Текст книги "Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)"

Глава II

Когда Клодия Лэнсинг будет писать мемуары, то, вероятно, опустит тот факт, что к сценической карьере ее подтолкнул отец, сэр Генри Лэнсинг, чьи анекдоты из жизни на государственной службе вынудили ее убраться из дома как можно дальше и заняться… хотя бы чем-нибудь. В каком-то смысле любое искусство есть бегство от жизни, но в ее случае это было бегство исключительно от жизни сэра Генри. И вообще Клод собирался в Лондон – он-то явно хотел «чем-то заняться». Из страха остаться одной с отцом Клодия принялась искать собственную стезю и решила, что это будет театр. Она тоже поедет в Лондон, где поступит в Королевскую академию драматического искусства. Они с Клодом станут жить вместе на деньги матери: их немного, но хватить должно. Пока в сложившемся положении дел брат видел одни только преимущества, поскольку получал экономку и модель разом.

– Идет, – без раздумья согласился он.

Зато сэр Генри проявил больше основательности.

– Не могу оспаривать твое решение, Клодия, – начал он. – Помню, сэр Лоренс как-то сказал мне, что когда он был на распутье…

– Да, да, отец, ты нам рассказывал… – перебила Клодия.

Другого отца это, возможно, сбило бы с толку, но не сэра Генри.

– Вот именно, – продолжал он, – тогда ты, наверное, помнишь, как его отец сказал ему…

И так далее.

И Клод, и Клодия прекрасно это помнили. Над кроватью у Клодии висела крайне яркая и крайне своеобразная картина Клода, подписанная «Сэр Лоренс на распутье». Кисти Милле по мотивам Теннисона, как объяснял сам Клод.

Брат с сестрой поселились в студии на Фулем-роуд; Клоду досталась кровать за ширмой, Клодии – каморка без окон. Это было очень неудобно, но это была студия и почти в Челси. Из них двоих Клодия от этого факта получала наибольшее удовлетворение.

– Хорошо, – сказал Клод, – можешь перестать пока корчить гримасу. Я скажу, когда она мне снова понадобится. Просто твоя гримаса… Ну, ты меня поняла, она… помогает передать тело как надо.

Сколь многие достижения мужчин в искусстве были вдохновлены женщиной! Только после знакомства с Хлоей Клод испытал потребность искать самовыражения в юмористических рисунках и в конце месяца принимать чеки от печатавших их газет. Дополнительный заработок, которому можно посвящать вечера, говорил он себе, – однако необходимый для любого, кто хочет повести девушку в «Савой».

Улыбнувшись несколько натянуто, Клодия перестала кривить лицо. А еще опустила теннисную ракетку.

– Ничего, если буду говорить? – спросила она.

– Нет, если ничего, что не буду слушать, – отозвался занятый своим рисунком Клод.

– Сам понимаешь, для меня это взаправду хорошая практика. Я хочу сказать, долго удерживать одно и то же выражение на лице, а потом быстро его менять. Давай посмотрим, как быстро мне удастся? Так, пренебрежение с толикой веселья – нет, не слишком хорошо. Пренебрежение с толикой веселья… так лучше. Теперь быстрая смена: пренебрежение с толикой веселья… удивление… невинность…

Она скривила хорошенькое, исполненное благих намерений личико, изображая общепринятые маски упомянутых чувств.

– Я бы думал, – не глядя на нее, сказал Клод, – что для тебя это очень неудачное упражнение.

– Почему? – спросила Клодия, все еще экспериментируя с «невинностью», которая никак ей не давалась, – возможно, потому, что тут обязательными считались широко распахнутые наивные глаза, а ее глубоко посаженные, старательные черные глазки никак не хотели открыться как надо. – Невинность, – снова пробормотала она себе под нос и решила, что лучше будет ее изобразить, скрестив на груди руки.

– Чтобы верно показать какое-то чувство, его нужно сначала испытать.

– На сцене такое не всегда удается, – возразила Клодия, которая теперь стала знатоком сцены. – Предположим, я слушаю главную героиню, которая рассказывает про то, как из темноты возникла рука и ее схватила. Значит, мне по логике полагается изобразить ужас, верно?

– Я бы изобразил, – согласился Клод.

– Ну так вот… что, если автор плохо написал сцену или актриса плохо ее сыграла и прозвучало у нее не слишком пугающе? Но я могла бы помочь зрителю, своей игрой показав, как это было ужасно. Это у нас называется «подыгрывать». То есть помогает создать ощущение ужаса.

