Текст книги "Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)"

Алан А. Милн
Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр

© A. A. Milne, 1905, 1946

Школа перевода В. Баканова, 2013

© Перевод. А. Комаринец, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Влюбленные в Лондоне

Глава I
Семья

Дамы и господа, это Амелия. Это ее отец и мать. А это – ее собака. По причине болезни отсутствует брат Амелии.

Амелия, как вы изволите видеть, в самой середине. В руках у нее книга – несомненно, большой интеллектуальной ценности. И наверняка про Войну за независимость Америки[1]1
  Так называемая Американская революция (1775–1783), борьба между Великобританией и патриотами 13 английских колоний в Северной Америке за образование независимого союзного государства. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Амелия, как вы вправе предположить, всерьез думает о публикации Американской энциклопедии. «В» – Война. См. «Н» – Независимость. Это будет бесценное справочное издание, так что подписывайтесь сейчас, пока не поздно…

Вы уже заметили, какие длинные и красивые у нее ресницы. Она беспечно опустила взор на книгу. Наверное, это всего лишь семейный альбом фотографа.

На ней (к сведению господина сочинителя) «простого покроя платье из мягкой струящейся белой ткани». На талии «красная роза, в волосах еще одна». (Это тоже к сведению господина сочинителя. На большее он все равно не отважится.)

Ее щечки тронуты нежным румянцем юности. Уголки губ восхитительно изогнуты вниз. А нос, с вашего позволения, весьма изысканной формы.

Вот этот джентльмен справа – отец Амелии. Он держит руку у лба. Нам представляется, что он сочиняет воскресную проповедь. У него седые волосы и снежно-белая борода. В общем, славный бодрый старикан.

Мать Амелии слева. Она тоже смотрит на книгу в руках дочери. А это жена фотографа? Боже, что за пугало!

Собака Амелии. Вопрос: неужели это собака?

Про фотографию, пожалуй, все. Брат Амелии, как говорится в письме, прихворал. Ногу сломал. Он учится в Корнеллском университете. Памятуя о том, как в Америке играют в футбол, радуйтесь, что сломана только нога. Мы уверены, что, на радость родителям, он – прилежный студент.

А теперь мы аккуратно уберем и письмо, и фотографию в самый потайной ящик…

Письмо написано Амелией – робко, местами с чужих слов. «Мама хочет, чтобы я сообщила вам, что мы не сможем приехать в Англию раньше начала года… Мама считает, что вам будет интересно посмотреть на нашу общую фотографию. Папа хорошо получился. Топотун просто прелесть, правда? А на меня смотреть страшно…» (Топотун, видимо, собака.) «Мой дорогой Тедди», – начинает она, зачеркивает «Тедди», пишет «Эдвард», но потом вновь меняет на «Тедди». Очень мило.

Письмо помечено «С борта парохода “Антилопа”». В последнее время Амелии нездоровится, поэтому все семейство едет в Англию через Сан-Франциско, Тихий океан и прочие места. Не мешало бы найти их на карте. В географии я никогда не блистал…

Но кто такая Амелия?

Читая приключенческий роман, я пропускаю пространные описания невероятной красоты видов, что предстают перед взором героя, затаившегося на кокосовой пальме. Быстро долистываю до слов: «В тот миг Джорджу было не до этого. Малайцы уже…» И сейчас я как тот самый Джордж. Однако, наслаждаясь юмористическим произведением, я тщательно штудирую скучнейшие на первый взгляд отрывки – вдруг там скрыта очередная шутка автора? Впрочем, у нас не приключенческий роман, и если вы пропустите страницу, я не обещаю, что следующая будет интереснее. Не смею назвать это произведение и юмористическим. По причине чего не бойтесь, что ненароком упустите повод посмеяться от души. Так что к последующему вскоре разъяснению родословной Амелии приступайте безо всякой надежды и страха.

