Текст книги "1982, Жанин"

– Девчонки! Вы просто сборище девчонок. Кроме тебя, Андерсен. В тебе есть зерно мужества. Займите свои места.

И мы возвращались, все в слезах, на свои места, один только Андерсен садился, сверкая улыбкой. Чем больше я вспоминаю свое детство, тем более странным оно мне кажется, хотя ничего особенного в нем вроде бы не было. Итак, Роскошная сердито хмурится, но, что поделать, она берет подвязки Жанин, оборачивает пояс вокруг талии и не может сдержать крика:

– Он слишком маленький! Я же говорила, что это не моя одежда!

Большая Мамочка мило улыбается и говорит.

– Растяни его. Потяни посильнее. Представь, что ты – маленькая сирота и тебе нечего надеть, кроме этих вещей, тем более что с этого момента так оно и есть.

Слезы текут по щекам Роскошной, когда она застегивает кружевной пояс Жанин с подвязками, он продавливает глубокую складку в ее талии и почти исчезает в плоти. Она натягивает черные чулки, хотя некоторые ячейки рвутся, когда она пытается пристегнуть их к подвязкам. Когда она надевает атласную безрукавку, прорехи для рук разъезжаются по швам. Ей с трудом удается застегнуть пояс мини-юбки. А Большая Мамочка, по-прежнему сидящая на столе, осторожно потирает себе клитор резиновой палкой (между прочим, осуществимо ли это в таком положении с анатомической точки зрения?), наблюдает за Роскошной и мечтательно шепчет:

– Теперь надень туфли.

– Я не могу надеть туфли. Я не могу нагнуться в этом наряде, я не могу даже присесть.

– Сейчас помогу.

Мамочка встает со стола. Она опускается на колени, аккуратно натягивает на ступню Роскошной туфлю Жанин и застегивает ее, приговаривая:

– Тебе не понадобится садиться. В ближайшие три часа тебе придется лежать на спине.

– Что это значит?

– Я просто шучу, милая, неужели не понятно?

Она натягивает и застегивает на ступне Роскошной вторую туфлю, поднимается, расставив, раздвинув, расставив ноги и уперев руки в бока, и разглядывает Роскошную, как художник свое неоконченное произведение. Роскошная стоит на кончиках пальцев на невообразимой высоте, плотно сжав ноги, с ужасом ожидая, что сейчас грохнется оземь. Икры ее сведены от боли. Она тихо шепчет:

– Больно!

– Стоит того. Выглядишь неотразимо. Но вот это тебе не понадобится.

Она делает шаг к Роскошной, расстегивает на ней юбку и бросает ее в сторону.

– И это тоже, хватило же у меня ума натянуть это на тебя.

Она сдергивает с нее блузку. Потом мягко обнимает ее, целует в беспомощный и мокрый от слез рот и шепчет:

– Только туфли и чулки – вот все, что ты теперь будешь носить. Если только у Доктора не будет специальных указаний. Прости меня, милая, ты даже не представляешь, как мне не хочется отдавать тебя мужчинам.

И она направляется к столу, окинув Роскошную печальным и страстным взглядом. Она берет трубку и говорит:

– Соедините с боссом, – и после паузы: – Она приготовлена для вас. Опознание не понадобится. Поторопитесь, иначе я оставлю ее себе.

Мамочка кладет трубку, а Роскошная вся дрожит. Она испытывает странные ощущения. Несмотря на боль в ногах, пояс, врезавшийся в талию, следы слез, сохнущих на лице, ее тело словно бы пробудилось, она хочет раскрыться и принять в себя, отдаться этому… кто этот босс? Кто должен прийти?