Добавив «ужаса», она показала брату, что имела в виду.

Бросив единственный взгляд, Клод сказал, что ему это нисколько не помогает.

– Но разумеется, освещение совершенно неправильное. Я хочу сказать, тут все должно работать. В ансамбле, так сказать.

– В чем?

– В том, что слышал, – отрезала чуть раздраженно Клодия. – Учитывая, что я два дня в неделю репетирую никчемные сцены из французской классики на тот маловероятный случай, что автор знает пару слов по-французски и захочет вставить в следующую пьесу…

– Кстати о классике, я когда-нибудь рассказывал тебе, что однажды сказал мне сэр Лоренс про Катулла? – начал Клод. Это был надежный способ восстановить мир.

– Никогда, милый, – со смехом отозвалась Клодия, – но я часто хотела знать. Это было на распутье?

Клод хмыкнул, подумав, что Клодия всегда чуточку перегибает палку. А вот Хлоя – нет. Хлоя никогда бы не спросила: «Это было на распутье?»

– Думаю, теперь пришел черед ракетки, если ты не против. Перед собой, обеими руками. Нет, не так. Сейчас как раз твой выход в музыкальной комедии, где у тебя одна-единственная реплика: «Ну, девушки, кто хочет поиграть?», и единственная девушка, которая не выдыхается на третьей ноте, отвечает: «Ах, опять играть в любовную игру с Гарри в Трувилле», звучит песня «Игра любви», и пока она поет, ты стоишь, держа обеими руками ракетку… Да, да, вот так, я как раз это имел в виду. Отлично.

Помолчав какое-то время, Клодия сказала:

– Я про… взять хотя бы смех. Нам и его среди прочего приходится разучивать.

Клод, которому было не интересно, спросил зачем.

– На случай если какой-нибудь персонаж скажет что-нибудь смешное. Ну сам подумай, милый.

– Прости, я пытаюсь рисовать, знаешь ли. – Расслабившись на минутку, он спросил: – У тебя хорошо получается?

– Неплохо. Скажи что-нибудь, и я тебе покажу.

– Когда дверь не является дверью?

Клодия, у которой взаправду хорошо получалось и которой сказали это не далее как сегодня утром, выдала трель восхищенного смеха.

– Вот это неплохо вышло, – заметил Клод, задумчиво глядя на рисунок. – Нужно серьезно подумать, не заделаться ли мне драматургом.

– А теперь я покажу тебе Дору. Только дай мне снова, ладно?

– Что мне сделать?

– Повтори шутку.

На сей раз Клодия издала протяжное нервозное хихиканье и объяснила, что это Дора.

– Кто такая Дора?

– Одна девчонка в Академии.

– Похоже на нее вышло?

– Очень. Правда-правда.

Держа перед собой на вытянутой руке рисунок, Клод сказал:

– Оптимистическая девушка эта ваша Дора.

– Ее отец производит велосипеды или что-то вроде того. Я хочу сказать, она ничего. Я про деньги.

– Жаль, что сэр Генри велосипеды не производит. Сэр Генри производил бы отличные велосипеды. Они все катились бы… и катились бы, и катились бы, круг за кругом, круг за кругом… и никогда бы не останавливались.

– Правда? – спросила Клодия. – А по-моему, и так довольно весело. У нас как раз хватает на жизнь, но недостаточно, чтобы испортить твои картины.

– Потребовалось бы чертовски много, чтобы испортить мои картины, – отозвался Клод, размышляя, с кем именно Хлоя обедает в этот воскресный вечер.

– Вот так все плохо, милый? – спросила Клодия.

– Не верь глупостям про то, что художника портит финансовая независимость. Будь у меня средства, я бы карикатурами не занимался.

– А что в них дурного? И учиться рисовать тебе ведь не повредит, верно? И актрисе не зазорно выступать в музыкальных комедиях. Она всегда хотя бы чему-то может научиться: приобрести чувство сцены или умение взаимодействовать с остальными… или еще что-нибудь. Вредно бывает, только если позволишь причинить тебе вред.

– Молодец. Ясные глазки. Боже, а девочка-то умна! Вся в брата пошла. Ладно, теперь можешь снова изобразить свою коронную гримасу: эдакое веселье с толикой пренебрежительности. Вот так… Где эта чертова штука? – Он приподнял левую руку над столом и опустил ее на лист бумаги. – Она, то есть ты, говорит очередному нуворишу: «Неужели вам не нравится Боротра?» А он в ответ: «Да, я всегда останавливаюсь у губернатора».