Итак, начнем. С отцом Амелии я впервые встретился на собственных крестинах, когда он нарек меня Уильямом Эдвардом. (Он одарил меня массивным серебряным кольцом для салфеток, которое я иногда рассматриваю.) Будучи до сих пор моим крестным отцом, он много лет был еще и моим опекуном. Англичанин по рождению, он женился на американке, уехал в Штаты и обосновался там. Однако почти каждый год он наведывался в Англию проверять, как идет мое образование. (В основном он приезжал один, иногда вместе с женой. Дважды им составляла компанию и Амелия – в возрасте шести и двенадцати лет.) В детстве меня окружало несметное количество тетушек, кузин и всяких прочих заботливых нянюшек, следивших за бытовыми мелочами. (К примеру, разбирали мои носки и прочее.) Остальным заведовал отец Амелии. Он выбрал мне школу и колледж, тратил за меня мои деньги (около трехсот фунтов в год), пока я не достиг совершеннолетия, а в тягостные минуты выступал в роли апелляционного суда. В конце концов, он пастырь пресвитерианской церкви, и я называю его «папа Уильям»[2]2
  Аллюзия на «Балладу о старом Уильяме» Л. Кэрролла – один из признанных шедевров поэтического нонсенса, представляет собой искусную пародию на давно забытое нравоучительное стихотворение Роберта Саути (1774–1843) «Радости старика, и как он их обрел».


[Закрыть]. Я многим ему обязан.

С матерью Амелии мы никогда не ладили. Она какая-то угасшая. В последний визит (четыре года назад) ее, похоже, расстроило и вызвало некоторое раздражение присутствие подросшей дочери. Не побоюсь этого слова – ревность. Я зову ее «тетушка Энни», и она всегда целует меня в лоб.

Что касается Амелии и меня самого, если вы настолько добры, чтобы проявить к нам интерес, то вы узнаете все, что нужно, когда дочитаете до конца последнюю главу. (Любимый вальс Амелии упомянут в пятнадцатой главе, ее любимый ныне здравствующий поэт – в шестой. В пятнадцатой также назван герой ее романа… впрочем, двадцать четвертая скорее всего оставит иное впечатление.)

Амелия, таким образом, героиня. Если бы вы ее увидели, так сразу и сказали бы. Что до моего главенства, то я претендую на него по праву антрепренера. Все лучшие строки я забрал себе. Но я уже был влюблен! Влюблен в Амелию – из всей семьи в нее одну.

Однако Амелия пока в море. Кстати, я же собирался купить атлас.

Глава II
Необитаемый остров

В витрине одного магазина на Стрэнде выставлена огромная карта мира в какой-то там проекции. Крошечные модели кораблей испещряют моря и океаны, так что, если ваш кузен месяц назад отправился на поиски золота[3]3
  Подразумевается золотая лихорадка 1903–1905 гг. на Аляске и в Канаде, а также скандал, связанный с проходом через Суэцкий канал Второй Тихоокеанской эскадры Российского императорского флота, в 1904 г. следовавшей из Либавы (Лиепаи), русского порта на Балтике, во Владивосток, для участия в боевых действиях во время Русско-японской войны. Великобритания, заключив в 1902 г. договор об альянсе с Японией для защиты интересов в Китае и Корее, выступала союзником Японии.


[Закрыть], вы сразу найдете его на этой карте. Возможно, он застрял в Суэцком канале или где-то рядом с оным. Наверняка вам нет дела до Суэцкого канала, да и кузен вам безразличен; впрочем, и он от вас ничего не ждет. Тогда оставьте его в покое и больше не переживайте по этому поводу. А если при вас станут обсуждать шансы Балтийского флота пройти по Суэцкому каналу, а также вопросы, касающиеся нейтралитета, вы скажете: «Дорогой мой, у меня там кузен, уж я-то знаю, что и как».

Теперь представьте, что это не какой-то там кузен, а дочь чьего-то крестного! И сейчас она в кругосветном плавании с целью поправить ослабленное здоровье. День за днем вы наблюдаете, как ее корабль скользит по глади Тихого океана, а ваше сердце бьется все быстрее: ведь в Тихом океане так много островов, где девица из хорошей семьи может потерпеть крушение. Наконец вы наклоняетесь к самому стеклу и замечаете на пути ее корабля маленький остров. Он как будто необитаем, но его очертания красноречиво свидетельствуют о коралловых рифах и кокосовых пальмах…

Ваш час настал. Вы идете домой – да что мне вас обманывать? – я иду домой, надеваю белые фланелевые брюки, холщовую рубашку с отложным воротником и легкие парусиновые туфли. Я уже давно решил, что крушение застигнет меня именно в таком виде… Кстати, нет нужды уточнять, мои волосы идеально расчесаны на пробор.

