Текст книги "Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)"

Глава XVIII
Мое загородное поместье

По воскресеньям, устав после недели праведных трудов, я удаляюсь к себе в загородное поместье. На прошлой неделе Амелия отправилась со мной, и полдня мы провели на берегу озера. Сначала она даже не подозревала, что это моя собственность. Нет, глупышка решила, что это парк Сент-Джеймс!

Мы перебывали во всех парках, но остаемся верны Сент-Джеймсу. Как вам вскоре станет ясно, я считаю его своим. Каждый парк хорош по-своему, и каждый находит своих ценителей. Баттерси-парк славен рекой, Риджентс – цветниками; дети любят Кенсингтонские сады, а взрослые предпочитают Гайд-парк; Финсбери-парк посещают немногие, но о вкусах не спорят, а парк Виктории – только те, кто знает, как туда добраться; Грин-парк хорош близостью к Пиккадилли. Но парк Сент-Джеймс мне дорог тем, что он наш.

Я немного нервничал, когда Амелия приехала вместе со мной. Недавно мне пришлось уволить одного из управляющих, и мысль об этом не оставляла меня. К тому же газон нуждался в стрижке. (Садовник подвернул ногу и не мог управляться с косилкой.)

– Надеюсь, вам здесь понравится, – робко сказал я. – Боюсь, что сейчас здесь все не в лучшем виде. Вот если бы осенью, когда желтеют листья, или весной, когда распускаются почки, или зимой, когда лежит снег. А сейчас и в самом деле не самое подходящее время…

– Я обязательно вернусь сюда осенью.

– Боюсь, что и осень не самый удачный сезон, – поспешно добавил я. – Вот весной, когда распускаются листья, или летом, когда все в цвету, или…

– По-моему, здесь очень мило, – заявила Амелия. – И давно это поместье принадлежит вашей семье?

– Всего несколько недель. По воскресеньям оно открыто для посещений, как вы успели заметить. Вон тот человек без галстука, к примеру, не гость. О, не подумайте ничего плохого!

– Полагаю, вам необходим садовник, чтобы за всем этим ухаживать? – с сомнением в голосе произнесла Амелия.

– Да, он приходит каждое утро, занимается прополкой. Лужайки не стрижены, так как он повредил ногу. То есть я хочу сказать, у пони голова разболелась. С садовниками одна сплошная головная боль.

У отца Амелии там, в Америке, есть садовник, которым он очень гордится. (То есть он гордится самим фактом наличия садовника, а не именно этой персоной в его качестве.)

Отец Амелии задушевно болтает с ним и про гиментифиллумы, и про удобрения, и про миссис Симкинс, и про тлю. Садовник в долгу не остается и рассуждает о пагубном влиянии морского воздуха на хвойные растения. Он знавал лучшие времена и иногда вставляет в свою речь французские словечки.

Как я уже сказал, отец Амелии чрезвычайно им гордится – гораздо больше, чем Амелией или ее братом. По-моему, папа Вильям придет в полный восторг, если его садовник ухитрится правильно посадить тюльпан (непреднамеренно, конечно), но хладнокровно воспримет известие о свадьбе его дочери с самым настоящим герцогом.

– Отец его так балует, – вздохнула Амелия.

– Я всегда невозмутим при общении с подчиненными, – сказал я. – По крайней мере был. До вчерашнего дня.

– А что случилось?

– Я убил жену садовника.

– Насмерть?

– Не шутите так. Это очень грустная история. Не то чтобы я ее убил, но…

Дело было так.

За день до описываемых событий я сочинил рассказ. Один из персонажей, садовник по фамилии Сирли, не часто, но все же появлялся на страницах: например, открывал калитку главному герою, который вернулся с войны. К садовникам всегда обращаются «мистер». Таким образом, он был мистер Сирли.

Я отправил рукопись машинистке. Отпечатанные листы принесли вечером, и мне пришлось много чего исправлять. Одно предложение бросилось в глаза. «Ой, как я рада вас видеть, милсдарь, – сказала миссис Сирли». (Обратите внимание на «милсдарь». Считается, что это придает местный колорит.) Миссис Сирли! Ни на секунду не задумавшись, я взял карандаш, перечеркнул «миссис» и поставил аккуратную галочку на полях. Только впоследствии я осознал всю тяжесть своего поступка. Я убил жену садовника!