Забыв, что она актриса, Клавдия издала нервный смешок человека, ожидающего, когда же будет соль шутки.

– Большое спасибо, – сказал Клод и, добавив пару слов к подписи, прочел вслух: – А он, уверенный, что Боротра – это тропический остров, в ответ: «Да, я всегда останавливаюсь у губернатора». Теперь давай-ка изобрази.

На сей раз ошибки в смехе Клодии быть не могло – смех получился самый что ни на есть искренний.

– Неплохо, Клод. Ты сам придумал?

– Конечно. Боже, да я из кожи вон вылез!

– Довольно неплохо. – Подумав немного, она сказала: – Конечно, можно спросить человека, нравится ли ему Боротра, и без теннисной ракетки в руке.

– Только не на развороте с юмористическими рисунками, – твердо ответил Клод.

Шутка вообще-то была не слишком удачная, но показалась чуть лучше теперь, когда Клодия не уловила соли, достойной – почти – остроумия Хлои. Вот что так восхищало его в Хлое. Она никогда не подводила. Не было ни одного изъяна в ее теле, ни одного изъяна в уме. Невольно напрашивалось сравнение с девушками, которые приезжают на Майские гонки[60]60
  Ежегодное состязание в гребле между колледжами Кембриджского университета.


[Закрыть]. Все смотрятся хорошенькими, все хорошо одеты; все веселые и очаровательные, а потом заговариваешь с какой-нибудь из них – и пиши пропало. На первый взгляд хороша, а на поверку то ужасно напоминает кого-то из знакомых, то прическа чересчур вычурная… Или в уголке рта родинка, или она потеет, или руки у нее уродливые; или рассказываешь ей одну из трех самых лучших на свете шуток, а она механически смеется. Всегда что-то находится. Но с Хлоей такое невозможно. Сколь бы близко к ней ни подойти, она не подведет, она всегда неподдельная.

– Мне тут кое-что пришло на ум, – сказала Клодия. – Рассказать?

– Почему нет.

– Когда я говорю «Неужели вам не нравится Боротра?», я ведь очень заинтересована, я думаю о нем, и мне самой он нравится, и пренебрежение возникает, только когда я слышу ответ. Так вот, если действие на рисунке занимает несколько секунд, которую из этих секунд ты хочешь нарисовать? Всегда самую последнюю?

– А я-то тут при чем? Я вообще такие шутки ненавижу. И если уж на то пошло, она больше не выглядит пренебрежительной. Просто воодушевленной и радостной.

– Вот так? Воодушевленно и радостно? – переспросила Клодия.

Клод увидел у нее за спиной призрак Хлои и подумал, какие же эти женщины разные, а вслух произнес:

– Более или менее.

Пять минут спустя Клодия стояла за его плечом и возмущенно говорила, что получилось ничуть на нее не похоже.

– И не должно было.

– И все равно она мне кого-то напоминает.

– Более или менее женщину? – предположил Клод.

– Знаю! Это та девушка, которую постоянно видишь в «Скетче» или в «Татлере», та, которая предположительно живет с сэром Иврардом Хейлом. Ну, сам знаешь! Хлоя Марр!

Холодным тоном, который она едва узнала, Клод спросил, кто так предполагает. И Клодия сразу поняла: он знает Хлою Марр и в нее влюблен. А еще она поняла, что если не будет осторожной, то потеряет брата.

– Сам знаешь, каковы люди, – быстро сказала она. – Чего только не наплетут. Наверное, их однажды видели вместе за ленчем или что-то в таком роде. А кроме того, когда девушка так красива, люди сразу думают, что она с кем-то живет.

– А про тебя что говорят? С кем ты живешь? – снова дружелюбно спросил Клод.

Клодия поцеловала его в ухо.

– С умным старшим братом. Но опять же… я некрасивая. Не то что она.

Зазвонил телефон.

– Я подойду, милый, – сказала она, но Клод на свой неспешный манер оказался у аппарата еще прежде, чем она закончила фразу.

