Текст книги "Деревянный хлеб"

Мама не ответила.

– Саня, – позвала она.

Санька молчал затаившись.

– До свидания, – напряженно сказала мама.

– До свидания, – смущенно ответил майор и оживился. – А это значит: до сви-да-ния, – подчеркнул он и ушел, скрипя новыми сапогами.

На руке горячее, а на губах соленое – это слезы. Неужели мама и майор поженятся? Ведь он им сто лет не нужен – майор!

Санькины сны

Он любил смотреть сны. Любые – страшные и веселые. Он даже научился сам себе их заказывать. Перед тем как задремать, надо думать о том, что увидеть хочется, представлять себе, как наяву, а там заснешь, и все само собой продолжится.

Вот летит Земля, а навстречу ей – планета маленькая. Ну, пусть с четвертушку нашей. Заденет краем… Но так, конечно, что все люди, где она Землю заденет, живы останутся. И дальше летит. Такая станет жизнь интересная, если ты взрослый уже, лет девятнадцати, и если чужая планета вместе с верными друзьями-товарищами унесет тебя с собой. На ней повсюду – жизнь средневековая, замшелые замки, крепостные рвы с темной рясочной водой, жестокие рыцари в никелированных латах, тощие инквизиторы с запавшими глазами, гордые несчастные рабы, палачи с толстыми веснушчатыми руками в рыжих волосах, глупые колдуны, маги и чародеи – мошенники, в общем, темные. А еще – боевые луки, арбалеты, копья, дротики, мечи двуручные обоюдоострые, кинжалы, стилеты, башни, темницы, цепи, подземные ходы, звон подков, зычные крики труб, клады – много всего всякого! А ты и друзья-товарищи, перед столкновением Земли с неизвестной планетой, возвращались после штурма Берлина домой на военном составе, спали – тут мощный толчок какой-то, все с полок на пол! Что? Кто? Вроде ничего особенного: просто резкая остановка… Успокоились, снова заснули. А утром видят: рельсы только под колесами состава, он в каком-то ущелье стоит. Где мы? Природа кругом незнакомая, а на небе – три луны, днем светят!

Слава богу, не пустые! В составе у них чего только нет! На платформах – танк Т-34, американский «виллис», много вагонов-пульманов с оружием, боеприпасами, консервами, сахаром, чаем, папиросами. А вагон с книгами! Библиотека с места на место переезжала, ее и прицепили из жалости к военному эшелону. Три цистерны с бензином – он машинам пригодится. Где его, бензин, взять в средние-то века? Сон у Саньки был запасливый.

Друзей с ним, ну, десять человек. Двое – Юрка и Витька, а другие семь – один из них врач – на войне подружились. А самый главный у них – старшина усатый, бывалый человек, опытный, но только он всегда будет к Санькиному мнению прислушиваться. Кроме них, два врага в эшелон затесались: Пожарин и Рыба-лоцман. Они потом предадут, танк угонят, на сторону рыцарей станут, иначе с феодалами и сражаться будет неинтересно, слишком легкая победа.

Первым делом на разведку старшина пошлет Саньку, Юрку и Витьку. Себя в лицо Санька во сне не видел, просто чувствовал: он это он. А Юрка и Витька были такие же, как в жизни, но только намного выше ростом и сильнее. Он, Санька, им тоже не уступал, однажды засел танк в канаве – плечом сзади вытолкнул.

Так вот найдут они сносную дорогу из ущелья. И на танке. Едут, а навстречу палачи волокут раба на казнь. Затряслись, завидев танк, и на колени! И раб, дурень, вместе с палачами стал. Никогда боевой машины не видели и за дракона приняли.

Рабу объяснили на пальцах, что его угнетают, а с палачами – разговор короткий. Военно-полевой суд, тройка: Санька, Юрка и Витька. И в КПЗ их – в пустой вагон.

А дальше давай раскручиваться! Штурм замка! Восстание рабов! Погони! Ура-а-а!

