Текст книги "Толкование договора в российском и зарубежном праве"

В любом случае бремя доказывания обстоятельств, влияющих на формирование волеизъявления либо на его восприятие, несет то лицо, которое утверждает о наличии таких фактов, что согласуется с общим процессуальным принципом доказывания (применительно к российскому процессуальному праву, см. п. 1 ст. 56 ГПК РФ, п. 1 ст. 65 АПК РФ).

Кроме вопроса о бремени доказывания собственного понимания спорного условия каждой из сторон на практике возникает множество вопросов, связанных с принятием стороной-заявителем достаточных мер для формулирования доступного для другой стороны условия, а стороной-адресатом – для уяснения смысла этого условия.

В немецкой литературе при установлении того, кто несет риски расхождений в понимании спорного условия, исходным посылом служит такой аспект автономии воли, как свобода выражения заявления (Formulierungsherrschaft). Если сторона – автор спорного условия обладает возможностью сформулировать свою волю в тексте договора, то логично предположить, что именно она должна нести соответствующие риски. Это выражается в широко известном в западных право-порядках правиле о том, что формулировки спорного условия следует толковать против того, кто включил такое условие в договор (contra preferentuum). Подробный анализ данного правила приведен в гл. III настоящей работы.

В примере с заказом гостиничного номера, который мы уже анализировали ранее, при применении данного критерия заказчик должен был бы нести ответственность за неопределенность формулировки своего заказа, которая допускала два равно возможных значения. В деле, рассмотренном земельным судом Гамбурга, при применении Венской конвенции от покупателя следовало бы ожидать принятия мер по разъяснению продавцу текстиля своей воли действовать от имени и в интересах третьего лица.

В то же время сторона-адресат должна придерживаться того значения условий, которое, с ее точки зрения, очевидно следует из договора. На нее возлагается обязанность действовать осмотрительно, учитывая все известные ей на момент включения условия в договор обстоятельства, связанные с формированием волеизъявления стороны-автора.

Однако следует ли ограничиться лишь фактическим пониманием условия стороной-адресатом или от нее необходимо требовать приложения необходимых мер к правильному пониманию? Если учитывать только понимание стороны-адресата, то это может быть крайне несправедливо для стороны-заявителя, поскольку сторона-адресат также может понять договор неправильно.

В примере с заказом номера в гостинице от хозяина гостиницы следовало бы ожидать принятия мер по уточнению того, какие именно номера намеревается заказать гость (два номера, в каждом из которых по три кровати, либо два номера с одной и с двумя кроватями соответственно). Применительно к делу, рассмотренному земельным судом Гамбурга, от продавца текстиля соответственно необходимо было бы ожидать принятия мер по проверке полномочий покупателя (предпринимателя).

Вместе с тем, если в случае с заказом гостиничного номера принятие стороной-адресатом мер по уточнению смысла волеизъявления даже на первый взгляд представляется оправданным исходя из условий ситуации, в которой такой заказ осуществлялся, то требовать от продавца текстиля принятия дополнительных мер по установлению воли покупателя действовать от имени третьего лица явно неразумно.

Приведенные выше замечания позволяют сделать вывод о том, что как от стороны-заявителя, так и от стороны-адресата возможно требовать принятия мер по доступному изложению своей воли и по уточнению смысла волеизъявления.

Такое решение соответствует развиваемой в немецкой доктрине идее двусторонней ответственности сторон договора, согласно которой сторона-заявитель выбирает способы и формы выражения собственной воли, поэтому принципиально оправданно возложить на нее ответственность за объективное значение заявления, как оно могло быть понято третьими лицами. В этой связи судебной практикой и доктриной к заявителю предъявляются требования заботы и осмотрительности за выбор способа выражения своей воли.

Одновременно адресат волеизъявления должен прилагать усилия к его должному пониманию. В этом смысле от него требуется соблюдать тщательность и осмотрительность при толковании волеизъявления исходя из его собственного горизонта понимания.