Жена генерала приехала к Клейверингам погостить на несколько дней, но генералу в понедельник надо было на службу, поэтому Хлоя предложила отвезти его в город после обеда в воскресенье. Уик-энд походил на все уик-энды в Крокстоне. Хлоя поощряла хозяина, который своими ухаживаниями выставил бы себя на посмешище, не будь в них большая и очевидная доля шутки; она играла с близнецами; она была добра к некоторому количеству сереньких молодых людей и дружелюбна с молодыми женщинами. Все это заняло не слишком уж много времени. Большая часть этого уик-энда, как и всех остальных в Крокстоне, прошла в обществе Китти Клейверинг, некогда известной на сцене как Китти Келсо. Они сидели в саду или в спальне Китти, рассказывали друг другу разные истории и хохотали над ними до упаду или тихонько хихикали. В свои сорок, после весьма бурной молодости, Китти все еще выглядела в точности так, как в двенадцать, сохранив наивную невинность, которая так не давалась Клодии.

– Не знала, что ты падка на генералов, – заметила Хлоя, когда ей объяснили, кто есть кто из приехавших гостей. Они сидели под стеной в уединенном садике и ели клубнику.

– Ах, милочка, дело не в генералах. Это тот самый генерал, с которым я едва не убежала. Сессил. Разве я тебе про него не рассказывала?

– Нет, дорогая. Но можешь придумывать по ходу.

Китти, в сущности не нуждавшаяся в приглашении, легонько шлепнула Хлою по руке и начала рассказ:

– Это было, когда я сбежала от моего первого мужа, от Эрнста. Я приколола к покрывалу записку. Едва я вышла из дома и пошла делать укладку перед тем, как встретиться с Сессилом на вокзале Виктория, Эрнст прокрался в мою спальню и приколол записку к моей подушечке для булавок. Вот это, дорогая, я называю «ирония судьбы». Две записки – так близко друг от друга и так далеко. Каждая содержит ужасное известие. И каждая – ужасающим образом – не в силах его передать. Я слишком отклонилась от темы?

– Я вполне за тобой поспеваю, – отозвалась Хлоя. – Он тоже решил сбежать?

– Да. Наверное. Я так и не узнала, кто она. Он просто написал – вульгарно и довольно грубо: «Прощай, Китти, я больше не могу».

– А что было в твоей?

– В моей с бесконечным чувством говорилось: «Прощай, Эрнст, я больше не могу».

– Гораздо, гораздо больше достоинства, дорогая.

– И я так подумала. По счастью, Элиза не потеряла голову. Как только она нашла записки, то позвонила моему парикмахеру, и я тут же вернулась и обратилась к моему адвокату. По его поручению я написала другую записочку со словами: «Возвращайся, Эрнст, я так больше не могу».

– А как же Сессил? Он все еще на вокзале Виктория?

– Не глупи, дорогая. Он все еще в двух шагах. Наверное, мне лучше понизить голос. – Понизив голос на пару тонов, она продолжала: – Все было бы хорошо, если бы Эрнст, который любую мелочь всегда воспринимал очень буквально, тут же ко мне не вернулся бы. И мы расстались только полгода спустя, а к тому времени Сессил устал ждать, женился на другой и получил назначение – удерживать вокзал в какой-то заштатной стране.

– Сдается, он неравнодушен к вокзалам. Это его жена?

– Да. Не смейся, дорогая, но ее зовут Виктория. Нельзя сказать, что у мироздания нет генерального плана.

Едва получив предложение, генерал с нетерпением ожидал провести несколько часов в обществе мисс Марр и, естественно, испытал некоторое разочарование, обнаружив, что с ними едет Эллен. Он рассчитывал большую часть пути держать Хлою за руку, но теперь оказался этого лишен: то ли потому, что счел, что недостаточно хорошо ее знает, то ли потому, что недостаточно хорошо знает Эллен. На самом деле ни одна из них ничего такого тут не увидела бы. А поскольку приглашение на ужин, если он того стоил, не распространялось бы на Эллен, а генерал начал приходить к мысли, что разделить Хлою и Эллен невозможно, он не предложил отужинать вместе, как и не пригласил на коктейль в Итон-плейс, но просто поцеловал ей руку, как сделал бы любой генерал, и решил заказать несколько роз завтра по пути в военное министерство. Поэтому Хлоя вернулась в собственную квартирку на Саут-Одли-стрит и очутилась одна в Лондоне воскресным вечером в самое нелепое время – в десять часов. Она тут же позвонила Барнаби. Услышав, что Барнаби уехал за город и до вечера понедельника не вернется, она позвонила Клоду.