И вот я закрываю глаза…

Амелию я то нес на руках[4]4
  Здесь и далее в этой главе автор заимствует описание кораблекрушения и жизни на необитаемом острове из романа Даниэля Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».


[Закрыть], то тащил почти волоком, пытаясь вырваться из набегающих волн, и вот опустил ее на сухой песок, как можно дальше от опасных бурунов…

Выпрямившись, я словно сквозь сон увидел перед собой бушующий морской простор. Внезапно меня охватило сомнение. Я глянул вниз. Так и есть. Одну туфлю я все-таки потерял…

Я посмотрел на море. Вон она, моя туфля, на гребне волны! Всего-то надо нырнуть и вынырнуть…

Дальше смутно помню, как надо мной сомкнулись валы, меня потащило куда-то вниз, все глубже и глубже…

Я подумал, что это, наверное, конец…

Вспомнил Амелию, солнечные дни, наши игры на лужайке за домом…

А потом – пустота…

Когда я снова открыл глаза, занималось восхитительное утро. (Начинался один из тех замечательных дней, которые так нередки в Тихом океане.) Амелия собрала охапку хвороста и теперь разводила огонь.

– Вы проспали несколько часов, – сообщила она, увидев, что я проснулся. – Я думала, вы умерли. И стала готовить погребальный костер.

– Я не спал, – запротестовал я. – Я потерял сознание. Вы бы тоже упали в обморок после всего, что случилось прошлой ночью. Не помню, сколько раз я спас вам жизнь.

– Во всяком случае, не будь меня, вы бы здесь не оказались. Идите поищите что-нибудь на завтрак.

Должен признаться, что с завтраком ничего не вышло. Пять мидий и юный тритончик – неплохой улов, если взглянуть со стороны. Увы, тритон сохранил свой status quo благодаря заступничеству Амелии, а из раковин только одна любезно позволила открыть ей створки. Потеря тритона стала для меня тяжелым ударом. Пока мы мужественно боролись с моллюсками, я искоса наблюдал, как Амелия бросает на ящерку мечтательные взгляды.

– Не стройте ему глазки, вы его избалуете, – не выдержал я. – Того и гляди зазнается. Еще недавно он был согласен стать нашим завтраком, теперь же ему в голову придут более благородные цели. Но все равно, – добавил я с горечью, – если он полагает, что, оказавшись здесь, станет нашим домашним питомцем, то глубоко ошибается. Потребности человека… – Я выразительно помахал вилкой.

– Я только что окрестила его Вильгельмом Генрихом, – всхлипнула Амелия. – Иди к мамочке, лапуля.

И взяла его на руки.

– Ну вот, ему теперь тяжело будет с нами расставаться. А я хотел оставить вам хвост. Гурманы утверждают, что это лучшая часть ящерицы.

– Пощади мое дитя! – запричитала Амелия. – Бей, но выслушай![5]5
  Автор цитирует вошедший в школьные хрестоматии отрывок из «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, слова афинского государственного деятеля Фемистокла (525–460 гг. до н. э.), обращенные к спартанскому полководцу Эврибиаду, когда между ними разгорелся спор о способе ведения войны с персами, напавшими на Элладу.


[Закрыть] Он будет искать для нас трюфели, правда, малыш?

На том и порешили.

После завтрака мы отправились обследовать остров. Только вообразите: я впереди с ружьем на плече, следом Амелия, без шляпки, в коротком платье, несет коробок спичек. Вильгельм Генрих вразвалочку замыкает шествие – он-де ищет трюфели.

– Что мы будем делать? – спросила Амелия.

– Для начала выясним, действительно ли это остров или часть какого-нибудь материка.

– А вдруг это Брайтон? Мы и не догадываемся… – захихикала Амелия.

– Между делом хорошо бы наткнуться на хлебное дерево и подстрелить какую-нибудь дичь.

– Чур, я буду собирать черепашьи яйца!

– Амелия, вы слишком легкомысленно относитесь к нашему положению, – строго сказал я. – И не ведаете о туземцах, которые могут окружить нас в любую минуту.

– О чем не ведаю?

– О туземцах, – хрипло повторил я.