Справедливым представляется суждение о том, что различия в степени проявляемых сторонами заботы и осмотрительности, которые требуются от сторон по условиям оборота, зависят от вида сделки, от статуса каждой из сторон, доступной информации и иных обстоятельств.

Таким образом, при применении субъективного критерия в процессе толкования договора основными задачами суда становятся определение авторства спорного условия и распределение бремени доказывания его смысла между заявителем и адресатом с учетом должной степени заботы и осмотрительности, проявленной каждой из сторон. При этом определяющим является исследование того, как действительная (эмпирическая) воля стороны-заявителя, нашедшая отражение в волеизъявлении, была понята стороной-адресатом.

Установление действительной воли является первостепенной задачей при толковании условий договора, подтверждением чему служит в том числе иерархия норм, содержащихся в ст. 8 Венской конвенции, ст. 4.1 Принципов УНИДРУА, ст. 5:101 Принципов европейского договорного права, ст. II-8:101 DCFR.

Такая иерархия объясняется прежде всего основообразующей для договора ролью принципа автономии воли, на что уже обращалось внимание ранее. Так, если сторона-заявитель говорит об определенном значении своей воли и судом будет установлено, что сторона-адресат знала или не могла не знать о таком значении, в основу судебного решения должно быть положено то значение спорного условия, которое соответствует действительной воле заявителя, доступной для понимания адресатом. Это может быть показано на примере применения известной западным правопорядкам концепции falsa demonstratio non nocet (cum de corpore constat), согласно которой ошибочное описание не лишает договор юридической силы, если известно, к какому предмету оно относится.

В немецкой доктрине в качестве примера применения данной концепции обычно приводится известное дело о продаже товара, который стороны обозначили как «haakjöringsköd». Обе стороны договора купли-продажи при его заключении исходили из того, что «haakjöringsköd» означает «китовое мясо», однако в норвежском языке данный термин означает «акулье мясо». Обязав к возмещению убытков продавца, поставившего акулье мясо, Верховный суд Германии указал, что стороны заключили договор о продаже китового мяса, поскольку это отражает их общую волю[128]128
  Vogenauer S. Op. cit. P.14.


[Закрыть].

Комментируя данное решение, К. Цвайгерт и Х. Кётц отмечают, что такое толкование соответствует интересам сторон в наибольшей мере, поскольку в данном случае «принимается решение в пользу согласованного между ними – пусть даже и не зафиксированного в договоре – значения»[129]129
  Цвайгерт К., Кётц Х. Указ. соч. С. 111.


[Закрыть].

Несмотря на то что спорное условие о предмете рассматриваемого договора купли-продажи могло быть включено в договор в результате взаимной ошибки[130]130
  Учению об ошибке при заключении договора, которое тесно связанно с проблемой толкования договоров, уделяется значительное внимание в западной доктрине. На русском языке см., в частности, работу: Гордли Д. Ошибка при заключении договора // Вестник гражданского права. 2009. № 4.


[Закрыть], суд разрешил дело в пользу действительной воли стороны, которая была известна ответчику, не применяя объективный критерий (не принимая во внимание буквальное значение использованного термина)[131]131
  Пример применения логики максимы falsa demonstratio non nocet содержится также в Решении МКАС при ТПП РФ от 13 февраля 2006 г. № 102/2005.


[Закрыть].

2.4. Соотношение субъективного и объективного критериев толкования. Основываясь на приведенных выше примерах, несложно прийти к выводу о том, что там, где может быть применен субъективный подход к толкованию договора, т. е. может быть установлена действительная воля сторон, объективный подход не подлежит применению.

Вместе с тем применение субъективного критерия сопряжено с трудностями доказывания того, что сторона договора знала или не могла не знать, каково было содержание действительной воли другой стороны.