Главное, сны в чем-то очень правдивые. Не всегда, как ты хочешь, выходит. И холодным потом обливаешься, и коленки дрожат, и устаешь сильно. И не всегда от тебя враг удирает, чаще – ты от него. И в плен тебя берут, и убежать невозможно, и на колени перед врагами становишься, плачешь, а самое страшное, товарищей иногда выдаешь, испугавшись мучений… Но тут же придумываешь им чудесное избавление: или ты их спасешь, или они сами удерут, да еще и тебя спасут. Это уже сказочное. Много сказки и немного жизни – вот что такое сон, кто в них понимает.

Санька в снах понимал, они ему снились.

Одно только его огорчало: никак не мог он выстрелить во врагов, не получалось. Заедало и пистолет, и автомат. Трудно убить человека даже во сне. Поэтому все кончалось кулачной дракой или орудийным огнем издалека… Такие сны Санька любил смотреть. А этот сон ему особенно часто снился: про воинский состав на средневековой планете.

И теперь он, замирая во сне, вновь преследовал предателя Пожарина в лабиринте подземелий королевского замка.

И вдруг увидел узников. Люди в лохмотьях ползли ему навстречу и кричали чуть слышным шепотом: «Хлеба!» В руках у Саньки буханки из котомки сапожника. И он сам, глотая голодную слюну, отламывает куски и протягивает им. И никакие это не рабы, а обычные побирушки у ворот базара. Миски с медяками и кусочками хлеба.

Хлеб решили отдать нищим, когда Санька рассказал Юрке и Витьке свой сон.

Танкист

Короткая улочка, ведущая к большому Щипному базару… Бабушка говорила, что такое название сохранилось с тех пор, когда на рынке продавали только птицу.

У Щипного сидели калеки: безрукие, слепые, безногие… Громко стонали баяны, жужжали губные гармошки, а один инвалид даже пиликал на скрипке. Не у всех после такой небывало жестокой войны остались родные. А Дом инвалидов пока был всего один в городе – в бывшем госпитале.

Хлеб, аккуратно срезанный с чурок, друзья отдали у базара безногому танкисту, он жил в казарме с тетей Олей – парикмахершей. Она приютила его и все время истошно попрекала этим. Танкист выезжал на своей тележке в коридор, отталкиваясь деревяшками, похожими на щетки без волос, и, уткнувшись лбом в стену, горько плакал. Руки у него были сильные, иногда он подтягивался, становился на подоконник и бил стекла, желая выброситься. Сбегались женщины, стаскивали его оттуда, перевязывали порезы и громко ругали парикмахершу. Она появлялась в разгар страстей, кричала: «Вы такие добрые? Возьмите его к себе!» Танкиста никто к себе забрать насовсем не мог, его кормили на общей кухне горячим, на этом все кончалось.

Получив от ребят хлеб, танкист тут же, не сходя с места, загнал его: деньги были ему нужнее, чтобы задобрить парикмахершу.

И вдруг прямо перед ним остановились двое военных, таких же молодых, как и он, тоже с наградами на груди.

– Митька!.. – оторопели они.

Танкист обхватил их ноги и уткнулся лицом им в колени.

Обрадованные и расстроенные встречей, военные разбушевались:

– Ты чего позоришься?! Копеечный побирок! Идиот! Почему не написал?! Вместе в танке горели, а ты!..

Собрались люди.

– Решено! С нами поедешь! – Они подхватили танкиста под руки вместе с тележкой – он радостно, бессмысленно улыбался – и так понесли с собой.

– Повезло человеку, – растроганно сказал однорукий дядька, подвигая оставленную им фуражку с мелочью к себе.

Ребята проводили фронтовиков до вокзала на транзитный поезд. Танкист, обернувшись к Саньке, сказал: «Оле передай, напишу», – и уехали боевые дружки в мягком вагоне в далекий город с хорошим названием Калач.

Не хотелось Саньке рассказывать зловредной парикмахерше, но все-таки ж последняя просьба…

– Там ему не калачи, а пряники будут, – невесело пошутила тетя Оля, вытерла глаза. – А я ему новую гимнастерку купила… – Захлопнула дверь, снова раскрыла и взашей вытурила очередного краснорожего бугая, чтобы всласть погоревать одной.