– Боже, а я без шляпки! Что они обо мне подумают?

Я хотел съязвить в ответ, но тут мы вошли в густую непроходимую чащу. Через некоторое время нас окружила тишина, какая бывает только в полночь[6]6
  Аллюзия на стихотворение Уильяма Блейка «Тигр» («Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи…». Перевод С. Маршака).


[Закрыть]. Ощущение такое, словно мы уже несколько часов пробираемся сквозь непроходимый лес. Казалось, кроме нас, вокруг ни души. Неподвижность и безмолвие подавляли, мы едва осмеливались заговорить друг с другом. Что за беда нас поджидала?

Тут я вскинул руку ко лбу и попятился. Прямо перед нами стояло дерево с зарубкой!

Нервно облизнув губы, я произнес изменившимся голосом:

– Чей это след?[7]7
  Далее следует вольное переложение начала семнадцатой главы «Жизни и приключений Робинзона Крузо».


[Закрыть]

– Отец, я не умею лгать![8]8
  Цитата из хрестоматийного рассказа о детстве Джорджа Вашингтона. Согласно записям одного из ранних биографов Джорджа Вашингтона, Мэйсона Уимса, юному Вашингтону подарили топорик, и он, играя, срубил любимую вишню отца.


[Закрыть] Это я срубила его топориком. Я хотела как лучше.

– Амелия, – с облегчением выдохнул я, – вы спасли жизнь нам обоим.

Мы позавтракали на песке плодами хлебного дерева и куском какой-то необычной коры, который отыскал я, потому как от Вильгельма Генриха толку не оказалось. По окончании трапезы Амелия объявила, что собирается часок поспать.

– Прекрасно, – сказал я. – Здесь я вас и оставлю. Под охраной Вильгельма Генриха.

– А вы что собираетесь делать?

– Конечно же, искать каучуковое дерево[9]9
  Подразумевается широко освещаемый в то время в прессе скандал, связанный с добычей каучука в Бельгийском Конго, монополизированной компанией «АБИР».


[Закрыть], – просто ответил я.

– А зачем нам каучуковое дерево?

– Милая моя девочка, – терпеливо начал я, – а для чего еще мы здесь? Вы, похоже, не осознаете всей стратегической важности находки каучукового дерева.

– Нет. И Вильгельм Генрих тоже. Правда, малыш?

– В любом случае это необходимо. До свидания, Амелия.

– До свидания, милый.

Оставив ее, я не мог отделаться от дурного предчувствия. Но долг – прежде всего. Я решительно повернулся и зашагал в глубь острова.

Без нее было одиноко. Каждое дерево, каждый куст напоминали об утренних событиях, и сожаление острым ножом вонзалось в грудь. Чего-то не хватало. Я лениво бросил пару камней в обезьян, играющих в кроне деревьев, и промазал. Почему же рядом нет Амелии? Она бы подняла меня на смех. Все вокруг полнилось жизнью – щебетали птицы, жужжали насекомые. Но они ведь не заменят дружеской компании…

Не знаю, что вдруг произошло. Возможно, я уснул, а очнувшись, сообразил, что стемнело и похолодало. Поднялся ветер. Весь дрожа, я побежал туда, где оставил Амелию. Похоже, в своих скитаниях я прошел несколько миль. Интересно, смогу ли найти то место? А! Вот и море.

Вдруг я понял, что ее там нет. Наверное, она просто перешла в тень. Да, именно это я и говорил себе, хотя и не верил своим словам. Что случилось?

Внезапно я увидел ее. Примерно в полумиле виднелся холм с пальмами. Среди деревьев, на фоне синего неба, стояла она, всматриваясь в море. Я проследил за ее взглядом.

Лодки! С полдюжины пирог. Я знал, что это означает. Они приближались к берегу, но я мог бы добраться до нее, прежде чем они причалят. Рядом со мной ей не грозит опасность.

Но я не смог! Не смог – и все! Я пишу эти строки и вижу, как она стоит и спокойно смотрит вдаль, а беда уже близко. А я совершенно бессилен… Высокая, царственная[10]10
  Автор заимствует широко распространенный в то время литературный штамп, высмеянный Фрэнсисом Брет Гартом в рассказе «История с привидением», пародии на «Рождественскую песнь» Диккенса.