– Представляете, всего лишь час эта достойная женщина жила и любила. Она произнесла такую занятную, но теперь уже историческую фразу, назвав моего героя «милсдарь». Возможно, она сделала еще несколько интересных замечаний. Какая благородная была у нее жизнь… А мистер Сирли? Был женат час, а теперь снова холостяк. Или вдовец? Нет, все-таки холостяк. Бедняга. А я убийца!

– Не вешайте нос, Тедди.

– Подумайте о перспективах для миссис Сирли! Какой потенциал добра был заложен в ней! Увы… Знаете, Амелия, миссис Сирли – один из моих самых тонко вырисованных персонажей. Я горжусь ею.

Я беспокоюсь не только из-за садовников. У меня есть управляющий, который должен кормить уток. А он об этом помнит? Нет! Карпов в пруду надо охранять. А что мы имеем? Вон сколько мальчишек удят рыбу по берегам. Вдобавок есть еще воробьи… Как устраивать охоту в поместье, если некому заботиться о воробьях?

– Трудна жизнь землевладельца. Иногда я мечтаю обеднеть и влачить жалкое существование на скудные три тысячи в год.

– И я, – призналась Амелия. – Мне тягостно быть наследницей большого состояния. Я хочу, чтобы меня любили ради меня самой.

Прекрасно! Желание будет исполнено. Ее сто фунтов в год останутся исключительно за ней…

– До свидания, сэр Чарлз, – сказала Амелия, вставая. – У вас здесь просто замечательно.

– До свидания, миледи.

– Знаете, я думаю, что папочка захотел бы купить ваше поместье. Я скажу, чтобы он сам пришел все уладить. Сколько бы вы хотели?

– Но, миледи!

– Всего миллион? Папа наверняка заплатит больше, чтобы сделать мне приятное. И наверняка… Ой, наш автобус. Кричите, Тедди, кричите! Машите шляпой! У вас найдется двухпенсовик? А то у меня нет.

Глава XIX
«Лордс»[50]50
  Лондонский стадион для крикета, открытый Томасом Лордом в 1787 г.


[Закрыть] и леди

– Я играла в крикет один раз, – призналась Амелия.

– В Амэ-эрике? – поинтересовался я.

– Да, было забавно.

– Но я полагал, что в Бо-о-стоне только в бейсбол играют, – возразил я.

– Ах нет же. Там еще пьют воду со льдом и едят кукурузные хлопья. А-а, и выходят замуж за настоящих герцогов. Там еще целая куча всего, что вам предстоит узнать.

– Очень хорошо, узнаю. И напишу книгу об Америке. Но о герцогах упоминать не стану – слишком мало шансов остается у других.

Фраза Амелии про крикет последовала за моим предложением на часок заглянуть в «Лордс». «Заглянуть» в «Лордс» звучит гораздо лучше, чем «пойти». Прямо-таки чувствуешь себя членом Мэрилебонского крикетного клуба, хотя в действительности таковым не являешься.

Мы кликнули кеб. Сесть в него было минутным делом. (Если вам покажется, что это слишком быстро, то следует вспомнить, что Амелия родом из Америки, где все делается стремительно.) Вскоре мы оказались на стадионе.

Отбивала команда Кента. Если бы я писал роман, то не осмелился бы сказать, что отбивала команда Кента, дабы не обнаруживать происхождение героя. Я бы тогда сказал, что команда Лоумшира защищала калитку, благодаря тому что капитан даунширской команды проиграл жеребьевку. Обратите внимание на тонкое различие.

Но я не могу вас обманывать. Отбивала действительно команда Кента. Подавал Бозанкет[51]51
  Бернард Бозанкет (1877–1936), изобретатель крученой подачи в крикете, игрок крикетной команды графства Мидлсекс, племянник Бернарда Бозанкета (1848–1923), английского философа-неогегельянца.