В тот день произошло еще одно событие. Утром сапожник обнаружил, что у него взломали сарай.

– Столько турнепсу унесли! – ужасался он. – Хорошо, что поросят не увели!

Сапожник ко всем приставал: не видел ли кто, не знает ли чего?.. Никто не видел, ничего не знал.

Витька потом небрежно сообщил друзьям:

– Моя работа, панове.

– Ты даешь! – поразился Юрка.

– Я-то даю, – гордо сказал Витька. – А вы-то вчера подумали о последствиях?

– Каких?

– Котомочку мы унесли? Ну? Заявится утром сапожник в сарай – нет котомочки. Так? Ведь он же держал ее в своих руках, а через пять минут забил доску. Вспомнит: пацаны во дворе в прятки играли. Кого же дольше всех Рыба найти не мог? Нас! А где они, интересно, прятались?..

Санька и Юрка убито молчали.

– Вот и пришлось постараться, замок сломал, а мешок турнепса я прихватил для отвода глаз, не обеднеет. Пусть думает, что котомка случайно какому-то ловкачу попалась.

– И шито-крыто, – просиял Юрка.

– Ты молоток, – похвалил Санька Коршуна.

– Кувалда. Млот, по-польски.

И это не все. Ночью он еще наведался к Лысой Тетке. Да только у нее на сарае запоры, как в государственном банке. Иначе заложил бы такой фугас, что весь город бы чурками засыпало, а на ее доме оказалось бы сразу две крыши!

– Две? – оторопел Юрка.

– Вторая – сарайная, от взрывной волны.

– А тебя что, из дому ночью отпустили?

– Ага. На ночную рыбалку, – усмехнулся Витька. – Берет плохо, ничего не поймал. Не то что в прошлый раз днем, когда вы мне двух карасей и щуренка дали. Мои сразу на рыбу клюнули. Лови почаще, говорят. Эх, какие щуки в Польше, на Мазурских озерах, ловятся! С руку! – ударился он в воспоминания. – Наша школа прямо на берегу стояла! А на завтрак нам давали горячие теплые пышки!..

– Зря мы хлеб танкисту отдали, – вздохнул Санька.

– Зря, – вздохнул Юрка.

Блатмейстеры, защитнички

Юрку они с собой не взяли.

– Слишком болтливый, – сказал Коршун. – Может нечаянно проболтаться.

– Он может, – поддакнул Санька, гордый доверием. – Помнишь, про пожаринскую корзину он тебе чуть не растрепался?

– А, – вспомнил Витька. – Тяжелая была корзина!

И улыбнулся.

Они шли на стройку к Витькиному отцу. Надо было у него кое-что выпытать: он бывший сапер и насчет всяких пороховых зарядов должен все назубок знать. Коршун справедливо опасался: с той котомкой, которая у них имелась, можно водонапорную башню поднять на воздух, а не то что сарай ЛТ!

– Не мог у него дома узнать?

– Еще насторожится. А на стройке дел невпроворот, он нам что хочешь скажет, чтоб побыстрей отвязались.

Отец до войны окончил строительно-монтажный техникум и теперь работал прорабом. Его бригады уже возвели в городе вторую пекарню, детский сад и даже летнее кафе «Маяк». А сейчас заканчивали важнейший объект – жилой трехэтажный дом, ненамного меньше самой казармы.

Правда, им повезло – сохранилась кирпичная коробка старого здания, надо было только – ничего себе только! – заново сделать все перекрытия, поставить перегородки между квартирами, накрыть дом крышей, устроить в подвале котельную и провести все коммуникации. Ну, разумеется, вставить все окна, двери, соорудить лестницы. Штукатурные и малярные работы…

Витька оказался знатоком. Видать, понаслышался от отца и мог со знанием дела просвещать Саньку.

– Легче новый осилить, – сказал тот.