Как было указано в решении Апелляционного суда США по Одиннадцатому судебному округу при установлении соотношения субъективного и объективного критериев применительно к п. 1 и 2 ст. 8 Венской конвенции, «в большинстве случаев отсутствует ситуация, когда обе стороны осознают субъективное намерение… Поэтому в большинстве дел будет применяться пункт 2 статьи 8 Венской конвенции, а основой решений будут являться объективные доказательства»[132]132
  Federal Court of Appeals for the Eleventh Circuit, United States, 29 June 1998 (CLOUT N 222).


[Закрыть].

Кроме того, применение субъективного критерия толкования условий договора сталкивается с практическими сложностями.

Во-первых, имеются обоснованные возражения против применения субъективного подхода в тех случаях, когда от результата толкования зависят права и обязанности третьего лица, которое не является стороной договора. Очевидно, что третье лицо не может быть связано тем пониманием договора, которое имели стороны и о котором третьему лицу не было известно.

В этой связи справедливой представляется позиция, отраженная в DCFR, в соответствии с которой применение субъективного критерия прямо исключено в случае, когда вопрос касается лица, не являющегося стороной договора (п. 3, II–8:101). В таком случае подлежит применению объективный критерий.

Во-вторых, представить доказательства того, что другая сторона знала или должна была знать о значении предложенного спорного условия, равно как и обосновать обратное, зачастую сложно.

В некоторых правопорядках, как мы указывали в гл. I настоящей работы, существуют правила, ограничивающие возможность толкования договора буквальным значением содержащихся в нем условий. В таких обстоятельствах представить доказательства того, какова была действительная воля лица, едва ли возможно. При этом, даже если стороны в споре о толковании свободны в представлении доказательств значения действительной воли, учитывая то, что процесс формирования воли носит внутренний характер, найти такие доказательства также не всегда возможно.

В-третьих, применение субъективного критерия может быть значительно затруднено, когда невозможно установить, какая из сторон готовила проект договора либо участвовала в разработке спорного условия, поскольку при его применении предполагается установление судом автора и адресата спорного условия договора. В отсутствие доказательств авторства спорного условия возможность распределения бремени доказывания между сторонами также ограниченна.

Примечательно, что, к примеру, Принципы УНИДРУА (ст. 4.1 и 4.2) содержат отдельные правила в отношении заявлений сторон (оферта, акцепт и т. д.) и договора как единого документа. При этом субъективный критерий толкования договора применяется тогда, когда договор может быть разложен на оферту и акцепт.

Сложность применения субъективного критерия отмечалась, к примеру, в комментариях к положениям Венской конвенции. Так, следует согласиться с мнением проф. A. Farnsworthʹа о том, что правила толкования ст. 8 Венской конвенции в меньшей степени приспособлены к ситуациям, когда «после продолжительных переговоров стороны почти одновременно ставят свои подписи на документе, который был составлен ими совместно»[133]133
  Bianca C.M., Bonell M.J. Commentary on the International Sales Law. Milan, 1987 (http://www.cisg.law.pace.edu (автор комментария – А. Farnsworth).


[Закрыть]. В особенности это касается субъективного критерия.

В-четвертых, в современном обороте в формулировании условий сложных коммерческих сделок участвуют не сами стороны, а их юристы. Говорить в такой ситуации о действительной воле стороны, а также представлять доказательства такой воли на практике также проблематично.

Ввиду практических сложностей, в том числе связанных с доказыванием того, что значение действительной воли было понятно ее адресату, субъективный критерий толкования применяется нечасто. На наш взгляд, субъективный критерий применим в тех случаях, когда значение действительной воли настолько очевидно (например, следует из буквального толкования договора либо обстоятельств, которые были известны и не могли быть проигнорированы другой стороной), что сторона-адресат не могла понять договор никак иначе.

Во многих практических ситуациях при толковании договора ограничиться применением субъективного критерия не представляется возможным. В таких случаях дальнейший поиск действительной (эмпирической) воли неоправдан и правоприменителю следует обратиться к объективному критерию толкования договора. Так, по мысли проф. K. Larenzʹа, объективная оценка заявления, основанного на действительной воле, возможна там, где действительная воля не распознается контрагентом[134]134
  Larenz K. Die Methode der Auslegung des Rechtsgeschäfts: Zugleich ein Beitrag zur Theorie der Willenserklärung. S. 29.