Я. Не Макс, не Холлис и не Чарли, а я. Кровать вдруг взмывает, словно ковер-самолет, пролетает сквозь потолок, уменьшается, выскальзывает из конуса земной тени прямо в солнечный свет над Атлантикой, и вот, Калифорния, я лечу к тебе! Но, снижаясь над Америкой, кровать вдруг останавливается. Замирает на месте. Матрас увеличивается и превращается в пол гимнастического зала, где в углу Роскошная лежит на мате, как морская звезда, под бедра ей подложили большую подушку, так что розовая сердцевина ее обнаженных гениталий открыта и беззащитна. Мамочка возбудила ее, сейчас ей нужен я, и я сжимаю ее в объятиях, проскальзываю внутрь Джейн Рассел издательницы Жанин Зонтаг Большой Мамочки Хелен забудь ее, забудь ее, и вот я снова дома. Снова дома Снова дома. Нет. Нет. Нет. Я не дома. Я не дома. Я один. Один. Один. Я совершенно один.

Это адададададададададададададад ададададададададададададададададад ададададададададададададададададад ададададададададададададададададад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад ад АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД АД. Я теряю контроль, теряю контроль.

Глава 4

Изнасилован своей издательницей, Хелен и Зонтаг. Шотландская бизнес-стажировка, подхалимство, независимость и референдум. Сотня королев красоты на захваченном самолете. Худшее из моих изнасилований. Запасная бутылка. Резолюция.

4: Не такой уж я плохой, скорее даже хороший. Я делал все, чего хотела моя мать, чего хотела моя жена, чего хотел ее отец, когда-то у меня был друг, которому я нравился, и теперь мною вполне довольна компания «Нэшнл секьюрити инсталлейшнс». Если не верите, спросите, сколько я зарабатываю. Я делал пожертвования в «Оксфам», «Армию спасения» и Центр исследований рака, хотя почти уверен, что никогда ничего не получу взамен от этих организаций. В переполненных автобусах и трамваях я всегда уступаю места калекам и бедно одетым пожилым женщинам. Я ни разу в жизни не поднял руку ни на ребенка, ни на женщину, ни на мужчину, никогда не терял самообладания, никогда не повышал голоса c тринадцати лет я не пролил ни одной слезинки. Но я, конечно, заслужил право обладать любой женщиной каким угодно способом в этой таинственной пустоте моего тела и черепа. Однако

Однако мне не следовало отвечать на телефонный звонок Большой Мамочки. Надо было послать одетых в шелковые плащи и маски Страуда, Холлиса, Чарли и Макса, а прежде чем они приступили бы к надругательству над Роскошной, быстро переключиться обратно на Жанин. Мужчины привыкли думать, что женщинам нравится, когда их насилуют, и мысли эти отрадны. Практически любое тело может ответить другому телу несколькими приятными инстинктивными сокращениями, но это нельзя считать наслаждением. Я подвергался насилию, и это было приятно во время самого процесса, но после я чувствовал себя таким жалким ничтожеством, что единственным желанием было умереть. Что угнетало меня больше всего, так это невозможность благодарности. Когда мы с той, кого надо забыть, не занимались любовью и не спали, тогда мы просто лежали, обнявшись, благодарные друг другу за то, что можем просто сжимать друг друга в объятиях. Не покидать бы нам никогда той кровати. Ведь одетая она выглядела даже не заурядно, как издательница, она выглядела бедно и вульгарно, стоп. Стоп. Мне казалось, что я в этом костюме выгляжу изящно, не чопорно и не скучно, вот почему я выбрал ШАРМ, то есть выбрал Хелен. Обманщик. Это Хелен выбрала меня, ой, так я обгрызу свои пальцы до костей.

Ай

Больно. Успокойся. Где это я только что был? Ага, думал об изнасиловании.