– А сколько тысяч штук кирпича надо! – разгорячился Коршун. – А человеко-часов! А фундамент! В горсовете решили: новых домов пока не строить, нужно доводить мало-мальски уцелевшие. Это дешевле, – очевидно, опять повторил он слова отца-прораба.

Старо-новый дом было видно издали, он сиял оцинкованным железом кровли в тупике разбитой центральной улицы. Высокие полукруглые окна, уцелевшие балконы с узорными металлическими решетками, козырьки над парадными.

Прохожие останавливались, смотрели.

– Не дом – игрушка, – восхитился Коршун. – Хотел бы в таком жить?

– Вас-то поселят обязательно, – подольстился Санька.

– Смешной ты.

– Твой же отец строит.

– Он что, один? По-твоему, если кто на шерстяной фабрике работает или в пекарне, ему отрезы и хлеб в первую очередь?

– Про отрезы не знаю, а в пекарне, наверно, едят потихоньку.

– Потихоньку… Ты-то наверняка бы там громко чавкал!

Витькиного отца они нашли во дворе стройки. Он внимательно смотрел, как рабочие замешивают раствор, и давал умные советы: цементу столько-то, а песку поменьше и еще чуток.

– Здорово, молодая смена! – воскликнул он, увидев гостей. И взглянул на часы. – Быстрей выкладывайте, с чем пожаловали. Поглядеть?

Да, Витька хорошо знал своего папашу. Занятой!

– Понимаешь, – начал Коршун, – у нас с ним спор вышел: какой порох сильней, обычный или артиллерийский?

– Наш? Немецкий? Эй! – крикнул отец вознице, приехавшему на телеге с досками. – Куда разворачиваешься, идол деревянный? К забору впритык сваливай! Ну? – нетерпеливо обернулся он к ним.

– Немецкий.

– Хуже нашего, артиллерийского, – сплюнул отец. – Но помощней обычного.

– А сколько надо, – осмелел Коршун, – чтобы вон тот сарайчик, – указал он на дощатую прорабскую, – разнести?

– Эту не надо. Где я, бедолага, в дождь накладные буду подписывать?

– Килограммов пять, – уверенно заявил доселе молчавший Санька.

– Полкило за глаза хватит, – попался на удочку Витькин отец.

Друзья переглянулись. Он нахмурился:

– Вы что задумали?

– Ничего, – невинно ответил Коршун.

– Просто спорили, – подтвердил Санька.

– Делать вам нечего! – И накинулся на проходившего мимо них человека с рубанком в руке: – Ты столяр или халтурщик? Как ты только умудрился дверную коробку перекосить?

Это был хромой Юркин отец.

– Материал сырой, – оправдывался он.

– Сам ты сырой, идол стоеросовый!

– У вас все идолы, – обиделся Юркин отец.

– Скажи спасибо, что поленом не назвал! Тебе бы дрова колоть, а не столярничать! Бракодел!

Не глядя на них, бракодел направился к верстаку, что-то ворча себе под нос.

– Ты чего кричишь? Чего ругаешься? Он фронтовик. Раненый! – вступился за него Витька.

Отец растерялся.

– У меня все фронтовики. Я сам дважды раненный, – не сразу ответил он. – Прикажешь всем кланяться?

– Шляпу не уронишь, – буркнул Коршун.

– Это Юркин отец, – встрял в разговор Санька, – нашего друга.

– А ты помолчи, блатмейстер. Помощнички пришли! Защитнички выискались.

Витька повернулся и потянул за собой Саньку:

– Айда. Бесполезно.

Уходя, они услышали, как Витькин отец смущенно сказал столяру:

– Слышь, Степаныч, я погорячился. Виноват. Вконец закрученный!

– Работа такая, – повеселевшим голосом отозвался Степаныч. – Не бери в голову. Я тоже виноват: скособочил малость.

– Слыхал, что он говорил? – спросил Витька.

– Кто? Твой или Юркин? Слыхал: оба виноваты.

– Идол ты деревянный. Я про наш порох!

– Вежливый ты. Весь в папашу.

– С вами, бракоделами, станешь, – проворчал Коршун. Опомнился и рассмеялся.