[Закрыть].

§ 3. Объективный подход к толкованию договора

3.1. Принцип защиты доверия. Исторические корни объективного подхода к толкованию договора содержатся также в римских источниках[135]135
  Zimmerman R. Op. cit. P. 623.


[Закрыть]. Как мы уже указывали ранее, в архаичном jus civile преобладание торжественных форм заключения сделок предопределяло формалистский подход к толкованию их условий, при котором безусловным приоритетом пользовалось слово (verba) как сакральное основание договорных связей. Однако современный объективный подход к толкованию договора с римским формализмом, о котором мы говорили раньше, роднит разве что общая идея о приоритете внешних проявлений воли лица.

Если основой для субъективного подхода к толкованию договора служит, как было указано, принцип автономии воли, то объективный подход базируется на принципе защиты доверия как непосредственно стороны договора, так и всех третьих лиц.

На теоретическом уровне данный принцип также был разработан немецкими цивилистами в рамках уже упомянутой ранее дискуссии по поводу приоритета воли и волеизъявления в сделке. Так, проф. K. Larenz объясняет дуализм субъективного и объективного метода толкования проблемой дуализма воли и волеизъявления[136]136
  Larenz K. Op. cit. S. 32.


[Закрыть]. Основным в рамках этой дискуссии стал вопрос о том, чему должен быть отдан приоритет при толковании договора: поиску действительной воли (субъективный критерий) либо установлению значения договора на основе его внешних проявлений, т. е. волеизъявления сторон (объективный критерий).

При исследовании объективного подхода к толкованию договора следует принять во внимание, что исходной посылкой понятия договора служит не соглашение сторон, основанное на принципе автономии воли, как в классической модели, а концепция договора как акта коммуникации индивидов. В этой связи проф. R. Zimmerman указывает, что волеизъявление как эманация индивидуальной автономии не существует в социальном вакууме, оно вызывает обоснованные ожидания (reasonable expectations) со стороны других лиц, которые должны быть оправданны. Это отражает существенное смещение акцентов с теории договора, основанной на индивидуализме, в сторону рассмотрения договора как социального последствия человеческого поведения[137]137
  Zimmerman R. Op. cit. P. 636.


[Закрыть]. Проекция договора как акта коммуникации индивидов находится в общем русле неклассических концепций договора, среди которых преобладающей является теория договора как обещания (reliance theory). Согласно положениям данной теории на первый план выступает «факт расчета (reliance) стороны на сделанное другой стороной заявление»[138]138
  Бекленищева И.В. Указ. соч. С. 120. Там же см. библиографию по теории договора как обещания. О проблеме толкования договора (на примере сравнения цивилистической традиции и традиции общего права) см.: Grammond S. Reasonable Expectations and the Interpretation of Contracts across Legal Traditions // Canadian Business Law Journal. 2010. http://ssrn.com


[Закрыть].

Объективный (нормативный) подход к толкованию договора (objective interpretation; normative Auslegung) призван защитить прежде всего обоснованный расчет (justifable reliance) стороны договора на содержание заявления другой стороны.

Нельзя не отметить, что с целью защиты интересов стороны-адресата суд во многом руководствуется применением субъективного критерия, как было описано раньше. Вместе с тем различие между субъективным и объективным подходами является существенным.

3.2. Позиция разумного лица. Если субъективный критерий ориентирует суды при толковании договора на установление понимания действительной воли стороны-заявителя с позиций непосредственного адресата, т. е. контрагента по договору, то при применении объективного критерия следует исходить из того понимания спорного условия, которым обладало бы любое разумное лицо. Иными словами, при применении первого подхода следует ответить на вопрос о том, как была понята воля стороны-заявителя непосредственно стороной-адресатом, а при применении второго подхода следует установить, каково было бы понимание любого разумного лица, оказавшегося на месте стороны-заявителя.

