Текст книги "От Калуги до Берлина"

Солдата сначала надо научить

Была середина декабря. Войска Сталинградского фронта перешли в наступление. Из газет мы узнали, что Красная армия под Сталинградом разбила немецко-фашистские войска. Пока мы горячо обсуждали эту радостную новость и курили, жадно затянувшись и щурясь от дыма махорки, в землянку вошёл младший лейтенант Егоров.

Командир быстро всех пробежал глазами и с протяжным «Та-ак» посмотрел на меня. Еле заметно пошевелив толстыми губами, он напряжённо улыбнулся, что заблестели два передних зуба.

– Рахимов, ты сейчас со своими товарищами поужинай, затем с вещами отправляйся на место расположения командира дивизии. Там обратишься к адъютанту. Он и объяснит, что должен будешь делать.

– Понял, товарищ младший лейтенант, разрешите спросить.

– Спрашивай. Говоришь, что понял, а сам хочешь спросить, – он подозрительно посмотрел на меня.

– А что я там буду делать? – спросил я недоумённо.

– Будешь дежурить на телефоне, – ответил он задумчиво, – остальное объяснит адъютант генерала.

– Станешь адъютантом адъютанта, – как всегда пошутил Вислогузов. – Счастливчик ты, учитель. Всё же нас не забывай.

– Письма буду писать, – сказал я, не зная, радоваться или огорчаться такому повороту дел. В ПСД я был уже своим человеком. Со всеми подружился, ко всем привык. К тому же моя лошадь остаётся без хозяина, потому душа была не на месте.

Командир дивизии Иван Александрович Гарцев был эрудированным человеком, обладал редким аналитическим умом. Он был требовательным и справедливым, но в то же время по характеру спокойным человеком. Я ни разу не видел, чтобы он понапрасну горячился, ругался. Он всегда хорошо знал дела на передовой других полков, дивизий и хозяйств. От своих подчинённых командиров требовал точной и полной информации. Приказы давал коротко и ясно и требовал исполнения немедленно и точно. Он ценил каждого солдата. Поэтому мы, бойцы, его не просто любили, но и глубоко уважали, как талантливого и решительного командира.

Когда резервная армия меняла своё местонахождение, командир дивизии в первый день на развилке дороги выставил оркестр и лично наблюдал за передвижением войск. Это был своего рода смотр дивизии. Генерал имел возможность сам увидеть состояние дел в своей воинской части.

С декабря 1942 года по февраль 1943 года мы держали оборону. В этот период Иван Александрович целыми днями занимался хозяйством дивизии. Вставал рано. После утреннего чая уходил и возвращался поздно ночью. Иногда приходил только спать, а рано утром снова уходил.

Здесь я сидел за телефоном. Чаще приходилось работать в ночное время. Иногда выполнял мелкие поручения. Когда у генерала бывало много посетителей, помогал повару заваривать чай. Генеральская кухня находилась под деревьями у дома. Из кирпичей сооружено специальное место для казана, есть место и для самовара. Там же находится сундук для посуды и стол.

В доме две комнаты. Дальняя комната предназначена для отдыха и работы. В передней находятся два стола. За одним из них сидел адъютант. Второй стол обеденный. Телефон в обеих комнатах. Когда генерал и адъютант отдыхают, я сажусь за телефон в передней комнате.

Сегодня Иван Александрович перед сном попросил разбудить его в шесть часов утра. Не успел разбудить, как он быстрым движением соскочил с места и тут же спросил:

– Ну как? Никто не звонил? Спокойно?

– С вечера, когда вы уже легли, был один звонок. Разговаривал старший лейтенант. Всё тихо, – ответил я.

– Давай бери полотенце, мыло и пошли умываться, – сказал генерал, всматриваясь в меня. – Ты мне будешь поливать.

Пока я ходил за полотенцем и мылом, Иван Александрович уже быстрым шагом вышел на улицу.

– Степан, есть холодная вода? – спросил он у повара после обмена приветствиями доброго утра.

– Есть, товарищ генерал. Я чуть-чуть подогрел, – ответил Степан Васильевич, подавая мне ведро с водой и кружку.

– Не надо тёплую, холодную давай, – сказал генерал. – Холодная вода сон прогоняет, нервы успокаивает.