[Закрыть]. Впрочем, это мог быть Смит, Джонс или Робинсон. Но нет. Это был даже не Хогбин. Это был именно Бозанкет, и он демонстрировал свою знаменитую крученую подачу. Как видите, я с вами абсолютно честен.

Раз я взялся показывать Амелии Лондон и объяснять все, что мы видим, моя задача и теперь была ясна.

– Это «гугли», – небрежно обронил я.

– Кто?

– Вон там. Это «гугли».

– А, понятно. В Штатах они называются арбитрами. Странно, не правда ли?

– Гугли, – не выдержал я, – это название крученой подачи.

– А, это когда мяч ныряет в землю на полпути и дважды отскакивает?

– Ну, иногда, – признался я.

Амелия в игре разбирается, поэтому больше я не проронил ни слова. Позади нас сидел пожилой джентльмен, который без устали объяснял своей спутнице все до единой мелочи. Мы слушали (то есть не могли не слушать) сначала с интересом, но вскоре утомились. Он не упускал из виду ни малейшей детали.

– Заступ, подача Тротта, – как раз говорил он. – Вот вы знаете, что это значит? Когда мяч попадает отбивающему в ногу… мяч, который… мог бы сбить калитку… и тогда отбивающий выбывает. «Заступ»… это… ну, то есть он заступил ногой… вышел перед калиткой… и таким образом помешал мячу.

Он тяжело дышал, пыхтел и потому говорил с передышками. Немного позже он заметил в павильоне игрока в форменном серебристо-черном блейзере.

– Вот видите… он ушел с площадки… и сразу надевает свитер… чтобы не простудиться. Во время игры им становится жарко… там, у калитки… и у них есть эти свитера. Некоторые красные… другие синие… или еще какого-нибудь другого цвета. При отбивании мяча… на них специальные щитки… для защиты от удара. Ведь мяч летит очень быстро… и может нанести серьезную травму. Такой спорт… великая вещь… для юных англичан. Знаете… есть поговорка… что Ватерлоо…

– Покорнейше прошу милорда спикера поставить на голосование вопрос о прекращении комментария, – сказала мне Амелия. – Громкое одобрение и утвердительные выкрики на министерских скамьях и на скамьях оппозиции. Я рада, – продолжила она, – что вы не всегда все объясняете.

– Да, это мило с моей стороны, – признался я, – и не следует это списывать на невежество. И разрешите мне, как горячему поклоннику команды Кента, сказать «ты зол, но люди злей», – добавил я, видя, как вывели из игры моего любимого отбивающего.

– Хороший был мяч.

– Да он и ребенку под силу, – посетовал я. – А этот старикан позади нас мог и проглотить его ненароком – и не заметить. Но куда там, мячик мимо пролетел невозвратимо; я за ним – его уж нет…[52]52
  Строки из поэмы Томаса Мура (1770–1852) «Лалла Рук» (перевод В. Жуковского).


[Закрыть]

– Бедненький мой! Какие нехорошие люди – мячик отобрали! Немедленно следует проверить площадку.

По окончании иннинга мы вышли на площадку и остановились у калитки, решая, с какой стороны поставить Амелию. Она хотела в северо-восточном углу – там ветер в помощь. Но калитка здесь полуразрушена, так что Амелии лучше встать напротив – у павильона, тогда у нее будет фора на подаче. К тому же от той калитки мячу трудно вылететь за пределы площадки.

– Кстати, я неплохо играю, – сказала она.

– Я как-то раз сделал семь пробежек, – вставил я. – Не подумайте, что я хвастаюсь, но факт есть факт.

– Я вообще-то боулер.

– У меня тоже подачи хорошие. А скорость такая, что по сравнению со мной Джеймс Кинг[53]53
  Бэтсмен крикетной команды графства Кент.


[Закрыть] – ужасный тихоход. И Кутц[54]54
  Иоганнес Кутц (1879–1931), боулер сборной Южной Африки, прославившийся во время соревнований в Англии в 1904 г.


[Закрыть] – черепаха.