В немецкой доктрине также принято говорить о разумной (нормативной) воле стороны (в отличие от эмпирической воли), которая не относится к наличествующим фактам действительности, а является результатом интеллектуальной абстракции, приближенной к условиям оборота и конкретной сделки[139]139
  Lüderitz A. Op. cit. S. 342 f.


[Закрыть].

Разумная воля, на установление которой направлено применение объективного критерия толкования договора, охватывает наиболее вероятное значение условия договора исходя из того, как разумное лицо (среднестатистический контрагент) поняло бы его смысл.

Хотя в основу европейских кодификаций (ГГУ и ФГК) была положена классическая модель договора, а руководящие принципы толкования основаны на субъективном подходе, необходимость защиты интересов как конкретного адресата волеизъявления, так и участников оборота в целом, не могла остаться без внимания доктрины и в особенности практики.

Так, суды во Франции в силу сложившейся традиции по-прежнему ссылаются на ст. 1156 ФГК, однако данная ссылка носит скорее церемониальный характер, поскольку на практике исследуются сугубо объективные факторы для установления субъективной воли сторон. Как заключает проф. S. Vogenauer, французский подход является субъективным скорее с точки зрения идеологии и риторики, нежели с точки зрения существа[140]140
  Vogenauer S. Op. cit. P. 4.


[Закрыть].

В Германии еще на этапе разработки ГГУ субъективный критерий толкования волеизъявления (§ 133) был дополнен требованием, закрепленным в § 157 ГГУ, согласно которому договоры следует толковать добросовестно, принимая во внимание обычаи гражданского оборота (Treu und Glauben). Так, проф. S. Vogenauer указывает, что «сегодня суды и ученые при толковании договоров неизменно ссылаются на § 133 и 157 ГГУ вместе, а исходной посылкой является то, что договоры следует толковать согласно тому значению, которое разделяло бы разумное лицо на месте сторон… Как результат, ни одна из сторон не может ссылаться на то, что поняла договор в каком-либо определенном смысле, если этот смысл расходится с пониманием разумного лица, которое устанавливается при анализе договора и контекста»[141]141
  Ibid. P. 5.


[Закрыть].

Использование конструкции разумного лица сближает немецкий подход с доктриной стран общего права, где объективный критерий толкования договора получил наибольшее развитие.

Английские суды широко используют конструкцию разумного лица (reasonable man) при установлении того, каковы могли быть намерения лиц, заключивших договор, как было указано в судебном решении по делу Reardon-Smith Line Ltd v. Hansen-Tange (1976): «… когда говорят о намерениях сторон договора – говорят объективно, стороны сами не могут представить прямых доказательств того, каковы были их намерения; и установлению подлежат намерения разумных лиц, если бы они оказались на месте сторон»[142]142
  Lewison K. Op. cit. P. 25.


[Закрыть].

Ключевые положения объективного подхода к толкованию договора были обоснованы в рамках дела Investors Compensation Scheme, рассмотренного Палатой лордов в 1997 г., обстоятельства которого будут изложены далее. Согласно выводу, сделанному в указанном деле, «толкование представляет собой установление значения, которое документ сообщает разумному лицу, располагающему всеми исходными знаниями, которые были разумно доступны сторонам в той ситуации, когда они заключали договор»[143]143
  Ibidem.


[Закрыть].

Объективный критерий толкования договора широко применяется в международном коммерческом обороте. Так, согласно п. 2 ст. 8 Венской конвенции если предыдущий пункт (субъективный критерий) неприменим, то заявления и иное поведение стороны толкуются в соответствии с тем пониманием, которое имело бы разумное лицо, действующее в том же качестве, что и другая сторона, при аналогичных обстоятельствах.

Согласно п. 2 ст. 4.1 Принципов УНИДРУА если общее намерение сторон не может быть выявлено, договор должен толковаться в соответствии со значением, которое такие же, как и стороны, разумные лица придавали бы договору в схожих обстоятельствах.