– Работа такая, – смеясь развел руками Санька.

– Наша работа не такая, – серьезно сказал Витька. Нам кособочиться нельзя. Придется для начала граммов триста заложить в чурку.

– Заложить?

– Выдолбить внутри и насыпать. А дырку заткнуть.

– Шуму будет!

– Пусть ЛТ привыкает. Лишь бы она уцелела.

– Уцелеть, наверно, уцелеет. Двужильная. Но заикой останется.

– Так ей и надо, стоеросовой!

Они оглянулись и снова полюбовались на дом, который восстанавливали и Витькин, и Юркин отцы. Стекла сверкали на солнце. И можно было легко себе представить, что такой когда-то станет вся улица.

Чтопо тепебепе нападопо?

Такая манера тайно разговаривать…

К каждому слогу в слове прибавляешь другой: согласный звук «п» с предыдущей гласной. Например, слово «что»: прибавь «по» – выйдет «чтопо».

Все пацаны так в городе разговаривали, когда посекретничать надо, да так лопотали быстро, что взрослые ничего не понимали. «Жаргон! – удивлялась Санькина мать. – Как это вы?..» Но он ей тайну не выдавал. Зовут ребята со двора: «Выпыхоподипи в опорляпянкупу ипиграпать!» – Выходи в орлянку играть! Или хотя бы в жошку. А мать не знает, зачем зовут. От игры в жошку – в других городах: «лянду», «махнушку» – правый ботинок с левого бока быстро снашивается. Еще б! Целыми днями запоем подкидывали ногой вверх круглый кусочек кожи с пушистым мехом и пришитой к нему, продырявленной на манер пуговицы лепешечкой свинца. От ударов ноги жока взлетала этаким парашютиком снова и снова, не касаясь земли. Иные умудрялись до шестисот раз подбивать без передыха. Можно и пара на пару играть, передавая, как устанешь, жошку напарнику. Были такие заковыристые жошки, с шерстью на одной стороне подлиннее: они взлетали по понятной лишь одному владельцу кривой – только держись, пока насобачишься. На деньги играли и просто так. Откуда пришла эта игра – никто не знал. Но в нее играли по всей стране.

Рано утром Витька зашел за Санькой.

– Депелопо епесть, – сказал он при его маме. – Дапавапай быпыстрепей!

Дело есть. Давай быстрей!

– Головоломка, – покачала головой мама, но поняла, что Саньку срочно зовут. – Скорей возвращайся. В кооперации муку будут давать.

Обычно муку выдавали под праздник. За талончиками на килограммовый кулек в одни руки выстраивались громадные очереди еще за сутки. Через каждые несколько часов, и ночью тоже, проходили переклички, на них нельзя являться одному, чтобы отметиться за всю семью. Не раз семьей бодрствовали ночью дома у кого-нибудь из знакомых, живущих неподалеку от магазина.

Санька слышал, что муку решили продавать, не дожидаясь никаких праздников. Она могла испортиться от долгого хранения. Все переклички уже прошли, и самая сутолока начнется в двенадцать, когда муку успеют расфасовать.

Из раскрытого окна мать неожиданно крикнула Саньке вдогонку:

– Непе опопапаздыпывапай! – засмеялась. Не опаздывай, значит.

– Выдал? – нахмурился Витька.

– Она сама… – опешил Санька. – Библиотекарь. Всю жизнь с книгами.

– Лападнопо! – придя в себя, откликнулся он. – Ладно!

Витька привел его на вокзал, шепча по дороге:

– Я с колокольни в бинокль засек: Пожарин смотался к ЛТ, взял у нее пухлый сверток и передал его двум ханыгам возле пивной. Они на вокзал потопали. Значит, у ЛТ запас, она в сарай не заходила и не пекла. Я внимательно глядел.

На станции двое ханыг втихаря продавали хлеб проезжим, шепотком договариваясь и отводя покупателей за депо. Понятно, не станут же люди потом из другого города возвращаться, чтобы разыскивать тех, кто их надул?!

