Текст книги "Деревянный хлеб"

Первое задание Юрке

Юрка ушел на задание, а они остались на берегу реки. И утро не наступило, и ночь уже прошла. Темнота слабеет, как чернила, в которые непрерывно подливают воду. И все кругом выступает из сумерек, словно отчетливей заполняя само себя.

Санька с Витькой стоят на берегу, поеживаясь от холодка речного пара. И медлят, прежде чем войти в реку. И вовсе не потому, что в воде холоднее – в воде теплее. Грустно почему-то… Теперь-то он знает почему.

Так получается: окунешься, считай, день уже наступил и утро уже не утро. Вернее, не такое, когда вот так стоишь у реки и все просыпается. Иногда кажется, что и сам ты еще не проснулся, и беззвучные всплески рыбы, и черные лодки на берегу в прозрачной тяжелой росе.

Они побрели по мелководью к омуту. И мокрое тепло реки, не успевшее остыть за ночь, медленно поднималось по ногам, животу и груди… Санька нырнул, ощутив воду всем телом, каждым волоском, и вынырнув, оттолкнулся от упругой поверхности, выбросился чуть не по пояс и с диким криком снова ушел в глубину. Снова вынырнул и восторженно заколотил руками по воде, отбивая ладони, они становились горячими.

Вздымались и оседали пенистые взрывы, рядом бесился Витька Коршун, он тоже что-то орал; откликались берега и гулкие понтоны моста – такой шум, словно пришел купаться взвод солдат, которых редко выводят на реку.

Устав, лежали, раскинув руки, из воды торчали только лица… И пусть течение несет до самого моря или просто куда-нибудь в неизвестность. Говорят: плохо плыть по течению. А если в конце пути ждет море, тогда как?

Их снесло под железнодорожный мост, вверху отчаянно грохотал литерный поезд, и оглушительные металлические звуки бешено метались, запутавшись в стальных сетях подвесных опор. Командированные люди спешили в Москву подписать срочные бумаги. На крыше последнего вагона кто-то сидел, он помахал рукой.

Река отпустила их у песчаной косы и побежала дальше…

На другой стороне реки в редком ивняке мелькали белые спины коров, и невидимый пастух стрелял кнутом. А еще дальше виднелись красивые башенки старой усадьбы, стоящей на лугу, оттуда доносились скучные голоса моторов – там находилась городская авторота. Над башенками кружили птицы, то рассыпаясь в стороны, то смыкаясь в черную тучу.

Задышал, застучал, заскрежетал, зазвенел, заохал земснаряд, вытаскивая из-под воды бесконечные ковши-черпаки, ударил из длинной трубы по берегу плотной серой струей; она пронзительно шелестела песком, который несла вместе с водой.

Из-за поворота широченной заводи, взрытой местами рябью, как от наскоков налетающего дождя, показался буксирчик с баржами, загудел непомерным басом, и разводной понтонный мост переломился надвое, освобождая проход.

Утро наступило бесповоротно.

Санька и Витька бежали назад по берегу. Кулики, чем-то кормясь, разгуливали у кромки воды, они подпрыгивали в воздух, растопырив крылья, и удирали низко над землей. Они летели как-то волнисто, взмах – вверх, проваливались вниз, взмах – вверх, опять вниз… Затем резко взмывали, пропуская ребят вперед, и возвращались на прежнее место кормиться.

Санька и Витька свернули за кусты к своей одежде.

– А-а, ваше? – испугался Рыба-лоцман, выдергивая быструю руку из кармана Витькиных штанов. – Гляжу, чья-то одежа лежит…

– Я тебе погляжу, пся крев! – задыхаясь, сказал Коршун. Он с разбегу метнул ему ногой песок в глаза и ударил его головой в грудь.

Ворюга шлепнулся плашмя, Санька мгновенно стал выкручивать за спину руки.

– Я же не знал! – взвыл Рыба-лоцман и задергался.

– Ну его, – остыл Витька, даже не проверив свои карманы. – Цело все.

– Да ты посмотри, – посоветовал Санька.

– А у меня ничего не было…

Санька отпустил… Рыба-лоцман, ругаясь, зашел в воду и стал промывать глаза.

– Откуда же я знал? – бормотал он, не оборачиваясь, и пригрозил: – Кольке Пожарину скажу.

