумя руками. Грубые, шершавые руки дяди Гарифа говорили о том, что у него работа не из лёгких. Морщины на лбу, седые волосы, усталый взор указывали на много пережившего человека.

– Как так получилось? Как ты меня нашёл? – проговорил он, улыбаясь сквозь усы. Глаза светились от неожиданной радости.

– Да вот прибыл к начальнику АХЧ по заданию, решил заодно и тебя повидать. Спросил у майора, как тебя найти. Он и отправил сюда. Я ему сказал, что мы с тобой не просто земляки, ещё и большие друзья.

– Спасибо тебе, Ахат. Зашёл повидаться. На душе стало хорошо. Как будто родственника увидел. – В это мгновение ему взгрустнулось. Видимо, он вспомнил родных, свою деревню. Я увидел, как заблестели у него под глазами две росинки. – Сам знаешь, здесь даже поговорить не с кем. Словом обмолвиться невозможно. Иногда мне кажется, пока вернусь домой, я забуду свой родной язык.

– Из дома вести есть? Как у самого дела?

– Письмо недавно получил. Живы. Там тоже нелегко. Хоть и не жалуются, но я сердцем чувствую. Война проглатывает всех, как дьявол. Что творится здесь, ты и сам видишь. Мы хоть и не на передовой, всё равно неспокойно. День и ночь печём хлеб. Без дыма хлеб не испечёшь. А как только появляется дым, так жди «раму». Сразу начинает кружиться над нами. Работаем совсем без отдыха. Часто за сутки двух-трёх часов сна даже не достаётся. Работы не боимся, мы уже привыкли. Тяжело только без отдыха. Сам-то как? Письма получаешь?

– Сам ничего, Гариф-абый. Недавно меня перевели в ПСД. Приходится бывать в разных хозяйствах, в отделениях дивизии, в полках. Постоянно в движении, среди разных людей. Такая служба мне понравилась. До этого был телефонистом. Вот нашли для меня трофейный велосипед. Только так гоняю. Скоро обещали дать коня. На прошлой неделе заезжал по пути к Халиму. От него тебе большой привет.

– Здоровья ему. И от меня передай привет.

– Вот от нас тебе гостинцы, – сказал я и вытащил из кармана табак.

– Вот за это спасибо, Ахат. Как вы меня уважили. Даже не знаю, как вас отблагодарить.

У Гариф-абый лицо расплылось в улыбке, глаза засветились радостью.

– Бывали дни, когда за целый день ни одной сигареты не нюхаешь. Сам знаешь, нас здесь табаком не балуют. Наверное, думают: «Не в окопах лежат». Возможно, и не хватает. Все мужики на фронте. А где теперь Халим? Как у него дела?

– Нормально, жив-здоров. Он служит в полку в комендантском взводе. Они расположились в болотистом месте. Жалуется на сырость. Всем достаётся. Приходится терпеть. Последнее время и по радио хороших новостей нет. Будем надеяться на лучшее.

Гариф-абый, покручивая в руках подаренный табак, сказал:

– Давай-ка, Ахат, закурим по одной. Я ещё сегодня ни разу не затягивал.

– Гариф-абый, мне пора. Я уже задерживаюсь. Ты потом спокойно покуришь.

– Подожди, Ахат, одну минуту. Я сейчас.

Быстрыми шагами он пошёл к себе. Так же быстро и вернулся со своим товарищем.

В руках у него были две половинки душистого хлеба.

– Давай их положим в твою сумку. Эту я взял с разрешения старшины, а это от нас.

Я начал отказываться, но Гариф-абый даже разговаривать не стал, начал упаковывать в сумку. Пришлось взять гостинцы.

– Вот это я понимаю. Так и надо. Из гостей да без гостинцев. Спасибо тебе, Ахат, ещё раз. У солдата всего две радости: первая – когда получает письмо, вторая – когда встречает друзей-земляков. По возможности заходи, Ахат. У меня на душе так стало тепло. Халиму привет передай. Если увидишь, гостинцы и ему тоже отдай.

– Хорошо, Гариф-абый, будь здоров. К Халиму я постараюсь заехать на обратном пути.

– Прощай, Ахат. Когда будешь в этих краях, обязательно заходи, иначе обижусь, – крикнул мне вслед Гариф-абый.