– От ледяной воды трескается кожа лица и рук. Я приготовил такую воду, что только лёд может растаять, товарищ генерал.

Я взял ведро с водой, алюминиевую кружку, отошёл в сторону и стал ждать. Засучив высоко рукава, он от души умывался. Брызги летели в разные стороны. Затем взял с моих рук полотенце и стал вытираться.

– Вы сами-то умывались? – спросил неожиданно.

– Я давно умылся, товарищ генерал, – ответил я.

– Умываться надо. Холодная вода и сон прогоняет, и мысли обновляет.

– У нас, у наездников, не всегда так получается, товарищ генерал. Мы, чуть протерев глаза, бежим к лошадям. Сначала их чистим, кормим, а уж потом, если время остаётся, принимаемся за себя.

– Правильно. Сначала за лошадьми надо смотреть, иначе лошадь не повезёт. Степан! – громко окликнул он, поворачиваясь к повару. – Чай готов?

Степан Васильевич, лет тридцати пяти, призван с Тамбова. Он в это время ушёл накрывать стол для генерала. Иван Александрович подал мне полотенце и зашагал в дом.

В это время вышел старший лейтенант и приказал занести в стаканах чай. Хотя стаканы были только что вынесены из дома, видимо, успели достаточно остыть. Не успел я налить горячей воды, как дно стакана с треском отвалилось. Когда тихонько принялся наливать во второй стакан, случилось то же самое. Старший лейтенант, увидев разбитые два стакана, пришёл в ярость. На моё счастье на пороге появился Иван Александрович.

– В чём дело, что шумите, старший лейтенант? – спросил он, приближаясь к нам.

– Как не шуметь?! Не успел прийти, как от двух стаканов ничего не осталось. Где я их теперь возьму? Когда у нас будут люди, в чём теперь буду подавать чай? – продолжал ругаться старший лейтенант.

Я не знал что и делать.

– А ты ему объяснил, что сначала в холодный стакан кладут чайную ложку, только потом заливают его кипятком? – спросил Иван Александрович у старшего лейтенанта, – солдата сначала надо научить, только потом с него требовать.

– Откуда мне это знать, товарищ генерал, – ответил старший лейтенант, – я и сам этого не знал.

– Вот видишь? А солдату откуда знать?

Я тут же положил ложки и начал наливать в стаканы горячий чай. И правда, ни один стакан не лопнул.

– Старший лейтенант, машина наготове? Сразу после чая отправимся рассматривать наши хозяйства, – сказал Иван Александрович, направляясь в дом.

Степан Васильевич с подносом в руках тоже пошёл за ними.

Не прошло и полчаса, как машина генерала, оставив за собой синий дым, скрылась среди тёмных деревьев, которые вот-вот очнутся от белесовато-мутной мглы ночи. Ночью выпал снег. На белоснежном мягком ковре остались чёткие следы от колёс машины генерала.

Не успел ещё развеяться дым от машины, как громко зазвонил телефон. Спрашивали генерала.

– Иван Александрович поехал к Егорову, – отрапортовал я.

– С кем я разговариваю? – послышалось на другом конце провода.

– Телефонист, рядовой Рахимов.

– Передай Ивану Александровичу, что звонил военком. Он сам знает.

Прошла уже неделя, как я прибыл сюда. Однажды вечером я попросил у старшего лейтенанта разрешение сходить на ПСД.

– Что, вещи там оставил? – сухо спросил старший лейтенант.

– Нет, товарищ старший лейтенант, вещмешок у меня с собой. Хотел узнать, нет ли писем. И ещё душа болит за мою лошадь. Как она там?

– Не могу ничего тебе сказать, – ответил старший лейтенант понимающе. – Вдруг здесь понадобишься! Надо непременно сообщить об этом Ивану Александровичу.

Я не стал откладывать своё намерение надолго, взял свежую почту, ещё один пакет и зашёл к генералу. Выбрал удобный момент и обратился со своей просьбой.

– Скучаешь? – спросил генерал, открывая конверт, который я только что принёс.

– Нет, товарищ генерал. Хотел узнать, как там моя лошадь, хорошо ли за ней ухаживают. Может быть, и письма пришли.