И только это сказал, как неподалеку, из-за длинной гряды песчаных бугров, давно намытых земснарядом, появился сам Пожарин. Он шагал в город. Рыба-лоцман унесся за ним, догнал, показывал рукой на обидчиков. Но Пожарин не останавливался, Рыба-лоцман забегал вперед, в точности следуя маршруту Акулы.

Санька и Витька смотрели им вслед с облегчением, радуясь, что Пожарин уходит.

– Что-то Юрки долго нет, – медленно сказал Санька, думая совсем о другом.

– Может, засыпался? – не сразу произнес Коршун.

Они сели и смотрели на реку, как сквозь стекло. Противная дрожь страха затихала в них, пока не прошла, и тогда они ясно увидели радостную реку в великолепии вставшего во весь свой круглый рост солнца.

Витька оглянулся на дом Лысой Тетки: крыша с трубой высовывалась над буграми песка, теми самыми, из-за которых недавно возник Пожарин.

– Я на разведку, – встал Коршун. – Сиди здесь, шмотки карауль.

– Я лучше с тобой, – вскочил Санька. Он испугался: а что, если вернется Пожарин!

Они все еще препирались, когда послышался свист. Юрка бежал к ним, проваливаясь в рыхлом песке, как в снегу, и отчаянно размахивал своими брюками и рубахой.

– Сматывайтесь! – завопил он.

И Витька с Санькой сразу стартовали по берегу. Юрка их так бы и не догнал, если бы они не остановились за железнодорожным мостом.

– Вам хорошо, – заныл Юрка, почему-то стуча зубами, – а я чуть не пропал! – Он прыгал по берегу, судорожно вдевая ногу в штанину.

Что случилось с Юркой

Такое случилось!

Юрка, как знаменитый следопыт Натти Бумпо, пошел к Лысой Тетке на разведку. «Поместье» – дом в четыре узких окна и веранда, времянка, длинный сарай, всякая другая дощатая мелочь, окруженные забором, – располагалось среди незатопляемых рекой песков.

– Подступы, – говорил Юрка, – простреливаются на все триста шестьдесят градусов. – И почему-то сказал: – Поэтому кругом ни одной собаки.

Можно подумать, что Лысая Тетка только тем и занимается, что отстреливает из снайперской винтовки бродячих собак.

Задание у Юрки было четкое: выявить, кто к Тетке ходит. Подозрительных брать на зарубку в мозгу: они-то, может, и есть те самые мошенники, что торгуют «деревянным хлебом» из ее тайной пекарни на рынке.

Для начала Юрка обошел вокруг «поместья» три раза, приглядываясь, где лучше спрятаться для пристального наблюдения. Тетке это не понравилось. Ей не понравилось, что этот странный мальчишка с вороватым видом три раза обошел ее участок, на котором буйно зеленели редиска и лук, – она следила за ним в окно. Поздно он ее заметил. Тут бы она его и хлопнула из снайперской винтовки, но винтовка, наверно, была надежно спрятана под полом, и поэтому она закричала в форточку мощным голосом, от которого форточка то открывалась, то закрывалась:

– Я милицию позову!

Юрка испугался и залег за дикорастущим на песке кустом.

– Вижу! Вижу! – заверещала Тетка. – Не хоронись! Я щас по телефону позвоню!

По телефону… Домашних телефонов в городе, наверное, было два-три, не больше.

Юрка пополз задом, как рак, за песчаную гряду.

– Все равно вижу! – торжествовала она. – От меня не скроешься.

Юрка поднажал. Воображаемые пули завизжали, взметая песок перед самым его носом. И вот Юрка уже за грядой, во впадине, в мертвой непростреливаемой зоне. Вдогонку ему Лысая Тетка бросает гранату – это разрывает воздух своим грохотом проснувшаяся землечерпалка на реке. Что делать? Секунда-другая – и Тетка огромными скачками пересечет открытое пространство и возьмет его, Юрку, в штыки. «В багинеты! – как пишут в старых романах.

Военная хитрость! Юрка раздевается. Одежду – в песок. Пригнувшись, мчится в сторону. Падает плашмя как лягушка. И делает вид, что загорает. Как раз вовремя.

– Мальчик, а мальчик! – зычно раздается коварный голос. Тетка стоит на пригорке с винтовкой наперевес, похожей на метлу, то есть с метлой наперевес, похожей на винтовку. – Ты мальчика не видел?

– Какого? – невинно отвечает Юрка.

– Такого, – она поднимает руку вровень с метлой. – Глазами так и шныряет!

– Аа-а… – «вспомнил» Юрка. – Он к вашему дому с другой стороны побежал.