Эх, если бы только удалось заснуть. Беда в том, что людям, которые видят сны с открытыми глазами, не обязательно много спать. Ночью мне удается поспать не более трех часов, хотя я постоянно дремлю в поездах, самолетах, такси. Все-таки есть что-то в быстрых перемещениях, мозги расслабляются. В наши дни это обычное дело. За исключением нескольких запуганных старушек, все на свете уверены, что если мы путешествуем с высокой скоростью, то в будущем что-то удержит нас от падения. Кровать эта стоит смирно, а потому я лучше буду думать об изнасиловании. После того как в мое отсутствие Роскошную хорошенько изнасиловали, я собирался вернуться и придумать для нее новые потрясения, но, увы – я сам все сделал и сейчас ощущаю себя жалким ничтожеством. То же самое я чувствовал всякий раз после занятий любовью с издательницей. Для начала нам всегда требовалось хорошенько выпить. Каждый знал, чего хочет другой, но оба боялись одного и того же – каждый был в ужасе, что не сможет доставить другому удовольствие и сам не сможет его получить. Познакомился я с ней в связи с какой-то работой, потом мы случайно встретились на улице, и оба раза она приглашала меня к себе выпить кофе. После кофе появлялся шерри, потом он заканчивался, и мы переходили к виски, выпивали весь виски у нее в доме, и все это время безостановочно говорили, говорили, говорили. Догадываюсь, что ей было не менее скучно, чем мне, но оба надеялись на лучшее. В конце концов я на несколько минут вышел купить еще виски, так что не помню даже, кто сделал первый шаг. Не исключено, что его сделал я. Известно, что обычно мужчина делает первый шаг. Все происходило на коврике у камина, и я каждый раз не мог справиться с какой-нибудь деталью ее гардероба – то на ней оставались чулки, то подвязки. Когда все заканчивалось, меня, разумеется, начинало клонить в сон, да и ее тоже, но она всегда просила меня уйти и спать где-нибудь в другом месте, только не у нее дома. «Представь, что подумают соседи, если увидят утром, как ты выходишь из моей квартиры». Я отвечал, что буду лежать неподвижно до обеда, пока все не разойдутся по делам. Соседями были разведенная пара, одинокая мать с сыном и парочка гомосексуалистов. В те времена случайные связи были делом привычным, и все же она говорила: «Уходи! Уходи немедленно! Ты должен сейчас же уйти!»

Она начинала плакать и доводила себя до истерики, и я уходил, не поцеловав ее на прощанье, и она даже не удосуживалась проводить меня до двери. Во второй раз я сумел остановить истерику – просто еще раз повалил ее на коврик, но когда все закончилось, повторилась та же сцена, и она меня все-таки выпроводила Медленно поплелся я по улицам. Добрел до своей пустой кровати и провел в ней всю ночь и почти весь следующий день. Я чувствовал себя настолько изможденным и опустошенным, настолько изнасилованным, что даже не нашел в себе сил подняться и сходить за бутылкой виски.

Я прекрасно понимал, что она хотела избавиться от меня таким образом. Если бы мы сладко проспали всю ночь в ее постели и утром опять занялись любовью, а по утрам это особенно приятно, и она проводила бы меня до двери, и мы бы поцеловались на прощанье, и после всего этого я бы не пришел снова, то она бы почувствовала себя жалким ничтожеством. А я не был уверен, что она нравится мне настолько, чтобы встречаться вновь. Часто бывает, что двое сходятся с самыми добрыми намерениями, а продолжают жить вместе просто по привычке. Такой была моя семейная жизнь. Вот почему издательница трижды изнасиловала меня – чтобы я перестал насиловать ее. Хелен изнасиловала меня лишь однажды, когда у нее созрело решение уйти.

Целых девять лет (сейчас в это сложно поверить), так вот, целых девять лет мы спали с ней в одной постели, не занимаясь любовью. Потом она записалась в драмкружок (я давно ее уговаривал сделать это) и снова расцвела, однако стала приходить домой за полночь. Она объяснила, что после репетиций они собираются у кого-нибудь из участников, чтобы выпить и поболтать. Однажды она вернулась около четырех утра. Пока она раздевалась и укладывалась, я делал вид, что сплю, но она явно понимала, что я просто делаю вид. Я не выдержал и произнес:

– Я знаю, сколько сейчас времени.

Она не ответила. Я сказал:

– Похоже, посиделки превратились на этот раз в обычную пьянку.

Она поинтересовалась:

– На что ты намекаешь?

– Ни на что.

– Хочешь сказать, что я тебе изменила?

– Нет.

– Единственный раз за все эти годы я засиделась допоздна, беседуя о театре с друзьями, которые меня понимают, и ты немедленно обвиняешь меня в измене! Я тебе хоть раз сказала что-нибудь по поводу твоих мерзких журналов?

