Текст книги "Толкование договора в российском и зарубежном праве"

Так, по мнению C.-W.Canarisʹа и H.C. Grigoleitʹа, «оценивая акт коммуникации, как правило, неизбежно принимаются во внимание индивидуальные обстоятельства дела, например, сфера торговли, цели сторон и т. д. … Этот подход соответствует общим правилам герменевтики, согласно которым акт коммуникации должен пониматься только со ссылкой на контекст. Таким образом, является неправильным и упрощенным противопоставление субъективного подхода к толкованию и объективного, как это распространено в доктрине. При более внимательном рассмотрении значение имеет субъективный горизонт адресата, именно эта точка зрения объективируется, но только в определенной степени, то есть посредством принципов разумности и добросовестности».

В свою очередь проф. S. Vogenauer подчеркивает, что при анализе объективного подхода к толкованию, «с одной стороны, принятие во внимание понимания разумного лица направлено на то, чтобы исключить ситуации, когда лица, вступающие в договорные отношения, используют слова необдуманно: они должны отвечать за те заявления, которые они делают, и «обоснованный расчет» либо правомерные ожидания тех, кто полагается на объективное значение условий, должны быть защищены. С другой стороны, помещение разумного лица на место сторон сделки ограничивает суд от «переписывания» договора на основании абстрактных понятий добросовестности и справедливости»[156]156
  Vogenauer S. Op. cit. P. 5.


[Закрыть].

Включение индивидуальных обстоятельств и качеств стороны-адресата в объективный горизонт понимания при толковании договора способствует тому, что критерий разумного лица из сферы абстрактных правовых построений переходит в область практики разрешения договорных споров, становясь эффективным средством установления наиболее вероятного смысла спорного условия. В этой связи трудно согласиться с мнением английских юристов о том, что мнение «разумного лица» является лишь маскировкой мнения судьи[157]157
  Садиков О.Н. Предисловие к изданию на русском языке монографии: Ансон В. Договорное право. М., 1984. С. 11.


[Закрыть], скорее, наоборот: необходимость учета всех факторов, связанных с конкретным адресатом волеизъявления, существенно ограничивает судейское усмотрение в процессе толкования договора.

Как указывает проф. A. Lüderitz, для определения «нормативной осведомленности», из которой складывается понимание разумного лица, следует ответить на следующие вопросы[158]158
  Lüderitz A. Op. cit. S. 284.


[Закрыть]:

1) были ли обстоятельства, из которых следует утверждаемое волеизъявление либо понимание, очевидны?

2) были ли распознаваемы отправные (эмпирические) «точки понимания» – употребление языка, обычай оборота, с учетом которых можно было бы сделать вывод о волеизъявлении или понимании?

3) должен ли быть ввиду соответствующего опыта сторон сделан определенный вывод?

3.4. Какие обстоятельства подлежат включению в объективный горизонт понимания, или Какие субъективные элементы должны учитываться при применении стандарта разумного лица?

Ответ на данный вопрос предполагает обращение к практике применения объективного критерия, в рамках которой масштаб понимания разумного лица очерчивается соответствующими уникальными обстоятельствами каждого дела.

Одной из основных проблем при установлении понимания спорного условия разумным лицом является учет индивидуальных особенностей словоупотребления как стороны-заявителя, так и стороны-адресата.

В примере спора, приводимом F. Lautenschlagerʹом, контрагенты из Швабии[159]159
  Швабия (нем. – Schwaben) – местность на юго-западе Германии, где живут швабы – немцы, говорящие на особом швабском диалекте.


[Закрыть] и Швейцарии заключили договор купли-продажи, предусмотрев применение Венской конвенции. Контрагенты из Швабии определили срок доставки товара «на восьмой день» (in acht Tagen). В Швабии выражение «на восьмой день» (in acht Tagen) означает одну неделю, т. е. семь календарных дней. Швейцарский контрагент знал о специфическом значении данного выражения в швабском диалекте и предполагал, что надлежащим сроком выполнения обязательства будет являться поставка товара через неделю, т. е. через семь дней. Однако заявитель рассчитывал на поставку товара через восемь дней согласно общеупотребительному значению данного выражения в Швейцарии.