Я схватил свой велосипед за рога, лихо развернулся и погнал дальше. На обратном пути заехал к Халиму и выполнил поручение Гариф-абый, рассказал о делах старика.

Вернувшись в ПСД, я вручил сержанту Аристову всю корреспонденцию. В это время в ПСД вошли младший лейтенант Егоров и вновь прибывший командир батальона капитан Ферин. После моего рапорта о выполнении военного задания, командир взвода спросил:

– Как справляется велосипед, Рахимов?

– Хорошо, товарищ младший лейтенант, лишь бы ноги не устали крутить.

– На велосипеде, что ли? – удивился капитан, глядя на командира взвода.

– Да, товарищ капитан. У нас валялся сломанный трофей, он сам его отремонтировал, теперь вот может заменить троих наездников. Кони пусть отдыхают. И в полк успел съездить, и в АХЧ. Посчитать – около восьмидесяти километров. Коней так не погонишь. А он гоняет.

Мне было приятно услышать о себе тёплый отзыв командира взвода новому комбату. Значит, мою службу заметили. «А ты, сержант, хотел меня отправить в хозяйственный взвод», – подумал я и посмотрел на сержанта Аристова.

– Товарищ капитан! Ваше приказание выполнено, коня доставил! – отрапортовал, появившись в дверях, старшина Дружинин.

– Рахимов, для тебя доставили коня! – сказал младший лейтенант, повернувшись в мою сторону. – С завтрашнего дня начинай ездить верхом, Рахимов. На велосипеде ты ездишь хорошо, это прекрасно, но до осенних дождей надо привыкнуть к верховой езде!

– Есть, товарищ капитан! Всё будет в порядке! – отчеканил я, не скрывая своей радости.

Вот так, теперь и у меня есть лошадь. Кличку лошади никто не знал. Посоветовавшись со старшиной, я решил назвать её Милкой.

Теперь у меня забот прибавилось. Как только открываю глаза, бегу к лошади. Сначала её чищу, затем кормлю, пою. На другой же день со склада получил седло, до блеска почистил стремена, которые были покрыты смазкой. Каждый вечер я седлал Милку, и мы отправлялись на военные учения, заодно отрабатывал технику верховой езды. Учу Милку выполнять боевые команды. Услышав свою кличку – «Милка», она должна тут же подойти ко мне, под команду «Ложись» – лечь на землю и не поднимать голову. Более того, она должна уметь сходу спрыгнуть в траншею и, если надо, то и перепрыгнуть через неё.

Самым сложным трюком для неё было лечь, оставляя согнутые передние ноги под собой. Я садился на землю, лёгким движением ударял её за бока и командовал: «Милка! Ложись!» Постепенно Милка начала понимать мои команды. Для меня это было очень важно. Ведь война! На поле боя всякое может случиться. Как раненому вскарабкаться на стоящую лошадь? В этом случае лошадь должна уметь лечь рядом с раненым.

До осенних дождей боевые донесения я доставлял на велосипеде, только ночью ездил верхом. К осени моя лошадь стала не только красивой, но и выносливой.

Наши войска занимали долговременную крепкую оборону. Поэтому часто приходилось ездить по одному и тому же маршруту. После прибытия нового комбата занятий по боевой подготовке стало меньше. Однако для нас – наездников, наоборот, работы прибавилось. Капитан Ферин обращал особое внимание на правильное и своевременное кормление, содержание в чистоте лошадей. Он вытаскивал из кармана белоснежный платочек и проводил ею по спине лошади. Если в платочке появляется хоть маленькое загрязнение – то жди внеочередной наряд. Почти два месяца он так нас мучил. А потом, может быть, кто-то подсказал, а может, сам додумался, перестал проверять чистоту лошадей белым платочком. В условиях фронта, когда то и дело идёшь на выполнение боевых заданий, понятно, что лошадей невозможно содержать в такой идеальной чистоте.

Рано утром, после того как мы накормили и почистили лошадей, нас всех вызвали в землянку ПСД на небольшое собрание. «Сейчас он нам устроит баню», – говорили мы, направляясь к землянке. Однако капитан начал свою речь о подготовке лагеря к зиме.

– В старой землянке будем зимовать или построим новую, тёплую, просторную землянку? Как вы считаете?