Я ничего не ответил, и вдруг она обняла меня, как в те наши первые дни, обняла так ласково, что все мое тело встрепенулось и ожило. Я сделал все слишком быстро, что неудивительно после стольких лет воздержания, но стоило мне начать заново, чтобы получилось долго и нежно, как она неожиданно отстранилась и заплакала, и призналась мне, что она занималась любовью с как-там-его-звали. Какой-то мальчик из драмкружка. Первый раз они сделали это сегодняшней ночью, и он сказал, что хочет жениться на ней. Я молчал. Она сказала:

– Наверное, ты меня ненавидишь.

Я был ошеломлен и раздавлен, но уж точно не испытывал к ней ненависти. В Хелен не было зла Зло было во мне, и поэтому я заслужил всю ту боль, которую мне пришлось пережить. Она предупредила:

– Не могу обещать тебе, что больше не буду с ним видеться. Если ты попытаешься меня остановить, я тут же уйду.

Я ответил устало:

– Хелен, ты можешь получать удовольствие там, где тебе заблагорассудится.

С этими словами я попытался обнять ее, но она включила свет, вытерла глаза и сказала:

– Извини, но лучше нам больше этого не делать. Я пойду спать в другую комнату.

Конечно, мне надо было самому уйти в другую комнату. Но я просто не мог пошевелиться. Когда она ушла, кровать показалась мне самым одиноким и пустынным местом на свете. Оказывается, я даже не представлял, как много для меня значило тепло ее тела. С тех пор я почти перестал спать.

А Зонтаг когда-нибудь меня насиловала? Пожалуй, но только интеллектуально.

– Надеюсь, ты понимаешь, что эта твоя выдумка по поводу борделя и полицейского участка под одной крышей вовсе не фантазия? В том или ином виде такие заведения существуют в любой стране мира, кроме разве что Скандинавии и Голландии.

– Что за бред, Зонтаг?

– Ты знаешь, что комиссар французской полиции официально рекомендовал женщинам, подвергшимся насилию, не приходить без сопровождения в полицейские участки со своими заявлениями, поскольку они рискуют быть изнасилованными повторно? Ты знаешь, что в Германии…

– Только не рассказывай мне про концентрационные лагеря! – закричал я, затыкая уши.

– Не буду, но ты ведь должен был читать об этой странной истории с повешением Ульрики Майнхоф из «Красных бригад» в немецкой тюрьме с усиленной безопасностью, которая вдруг оказалась на удивление небезопасной. Ты знаешь, что официальное расследование обнаружило на ее бедрах засохшую сперму? Остается только гадать: охранники сначала изнасиловали ее, а потом повесили, или сначала повесили, а потом надругались над трупом?

– Официальное расследование показало, что это было самоубийство.

– Они так и не объяснили, откуда взялось семя. Они не стали ни опровергать, ни объяснять медицинское заключение, они его просто игнорировали. И телевидение его тоже проигнорировало. Руководитель российской спецслужбы Берия арестовывал женщин, которые имели несчастье понравиться ему, сажал их за решетку и там вытворял с ними все, что хотел. А потом их казнили за государственную измену. В Америке таких эгоистов не меньше, только власти у них гораздо больше. Они, конечно, управляют другой системой, но этот клуб судебной экспертизы, который ты придумал, наверняка существует, хотя скорее в Южной Америке, чем в Северной.

– В Шотландии ничего подобного быть не может, – сказал я безнадежно, – и в Британии тоже.

– В Ольстере…

– Не надо мне рассказывать про Ольстер! – закричал я и опять заткнул уши.

– Хорошо, мне прекрасно известно, что на основном из Британских островов только мужчин забивают до смерти в полицейских участках. Но есть у меня одна знакомая, которую арестовали по подозрению в связи с террористами, я подчеркиваю – по подозрению, хотя она была абсолютно ни при чем. Так вот, ее заперли голую в Лондонской тюремной камере, в очень холодной камере, между прочим, и продержали там под наблюдением охранников-мужчин в течение трех суток.

– В это трудно поверить.

– Иногда ты говоришь как консерватор.

Мне почти удалось улыбнуться.