На основании правила об учете мнения разумного лица, установленного в п. 2 ст. 8 Венской конвенции, F. Lautenschlager делает вывод о том, что учет подобных обстоятельств из сферы заявителя не должен включаться в горизонт понимания разумного лица, поскольку такое толкование не способствует правовой определенности в отношениях сторон договора[160]160
  Lautenschlager F. Op. cit. S. 5.


[Закрыть]. Он предлагает следующее решение вопроса: «… те аспекты, которые существуют, но неизвестны обеим сторонам, не должны приниматься во внимание, поскольку их рассмотрение подрывает принцип правовой определенности. Заявитель может составить свое заявление с учетом специальных обстоятельств из сферы адресата только тогда, когда он может обоснованно ожидать, что адресат примет во внимание такое «специальное составление». Обратное тоже верно: адресат может учитывать специальные обстоятельства, окружающие личность заявителя, только если заявителю следует обоснованно предположить, что адресат может о них знать»[161]161
  Ibid. P. 6.


[Закрыть].

Как отмечает проф. A. Lüderitz, «если заявление имеет определенное значение согласно обычному словоупотреблению – у адресата, как правило, нет повода поднимать вопрос о воле»[162]162
  Lüderitz A. Op. cit. S. 287.


[Закрыть]. Иными словами, разумное лицо на месте стороны-адресата может полагаться на очевидное значение не раздумывая, а индивидуальные особенности языка стороны-заявителя имеют значение только тогда, когда о них должно было знать разумное лицо, оказавшись на месте стороны-адресата. Это обстоятельство играет важную роль с точки зрения стабильности гражданского оборота.

Приведем еще один пример из практики применения ст. 8 Венской конвенции для иллюстрации того, какие обстоятельства из сферы одной из сторон следует учитывать при применении критерия разумного лица.

В деле, рассмотренном Верховным судом Швейцарии, покупателем был предъявлен иск о возмещении убытков на основании нарушения условия договора о качестве поставленного оборудования, используемого в текстильной промышленности. При установлении того, о каком качестве товара договорились стороны, суд признал, что спорное условие договора следует толковать в соответствии с п. 2 ст. 8 Венской конвенции. Суд указал на то, что поскольку покупатель являлся экспертом и знал, что предложенное ему оборудование не было новым, а произведенным за 14 лет до заключения договора и, следовательно, не соответствовало новейшим техническим характеристикам, несомненно, что суд первой инстанции вполне последовательно исходил из п. 2 ст. 8 Конвенции и пришел к заключению, согласно которому продавец имел право рассчитывать на то, что покупатель заключал договор, вполне осознавая технические ограничения этого оборудования и его снаряжения. По этим причинам Верховный суд Швейцарии согласился с судом первой инстанции в том, что оборудование было предложено покупателю в соответствии со спецификацией, указанной в договоре[163]163
  Bundesgericht, Switzerland, 22 December, 2000 (CLOUT N 877).


[Закрыть].

В данном случае решение представляется обоснованным, поскольку продавец мог разумно ожидать, что покупатель, обладающий необходимыми знаниями, установит при осмотре оборудования его целевое предназначение, и в этой связи мог рассчитывать, что намерение покупателя охватывало предлагаемое оборудование с учетом всех технических ограничений.

В то же время от продавца также можно ожидать разумного понимания условия с учетом его специальных познаний в соответствующей сфере оборота. Приведем наглядный пример из практики английских судов.

Согласно обстоятельствам дела истец, профессионально занимавшийся поставкой кормов для животных, заключил договор купли-продажи с ответчиками, которые в свою очередь занимались разведением норки. Предметом договора являлся корм для животных, известный под наименованием «King Size», согласно условию договора о качестве корм поставлялся «наивысшего среднего качества для соответствующего сезона». Договор содержал описание количества содержащихся в корме ингредиентов. Поставленный корм явился причиной гибели тысяч норок ввиду наличия токсичного ингредиента, который тем не менее являлся подходящим для многих других животных, за исключением норок. Палата лордов пришла к выводу об ответственности поставщика за качество корма, защитив при этом разумный расчет покупателя, полагавшегося на знания и навыки поставщика.