– А у старшего лейтенанта разрешения спросил?

– Он без Вас не отпускает.

– Старший лейтенант! – позвал генерал. – Отпусти Рахимова к его лошади. Если хочет, пусть каждый день ходит. Очень скоро ему лошадь понадобится.

Затем Иван Александрович расспросил меня, от кого я получаю письма и вообще кто у меня есть.

– А сам-то пишешь?

– Пишу, товарищ генерал.

– Надо писать. Ладно, иди. К одиннадцати часам постарайся вернуться, – сказал он, рассматривая бумагу, которую только что вынул из конверта.

– Спасибо, товарищ генерал, – сказал я, не скрывая радости, – я быстро вернусь.

Лёгким движением схватил в передней комнате шинель, туго затянул ремень, накинул на шею карабин и, сияя от радости, громко обратился:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите идти!

Услышав твёрдое «Иди», я пулей вылетел из дверей. Лёгок мой шаг, просторно в груди. Я уже не иду, а бегу к своим боевым товарищам в ПСД.

Когда я прибыл на место, наездники, закончив работу с лошадьми, уже вернулись на свои места. Я не стал заходить в землянку, а сразу побежал к лошадям. Подняв старый брезент, который служил дверью, я тихонько вошёл в конюшню. Сделав несколько шагов по коридору, остановился. Вдруг моя лошадь меня уже забыла? Я почти шёпотом проговорил: «Милка!» Моя лошадь на минуту даже перестала жевать, повернув голову в мою сторону, заржала.

От лошадей я прямиком направился к сержанту Аристову. Давненько я не получал писем.

– Здравствуйте, товарищ сержант! – сказал я, как только открыл дверь землянки. Как положено солдату после выполнения задания, отдал честь.

– А-а, – сказал он, не скрывая улыбку, – Рахимов! Какими судьбами ты здесь оказался?

– С разрешения генерала, товарищ сержант. Вот решил повидать своих товарищей.

– Вот оно как, среди больших начальников служишь. Ну как там? Какие новости?

– Новости? Кроме тех, что писали в газетах, я ничего сказать не могу. Об успехах наших на Сталинградском фронте, наверное, уже слышали!

– Об этом слышали. Ты нам скажи о тех, которых нет в газетах. Долго мы ещё здесь будем, когда отсюда двинемся?

– Такой информации у меня нет. В любом случае вечно стоять на обороне не будем, товарищ сержант. Письма для меня имеются? – спросил я, переходя на личное.

– Да, есть. Я уже забыл про них. Если бы не напомнил, мог и не отдать, – ответил сержант, открывая ящик маленького стола. – Вот тебе сразу три письма, – протянул два треугольных и один в обычном конверте письма.

Не скрывая своей радости, я взял их и посмотрел на обратные адреса. Одно письмо было от отца, второе – с фронта от младшей сестры, а третье написала старшая сестра. Я поблагодарил сержанта и, найдя укромное место для чтения, сел на уголок дальних нар.

Самый счастливый день для солдата на фронте – это получение писем от родных и близких. На душе становится тепло и приятно, когда читаешь о родных местах, представляя дымчатые дали, зелёные луга, пшеничные поля. Перед тобой распахивается весь мир, такой родной и такой загадочный.

Сначала я распечатал письмо от отца. «Живы-здоровы… Похвастаться нечем, но с голоду не умираем… В колхозе дела тоже идут по-прежнему… Всё будет хорошо, вы только разбейте врага и вернитесь домой живыми. А мы здесь выдержим», – писал отец. Он ещё написал, что Габбас пропал без вести, а на моих друзей Габдуллу, Гату и Мидхата пришли похоронки.

Сестра Марьям сообщала, что служит на Северо-Восточном фронте, что пока тоже стоят в обороне.

Старшая сестра написала о деревенских новостях, о школьных делах, о том, как учителя помогали колхозу при уборке урожая. В начале учебного года они вместе со школьниками убирали картофель, а потом на зиму заготовляли дрова. После окончания занятий педагоги работают агитаторами, собирают тёплые вещи фронту, а ночью стоят на дежурстве в скотном дворе. Словом, им тоже приходится не сладко. В конце письма сестра написала, что отправили мне посылку с тёплыми вещами, махоркой.