– На базаре теперь боятся… – сказал Витька. – А может, в сарай к Лысой Тетке ночью подкопаться? Подземный ход, а? – внезапно предложил он. – Или доску отковырнуть?

– Попробуем, – неуверенно ответил Санька.

…Вечером по всему дому разносился волшебный запах оладий и блинов! Получили муку!

Санька цапал раскаленные оладьи прямо со сковородки, дул на пальцы, давился… Неужели когда-нибудь наступит такое время, что каждый день без полуторасуточной очереди можно будет лопать оладьи? И неужели будут свободно продавать какие-нибудь консервы, кроме крабов?

Саперная лопатка

На ночь он отправился рыбачить с Витькой и Юркой.

Витька принес в сумке клещи, Юрка заявился с лопатой. Удочек они с собой не брали, взяли для блезиру донки, намотанные на дощечках. А почему, собственно, только для блезиру? Можно потом свободно и порыбачить. И почему – потом? С самого начала можно донки поставить.

При свете немецкого карманного фонарика «Диаманд» они спустились по кряхтящей на каждом шагу лестнице к реке.

Закинули у понтонного моста донки, наживив крючки выползками, и направились к Лысой Тетке, выключив фонарик. Вдруг она полуночница? Сразу заметит из окна приближающийся луч, подпустит поближе и ахнет шрапнелью из своей двухстволки!.. Ноги увязали в песке, он быстро насыпался в башмаки и неприятно тер кожу.

В доме ЛТ темно, загадочно поблескивают от луны стекла.

Пригибаясь за оградой, они вышли напротив сарая. Перелезли, полюбовались на могучие дверные запоры.

– Хорошо, что у нее кобеля нет, – тревожно заметил Юрка.

– Она сама как кобель, – ответил Витька.

Он принялся тихонько вытаскивать гвозди из широкой доски в задней стене сарая.

– А зачем же я лопату тащил? – заныл Юрка.

– Червей копать, – усмехнулся Коршун. – Утром знаешь какой клев!

Через полчаса – с гвоздями пришлось повозиться! – проход был проделан, и ребята наконец протиснулись в сарай. Витька включил фонарик.

Вот она, поленница из «хлебных» чурок, накрытая рядниной!

В сумке у Витьки, кроме клещей, была такая же чурка, наподобие теткиных. Он заранее выдолбил ее, насыпал пороху, наглухо отшлифовал с торца, чтобы незаметней получились зазоры.

– Вот она удивится, – предвкушал Витька, – когда начнет выпекать свой хлебушек и запечет наш гостинец с начинкой! – Он заменил в верхнем ряду одну из чурок на свою.

– Угробим же ее! – запоздало спохватился Юрка.

– БУСПИН. Забыл? Уничтожать! – подчеркнул Коршун.

– Но не совсем же… – пролепетал Юрка.

– Ладно. Не трухай. Следить за ней станем по очереди. Как только начнет выпекать, сразу же на огород за луком полезем, она тут же выскочит! Сказку помнишь: «Как выпрыгну, как выскочу…»

– Ага, – поддакнул Юрка, – «пойдут клочки по закоулочкам!»

– Вот и хорошо. Эту подпольную пекарню надо ликвидировать!

Они выбрались наружу. Снова посвечивая фонариком, приставили доску в точности к дырках, оставшимся от гвоздей. Гвозди вначале всовывали руками, затем вжимали по самую шляпку совком лопаты.

– Вот и лопата пригодилась, – торжествовал Витька, посмеиваясь над Юркой. – Ты что ж, молотком хотел?

На прощанье, нарвав у Лысой Тетки вишен полную сумку, друзья, отплевываясь косточками, вернулись к мосту. Собрали всякий древесный хлам, разожгли костерчик и сели у донок. Река от пламени костра погрузилась в еще большую тьму. Они молчали, поглядывая на прутья с натянутыми течением снастями. Вода булькала в подмоях, и от этого ритмичного всхлипа хотелось спать.

Они проснулись, когда уже начало светать. По воде змеился пар, траву гнула к земле роса, мокрые кузнечики выбирались на все еще теплый песок обсушиться.