В этом деле суд указал: ключевым вопросом является толкование того, что было обещано продавцом покупателю. По мнению суда, заявление покупателя должно, толковаться исходя из тех слов и того поведения, которые побудили продавца разумным образом полагаться на данное заявление[164]164
  Cases, Materials and Text on Contract Law: Ius Commune Casebooks for the Common Law of Europe. Oxford, 2010. P. 669.


[Закрыть]. В решении Палаты лордов относительно понимания разумного лица было отмечено: «Данный тест является деперсонализированным. Он не зависит от того, что сам поставщик понимал, когда делал соответствующее заявление, если слова и поведение, посредством которых его намерение изъявлялось покупателю, могли бы побудить разумное лицо, находящееся на месте покупателя, к иному пониманию заявления; он также не зависит от действительного понимания заявления покупателем, если такое понимание не могло быть поддержано разумным лицом, находящимся на месте покупателя»[165]165
  Ibidem.


[Закрыть]. В рассматриваемом деле суд пришел к выводу о том, что разумное лицо могло положиться на условие договора о качестве исходя из того, что от поставщика, осведомленного о конечной цели договора (продажа корма для разведения норок), следовало ожидать принятия мер к поставке товара, соответствующего данной цели договора.

Схожей логикой руководствовался российский суд при разрешении спора о толковании условия договора поставки.

Между поставщиком и покупателем был заключен договор поставки деловых остатков труб из сплавов на основе титана, по которому поставщик осуществил поставку указанных труб, однако покупатель отказался их оплачивать, что явилось поводом для обращения поставщика в суд с иском о взыскании задолженности. В судебном процессе покупатель сослался на то, что указанные в договоре поставки параметры сплава предполагают технологию изготовления согласно ГОСТу 21945– 76, осуществленная же продавцом поставка частично была произведена с передачей товара по ГОСТу 24890-81, который предполагал другую марку металла и технологию изготовления, а также иную стоимость труб. Суды нижестоящих инстанций посчитали, что поставщик выполнил свои обязательства, исходя из того, что стороны, установив в договоре материал, из которого должны быть изготовлены деловые остатки труб, и их диаметр, вместе с тем не определили технологию изготовления этих труб. При этом суды указали на то, что из сплавов на основе титана трубы могут быть изготовлены двумя способами, предусматривающими их соответствие обоим из вышеназванных ГОСТов. Отменяя решения судов нижестоящих инстанций, суд кассационной инстанции указал, что при вынесении данного решения не было учтено письмо поставщика, содержавшее ссылку на ГОСТ 21945-76 (которая не вошла впоследствии в текст договора поставки). Как было указано судом кассационной инстанции, покупатель на стадии непосредственного заключения договора имел все основания полагать, что поставщик, оговаривая в качестве предмета договора поставку деловых остатков труб из сплавов на основе титана Вт 1–0, подразумевал под этим поставку остатков только таких труб, изготовление которых предусмотрено ГОСТом 21945-76.

В данном деле суд руководствовался тем, что покупатель мог понять волеизъявление поставщика в отношении предмета поставки в определенном значении (трубы, изготовленные по ГОСТу 21945-76) исходя из наличия предшествующей договору переписки. Таким образом, не касаясь вопроса о действительной воле сторон, суд защитил обоснованный расчет разумного лица (каковое могло быть на месте покупателя товара), которое не могло понять значение спорного условия иначе.

При установлении горизонта понимания спорного условия разумным лицом не следует ограничиваться особенностями диалекта, а также наличием либо отсутствием у стороны соответствующих технических познаний в той области, в которой заключается договор. Обстоятельства, которые могут приниматься в расчет для установления такого горизонта, могут быть различными и зависят прежде всего от конкретных обстоятельств рассматриваемого судом спора о толковании.

В качестве примера приведем дело Investors Compensation Scheme, которое было рассмотрено Палатой лордов в 1997 г. Как уже отмечалось ранее, в этом деле были пересмотрены принципы толкования договоров в английском договорном праве, а значение данного прецедента выходит за рамки разрешения конкретного спора. Вместе с тем в контексте обстоятельств, учитываемых при установлении понимания разумного лица, интерес представляет обоснование, которое было приведено Палатой лордов применительно к конкретным обстоятельствам этого спора.