[Закрыть], она подставила лицо ветру. Откинув назад волосы, она слегка обернулась, словно недоумевая, почему меня нет рядом…

Больше я ее не видел. Парусиновые туфли прохудились, пришлось вернуться в Лондон, к суровой правде жизни. Вечером, проходя по Стрэнду, я с опаской глянул на витрину. Остров остался далеко позади. Я вздохнул с облегчением.

Глава III
Приветствия и приготовления

Прошло три дня их пребывания в Лондоне, прежде чем я увиделся с Амелией. Ее отец написал мне, прося встретить их в Саутгемптоне, но я отговорился неотложными делами. Очень сожалею, написал я в ответ, что в связи со срочным делом не смогу вернуться в Лондон раньше субботы – через три дня после их приезда. В субботу днем буду иметь удовольствие нанести им визит и очень надеюсь, что они меня узнают.

По правде говоря, для срочных дел было две причины. Во-первых, я категорически отказываюсь находиться рядом с родителями Амелии, когда они ждут поезда, сходят с корабля, поднимаются на колесо обозрения или совершают еще что-нибудь подобное. Отец Амелии из тех, кто приходит в церковь за полчаса до начала службы, приезжает на вокзал за полчаса до отхода поезда и потом высовывается из окошка на каждой станции, чтобы проверить, как там его багаж. Беспокоится. Вы, наверное, таких знаете. Конечно, молодым следует снисходительно относиться к слабостям пожилых, но… Я прекрасно осведомлен о своих собственных слабостях, поэтому, чтобы избежать неприятностей и недоразумений, лучше буду держаться в стороне.

Во-вторых, я отращивал усы и надеялся потянуть временя, чтобы к субботе они как раз стали заметны.

Днем в субботу я уже был у крестного. Они сняли дом недалеко от Музея Виктории и Альберта. Меня проводили в гостиную, и вскоре в комнату вошла та, что, несомненно, являлась Амелией. Я поднялся с кресла.

– Это сон, – пробормотал я, – прекрасный сон. Я скоро проснусь и буду есть на завтрак рыбу[11]11
  Популярная писательница Миртл Рид (под псевдонимом Олив Грин) именно это пропагандировала в своей кулинарной книге «Что есть на завтрак».


[Закрыть]. Б-р-р-р… – За завтраком меня всегда кормили рыбой.

– Здравствуйте, Тедди, – промолвило видение. – Я так ждала вашего прихода. Как вы поживаете?

– Ущипните меня, – ответил я. – Ой! Больно же.

– Вы что, не рады меня видеть? Вы так повзрослели!

– Ах, вы ли это?!

– Да. А вы Тедди, не так ли?

– Разумеется. Единственный вопрос: а вы и в самом деле… То есть я хотел сказать, в Америке ужасные фотографы.

– О, я вас поняла. Вы мне льстите. – И она засмеялась.

– Льщу? – возмутился я. – Вы… вы…

Она сказала, что ждала моего прихода! О Боже!

Я бы затруднился описать Амелию. Не знаю, как другим, но когда я читаю, что у леди Клары (из древнего графского рода!) овальное лицо, жемчужные зубки, слегка вздернутый носик и ямочка на подбородке, – мне это ни о чем не говорит. Зато если автор пишет, что она просто милая, я воображаю прелестнейшее личико, не важно, принадлежит оно деревенской простушке или городской мадам. Это и есть моя леди Клара. И теперь если вы изволите вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, не упуская из виду, что говорит она с изумительным американским акцентом, и забудете (если это облегчит вам восприятие), что она «ждала моего прихода», то это и есть Амелия – героиня нашей книги до самой последней главы.

– Мне было двенадцать, когда мы виделись в последний раз, – промолвила Амелия.

– Десять лет назад. Значит, сейчас вам девятнадцать.

– Я бы предпочла двадцать два, если не возражаете. Подумать только! Мы оба уже взрослые. Тедди, вы просто обязаны показать мне Лондон. Все-все, что только сможете.

– То есть зоопарк, Тауэр и…

– Да-да, именно все. За исключением Музея Виктории и Альберта.

– Вы там уже были?

– Разумеется. Сегодня утром.

– Тогда по рукам, – ответил я. – Я с удовольствием свожу вас в зоопарк или куда-нибудь еще.