Тетку словно ветром сдуло. Несколько раз она пыталась на полном ходу вскочить на метлу и полететь, как баба-яга. А может, обман зрения. Может, она просто спотыкалась о метлу.

У Юрки созревает молниеносный план. На такой скорости Тетка обежит свою полугектарную усадьбу не меньше, чем секунд за шесть. Ровно три секунды понадобилось ему, чтобы ворваться к ней во двор. Еще две – он влезает по лестнице в ржавую пустую бочку, стоящую на подпорках со ступеньками у самого забора: самодельный душ. Секунда – он уже сидит в бочке, а Тетка только появляется во дворе. Слышно ее шумное, тракторное дыхание.

В бочке тепло и сухо, сиди хоть весь день. Юрка поднимается на цыпочки и смотрит в дырочку, их тут много светится по верхнему краю бочки: вместо выпавших заклепок. Отличный круговой обзор! Еще когда Юрка обходил участок, бочка эта сразу ему приглянулась; он даже легонько постучал по ней палочкой и убедился, что пустая.

Тетка, обежав «поместье», в сердцах шваркает метлой оземь. И начинает заниматься хозяйством: кормит своих трех кур и одинокого сопливого индюка.

И тут… Юрка чуть не шлепнулся на дно бочки, но, к счастью, сообразил, что это прозвучит очень гулко.

Во дворе появляется – Пожарин! Здоровается с Теткой… Входят в дом… Стоят у окна… Пожарин передает ей пачку денег. Тетка пересчитывает их тридцать раз.

Кажись, сто тыщ и шесть рублей!

Тетка возвращает ему половину пачки…

Пятьдесят тыщ и трешку!

Они оба загадочно довольны, они секретно улыбаются, они таинственно похлопывают друг друга по плечу.

Пожарин идет в сарай, открывает дверь, берет рубанок и начинает обстругивать на верстаке те самые «хлебные» чурочки…

Приходит Тетка и ласково смотрит на него, как мать на сына.

– Устал, – говорит Пожарин. – На завтра хватит.

Она дает ему, не считая, еще рублей десять за труды.

– Приду под покровом ночной темноты, – обещает он.

Целует ей руку, она делает реверанс.

Пожарин уходит в город. А Тетка идет к колодцу. Громко жужжит, разматываясь с барабана, быстрая цепь.

Тетка почему-то посматривает на бочку душа. Юрка даже приседает – ему чудится, что он встретился с ней взглядом. Тихо скрипит, наматываясь на барабан, медленная цепь, поднимая с километровой глубины колодцы ведро. Тетка ставит его на сруб колодца, вода плеснула на руку. Она отдергивает руку и лихорадочно дует на пальцы, как после ожога первой степени.

– Клянусь! – говорит Юрка. – В воде колыхались куски льда!

Ужас! Тетка тащит ведро к душу. Лезет по лестнице. Сейчас, сейчас… сейчас.

Она, поднатужившись, подняла ведро обеими руками. И на Юрку обрушился обжигающий водопад! Куски льда застучали по голове, он взвыл и стремительно возник из бочки!

Тетка с душераздирающим криком сверзлась с лестницы, расплющив ведро в лепешку. Юрка спрыгнул вниз, отбив пятки, и, с налету проломив ограду, унесся прочь.

Выхватив из песка одежду и, размахивая ею, как флагом бедствия, он помчался к друзьям.

– Спасайтесь!

Вот что было с Юркой.

Она открывает огонь

Санька таращил глаза на возбужденного Юрку, не зная, чему верить, а чему нет. Но Коршун сразу ухватил суть:

– Мы тоже Пожарина видели, он откуда-то вон оттуда шел. Значит, это он помогает ей деревянный хлеб сбывать? Твоей разведке цены нет!

Юрка засиял:

– Конечно, бесценная разведка. Тетка ему две сотни заплатила – ясно за что.

– Ты же говорил: пятьдесят тыщ и трешку, – проворчал Санька. – Трепач. Бочка, лед…

– А ты мою голову потрогай, – обиделся Юрка. – Мокрая и ледяная. А откуда? Я ж не купался!

Санька придирчиво посмотрел на его голову. Она была мокрая. Затем недоверчиво потрогал. Она была холодная.

– Но не ледяная же? – заспорил Санька.

– Видали? – разволновался Юрка. – Так пока я бежал, она же подсогрелась! Тебя бы так, из колодца!