Согласно п. 3 ст. 5:101 Принципов европейского договорного права если намерение сторон не может быть установлено при применении субъективного критерия (в соответствии с п. 1 и 2 ст. 5:101), то договор толкуется в соответствии с тем значением, которое ему придали бы такие же, как и стороны, разумные лица при схожих обстоятельствах. Аналогичная норма содержится в п. 3 ст. II-8:101 DCFR, в котором представлена еще одна ситуация, когда применяется объективный критерий: договор толкуется согласно пониманию разумного лица, «если вопрос возник в отношении лица, не являющегося стороной договора, которое разумно и добросовестно полагалось на очевидное значение договора». В данном случае речь идет о защите доверия третьего лица, у которого могут возникнуть права и обязанности в связи с заключением и исполнением сторонами договора.

Из приведенных выше нормативных предписаний следует, что объективный критерий призван играть вспомогательную роль по отношению к субъективному критерию. При этом на практике именно применение объективного критерия стало наиболее распространенной техникой толкования договора. Так, основываясь на ст. 8 Венской конвенции, можно утверждать, что в большинстве случаев разрешение споров о толковании договоров международной купли-продажи осуществляется согласно объективному подходу, о чем свидетельствуют обобщения практики применения ст. 8 Венской конвенции, подготовленные Комиссией ООН по праву международной торговли (ЮНСИТРАЛ)[144]144
  UNCITRAL: Digest of Case Law on the United Nations Convention on the International Sale of Goods (2008).(http://www.uncitral.org/uncitral/en/case_law/digests/cisg.html).


[Закрыть] и Институтом международного коммерческого права (Peace Law School)[145]145
  Доступно по адресу: http://www.cisg.law.pace.edu/


[Закрыть].

Объективный критерий способствует установлению того, какое понимание спорного условия имело бы разумное лицо, действующее в том же качестве, что и другая сторона при аналогичных обстоятельствах. Как видно, при описании объективного критерия толкования договора ссылаются на разумное лицо, в этой связи следует более подробно остановиться на данном понятии.

Наибольшее распространение конструкция разумного лица (reasonable man) получила в английском праве, где суды, принимая решения по коммерческим спорам, указывали на то, как обычный (среднестатистический) контрагент поступил бы в той или иной спорной ситуации.

Строго говоря, в общем праве разумное лицо – это правовая фикция, которая помогает суду при оценке обстоятельств спора о толковании обосновывать правовую позицию деперсонализированным (объективным) стандартом поведения и понимания. Примечателен следующий факт: чтобы подчеркнуть, что под разумным лицом понимается среднестатистический участник оборота, в доктрине общего права это понятие характеризуется как человек из автобуса[146]146
  Martin E.A. Oxford Dictionary of Law. Oxford, 1997. P. 382.


[Закрыть].

Российскому праву конструкция разумного лица незнакома. Вместе с тем объективная оценка условий договора с позиций гражданско-правового принципа разумности не является новеллой для отечественной доктрины и практики. Так, в своих трудах проф. И.А. Покровский применительно к дореволюционному законодательству высказывает следующие соображения: «Если мы окинем общим взглядом сам механизм гражданско-правовых норм, то мы заметим, что все они покоятся на предположении некоторого абстрактного человека, своего рода «гражданского человека». Это есть некоторая средняя фигура, представляющая эмпирическое суммирование потребностей и качеств, свойственных среднему в данной социальной среде и в данное время человеку. Для римлян это был некоторый bonus paterfamilias; у нас он не имеет особого имени, но и у нас эта абстрактная фигура стоит перед глазами, когда мы создаем те или другие нормы, когда мы думаем о потребностях, когда мы решаем вопрос о наличности вины и т. д.»[147]147
  Покровский И.А. Абстрактный и конкретный человек перед лицом гражданского права // Вестник гражданского права. 1913. № 4. С. 32.


[Закрыть].