– Давайте соберем команду и переедем в Америку, – предложила Амелия.

– Идет! Я приглашу Чарлза Фрая[55]55
  Чарлз Берджесс Фрай (1872–1956), известный также как Сиби Фрай, талантливый английский спортсмен (крикет, футбол, регби), писатель и политический деятель.


[Закрыть]. Будем играть против Бо-о-стона.

– Вы думаете, что Бостон – единственный город в Америке?

– Нет, что вы, – сказал я. – Еще есть Ну-у-Йорк. И против них сыграем, если будете хорошо себя вести.

– Раз уж вы надо мной насмехаетесь, то на подачу вам не стать.

– Простите, – взмолился я. – Под простой, но честной личиной и гадкими манерами я прячу доброе сердце. Так что даруйте мне прощение и позвольте начать игру.

– Очень хорошо. Кстати, не забудьте написать об этом в «Дейли мейл».

На том и порешили, и я тотчас же сел выполнять обещание. Вот какая в тот же вечер вышла телеграмма:

«Отправлено со стадиона «Лордс». Погода великолепная. Мы с Амелией играли замечательно. Весь день для меня существовала только одна девушка. Только одна – достойная упоминания. Она просто очаровательна. Потом она пила со мной чай. Хорошая должна быть партия. Но кто же знает…»

Глава XX
Рано утром

В десять часов утра я сидел на берегу пруда в моем загородном поместье. (Конечно, десять утра – это не рано утром.) Над водой висела легкая дымка, предвещая жаркий день, и я без сожаления размышлял о нелегкой судьбе миллионов спешащих на службу людей.

Есть что-то обворожительно порочное в попусту проведенном утре. Утро, как утверждается, предназначено для работы. День – если средства позволяют – для отдыха, но скорее всего – для работы. Вечер – вероятно, для развлечений и выхода в свет, но почти наверняка – тоже для работы, если, конечно, хочешь стать лорд-мэром. Но в любом случае – в любом! – для работы именно утро.

Теоретически утро – самое занятое для меня время. Примерно в девять завтрак, потом часа четыре плотной работы вплоть до обеда. Сколько раз я представлял себе эту картину! Для моего богатого воображения это не составляет труда. Но… понимаете, «Лордс» совсем недалеко, Джессоп[56]56
  Гилберт Джессоп (1874–1955), английский игрок в крикет, выступавший за сборную Англии.


[Закрыть] еще не выбит из игры, и… и…

Оказавшись там, ощущаешь кипение жизни. Чертовски увлекательно и рискованно: кажется, ты на все способен! Тебе доступны все радости бытия – и преступления, и приключения. Сбегаешь на флот, и тебе море по колено, а главное – морская болезнь не страшна; грабишь сейф своего доброго хозяина (это на самом деле случается раньше) и, наконец, после целой череды отчаянных авантюр приходишь к совсем не романтическому финалу, запечатленному Хогартом[57]57
  Уильям Хогарт (1697–1764), английский художник, автор нравоучительных гравюр, в частности серии «Четыре поприща жестокости» (1751); последняя гравюра серии изображает «тяжкую кончину подлеца» – публичное вскрытие трупа осужденного.


[Закрыть] на гравюре «Воздаяние жестокости».

Но оно того стоило! Стоило, черт побери!

В это утро (впрочем, как и во многие другие) я решил отдохнуть, но в «Лордс» не поеду. Во-первых, я там был вчера, а во-вторых, там не будет Амелии. Конечно, здесь ее тоже нет, но там ее точно не будет. Здесь она была всего несколько дней назад…

А я ведь экономлю деньги. Будь я дома, мне тотчас понадобилось бы купить коробку перьев или промокательной бумаги. Или я бы сидел и писал рассказы, которые потом нужно было бы отдавать машинисткам…

На другом берегу пруда я заметил Амелию. Если бы на нее напал дикий буйвол, я бросился бы в воду и поплыл на помощь. Почему здесь нет диких буйволов? Посему мне пришлось избрать весьма прозаичный (но вполне сухой) путь – в обход.

Она меня не заметила. Я присел на противоположный край скамейки, но и тогда она меня не увидела.