– Все, – отрубил Витька Коршун. – Ты, Сань, сгоняй за кошелкой с порохом. А мы с ним обсудим, что и к чему.

– А чего я?.. Я тоже хочу обсуждать, – сказал Санька. – Пусть он и сгоняет.

– Я уже сгонял, – мудро заметил Юрка.

– Ну, чего ты торгуешься?!

– А ты чего командуешь? – насупился Санька. – Сам сбегай.

– За меня не бойсь, – нахмурился Витька. – У меня и так самая опасная задача. – Ладно, – согласился Санька и нехотя убежал.

Кошелка с порохом была спрятана в бурьяне возле той лестницы, где они недавно промышляли крапиву. Он развел руками заросли – кошелка была на месте.

Схватил и побежал с ней назад.

Витька и Юрка сидели молча, ждали. Видать, уже все обсудили. «Озадачили себя», – как любил говорить Витька.

Коршун раскрыл кошелку, словно хотел убедиться, то или не то ему принесли. Порох пронзительно пах полынью.

– Настоечка, – напряженно улыбнулся Витька. – А теперь я и тебя озадачу: будешь с Юркой Тетку отвлекать.

– Он – из бочки, – хихикнул Юрка. – А я – из-за ограды.

– Нашел дурака. Уж лучше ты, тебе привычней…

– Все, – опять сказал Витька. – Будете отвлекать снаружи оба. Идите себе вокруг как ни в чем не бывало. А затем лезьте во двор, она вас все равно не догонит.

Поднялся ветер, он шуршал жесткими листьями мать-и-мачехи, заворачивая их белой изнанкой. Землечерпалка по-прежнему грохотала ковшами, и холмик на том берегу, по которому била ее густая струя, стал заметно выше.

Друзья двинулись к дому Лысой Тетки. Юрка и Санька шагали обреченно, не спеша, оттягивая роковой момент, а Витьке все время приходилось замедлять шаг, он сердито смотрел на них и рвался вперед. Может, и ему было страшно, и именно поэтому он спешил, чтобы поскорее встретиться с опасностью лицом к лицу. Одни от испуга медлят, другие спешат… Но и те, и эти, вероятно, храбрые, раз все-таки идут.

Витька залег за песчаной грядой, напротив входа во двор. А они, настороженно глядя на окна дома, пошли в обход «поместья». И только, свернув за угол, полезли через ограду, в окне выросла Лысая Тетка… с настоящим двухствольным охотничьим ружьем в руках.

– Редисочки захотелось?! – завопила она. – Лучку?!

Санька с Юркой тикать.

Б-бах! Б-бах!.. Гулкое эхо выстрелов раскатилось по саду, реке и, вероятно, по всему городу.

Санька и Юрка опомнились только на самом верху косогора, почти у самого дома.

– Я же говорил, с в-винтовкой! – удивлялся своему предвидению вконец ошалевший Юрка.

А Санька вдруг застонал и лег на живот. Его брюки сзади были усеяны дырочками, точно сито.

– А-а-а, – стонал он, подняв страдальческое лицо.

Юрка побелел и стал осторожно стаскивать с него брюки, трусы – посыпалась соль…

– Не смертельно, милорд, – повеселел Юрка и закатился смешком: – С солью патроны!.. Знаешь, и кровь выступила – точечками, – деловито сообщил он.

Санька продолжал стонать и скрипеть зубами.

– Хочешь, ножиком повыковыриваю? – сочувственно предложил Юрка.

– Иди ты… Тебе бы так!

– Товарищ называется… – произнес Юрка. – Я к нему по-хорошему, а он меня посылает. Хотел бы, чтобы и мне досталось?

– Ы-ы-ы… – продолжал ныть Санька.

– Пройдет. Рассосется… Соль – она даже полезная. Давай подорожника положу.

Юрка слюнил листья подорожника и заклеивал ранки. Саньке сразу стало легче. Жжение утихало, листья приятно холодили горящую кожу.

Юрка осторожно натянул ему штаны:

– Полежи – и ништяк. – Словно «ништяк» тогда означало что-то среднее между «ничего», «порядок» и «отлично».

На косогор вскарабкался расстроенный Витька и сунул кошелку в густые лопухи.

– Ништяк? – спросил Юрка.

– Не вышло, – нахмурился Коршун. – Сарай у нее на замке.

Напугал ты ее до смерти своей разведкой. Живой? – уставился он на Санькины брюки.