Вести из дома были и радостные, и печальные. Они заставили меня глубоко задуматься. Настойчиво вкрадывалась в эти минуты тихая до ужаса мысль: война без жертв не бывает, кто-то никогда не вернётся в родные места, никогда! Сложив письма вместе и положив в свободный карман, я вышел из землянки. Заодно решил заглянуть к моим товарищам-наездникам.

Когда я вошёл в землянку, они сидели и дружно дымили. По всему было видно, что они обсуждали успехи на Сталинградском фронте. Я душевно с ними поздоровался и прислушался к их разговору.

– В этом году жить можно, – сказал старшина, продолжая разговор, – тепло, землянка большая, и лошади в этом году сытые. Что было в прошлом году, когда мы погнали немца из Тулы?.. К одной деревне подходим, к другой, а от них ничего не осталось, одни пепелища. Одни обугленные трубы торчат. Жалкое зрелище. Целых два месяца тёплого места не видели. Постоянно находились на открытом снегу.

– Мы хоть тепло были одеты, – сказал Утишев. – А вот каково было фрицам? Вот уж они помёрзли. Тогда они были похожи на огородные пугала. Сверху накрылись каким-то одеялом, сверх ботинок эрзац соломенные ботинки, на голове отобранные у людей платки, сами грязные, жалкие, перезябшие.

Беседовать с боевыми друзьями, конечно, здорово, но пора возвращаться. На обратном пути я всё время думал об Игнате Макаровиче Максимове. Ему вот-вот стукнет пятьдесят. Несмотря на этот возраст, у него ровное, без единой морщинки лицо. В передней части головы почти нет волос, виски отливают сединой. Среднего роста, тих и неприметен. Усталый взор, лицо, почти всегда поросшее светлой щетинкой. Без напоминания сержанта он может целыми неделями ходить небритым. Тяжёлая походка с опущенной головой придавали его телу какое-то виноватое выражение. Общаться с товарищами он тоже не любил, казалось, что он всегда ищет одиночество. Бывало, сядет один в сторонке и затягивает одну за другой папиросы. Даже на кухню шагает один, ни с кем не общаясь. Чаем не балуется. Вместо чая он весь сахар, который выдают на неделю вперёд, кладёт в свой котелок, затем очень долго размешивает его в холодной воде и медленно, с наслаждением, сцеживая сквозь зубы, начинает пить эту сладкую воду. Рассказывали, что он до войны работал в одном из почтовых отделений. А сам Максимов не любил рассказывать о себе. Откуда он, кем работал, есть ли дом, мать, отец, братья, сёстры, жена, дети – никто не знал. Раз сам об этом молчит, доставать человека вопросами язык не поворачивается.

Однажды Вислогузов, когда получил письмо от родных, всё же не выдержал, спросил:

– Макарыч, как у тебя дома дела? Что пишут?

– Ты что? Меня проверяешь? Я ведь не интересуюсь твоими делами! – грубо ответил ему Максимов.

Мы переглянулись и не знали, что и сказать. Были сильно удивлены его грубостью. После этого никто и никогда его ни о чём не спрашивал.

В ПСД он постоянно находится возле сержанта Аристова. Когда сержант отдыхает, он сидит у телефона, отвечает на звонки, днём доставляет пакеты на небольшие расстояния, ночью встаёт на пост. В свободное время или молча курит, глубоко и сладко вдыхая дым, или спит.

Весть об успешном наступлении наших войск на Сталинградском фронте мы встретили дружным ликующим криком «Ур-ра!». Нашу радость невозможно описать! Мы смеялись от счастья и кричали в неудержимом восторге. Впервые за всё время радость жизни распирала нас, будто война кончилась. В свободные минуты мы все утыкались в карту, возбуждённо говорили, иногда и спорили о сообщениях Совинформбюро. Бойцы – кто с хохотом, кто зло сверкая глазами, пускали шуточки в адрес Гитлера, Геринга, Геббельса. У всех было одно-единственное желание: дать сокрушительный ответный бой, что нам тоже уже пора сдвинуться с этого места и начать наступление. А Игнат Макарович был словно оглохший. Стоит один в стороне и курит. Его бесстрастное лицо не выражало ни радости, ни огорчения.