– Прекрасное утро, – сказал я. – Разве вам не следует быть дома и заниматься шитьем? Или чем там занимаются молодые леди по утрам?

При звуке моего голоса Амелия вздрогнула, но не обернулась.

– Ах, доброе утро, – лишь обронила она.

– Почему вы не обернетесь, чтобы убедиться, что это я? А вдруг это кто-нибудь другой?

Амелия улыбнулась, не отрывая взгляда от воды.

– Маркус Стоун[58]58
  Маркус Стоун (1840–1921) – английский художник, последователь жанрового направления в живописи, иллюстратор романов Чарлза Диккенса и Энтони Троллопа.


[Закрыть], картина «В ожидании корабля». Смотрите, как играют блики. Или это бригантина?

Оказалось, это одна из уток, которыми славится парк Сент-Джеймс.

– Вообще-то я не тот, за кого вы меня приняли. Он дома, усердно трудится. Какой молодец!

Амелия оглянулась.

– Я хотела поговорить с вами, Тедди, – сказала она.

– Очень мило с вашей стороны навестить меня здесь.

– Да, я была уверена, что застану вас дома. А теперь давайте серьезно.

– Серьезно? – в отчаянии вскричал я. – Вы все испорите!

– Да, серьезно.

Впрочем, этому будет посвящена отдельная глава.

Глава XXI,
в которой выясняется, что у парка Сент-Джеймс есть свои преимущества

– Так вот, – начала она, – я сейчас буду говорить с вами, как отец, мать и дядя в одном лице.

– Хорошо. Внимаю вам, как сын и племянник.

– Серьезнее, Тедди, прошу вас. Что вы делаете?

– Я не делаю. Я есть.

– Тогда что вы есть?

– Подающий надежды сочинитель. Ранняя пташка.

– Скорее поздняя. Вы ведь пишете в журналах, не так ли?

– По-моему, вы ошибаетесь. Я пишу в блокнотах. Затем вырываю листки и отсылаю машинистке, чтобы она их напечатала. После этого машинописная копия с вежливой сопроводительной запиской отправляется в редакцию журнала. В записке сказано: «С уважением, такой-то». Вскоре машинописная копия возвращается в сопровождении ответной записки, в которой непрозрачно намекают, что для них честь со мной познакомиться.

– Но ведь некоторые ваши произведения опубликованы?

– Разумеется. Прошлой зимой приняли один рассказ.

– И кроме сочинительства, вы ничем больше не занимаетесь?

– Отчего же, занимаюсь. В одной вечерней газете я назывался «Наш военный эксперт» – пописывал про эшелоны.

– Я считаю, Тедди, что вы недостаточно усердно трудитесь. Вот, к примеру, сейчас утро – почему вы ничего не пишете?

– Обязанности гостеприимного хозяина… – начал я.

– Тедди, я серьезно.

– Понимаете, «Панч» вышел вчера вечером, так что сегодня делать нечего. А главный редактор «Таймс» дал мне отгул.

– Конечно, если вы собираетесь все переводить в шутку…

– Я не шучу. Я полон горечи и сарказма.

Амелия фыркнула.

– Я истощен, – сказал я. – Я вычерпал чашу до самого осадка на дне. Я…

– Прекрасный вид, не правда ли? – перебила меня Амелия.

– Я говорю с вами совершенно серьезно, – не сдавался я. – Не подумайте…

– О, давайте не будем об этом, – светским тоном заметила Амелия. – Я тут совершенно ни при чем. Интересно, который час?

– Но позвольте, ведь если…

– Не продолжайте, прошу вас! Я уверена, что вы работаете очень много. Так который, вы сказали, час?

Не отрывая от нее взгляда, я достал часы.

– Не сердитесь на меня, – попросил я.

– Сердиться? Дорогой мой, за что мне на вас сердиться?

– Не за что. Абсолютно не за что.

– Я рада, что вы так считаете.

– А вы?

– Я не хочу больше обсуждать этот вопрос.