– Помираю, – слабо признался пострадавший.

– Дробины? Соль?

– Соль, – поспешно ответил Юрка.

– Помоги, – кивнул ему Витька. Они взяли и поставили страдальца на ноги.

Обхватив их за плечи, Санька, деревянно переступая, послушно проковылял с ними на пустырь. Здесь его осторожно опустили на траву. Витька развел крохотный костерчик и накалил на нем булавку, которой застегивал рубаху. Санька, притихнув, следил за ним.

– Будем оперировать пациента, – хладнокровно заявил Витька.

Пациент сразу вскочил, но его повалили на живот, и Юрка оседлал ему спину по приказу свирепого Коршуна.

– Будешь дергаться, насквозь проткну, – недобро предупредил Витька.

Санька безропотно подчинился и впал в какое-то полуобморочное состояние. Было больно, и было не больно, и снова больно…

– Вставай, – прорвался в ушах голос Витьки. – Как новенький!

– Спасибо, – Санька, морщась, встал.

А Юрка и Витька внезапно повалились в траву и стали, хохоча, кататься с боку на бок.

– Я предупреждал, – отдышавшись, сказал Коршун. – Опасное дело.

– Кровопролитное, – поддакнул Юрка. И они опять повалились в траву.

Губы у Саньки невольно задрожали, и он тоже засмеялся. Он смеялся сквозь слезы, и поэтому мир вокруг был какой-то радужный, окрашенный в цветные полосы.

– В следующий раз крышку от кастрюли подложи, – посоветовал Витька.

И река, и степь, и небо

Дома Санька обедал стоя.

– На солнце обгорел, там кожа непривычная, – покраснев, объяснил он маме и бабушке. Хорошо, что еще успел переодеться и теперь щеголял в залатанных лыжных штанах.

– Жарко тебе в них, – покачала головой мама.

– А чего ж единственные брюки трепать, – по-хозяйски ответил сын. – Не напасешься!

Маму его ответ устроил, но бабушка смотрела на него недоверчиво. Поэтому он на всякий случай ей подмигнул: у него с бабушкой были особые отношения. Она в нем «души не чаяла» – излюбленное ее выражение.

Когда мама ушла на работу, бабушка разыскала брюки и начала ахать, охать и эхать:

– Ох, кто ж тебе их так источил! Ах, и где же ты так продырявился? Эх, какие брюки были!

– Маме скажем: их моль побила. Это ж чистая полушерсть – не сегодня, так завтра побьет!.. А изнутри большую латку поставь, чтоб не расползлись, – посоветовал он.

– Тебе бы голову залатать, – рассердилась бабушка. – Пустая она у тебя, слышно, как ветер свистит. И когда ты поумнеешь?

– Завтра, – серьезно ответил Санька.

Дверь отворилась, и в комнату просунул голову Пожарин.

– Выдь на минутку.

«Неужели он узнал, что мы узнали, что он знает Тетку, а она знает нас, и вот он узнал…» – замельтешили в «пустой» Санькиной голове беспокойные мысли.

Ни жив ни мертв, он вышел в коридор.

– Долго мне твою духовушку ждать? – ужасающе спокойно сказал Пожарин.

– Духовушку?! – обрадовался Санька. Раньше это требование приводило его в содрогание. – Пожалуйста! Хоть сейчас! Сию минуту!

Пожарин остолбенело глазел на него, не понимая такой глупой радости: у него духовое ружье забирают неизвестно на сколько дней и, может, еще не вернут, а он сияет.

– Бабушка! – распахнул дверь Санька. – Можно, я ему свое ружье пострелять дам? – И, не дожидаясь ответа, сорвал со стены духовушку. – На, тренируйся сколько влезет! Скоро вернешь?

– Ага, – пробормотал Пожарин. – Завтра…

А в коридоре процедил Саньке:

– Понятно. Тайком не мог? Думал, не верну? Думал, зажилю, а потом скажу: не брал, где свидетели? Хитер.

– Я не хитер, я и не думал…

– Хитер, – с уважением повторил Пожарин, удаляясь с ружьем под мышкой, – а дурачком прикидывается.

…Витьки Коршуна дома не было. Сколько Санька к нему ни заходил, его не заставал.

Под вечер он, морщась на каждом шагу, пошел в Алексеевский монастырь к Юрке.