Клод спрашивал себя, можно ли ее поцеловать. Он подумал, что сестра должна увидеть, как он целует мисс Хлою Марр, а потом подумал, что лучше бы это осталось их с Хлоей секретом, а потом – что Хлое, возможно, не понравилось бы, что Клодия знает, что он ее поцеловал, а потом подумал, что Хлоя, возможно, рассердится, что из такой мелочи, как простой поцелуй, делают тайну. Такие размышления весьма затруднили бы ему жизнь, если бы Хлоя не пришла ему на выручку. Рука, которую она ему протянула, была бескомпромиссно прямой, а улыбка говорила обо всем, во что ему захотелось бы поверить. Пожав мисс Марр руку, он представил ее Клодии.

– Надеюсь, вы не в обиде, что я к вам напросилась? – улыбнулась ей Хлоя с дружеской теплотой, лучившейся так естественно потому, что это была их первая встреча. – Из меня очень хорошая слушательница, а услышав про вас так много, за исключением единственно главного, я решила, что должна приехать и сама вас увидеть. И, откровенно говоря, я осталась совсем одна, и мне было очень скучно.

– Конечно, нет, – с готовностью откликнулась Клодия. – Чудесно с вами познакомиться.

За это Клод наградил сестру одобрительной улыбкой и спросил Хлою, что же это было единственно главное.

– Ну, разумеется, как она выглядит. Я догадывалась, что вы хорошенькая, но не настолько, как на самом деле. Но разумеется, у меня были только слова Клода, – добавила она с насмешливой улыбкой на его счет.

Клодия очаровательно порозовела, чего никогда не сумела бы, если бы ей это велели в Академии, и сказала, что братья лиц сестер не замечают. Клод же сказал, что она имеет в виду не «замечать», а слушать комплименты, а такое за двадцать лет каждый день способно наскучить. Потом как прирожденный хозяин добавил:

– У нас дома ни крошки еды или спиртного. Но я вас предупреждал, правда?

– Нет, есть! – быстро возразила Клодия. – У нас есть вишни!

Выражение на лице Клода, которое могло бы быть истолковано как «Вишни для женщины, которую следует купать в икре и шампанском!», едва успело сложиться, как Хлоя с радостью отозвалась:

– В бумажном пакете?

– Да! Смотрите! – И Клодия победно толкнула их через стол.

– Извините меня, – сказала Хлоя, снимая перчатки. – Я сейчас съем все. В обмен я оставлю браслет и дам вам поручение к моему банкиру. Я подпишу клятву никогда больше не курить, не пить и не ругаться, но я съем все. Куда нам бросать косточки? «Мы», – добавила она, – тут только ради приличий.

Клод открыл окно возле стола.

– Это переулок вроде того, по которому я пришла?

– Да. Там совершенно безопасно.

Хлоя положила вишенку в рот, прожевала и, выплюнув косточку, ловко отправила ее за окно.

– Нет, не могу одна. Никакой радости. Возьмете вишенку? – Она протянула пакет Клодии. – Это не бескорыстие, просто я люблю состязания.

Они ели вишни и бросали косточки в окно. Клодия думала: «Она чудесная. А я, наверное, выгляжу глупой школьницей. Она такая светская. У нее есть все. И я такой когда-нибудь буду. Когда буду играть ведущие роли. Через год или два. Ну… через два или три. Конечно, я невысокая, но мужчины любят женщин маленького роста. Это пробуждает в них желание защищать. Интересно, правда ли то, что говорят про сэра Иврарда… и остальных? Да и вообще почему бы ей не делать что хочется?»

– Кто-нибудь из вас нашел ответ, – спросила, не переставая есть вишни, Хлоя, – почему Жизнь называют «просто тарелка с вишнями»? Я когда-то лежала по ночам и все думала. Годами не могла заснуть. А потом решила, что все-таки нет, и снова стала спать.

– С чем это рифмовалось? – спросил Клод.

– Это самое глубокомысленное, что вообще было сказано по этому поводу. Да и вообще по любому поводу.

Заглянув в пакет, Хлоя объявила, что – увы! – Жизнь подошла к предначертанному ей концу.

– Поэтому перейдем к Искусству.

Это Клодия настояла показать Хлое рисунок, а сам художник неубедительно повторял: «О нет, черт побери!» Хлоя долго на него смотрела, и ее многозначительный взгляд скользнул вверх к глазам Клода, а тот прочел в нем нежное одобрение присутствию хозяйки в его работе и нерушимую клятву, что так между ними будет всегда.

– Немного на вас похожа, вы не находите? – спросила Клодия.