Родители Амелии с довольным видом отметили, как я вырос, возмужал и «Боже мой, сколько лет прошло!». За чаем я был, надеюсь, очень мил. Я обсудил фискальные меры[12]12
  Имеется в виду финансовая политика Артура Бальфура (1848–1930), занимавшего в 1902–1905 гг. пост премьер-министра Великобритании, против которой выступал Джозеф Чемберлен (1836–1914), в то время министр колоний.


[Закрыть] с папой Уильямом, подчеркивая, что есть два пути разрешения проблемы и не стоит спешить с выводами. Также я поведал ему, как именно адмирал Того упустил свой шанс[13]13
  Имеется в виду адмирал Того Хэйхатиро (1848–1934), командующий Объединенным флотом Японии в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Он закончил Королевскую военно-морскую академию в Портсмуте и пользовался чрезвычайной популярностью в Великобритании во время Русско-японской войны, получив прозвище Нельсон Востока.


[Закрыть]. Тогда только началась Русско-японская война. Тетушке Энни я давал советы, в какую лучше церковь пойти всей семьей, вставляя, где пристало, некоторые подробности из частной жизни приходского священника: к примеру, что его кенаря зовут Перси. Я беседовал и с самой Амелией – обо всем, совершенно не понимая, что говорю.

Наконец нам удалось побыть наедине.

– Отправляемся в понедельник, – заявила она.

– Куда?

– Вокруг света. По Лондону. Вы ведь сможете уделить мне время?

– Разумеется, мой дорогой Холмс. У меня есть друг, который любезно согласился присмотреть за моими пациентами. Куда же мы отправимся?

– А вы куда хотели бы пойти?

– В зоопарк. Обожаю зверей.

– Тогда пойдемте. Но я уже два раза там была – вчера и в четверг. Я от него без ума.

– Амелия, как вы могли? Вы же должны были разбирать чемоданы! И с кем вы ходили? Конечно же, мы не пойдем, если…

– Конечно же, пойдем. Я вас кое-кому представлю. Он просто душка. Я сразу влюбилась.

– Мне нравятся рептилии, – холодно ответствовал я, – но я терпеть не могу насекомых. Если эта тварь не принадлежит к их числу, я, пожалуй, не против с ней познакомиться.

– С ним, – поправила меня Амелия. – До свидания. В понедельник в два часа. Поедем в кебе. Обожаю их.

Не помню, как добрался до дома.

Глава IV
Спящий Лондон

Я лежал без сна и думал об Амелии. Я представлял нас с ней при головокружительных обстоятельствах. Свирепейший лев зоопарка сбежал из клетки. Поднялась паника. Воздух задрожал от криков и воплей. Мы с Амелией на другом конце парка не приняли их всерьез и повернули за угол. Там стоял он – царь зверей…

Я снял пиджак и засучил рукава.

– Амелия, – крикнул я, – бегите! Я присоединюсь к вам у клетки с опоссумами.

– Тедди! – зарыдала Амелия.

Я выхватил у нее зонтик и, размахивая им, с громким криком кинулся на хищника. Некоторые эпизоды моей жизни – наиболее впечатляющие – вдруг всплыли перед глазами. Я подумал об Амелии. И о Ливингстоне. Когда-то я увидел в книге иллюстрацию с изображением льва, прижимающего к земле этого бесстрашного миссионера. Ливингстон притворяется мертвым, а лев грызет его руку. Из текста следовало, что ощущения при этом скорее приятные – у Ливингстона, разумеется (впрочем, и у льва тоже, если он был голоден). Меня это поразило. С неожиданным воодушевлением я закричал и замахал зонтом…

Отступит ли зверь?

И тут лев вдруг вспомнил, что оставил клетку открытой, и побежал ее закрывать. Мы были спасены.

Надевая пиджак, я повернулся к Амелии. О, великий момент!

По ночам в городе чистят улицы. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь к звукам. Копыта лошадей – цок-цок, цок, цок-цок; ш-ших-ш-ших – шарканье метлы по булыжникам; и потом: «Тпру-у! Эй, я что сказал – тпру-у! Назад!» Ш-ших-ш-ших, цок-цок, тпру-у!