Люди копошились в развалинах, складывали годные кирпичи в штабели и тут же из этих самых кирпичей что-то строили. Центральную улицу, начинающуюся от монастыря, можно было принять за чудом уцелевшую. Ровненькие шеренги старинных трехэтажных домов с колоннами и причудливой лепниной. Но улица эта странная, не сразу заметишь, что люди идут по ней насквозь, никуда не заходят, ниоткуда не выходят, из пустых окон вылетают птицы.

Эти дома – будто обложки уже несуществующих книг. Одни только фасадные стены, за которыми ничего нет, кроме груд кирпича и скрученных рельсовых балок.

Один такой «дом» особенно нравился Саньке. Высокий, с полукруглым фронтоном, а на нем – обширная мозаичная картина: Петр Первый строит свой флот. Мелкие плиточки – голубые, как море, которого Санька никогда не видел, и желтые, как золото, которого Санька не видал и подавно. Когда он вырастет, он узнает, что эта мозаика – работы знаменитого Врубеля. Фасад этот ломали долго – такой прочный! – он мешал тогдашнему движению десятку «эмок» разных учреждений. Потом в городе постепенно снесут почти все, что хоть как-то уцелело за время войны: старые церкви, особняки…

Но будущее было далеко, а настоящее – вокруг, и Санька, входя в Алексеевский монастырь к Юрке, полагал, что эти стены и башни простоят тут еще сотни лет. У них такой вид, словно их не строили, а они попросту появились сами по себе, как скалы или там деревья.

Он поднялся в усыпальницу. Мраморный ангел с ласковой грустью смотрел на него из угла: «Спи спокойно».

Юркина мама варила суп из вымоченной воблы – этот запах ни с чем не спутаешь.

– Гуляет, – сказала она.

И Санька пошел искать Юрку.

Возле угловой башни толпились ребята. Он подбежал. Мальчишки залезали в темную дыру подземелья, там мелькал свет фонарика и жутко гудели усиленные пустотой голоса: «Ого-го-го!.. У-у-у!.. А-а-а!»

– Ха-ха-ха! – одиноко хохотал кто-то, сладко ужасаясь собственной смелости.

– Чего там, а? – засуетился Санька, протискиваясь вперед.

– Куда прешь? – развопились пацаны. – Последним пришел, а лезет! В очередь становись!

Внезапно мальчишку, уже опустившего ноги в дыру, резко вытолкнули снизу – в полном молчании, обдирая руки, поспешно полезли наружу пыльные фигуры.

– Там, там… – бормотал чумазый мальчишка, в котором Санька с трудом узнал Юрку, – скелеты…

Мальчишки бросились в сторону от зияющей дыры. Новость пронеслась по монастырю, сбежались взрослые. Юркин отец полез вниз.

– Я тут свинцовую трубу раскопал, – рассказывал всем Юрка. – Стал копать дальше, а у самых ног как все обвалится! Гляжу – черепа!

Отец вылез быстро. Глаза у него были мрачные.

– Ну, что там? Что? – наступали на него.

Он закрыл дыру в подземелье ржавым куском железа и тяжело сказал:

– Люди там… Ребятам не давайте смотреть.

И ушел, припадая на покалеченную ногу.

Потом приехали милиционеры и военные. Чужих попросили на улицу. Саньку тоже выгнали, хоть он и доказывал, что свой, что с Юркой живет.

– Вот с ним, с ним! Видите? – показывал он на него.

– Отойди, – сказал милиционер, поставленный у ворот монастыря.

Толпа становилась гуще, Саньку оттеснили сначала от ворот, затем в самую толчею, и он, чтобы не задавили, выбрался в задние ряды. Но и тут его толкали, наступали на ноги.

Приехали большие крытые «студебеккеры» и с ревом исчезли во дворе монастыря.

– Тут раньше гестапо было, – рассказывала в толпе какая-то женщина. – Каждую ночь крики, выстрелы…

Санька выбрался из толпы и влез на дерево, и перед ним появился двор. С грузовиков сгружали странные ящики, десятки длинных ящиков. Нет, нет, это не ящики!..

Хоронили на следующий день. По центральной улице несли бесконечные гробы, новые, некрашеные, на одном из них, заметил Санька, завивалось прозрачное колечко стружки, а от солнца на тесаных досках выступали капельки смолы. Взрывались звоном медных литавр вопли оркестра. За погибшими шел весь город.

Зарыли в братской могиле, на холме, отсюда были видны: почти вся река, почти все поле, почти все небо.

И река эта, и поле за рекой, и небо откликнулись громким криком на воинский салют.