На собрании решили, что мы будем строить новую землянку и себе, и лошадям. С этого момента для нас закончились все учения. От зари до зари мы занимались строительством. Но основная наша работа – вовремя собрать и доставить боевые донесения в назначенное место.

Сначала мы соорудили землянку для себя. Она получилась довольно просторная. Мы продумали всё. Там можно было сушить, кроме собственной одежды и обуви, и промокшие сбруи, покрывала шести лошадей. На южной стороне землянки мы соорудили нары. Посередине поставили печь с плитой, напротив двери приколотили стол и к нему смастерили скамейку. Слева от двери поставили ещё одни нары для сбруй, сёдел, покрывал лошадей. Нашли даже бочку для воды, которую поставили около печки. Затем занесли в землянку сено, постелили на нары и покрыли плащ-палаткой. После окончания работы каждый выбрал понравившееся место, улёгся поудобнее и от души задымил табаком. Получилось совсем неплохо.

В этот же день мы начали строить конюшню для лошадей. Для них построили такую же большую землянку, но повыше, и крышу накрыли тонким слоем. С воздуха от вражеского глаза была сделана хорошая маскировка. Сверху покрыли растущей травой. Входную дверь сделали прямо в углу. По длине стенки смастерили специальное место для корма. Теперь у каждой лошади было своё место. От двери до конца конюшни протянули длинный коридор. Из стволов деревьев примерно толщиной с оглоблю постелили пол. По коридору протянули жердь, чтобы можно было повесить туда сёдла.

За две-три недели мы проделали такую огромную работу, что теперь и представить трудно, как такое дело могли провернуть за короткий срок. К тому же начались дожди. Небо затянулось серыми тучами. Дожди шли не переставая, кажется, всю неделю. В июле тоже дождей было много, но тогда за каких-то два-три часа можно было просушить вымокшую до ниточки одежду. А теперь всё осложнилось. Этот мелкий, промозглый дождь кропил спины, плечи. Даже работая под деревьями, мы промокали насквозь.

Копаем землю, а затем тащим на себе тяжёлые брёвна. От изнурительной работы сначала потеем, затем обливаемся холодной водой, стоя под деревьями, потом начинается дрожь от холода. Трясёт так, что зуб на зуб не попадает. Приниматься снова за работу не остаётся никаких сил.

Однажды после такой изнурительной работы случилось неприятное событие. Мы, четверо наездников – Вислогузов, Утишев, Павлов и я, для покрытия крыши землянки таскали брёвна. С утра беспрестанно шёл дождь. Грязные, до ниточки промокшие, мы продолжали работать. Среди деревьев стало заметно, как день начинает соединяться с ночью, а нам надо дотащить это бревно метров пятьдесят – шестьдесят. Все настолько устали, даже разговаривать не было сил. Мы молча взялись за бревно и построились друг за другом. Хотя брёвна были небольшие, метра четыре в длину, но они были сырые, вдобавок мокрые и скользкие. Из последних сил мы подняли это тяжеленное бревно. Утишев и Павлов схватили спереди, Вислогузов и я – сзади. Осторожно между деревьями зашагали в сторону землянки.

Не успели продвинуться даже на несколько шагов, как впереди идущий Утишев по неосторожности наступил на скользкий ствол какого-то дерева, споткнулся и упал. Павлов не мог один удержать такую тяжесть. Из его рук бревно соскользнуло и одним концом грохнулось о землю. Неудержимая тяжесть теперь навалилась на нашу сторону. Мокрое бревно соскользнуло из наших рук и при падении ударилось об небольшой пень, тут же на лету стукнуло по спине лежащего Утишева. Если бы не этот спасительный пенёк, Утишева могло бы сильно покалечить. Василий Иванович с истошным криком «Ой!» застыл на месте. Мы тоже в страхе за жизнь своего товарища в молчаливом отчаянии встали как вкопанные. Очнувшись, мы все разом побежали к Утишеву. Какое-то время он лежал молча. Затем самозабвенно стал ругаться неслыханно сложным матом. Мы, охватив его с двух сторон под мышки, поставили на ноги.

– Что? Сильно задело?

– Нет, совсем не больно! Я просто упал, – сказал он, продолжая материться.

– Ты чего тогда материшься? Кто виноват, что ты под ноги не смотришь? – сказал с упрёком Павлов.