Я казался Зонтаг социалистом, потому что она знала, что мой отец состоял в профсоюзе. Она понятия не имела, что в Британии почти все представители моей категории дохода являются членами консервативной партии, особенно если их родители были членами профсоюза.

Не то чтобы я совершенно отвергал марксистские идеи стариков. Мысль о том, что политика есть классовая борьба, совершенно справедлива. Каждый интеллектуал-тори знает, что политика – удел людей, у которых много денег, объединяющихся, чтобы управлять теми, у кого денег мало, хотя на публике они, конечно, от этого открещиваются, чтобы не дразнить оппозицию. Если мне что и не нравится у Маркса, так это его пророчества. Он полагал, что бедняки смогут организоваться и одолеть богатых. Я уверен, что это провальная затея, и не собираюсь присоединяться к шайке неудачников. Понимаю, это эгоистично и даже безнравственно, но, как всякий нормальный человек, я лучше поведу себя безнравственно, чем глупо. Когда человек, имеющий приличный счет в банке, выступает в пользу бедных, это отдает либо глупостью, либо ханжеством. Мне однажды пришлось такое услышать.

Я был на деловой встрече с шотландскими бизнесменами, после которой все дружно отправились в бар. Очень молодой юноша спросил директора большой пивоваренной компании и хозяина сети пабов:

– Сколько вы платите своим управляющим в барах?

Директор сказал, сколько. Тогда юноша спросил:

– Как же вам удается находить надежных людей на такую низкую зарплату?

– Нам это не удается, но нас вполне устраивают и ненадежные люди.

Молодой человек попросил объяснить. Директор сказал:

– Управляющие повышают свой доход, понижая зарплаты барменам. Бармены делают свою выручку, обсчитывая покупателей. Если клиент вслух заявляет, что ему недолили разбавленного виски, мы увольняем управляющего и нанимаем нового. И никогда не бывает недостатка ни в кандидатах на вакансию управляющего, ни в клиентах. Юноша заявил:

– На мой взгляд, это совершенно гнилая система.

– Я даже склонен согласиться с вами. Но эта система приносит доход, к тому же она совершенно легальна.

– Значит, она вам нравится? Директор пожал плечами:

– Не особо. Но бизнесу нет дела до моих предпочтений. Если я повышу зарплаты, то снизится прибыль, соответственно, уменьшится количество акционеров, либо поднимутся цены и мои клиенты станут ходить в пабы конкурентов. В любом случае фирму проглотят те, кто продолжает платить сотрудникам минимальные зарплаты.

Юноша настаивал:

– Но вы ведь владеете не только пивоваренным производством и пабами.

Тут я заметил, что он очень возбужден, а может, просто пьян. Директор пивоварни сказал:

– Прошу прощения, но я не понимаю, к чему это замечание.

– У вас множество земель, половина телекомпании, горные торфяники с куропатками, дом в Лондоне и остров в Греции.

Директор заметил:

– Не совсем так. Я являюсь директором некоторых компаний, которые владеют всем этим. В моей собственности находятся только мои дома. Так или иначе, я не могу взять в толк, какое отношение это имеет к нашей беседе о средней зарплате шотландского бармена.

Молодой человек бросил:

– Я вижу, что вы не можете взять этого в толк.

И развернулся, чтобы уйти. Директор протянул руку и крепко взял юношу за край рукава. Директор был рослый и крепкий, из тех, что поддерживают себя в хорошей спортивной форме. Его лицо слегка порозовело, но свои следующие слова он произнес голосом тихим, четким и ровным, выделив только слово «сынок»:

– Послушай-ка, сынок, может, тебе больше нравится русская система, где все земли и весь бизнес принадлежит коммунистической партии, которая по сути дела не что иное, как огромная компания, не имеющая ни единого конкурента. Позволь сообщить тебе, что у русских боссов есть в собственности виллы, сельские угодья и места для отдыха в теплых краях. И они гораздо менее терпимы к маленьким мальчикам, которые болтают лишнее. И я очень сомневаюсь, что их пабы лучше, чем наши. Пойди и поразмысли над этим.