Когда я вернулся, старший лейтенант и генерал отдыхали. Я тут же отрапортовал о своём прибытии, поставил карабин в сторонку, спросил, какие будут дальнейшие приказания.

– Принеси-ка мне и товарищу генералу по стаканчику чая с сахаром, да покрепче, – сказал старший лейтенант, повернувшись в мою сторону.

Я тут же взял со стола два стакана, поставил их в поднос и направился к повару.

– Уже несу! Только что вскипел, – сказал Степан, наливая в стаканы чай.

Один стакан я поставил перед старшим лейтенантом, а с другим прошёл в следующую комнату.

– Я принёс чай, товарищ генерал.

– Поставь здесь, – сказал генерал, отодвинув в сторону карту, и принялся пить горячий чай. – Ну что, проведал свою лошадь? Как там за ней ухаживают?

– Проведал, товарищ генерал. Там всё в порядке. Лошадь сытая, чистая. Однако не сдержался, пару раз провёл по спине щёткой.

– Каково настроение у бойцов? О чём они говорят?

– Настроение хорошее, боевое, товарищ генерал. У всех с уст не сходят события на Сталинградском фронте. Мечтают об одном: когда придёт их очередь бить фрица? Долго ли ещё находиться в этих брянских болотах? Сколько ещё ждать?

– То, что у солдат боевой дух и рвутся в бой на врага – это очень хорошо. Это радует, более того, это почётно. Но каждому делу – своё время. У нас другая задача: прежде всего изучить точки вражеской обороны. Стоя здесь на обороне, мы должны хорошо изучить врага, подготовиться, выждать момент и внезапно нанести удар. А для этого необходимо повысить боевое мастерство. Только так можно одержать победу, – сказал Иван Александрович задумчиво, продолжая пить чай. – Придёт и наше время. Как только получим приказ, и мы тронемся с этого места. Вот что, – сказал вдруг генерал, будто что-то внезапно вспомнил, – ты давай садись за телефон и найди начальника разведки капитана Юмашева. А старший лейтенант пусть зайдёт ко мне.

– Есть, товарищ генерал! – отчеканил я строевым голосом, отдавая честь. Быстрым шагом направился в соседнюю комнату и сел за телефон.

– Товарищ старший лейтенант, Вас Иван Александрович зовёт.

Старший лейтенант отодвинул стакан с чаем и ушёл во внутреннюю комнату. А я стал разыскивать по телефону начальника разведки.

Снова среди своих товарищей

Стояли последние дни января. Наконец, была прорвана блокада Ленинграда. Вскоре мы получили радостную весть с Воронежского фронта об успешном наступлении наших войск. В один из таких дней я собрался навестить своих боевых товарищей. Отпросился у старшего лейтенанта, взял с собой газеты «Правда», «Красная звезда» и побежал. В это время все четыре наездника чистили лошадей и дружно беседовали.

– Товарищи! Пришёл агитатор, айда все в землянку! Заканчивайте чистку! – сказал старшина, увидев меня.

Мы все вошли в землянку. Я сел за стол поближе к коптилке. Остальные расселись вокруг на накрытую плащ-палаткой мягкую солому, закрутили папиросы. Я развернул сначала газету «Красная звезда» и принялся вслух читать.

В районе Сталинграда наши войска, двигаясь в восточном направлении, расчленили на две части оставшиеся в окружении немецко-фашистские войска. В кольце у фашистов положение с каждым днём ухудшается. Несмотря на своё критическое положение, немцы ожесточённо сопротивляются. Гитлер всячески пытается помочь фельдмаршалу Паулюсу, обещая вытащить его из окружения. Ему приказано не сдаваться.

– Смотри-ка, продолжает собачиться, гад! – прервал меня Утишев, – бешеная собака, даже перед смертью лает.

– Не мешайте! – возмутился старшина. – Рахимов, продолжай давай!

27 января на Верхнем Дону нашими войсками уничтожены 17 немецких, венгерских и итальянских дивизий. 86 тысяч солдат и офицеров взяты в плен. 24–26 января войска Воронежского фронта в районе Воронеж – Косторнин окружили вражеские войска.