Согласно обстоятельствам данного дела в результате ненадлежащего совета финансовых консультантов, строительных обществ и солиситоров частные инвесторы получили требования о возмещении убытков, обращенные к обществу West Bromwich Building Society (WBBS). В рамках схемы компенсаций, организованной Управлением по ценным бумагам и инвестициям, инвесторы уступили свои права в пользу компании Investors Compensation Scheme Ltd (ICS). Спор о толковании возник в отношении договорного условия, в соответствии с которым инвесторы уступают ICS свои требования, за исключением «любых требований (либо имеющих отношение к расторжению в связи со злоупотреблением влиянием, либо нет) против WBBS». Представитель ICS настаивал на том, что оговорка исключает уступку требований, связанных с расторжением договора. В свою очередь представители инвесторов и WBBS опирались на буквальное значение спорного условия, настаивая на том, что указанное условие охватывает любые требования, как связанные, так и не связанные с расторжением договора. Палата лордов (как высшая судебная инстанция) разрешила дело в пользу ICS, основываясь на том, что буквальное значение спорного условия противоречит пониманию разумного лица в контексте совершенной уступки прав требований. При обосновании решения lord Hofmann помимо прочего указал на то, что спорная формулировка является странной, поскольку если стороны действительно намеревались исключить любые требования, то необходимость в том, чтобы специально оговаривать «требование о расторжении в связи со злоупотреблением влиянием» отсутствовала бы. При этом если признать, что инвесторы, получив компенсации от ICS, не уступили требования к WBBS о возмещении убытков, т. е. сохранили такие права за собой, на стороне инвесторов могло бы возникнуть неосновательное обогащение, которое выразилось бы в том, что инвесторы могли бы получить двойную компенсацию – и от ICS, и от WBBS.

В данном деле важен контекст, в рамках которого заключался договор уступки прав требований. Основной вопрос, который был поставлен перед участниками процесса, касался того, в чем был смысл специального выделения «требования о расторжении в связи со злоупотреблением влиянием», если любые денежные требования исключались из объема уступаемых прав. С экономической точки зрения буквальное толкование спорного условия является явно неразумным, поскольку, выплачивая инвесторам компенсации, сложно предположить, что компания ICS не рассчитывала получить встречное предоставление, а намеревалась подарить соответствующие суммы компенсаций инвесторам.

Вместе с тем включение в горизонт понимания разумного лица некоторых индивидуальных (субъективных) обстоятельств сторон договора не влечет превращение объективного критерия толкования в субъективный. Суд, толкуя договор объективно, может принять во внимание те обстоятельства, которые могли быть неизвестны одной из сторон, но тем не менее должны были быть известны разумному лицу.

На такой момент обращается внимание в английской доктрине: «В деле Investors Compensation Scheme лорд Hofmann указывает на то, что исходные данные должны быть объективными, «разумно доступными» сторонам, но они могут и не знать о них в действительности. Объективный подход может привнести в процесс толкования информацию, которой не располагали договаривающиеся стороны. Примером может служить дело Prenn v. Simmonds, в котором вопрос о толковании касался слова «доходы». Подразумевались ли только доходы холдинговой компании либо оно охватывало также доходы всей группы, холдинговой компании и ее дочерних обществ? … Лорд Wilberforce также согласился с тем, что оно отражает «принятую бизнес-практику» и «практику бухгалтерского учета», согласно которой доходы относятся к консолидированной отчетности для всей группы компаний… Данная информация относилась к контексту, согласно которому, независимо от того, знали ли стороны в действительности о «принятой бизнес-практике», разумная сторона договора, действующая в той же фактической ситуации, должна была знать об этом»[166]166
  Mitchell C. Op. cit. P. 50.


[Закрыть].

3.5. Должно ли разумное лицо одновременно являться также добросовестным? Применительно к конструкции разумного лица отдельного внимания заслуживает вопрос о добросовестности, который поднимается в немецкой литературе и судебной практике при определении объективного горизонта понимания (Empfängerhorizont) спорного условия договора, которым обладает разумное лицо.