Внезапно меня охватила непонятная ярость. Я проклинал дворника на все лады. Никогда и ни к кому я еще не испытывал такой ненависти. Мне хотелось отхлестать негодяя по лицу его собственным хлыстом. Я стал думать об этом человеке. Человеке? Рептилии. Если телепатия существует, то он должен был почувствовать, что я презираю его и готов стереть в порошок.

– Тпру-у, кляча! – снова осадил он лошаденку.

И так всю ночь. Неужели нельзя повежливее с бедным животным? Грубиян.

По ночам печатаются газеты. Везде по соседству. И как мне удавалось заснуть под такой шум от печатных станков? Вот «Дейли мейл»: «Нет налогу на хлеб, нет налогу на хлеб, нет налогу на хлеб»[14]14
  Артур Пирсон (1866–1921), известный филантроп и издатель, основатель и владелец газеты «Дейли мейл», был ярым сторонником протекционистской политики Джозефа Чемберлена. По окончании Англо-бурской войны (1899–1902), не приняв поначалу объяснения правительства Бальфура о введении налога на хлеб, он впоследствии признал его актом разумной экономической политики.


[Закрыть]. Потом вдруг по-другому: «Это не налог на хлеб, это не налог на хлеб, это не налог на хлеб».

А вот «Дейли ньюс». Обратите внимание, как она бесшумна. Никаких кричащих заголовков, никакой рекламы спиртных напитков. Ни-че-го. Все тихо и мирно. Ого, а это что? Немного резко и жестко? А, так это газета учит уму-разуму желтую прессу. Давно пора. Она критикует «Дейли мейл» за разжигание войны между Россией и Японией. Что? Вы считаете, что это Россия начала войну? А ваш приятель уверяет, что это вина японцев и что они готовились к войне целых семь лет? Чушь, дорогой мой! Это все «Дейли мейл». Россию с Японией даже не спросили! Прислушайтесь! Слышите? «Виновата «Дейли мейл», виновата «Дейли мейл», виновата «Дейли мейл»…»

Прямо напротив издают «Сан». Чу! Выстукивает свой девиз: «Правда в «Сан», правда в «Сан», правда в «Сан». И вдруг – «Неправда в «Сан»…» Видимо, печатный пресс сломался. А, вот теперь все в порядке, работает как часы: «Правда в «Сан», правда в «Сан»…»

– Ту-ту-у-у! – несется с реки.

Амелия наверняка захочет узнать, где именно на Вестминстерском мосту Вордсворт сочинил свой сонет. Что ж, хотеть не вредно.

Вдобавок я наотрез отказываюсь подниматься на Монумент[15]15
  Монумент в память о Великом лондонском пожаре 1666 г. представляет собой 60-метровую полую колонну, построенную архитектором Кристофером Реном в 1671 г. На смотровую площадку ведет винтовая лестница с 311 ступенями.


[Закрыть].

А еще она не увидит процессии лорда-мэра[16]16
  Ежегодное церемониальное шествие главы корпорации лондонского Сити из Гилдхолла в Королевский суд для присяги на верность суверену.


[Закрыть]. Я сам ее ни разу не видел. Единственное мое достижение.

Итак: зоопарк, Тауэр, Вестминстерское аббатство, Британский музей… Нет, к черту Британский музей. У меня от него голова раскалывается.

Еще Эрлс-Корт[17]17
  Пригород Лондона, бывшие владения семейства де Вер, графов Оксфорд; после строительства железнодорожной ветки в 1865 г. (впоследствии вошедшей в систему Лондонского метрополитена) – популярное место проведения торговых выставок и ярмарок. Славился построенным в 1896 г. колесом обозрения высотой примерно 100 метров.


[Закрыть] и Национальная галерея. Ох уж эта Национальная галерея! Похоже, головной боли мне не избежать.

Ах, Амелия! В конце концов, если ей так хочется, пусть идет в Национальную галерею. А я пойду в Национальную галерею посмотреть на Амелию. Правильно? Правильно!

«Ту-тууу, ш-ших-ш-ших, цок-цок, тпру-у, наза-ад!»

Внезапно я понял, что заснуть не удастся. Я пошел в соседнюю комнату и, включив свет, достал их семейное фото.

Ничуть не похожа! Не может быть, чтобы я влюбился в это! Боже, бывают же глупцы.