С позиций современного российского законодательства при оценке юридических действий сторон суды ориентируются на принцип разумности, который закреплен в п. 5 ст. 10 ГК РФ. Согласно указанной норме добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются. Нормативное основание конструкции разумного лица также содержится в п. 3 ст. 307 ГК РФ, согласно которому при установлении, исполнении обязательства и после его прекращения стороны обязаны действовать добросовестно, учитывая права и законные интересы друг друга, взаимно оказывая необходимое содействие для достижения цели обязательства, а также предоставляя друг другу необходимую информацию.

Для целей толкования договора перспектива использования конструкции разумного лица – это оценка спорного условия с точки зрения обычного участника оборота, любого третьего лица, не заинтересованного в исходе спора, но имеющего достаточный опыт и знания, для того чтобы истолковать условие наиболее вероятным образом. Можно сказать, что применение фикции разумного лица – это судебная оценка фактов с учетом принципа разумности, который хорошо известен всем правопорядкам, в том числе и отечественному[148]148
  Гражданское право: В 4 т. Т. 1: Общая часть / Под общ. ред. Е.А. Суханова. М., 2005 (автор соответствующей главы – Е.А. Суханов).


[Закрыть].

Перспектива понимания спорного условия разумным лицом в английском праве в значительной степени совпадает с требованием учета объективного горизонта адресата волеизъявления в немецком праве (objektiver Empfängerhorizont)[149]149
  Lautenschlager F. Aktuelle Probleme bei der Auslegung von Willenerklärungen und Parteiverhalten bei Verträgen im Anwendungsbereich der CISG – Der objektive Dritte, späteres Parteiverhalten, Sprachprobleme und Allgemeine Geschäftsbedingungen. 2006. S.2.


[Закрыть].В практике немецких судов сложилась практика выдвижения требования, согласно которому волеизъявление со ссылкой на § 157 ГГУ должно пониматься так, «как его бы понял адресат волеизъявления с учетом требования добросовестности и принимая во внимание обычаи гражданского оборота»[150]150
  Vogenauer S. Op. cit. P. 5.


[Закрыть]. При этом в немецкой литературе подчеркивается, что горизонт понимания адресата следует рассматривать объективно, т. е. опять же с точки зрения разумного лица (коммерсанта).

По мнению проф. A. Lüderitzʹа объективный горизонт понимания – это масштаб сознательного, добросовестного и правомерно думающего разумного лица. Именно способность понимать значение спорного условия и сделать соответствующий вывод определяет объективный горизонт понимания[151]151
  Lüderitz A. Op. cit. S. 281.


[Закрыть].

С практической точки зрения объективный горизонт адресата – это прежде всего понимание спорного условия согласно его буквальному значению, поскольку такое значение представляет собой наиболее употребительное значение слова или словосочетания. Однако одним лишь буквальным значением такая перспектива ограничена быть не может, о чем говорят примеры из практики.

3.3. Примеры применения объективного подхода к толкованию договора. Соотнесение значения неясного волеизъявления с пониманием разумного лица основывается прежде всего на том, как могли быть истолкованы очевидные факты обычным (среднестатистическим) контрагентом. Приведем два примера из практики.

Посетитель ресторана делает заказ согласно старому меню, которое действовало ранее и было оставлено другим посетителем на столе. Можно ли истолковать оставленное меню как оферту, содержащую старые цены? Следует ли учитывать в таких обстоятельствах волю хозяина ресторана, который мог истолковать заказ как сделанный по действующим на момент заключения договора ценам?[152]152
  Larenz K., Wolf M. Op. cit. S. 58.


[Закрыть]

Если не вдаваться в исследование вопроса о том, мог ли предотвратить хозяин ресторана оставление меню со старыми ценами (презюмируем, что мог), то среднестатистический посетитель ресторана (разумное лицо) мог полагаться на то, что цены, указанные в меню, обнаруженном им на столе, являются действительными на момент заказа. В перспективу понимания разумного лица не может быть включена возможность обнаружения меню с недействительными ценами исходя из тех обстоятельств, которые были очевидны для него в момент совершения заказа.