Он отпустил рукав молодого человека и повернулся обратно к директору фирмы, торгующей кошачьей едой, и эксперту по системам безопасности, которым был я. Боссы улыбнулись друг другу (я был восхищен способностью этих людей сохранять самообладание), но было видно, что внутренне они испытывали раздражение. Директор пивоварни сказал:

– Этому молокососу еще многому предстоит поучиться. Я имею в виду его манеры.

Директор по кошачьей еде сказал:

– Не суди его слишком строго. Он просто только что осознал, насколько ничтожен его шанс преуспеть.

Пивовар сказал:

– Да, мне тоже показалось, что за всем этим разговором кроется что-то подобное. Как ты думаешь, Джок?

Этим людям нравится называть меня Джок. Им было бы приятно, если бы я в ответ тоже называл их по-свойски, но я вообще никак их не называю. Пивовар и кошатник знали, что я из простого народа, из бедной семьи, поэтому:

– Этому молокососу еще многому предстоит поучиться. Я имею в виду его манеры. Как ты думаешь, Джок?

Они оба ждали моей реакции. Я допил виски, задумчиво нахмурился, постучал пивовара по плечу указательным пальцем и пробормотал:

– Я думаю, нам стоит взять еще выпивки. Что вы будете?

Он пристально посмотрел на меня, потом загоготал и похлопал меня по спине:

– Сдается мне, что ты все же немного большевик. А, Джок? Я выпью большую порцию чертова бренди, если ты не возражаешь.

На какое-то мгновение я даже обрадовался, что мне удалось остаться для них единомышленником, не прибегая к лицемерию. Но вскоре обнаружил, что веду себя как настоящий подхалим. Пивовар вещал:

– На прошлой неделе мне довелось пропустить по стаканчику вместе со стариной Джоком. Он немного большевик, но зато абсолютно надежный работник и прекрасный специалист. И, слава богу, он не подхалим.

Как я и предполагал, мое предложение выпить придало ему уверенности. И почему только мужчины, занимающие такие высокие посты, настолько нуждаются в ободрении окружающих? Такое впечатление, что им все время не хватает внимания. Они держат все под своим контролем и в то же время хотят, чтобы ими восхищались и любили их просто за то, что они славные парни. В общем, купил я этому байстрюку бренди, а себе взял односолодовый «Гленливет». Он задумчиво произнес:

– Если народ начнет бойкотировать нас и пить дома, придется нам подумать об улучшении наших пабов. Впрочем, всем известно, какое мучение для среднестатистического шотландца остаться наедине со своей женой.

Предполагалось, что это шутка, кошатник с готовностью захихикал, а я нахмурился и кивнул головой. Все привыкли, что шуток я не понимаю. Эти высокопоставленные господа вволю потешаются над тем, какое у меня убогое чувство юмора. Но вместе с тем, это их немного пугает, что повышает мою самооценку. Мне больше по душе кивать головой рядом с байстрюками при ярком свете, чем ползать в полумраке с побитыми собаками. Ублюдки меня раздражают не меньше, чем побитые псы, а до себя мне и вовсе дела нет. Я консерватор, потому что люблю яркий свет. Но и без него я прекрасно обхожусь. Смерть меня не пугает.

Как-то раз в Алжире мне довелось встретить человека, очень похожего на меня. Это был сержант, игравший на волынке в офицерских кабаках. Он рассказывал мне истории про всякие выходки, которые офицеры себе позволяют по завершении официальной части своих собраний. Например, двадцать пьяных мужчин в лоснящихся рубахах, коротких куртках и шотландских юбках выстраиваются в человеческую пирамиду и предлагают самому молодому забраться на ее вершину и выкрутить электрическую лампочку из светильника, висящего под потолком на высоте тридцати футов над каменным полом. Бывали у них и более ярко выраженные гомосексуальные развлечения – такие, что мне казались уместными только для какой-нибудь масонской ложи. Сержант, игравший на волынке, был человеком солидным, говорил неспешно и веско, так что офицеры ему доверяли и предлагали доучиться, чтобы тоже стать офицером. В Британии низшие чины не часто могут услышать такое предложение. Волынщик же от него отказался. Обучение было бы бесплатным, но проблема заключалась в другом. Он не мог позволить себе жить по негласным офицерским законам, которые требовали, чтобы офицеры младших чинов покупали выпивку для своего начальства. Свежеиспеченные офицеры вынуждены вести себя покладисто и скромно, ведь жить им приходится только на зарплату. Тут я вспомнил, что кто-то рассказывал мне про кондукторов и водителей в те времена, когда эти обязанности еще выполнялись разными людьми. Водители получали больше, поскольку квалификация их была выше, но при этом существовала традиция: хороший кондуктор должен был «ухаживать» за своим водителем, покупая ему на ужин пироги и лимонад. Интересно, кто это выдумал, что шотландцы НЕЗАВИСИМЫЕ? Роберт Берне, кто же еще.