А вот это про Ленинград. После прорыва блокады Ленинграда истощённому голодом народу оказывается медицинская помощь. Город начал снабжаться продуктами питания и другими необходимыми вещами.

– Здесь много интересных статей, остальные просмотрите сами. Газету оставлю у Василия Ивановича.

– Хорошие вести принёс, – сказал Утишев, взяв у меня газеты. – Если так будет продолжаться, может, к осени немца прогоним и вернёмся домой.

– «Твои слова да Богу в уши» – ответил бы я тебе, Василий Иванович. Но не верится, что всё так просто. Немца мы всё равно с нашей земли прогоним, тут нет никаких сомнений. Только вот, думаю, что к осени нам ещё вернуться не получится. Спросите почему? Фашисты за два года дошли до Волги, направились на Кавказ. Допустим, что к осени мы освободим нашу страну от фашистов. Вы думаете, что на этом закончится война и нас отправят по домам? Мне кажется, с этим торопиться не станут.

– Ты это почему так думаешь, учитель? – спросил Вислогузов, привстав со своего места.

– Вот ты, Павел Ильич – охотник. Помнишь, как гласит народная пословица? «Недобитый волк возвращается снова». Раз так, допустим, прогнали мы гитлеровцев из нашей страны. Пока мы не разорим само фашистское гнездо, «волк» со своей стаей, немного передохнув, вернётся снова. Тогда он станет ещё свирепее.

– Верно, волчью стаю надо добить до конца. Иначе…

– Иначе он снова на нас нападёт. Мне кажется, с фашистами не может быть никаких примирений.

– Правильно говорите, товарищ старшина. И у меня такое же мнение. Если мы не сотрём с лица земли фашизм, жить спокойно в этом мире не сможем. Фашизм – это война. Сначала фашисты захватили всю Европу, затем напали на нашу страну. Хотели также быстро захватить и нас. Планы Гитлера рухнули. Товарищ Сталин ещё в начале войны сказал: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Значит, мы должны воевать, пока не уничтожим сам фашизм.

– Чуть не забыл. Меня ведь отпустили только до десяти часов. Товарищ старшина, я должен идти. Могу там понадобиться.

– Если так, то не будем тебя задерживать. Приходи ещё. Газеты приноси, – сказал старшина Дружинин, закручивая махорку.

– Через пару дней, может быть, совсем вернусь. Что-то об этом говорил адъютант. Спокойной ночи вам!

Однажды, когда я вернулся из полка, меня ждала радостная весть. Иван Галушкин весело крикнул:

– Рахимов! Тебе посылка!

– Совсем забыл, – сказал Аристов, даже не извиняясь, достал из ящика извещение на посылку.

Посылка была от старшей сестры. Я тут же схватил извещение и побежал на почту. От радости бежал так, что ноги не касались земли. Залетел в землянку, даже забыв про карабин, который висел на плече, начал торопливо открывать посылку. Хотя о посылке писали два месяца назад, получил только сегодня. Думал, что она уже потерялась. Наконец, пришла!

Оттуда я достал самые дорогие для меня вещи: тёплые носки, варежки, химический карандаш. Там ещё были домашние пряники, то ли из ржаной, то ли из пшеничной муки. Разобрать было трудно. Не забыли и табак положить. Ну, это можно было и не отправлять. Я даже то, что здесь получаю, половину раздаю товарищам. Конечно, за табак мои товарищи были бесконечно рады.

Закончив дела в конюшне, после ужина я поставил чай и угостил всех домашними гостинцами. А после чая раздал всем по кружке табака. Вот теперь начали давать оценку самосаду. Вислогузов дал хорошую оценку, сравнил его с моршанским табаком. Павлову показался мягковатым, старшина, сделав понимающий вид, сказал, что табак средней крепости. А вот Аристову и Галушкину табак понравился. Утишев просил от имени каждого написать сестре огромное спасибо.

На другой день мы все получили отличительные военные знаки. Младший лейтенант принёс нам погоны. Мы их пришили к гимнастёркам и к шубам. Затем младший лейтенант нас построил и поздравил с новыми военными знаками. Так мы стали солдатами в погонах.