Что касается понимания совершенного посетителем заказа хозяином ресторана, то следует, опять же согласно обстоятельствам совершения заказа, исходить из того, что для хозяина также было очевидно, что забытое на столе меню будет воспринято любым посетителем как оферта, содержащая действительные цены.

Применительно к различающемуся пониманию договорного условия стороной-заявителем и стороной-адресатом, как отмечают C.-W. Canaris и H.C. Grigoleit, «с одной стороны, от заявляющей стороны не следует требовать быть связанной разумным и добросовестным пониманием, с другой – только расчет на такое понимание заслуживает защиты со стороны права. Таким образом, этот взгляд имеет две стороны. Предполагается, что заявляющая сторона так же, как и адресат, должна иметь такое понимание, какое адресат мог или должен был иметь при применении стандарта разумности и добросовестности. Критерий работает как за, так и против обеих сторон»[153]153
  Grigoleit H.C., Canaris C.-W. Op. cit. P. 4.


[Закрыть].

На необходимость принятия обеими сторонами разумных мер к пониманию значения спорного условия обращается внимание в немецкой доктрине: «… адресат должен использовать все доступные разумные средства, чтобы сделать вывод о воле. Однако и заявитель, с другой стороны, должен осознавать последствия своего поведения, убедительность либо обоснованность своих слов»[154]154
  Lüderitz A. Op. cit. S. 284.


[Закрыть].

В другом деле спорное условие договора страхования ювелирных украшений содержало указание на то, что к страховым случаям относится кража ювелирных украшений в случае «скрытого проникновения» в место, где данные украшения хранились. Лицо А, притворившись мастером по ремонту телефона, проникло в дом мадам Б с целью ремонта ее телефона. Сумев отвлечь внимание мадам Б, лицо А совершило кражу застрахованного имущества. Страховая компания отказалась выплатить возмещение, ссылаясь на то, что застрахованное имущество было похищено способом, отличным от «скрытого проникновения». Разрешив дело в пользу мадам Б, суд пришел к выводу, согласно которому разумное толкование указанного условия позволяет утверждать, что проникновение в результате обмана является формой «скрытого проникновения»[155]155
  Lando O., Beale H. Principles of European Contract Law. P. I and II. Hague; L.; Boston, 2000. P. 346.


[Закрыть].

Спорное условие договора страхования также следует рассматривать с точки зрения разумного лица. Для обычного контрагента по договору страхования из формулировки «скрытое проникновение» очевидно следует, что договор страхования не покрывает случаи открытого хищения, например грабежа, когда проникновение в место, где хранится застрахованное имущество, происходит помимо воли страхователя с целью завладения ювелирными украшениями. Остальные случаи, в том числе проникновение в результате обмана или злоупотребления доверием, являются способами «скрытого проникновения», предотвратить которое страхователь не в состоянии.

Если мы обратимся к уже приведенным ранее нормативным формулировкам объективного критерия толкования договора, то несложно заметить, что разумное лицо, объективный горизонт понимания которого следует установить суду, помещается на место сторон, в перспективу его понимания включаются те обстоятельства и те сведения, которые относились к конкретной стороне спора.

Такое уточнение конструкции разумного лица имеет важные практические последствия. Так, при применении объективного критерия следует устанавливать ту перспективу понимания стороной спорного условия, которую имело бы не любое абстрактное третье лицо, а разумное лицо на месте стороны – адресата волеизъявления. Иными словами, в перспективу понимания спорного условия разумным лицом входят все те знания, которыми обладала другая сторона при заключении договора: знания того языка, на котором составлен договор; технические знания, которые касаются исполнения договора, а также знание всех тех обстоятельств, о которых должна была знать другая сторона, в том числе содержание предшествующих заключению договора переговоров, тенденции мировой торговли, которые не могли быть неизвестны контрагенту, и др. Такое понимание конструкции разумного лица во многом совпадает с современными тенденциями в немецком и английском праве.