 
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том, при всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство – штамп на золотом,
А золотой – мы сами!
 

На самом же деле мы нация подхалимов, хоть и умеем искусно маскироваться: стараемся казаться благородными, открытыми и мужественными, носим маску серьезной и деловитой прямоты, маску бессмысленного слезливого неповиновения, во имя которого ломаем стойки ворот и разбиваем витрины после футбольных матчей на чужих стадионах, и кончаем жизнь самоубийством под Новый год, выпрыгивая из чаши фонтана на Трафальгарской площади. Вот почему я голосовал за самостоятельное Шотландское правительство во время английского референдума о политических субъектах. У меня не было иллюзий, что это может принести нам материальное процветание, мы все-таки маленькая бедная страна – всегда ею были и всегда будем, но уж лучше выслушивать порицания за то болото, в котором мы сейчас находимся, чем подчиняться старому и кровожадному Вестминстерскому парламенту. Однажды шотландский член парламента сказал мне: «Когда мы собираемся в Вестминстере, проблемы Шотландии видятся нам в совсем иной перспективе». Подхалимы, черт бы их побрал.

Что ж, хоть политики из двух ведущих партий и маячили каждый день на телеэкранах, убеждая народ, что отделение от Британии приведет к сокращению финансирования публичной сферы, ослаблению бизнеса и росту безработицы, большинство шотландцев проголосовало так же, как я. Но неожиданно изменились привычные конкурентные правила выборов нового правительства. Нам говорили: «Если лошадь опережает всех на голову, то состязание она проиграет», так и вышло в нашем случае. Мы опережали, а потом проиграли. Началось сокращение финансирования публичной сферы, стал разваливаться бизнес, и выросла безработица. А сейчас Вестминстер решил использовать доходы от нефтяных вышек в Северном море на строительство этого долбаного туннеля под Английским проливом. Если бы состязание повторилось, мы бы обошли их на полкорпуса, но никто не позволит ему повториться, успокойся, успокойся, ты ведь сам себя доводишь до БЕШЕНСТВА, подумай лучше о долбаной Роскошной, о долбаной Жанин, и прекрати думать о долбаной ПОЛИТИКЕ.

– Иногда ты высказываешься как консерватор, – сказала Зонтаг, и я почти улыбнулся в ответ.

Я не стремился открывать ей свои политические взгляды, боялся, что она целыми днями станет меня переубеждать. До сих пор вспоминаю, какого труда стоило мне удержать от нее в тайне свои сексуальные фантазии. Если бы ей удалось связать мои политические взгляды с повседневностью, то я был бы обвинен во всех зверствах человечества от Аушвица и Нагасаки до Вьетнама и Ольстера, а Я ОТКАЗЫВАЮСЬ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ВИНОВНЫМ ЗА ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ В МИРЕ. Размышления всегда причиняют боль, потому что они связывают воедино мою мать отца Безумного Хизлопа Джейн Рассел облако-в-форме-гриба мини-юбку джинсы в обтяжку Жанин мертвого друга Роскошную Зонтаг издательницу печальную лесбиянку полицию Большую Мамочку и проститутку под мостом, и все они окружают меня и дают понять, что я плохой, что я причина несчастий мира, тиран, слабовольное ничтожество, никогда не мог дать им того, что они хотели, а только брал, брал, брал все, что мог взять. Поэтому я все-таки не улыбнулся в ответ, а простонал:

– Да забудь ты про политику, Зонтаг, давай-ка лучше вернемся к сексу. Ты ведь настоящий эксперт в сексе, а, Зонтаг?