Как было указано ранее, при толковании договора немецкие суды ссылаются не только на разумность, но и на добросовестность, при этом § 157 ГГУ содержит прямую ссылку на принцип доброй совести (Treu und Glauben).

Примечательно, что российское дореволюционное право также содержало ссылки на добросовестность при толковании договора. Так, ст. 1539 Свода законов Российской империи указывала на то, что договоры должны быть изъясняемы по намерению их и доброй совести. В соответствии со ст. 86 Проекта Гражданского уложения Российской империи сделки должны быть изъясняемы по точному их смыслу, по доброй совести и намерению лиц, их совершающих.

На основе § 157 ГГУ в немецкой юридической литературе широко поддерживается тезис о том, что договор следует толковать с позиции разумного лица, которое одновременно является и добросовестным[167]167
  Lüderitz A. Op. cit. S. 356.


[Закрыть].

С практической точки зрения это значит, что, применяя принцип добросовестности к масштабу понимания разумного лица, необходимо учитывать интерес не только данного лица, но и интерес противостоящей ему в договорных отношениях стороны, а также интересы всех третьих лиц.

Как справедливо отмечает проф. A. Lüderitz, «добросовестность, вероятно, достижима там, где стороны способны прийти к соглашению, хотя у них различное мнение о смысле заключаемого договора»[168]168
  Ibidem.


[Закрыть].

Показательный пример применения принципа добросовестности при установлении понимания разумного лица содержится в деле о толковании условий гарантии, рассмотренном немецкими судами[169]169
  Cases, Materials and Text on Contract Law: Ius Commune Casebooks for the Common Law of Europe. Oxford, 2010. P. 671.


[Закрыть].

Согласно обстоятельствам дела с целью обеспечения кредита своего бизнес-партнера супруг убедил свою жену (ответчица) подписать гарантию по первому требованию (demand guarantee) в пользу компании-истца. Такая гарантия предполагает немедленную уплату обозначенной в ней суммы по первому же требованию бенефициара и ограничивает предъявление возражений. В суде ответчица ссылалась на то, что не имела опыта подписания такого рода соглашений о гарантии и воспринимала выданную гарантию как «обычную». Как было указано судом, разрешившим дело в пользу ответчицы, со ссылками на объективный критерий толкования (§ 157 ГГУ), истец, составляя условия гарантии, осознанно выбрал формулировки, которые обычно используются банками для гарантий по первому требованию, однако у истца не было оснований для того, чтобы предполагать, что ответчица, не имея соответствующего профессионального (банковского) опыта, могла понимать, что выдает именно гарантию по первому требованию.

Очевидно, что решение по данному делу продиктовано не столько требованиями разумности (поскольку из формулировок гарантии прямо следовало, что данная гарантия не является простым поручительством по кредиту), сколько требованиями добросовестности.

В данном случае понимание истцом условий гарантии хотя и может быть признано разумным, но не соответствует требованию доброй совести, поскольку истец, учитывая статус ответчицы, должен был учитывать в том числе и ее интересы, которым явно не могло служить принятие ею на себя обязательств по обеспечению кредита на профессиональной основе.

Как указывается в немецкой литературе, при установлении понимания добросовестного лица суду следует учесть «потери с двух сторон, избежав неравное положение сторон договора, а при существенном экономическом неравенстве – отдать предпочтение слабой стороне»[170]170
  Lüderitz A. Op. cit. S. 356 f.


[Закрыть].

В рассмотренном случае основной целью становится не защита автономии воли и того, как другая сторона могла понять смысл волеизъявления, а защита слабой стороны и, следовательно, публичных интересов.

Учитывая это, проф. A. Lüderitz развивает эту мысль далее: «… применение масштабов, обусловленных принципом добросовестности, часто выходит за рамки собственно толкования»[171]171
  Ibidem.


[Закрыть].

На наш взгляд, применение принципа добросовестности при толковании договора оправданно прежде всего с точки зрения защиты публичных интересов, когда суд сталкивается либо с экономическим неравенством сторон, например, в спорах с потребителями, либо с явной недобросовестностью одной из сторон договора, которая хотя и понимала спорное условие разумно, но исходя из конкретных обстоятельств не могла не знать о том, что такое понимание явно противоречит интересам другой стороны.