Я наблюдал за ней краем глаза: она смотрела прямо перед собой и была очень рассержена. Мы еще немного посозерцали водную гладь. И наконец…

– Это наша первая ссора, – сказал я.

Более бестактное замечание трудно себе представить. И я заслуженно не получил никакого ответа. Я сделал еще одну попытку.

– Это все моя… то есть ваша вина.

Амелия откинулась на спинку скамьи.

– Да-да, вы говорили совсем как мой дядюшка, – продолжал я. – Понимаете, я всегда выхожу из себя, когда он так со мной беседует.

Я повернулся к ней.

– Прошу вас, не будьте моим дядей.

Амелия раскрыла зонтик от солнца.

– Давайте же не будем ссориться, – взмолился я. – Скажите: «Простите меня за то, что была такой букой», иначе я пойду домой и совершу банзай. Ведь вам же вовсе не хочется пересудов о том, что ваш племянник отправился домой и совершил банзай, не правда ли? Все, она бука, я с ней больше не вожусь. Пойду лучше поиграю с уткой.

Тут как раз из воды вынырнула утка.

– Уходи, – огрызнулся я на нее. – Я просто так сказал. Я сейчас вообще не хочу ни с кем разговаривать. И не благодари. Уходи отсюда.

Минут десять мы сидели молча…

– Кстати, – вдруг сказала Амелия, – я не смогу пойти завтра в Британский музей.

– Почему? Вы идете с кем-то еще?

– Звучит нелепо, но я планировала идти с вами.

– Это невозможно. У меня завтра встреча. Должно быть, вы меня с кем-то спутали.

– Да, вы правы. Я хотела пойти с молодым человеком по имени… Впрочем, я не назову вам его имени. Когда-то он был мне близким другом. Очень похож на вас, только джентльмен.

– Бедняга. Я с такими знаком. Самое забавное в том, что я собирался в Британский музей с девушкой, очень похожей на вас, только не такой хорошенькой. У нее прелестный ротик, она всегда улыбается и строит рожицы. Конечно, это ее портит. В остальном… Но не буду оскорблять ее, называя истинной леди… Однако она очень мила, и мы великолепно проводили время вместе. Мы ходили в зоопарк, в Тауэр и другие милые места. Ваш приятель водил вас в зоопарк? Там чертовски весело, поверьте мне… А еще мы пили чай в «Эй-би-си». Там тоже можно поразвлечься. Ваш приятель… Ах да, он же настоящий джентльмен! Вероятно, он водил вас в «Карлтон»… А еще мы любили играть в парках. Мы, бывало, встречались там по утрам – чисто случайно, как полагала она. Но это была не совсем случайность, потому что я приходил туда каждое утро, надеясь на случайную встречу. Чтобы наверстать время, я работал по ночам. До трех, а то и до четырех утра. Конечно, я ей ничего не говорил, потому что она сказала бы, что я порчу здоровье – зрение или еще что-нибудь… А встречи с ней для меня равнялись работе – ведь она была героиней пьесы, которую я писал. Иногда мне казалось, что она героиня всех пьес и рассказов, которые я пишу. Редакторам наверняка это надоело.

Я снова уставился на воду.

– А та девушка, с которой вы собирались в Британский музей… Она… она очень милая? – немного помолчав, спросила Амелия.

– Очень.

– Вот змея.

– Что вы! Вы же ее совсем не знаете.

– Так вот, вы с ней никуда не пойдете.

– Отчего же?

– Вы сейчас же постараетесь простить ее, а для доказательства того, что вы ее простили, возьмите ее завтра с собой за город. Просто она… она немного устала от Лондона.

– А чем она докажет, что простила меня?

– Тем, что будет завтра с вами очень мила. Знаете, она может быть очень милой, если захочет.

– Знаю ли я? Еще как знаю!

– Ждите ее на вокзале Виктория завтра в половине десятого. Вокзал Виктория вас устроит?

– Это мой самый любимый вокзал.

– Хорошо. Будьте с ней веселы и обходительны, и нам больше не придется быть серьезными. Думаю, я доберусь до дома сама. А вы оставайтесь здесь. До свидания, дорогой!