Тут я, конечно, лукавил. Она прочитала множество книг о сексе, и ей нравилось пробовать в постели сложнейшие варианты совокупления, больше похожие на гимнастику, которые казались мне тем скучнее, чем более ценными представлялись ей; моя неуклюжесть ее страшно злила, но была одна поза, которая сводила ее с ума; Зонтаг располагалась в кресле вниз головой, широко раскинув ноги над спинкой, а я стоял сзади и обрабатывал ее щель языком. В такой позе тела наши почти не соприкасались, и она совершенно не возбуждала меня, но зато я мог делать это чуть ли не часами, глядя, как она опирается на подлокотники и тихо стонет в экстазе. Потом мы валились на кровать, крепко обнявшись, и я рассказывал дальше свою гнусную историю. Она возмущалась:

– Как же мне не думать о политике, если она так убедительно присутствует в твоем рассказе?

– У меня есть и другие фантазии – совсем не убедительные и не реальные.

– Расскажи.

И я рассказал ей про конкурс красоты за звание «Мисс Вселенная», финал которого должен состояться в Таиланде. Сотня самых красивых девушек со всех стран мира летит туда на самолете, который в пути угоняют по приказу одного арабского шейха. Самолет приземляется на его персональном аэродроме. Девушек сгоняют перед шейхом на парад красоты, причем безо всяких там цветных тряпиц, которыми они обычно прикрывают интимные места во время показов. Затем двадцать девушек отбирают посредством более детального экзамена. Мой рассказ привел Зонтаг в дикое возбуждение, и мы быстренько и страстно перепихнулись в простой традиционной позе.

– Да, – сказала она затем, – приятно представить, как этим глупым сучкам устраивают конкурс, которого они заслуживают. Правда, такая полупроституция частенько заканчивается настоящим похищением, об этом регулярно пишут газеты. Твоя оригинальность – в масштабе подхода. Интересно, сколько же тебе пришлось обходиться без секса, раз ты выдумываешь такие вещи?

Но я не стал рассказывать ей все до конца. Двадцать королев выбраны для гарема шейха и четырех его сыновей, а восемьдесят остальных вынуждены прислуживать им в качестве рабынь. Королевам позволено носить столько украшений, сколько им заблагорассудится, но помимо того – только один предмет одежды. В мини-юбках нет недостатка. Рабыни ходят голые, но им разрешается пользоваться косметикой, чтобы соблазнять хозяев гарема, которые, пресытившись королевой, могут в любой момент сорвать с нее юбку и надеть на приглянувшуюся рабыню. Привилегии королевского статуса и страдания рабынь кажутся пленницам настоящей экзотикой. И потому рабыни отчаянно соревнуются за внимание хозяев, а королевы всячески унижают их, не давая никого соблазнить, чтобы не оказаться на их месте. Мужчины, естественно, такой забаве рады. Думаю, что именно так были устроены большие гаремы, да и большая часть социальных обществ устроена так же, слава богу, я принадлежу сейчас к категории людей, которые могут не опасаться, что с них сорвут юбку. Из всех красавиц мирового гарема младшему сыну шейха приглянулась Мисс Польша, он влюбляется в нее и совсем не обращает внимания на остальных. Она использует свое влияние на него, чтобы раздобыть оружие и раздать всем пленницам – рабыням и королевам, но план сорван по вине трех королев. Мисс Англия считает, что красивым девочкам не к лицу держать в руках оружие, Мисс Россия уверена, что мужчины слишком умны, чтобы их победить, а Мисс Америка полагает, что жить в гареме гораздо интереснее. Тут вдруг сын шейха обнаруживает, что Мисс Америка ничем не хуже Мисс Польши, а ведет себя более покладисто, и тогда он срывает с Мисс Польши ее юбку, и она становится рабыней, вынужденной развлекать остальных сыновей шейха. Если бы я все это рассказал Зонтаг, она бы не сомневалась больше, что я – настоящий консерватор.