– Кто, кто? Не понимаешь? Ты, конечно. Ещё бы чуть-чуть, пришёл бы мне каюк, – огрызнулся Утишев.

– Ладно, прости, Василий. Не смог удержать. Как налим выскользнуло из рук, – извинился Павлов. Казалось, что он уже пожалел о своих словах. – Пора уже заканчивать, а то скоро совсем стемнеет.

– Нужно дождаться старшины, потом и остановимся, – сказал я.

Все дружно зашагали за Вислогузовым в сторону нашей палатки.

– Хорошо, что бревно полностью на меня не упало. Это сырое тяжёлое бревно изрядно могло покалечить. Убить бы не убило, но калекой бы сделало. Что бы я тогда делал? Калекой бы вернулся с фронта? Как бы такое я людям объяснил? «Меня на фронте бревном придавило!» Могли подумать, что это я специально, чтоб избежать фронта. Меня бы даже петухи обсмеяли.

– Чего вы там шумите? – спросил старшина Дружинин, приближаясь к нам.

– Мы не шумим. Советуемся, как эти брёвна доставить по-другому. Ведь чуть беда не случилась, – сказал Вислогузов и рассказал о случившемся.

– Давайте, парни, посмотрим лошадей и надо спешить на кухню. Вы сегодня и так много сделали, порядком устали, – позвал всех старшина.

Лошадям дали на ночь корм, сами тоже поужинали. Сразу после ужина я должен был встать на пост. Чтобы не намочить под дождём шинель, я решил накинуть на себя плащ-палатку. Прошло совсем немного времени, как под плащ-палаткой остыли насквозь влажное бельё, гимнастёрка на теле, и началась какая-то внутренняя мелкая дрожь. Как-никак приближался октябрь месяц. В такое время года ночь быстро отдаёт свою прохладу. Уставший, целый день работая под проливным дождём, вместо того чтобы спать под тёплой шинелью, стою и трясусь от холода. Крупные капли дождя вскоре стали выстукивать барабанную дробь по плащ-палатке. От такого стука заложило уши, и я почти ничего не слышал. Я был вынужден время от времени выставлять одно ухо наружу и прислушиваться. Было тихо. Только слышалось, как листья шепчутся с дождём. Ночь была глухой и загадочной. Сквозь дождевую пелену всё вокруг казалось расплывчатым. Успокаивало лишь осознание того, что я стою на родной земле, и этот лес принадлежит моей стране, а значит, и мне. Это придавало силы. Однако надо быть очень бдительным. Разве мало фактов, когда враг хотел прорваться в глубь нашей обороны? А сколько в нашем тылу переброшенных противником предателей? Им, конечно, было бы очень интересно добраться до секретных пакетов в ПСД.

Холодный осенний дождь и не думает перестать. Казалось, у меня заледенело всё тело. Ботинки промокли насквозь – никакая обувь не выдержит такого долговременного нахождения в воде. Весь мокрый, почти час я стоял без движения, затаив дыхание. Не хватало ещё схватить простуду! Чтобы хоть чуть-чуть согреться, я стал подпрыгивать на одном месте. Затем немного разгорячился, схватил карабин, командуя себе «Руби!», «Коли!», стал выделывать резкие движения. Я почувствовал, как по телу пошло тепло. А когда пробежал вокруг землянки, вовсе стало хорошо, показалось, что немного потеплело. К середине ночи тучи стали расходиться. Дождь перестал. Вскоре меня заменил Игнат Макарыч.

– Иди отдыхай! – сказал он, шагая в мою сторону.

К осени наши лошади от нехватки корма изрядно похудели и обессилели. Поэтому, как только начались заморозки, мы поставили лошадей на отдых. Сами стали относить донесения пешком. На лошадях выезжали очень редко, только на дальние расстояния.

Когда, наконец, выпал снег, я смастерил себе лыжи. До 1086-го полка теперь я мигом дохожу на лыжах. Поверх гимнастёрки обычно надеваю маскхалат, встаю на лыжи и отправляюсь на задание. В своё время, когда учился в техникуме, мне приходилось участвовать даже на лыжных соревнованиях. Вот и такое умение пригодилось на фронте. В эту зиму нашим лошадям пришлось очень туго. Не было фуража, сена. Всем пришлось ходить пешком. А мне было даже интересно на лыжах.