На сей раз Клоду была брошена улыбка, а вслух Хлоя произнесла:

– Правда? Тогда что мне полагается сказать?

– Что это просто глупый анекдот с картинкой, – отозвался Клод.

– Вовсе нет, Клод, он очень хорош. Если ты не хочешь его рассказывать, я расскажу.

– Тогда валяй, и покончим с ним поскорей.

– Ну ладно. Она говорит: «Разве вам не нравится Боротра?», а он в ответ: «Да, я всегда останавливаюсь у губернатора».

Теперь анекдот показался Клоду еще менее смешным, чем когда-либо.

Возможно, и Хлое он показался бы не слишком смешным, но Клодия быстро сказала:

– Звучит совершенно как название тропического острова, верно?

И ее желание помочь было таким очевидным, что Хлоя присовокупила быстрый понимающий взгляд, который вызвал бы у влюбленного радостный смешок и который утешил и поощрил бы самого склонного к самоуничижению автора.

– Ах, но это же восхитительно! Вы должны сделать целую серию. На следующий неделе она говорит: «Разве вы не обожаете перье?», а он в ответ: «Я всегда пью сидр». А еще через неделю…

– Пожалуйста, не думайте, что мне нравятся такие шутки.

– Не останавливайте меня. А еще через неделю она спрашивает: «Что вы думаете об Остине?», а он отвечает: «Я предпочитаю «форд». А потом она: «А что такого в Лакосте?», а он: «Такая же дешевка…» По сути, то же самое, что «Мужайтесь, мастер Ридли, Божьей милостью мы сегодня зажгли такую свечу, которую, полагаю, никогда не потушат»[61]61
  Афоризм протестантского епископа и мученика Хью Латимера, цитируется в «Книге мучеников» Фокса и словарях поговорок; сказано его другу Николасу Ридли перед тем, как их обоих должны были сжечь на костре.


[Закрыть]. А он в ответ: «И мне тушеваться ни к чему».

– Полегче, дорогая, не то и вас может ждать туше.

В глубине души Клод надеялся, что сестра заметила обращение «дорогая», а еще – что пропустила его мимо ушей. Но Клодия уже думала: «Замечательно было бы, если бы они поженились. Я, конечно, была бы подружкой невесты. Не верю я во все эти истории. И опять же она дружна с Уилсоном Келли… То есть она ведь жена моего брата и знает Уилсона Келли, ну, я хочу сказать про то… что она просто не может про меня не упомянуть… скажет про меня случайно, и если бы я с ним познакомилась…» Она задумалась, какое это будет время года и что на ней будет надето, чтобы Уилсон Келли, раз или два услышав ее смех, сказал: «Вы, мисс Лэнсинг, как раз такая молодая актриса, какую я искал…» И конечно, именно Клодия… после дня или двух репетиций, он ведь, по сути, не такой старый, как раз нужных лет, и, разумеется, истории про него и Хлою врут, ну, конечно, врут, не то она не вышла бы за Клода…

Новоиспеченные молодожены обходили студию, рассматривая рисунки Клода, пришпиленные к стенам для украшения интерьера. Они остановились у «Сэра Лоренса на распутье», и, выслушав объяснение, Хлоя рассеянно произнесла:

– Знаете что-нибудь про картофельные чипсы?

– Я знаю, что их едят.

– Про чипсы в светском обществе. Или про их внутреннюю жизнь. Давеча я выслушала всю их подноготную. От одного друга. Можно даже сказать – Историю от и до. По счастью, я ничего не запомнила.

– А вашего друга, случайно, звали не Генри Лэнсинг?

– Нет, – с улыбкой, воздавшей должное его умению подхватывать на лету, отозвалась она. – Но она заставила меня задуматься про перепутья в жизни картофеля.

Прощаясь, она назвала хозяев по именам – Клод и Клодия – и пожелала удачи рисунку.

– Ах да, Клодия, если вы окончательно решились, и вам нужно знакомство с кем-то конкретным, и если я случайно его знаю…

– Какая вы милая! – воскликнула Клодия, а потом с интересом: – А вам самой никогда не хотелось на сцену?

Кашлянув, точно прочищала горло перед декламацией, Хлоя произнесла:

– «Весь мир – театр, а люди в нем – актеры. У них свои есть выходы, уходы». Вот одна из причин, по которой я от вас сейчас ухожу. До свидания, дорогие мои.

– Может быть, проводить вас до такси?

– Да, пожалуйста, Клод, это было бы чудесно.

Так чудесно было снова ее целовать.