На донки сели два больших окуня и заморыш-ерш, меньше червя длиной.

Часам к пяти утра, когда через мост погнали на тот берег мычащих коров, ребята, поймав десяток окуней и золотистых плотных язьков, сложили их в Витькиной сумке.

– Гляди! – встрепенулся Коршун.

Мимо них бодро прошагала к лестнице Лысая Тетка с корзиной овощей, – день был базарный.

– До обеда все свободны, она не скоро вернется.

– А вдруг нам целый месяц дежурить придется, пока она еще хлеб печь вздумает? – обеспокоился Юрка.

– Месяц так месяц, – беззаботно отозвался Витька. – Искусство требует жертв.

Под жертвою он, очевидно, имел в виду Лысую Тетку.

В воде отражался косогор с огрызком фабричной трубы. Всяких подвалов, подземелий и подземных этажей в городе после войны было множество. Пацаны не раз лазили туда и просто шныряли по подземельям из любопытства. Однажды они заблудились под разрушенной фабрикой – паутина ходов на разных уровнях, – заглянули в один проем: далеко уходил круглый кирпичный лаз, с железными скобами в стене. Неужели мы так глубоко забрались? – ужаснулись они и полезли вверх, где виднелось небо. Велико же было их изумление, когда они очутились на макушке этого огрызка фабричной трубы, – город лежал под ними!

Клевать перестало. Друзья смотали снасти, поднялись по лестнице на косогор и… остановились. На огромном валуне – если его столкнуть, он мог с ходу снести всю лестницу и напоследок потопить понтон моста – сидели, покуривая, Пожарин и Рыба-лоцман.

– Брату Митьке ухи захотелось, – улыбнулся Пожарин, переврав известную фразу из фильма «Чапаев».

– Иди сам налови! – спрятал сумку за спину Витька, они даже не успели поделить пойманное.

– Половину мне, – отрезал Пожарин и протянул руку. Рыба-лоцман захихикал.

Коршун увернулся и помчался к дому. Пожарин догнал и сбил его с ног.

Санька и Юрка стояли онемевшие, смотрели, как он, вытряхнув сумку, отбирает себе рыбу покрупней.

– До чего жадны, – бубнил он, складывая оставшуюся мелочь обратно. – На.

Коршун выгреб и бросил эту рыбу ему под ноги:

– Бери всю! – закричал он.

– Жила, – ухмылялся Пожарин.

Витька внезапно подбежал к Юрке и, вырвав у него лопату, направился к грабителю. Ребята не видели Витькиного лица, но, вероятно, оно было такое, что Пожарин струхнул и тоже бросил отобранную рыбу ему под ноги:

– Псих! Я ж для понта, шучу, – повернувшись, он засунул руки в карманы и зашагал к притихшему Рыбе-лоцману. Проходя мимо ребят, Пожарин неожиданно пнул Саньку сапогом.

– Рыболовы… – процедил он.

Юрка и прихрамывающий Санька подошли к Витьке, собиравшему рыбу.

– Друзья называются, – ворчал он, не поднимая головы. – На ваших глазах убить могут, вы не пикнете.

– А ты за меня заступился? – вспылил Санька.

– Правильно он тебя двинул, – сказал Коршун. – В следующий раз будешь знать, что своих надо выручать.

– Санька! – окликнул Пожарин. – Бинокль верни!

– А ты – духовушку!

– Отдал уже твоей бабке, пульки кончились! А ты, – показал он кулак Витьке, – лучше не попадайся!

– Я теперь всегда с лопатой ходить буду!

– Надорвешься!!

– А у меня саперная лопатка есть! Ею ловчее! – засмеялся Витька.

Пожарин тоже деланно засмеялся, не нашелся что сказать.

В тот же день Санька вернул бинокль. Пожарин придирчиво осмотрел, но не нашел к чему придраться.

– Если б ты его… – многообещающе начал он.

В конце длинного коридора появился Витька Коршун. Он тогда не шутил, даже издали было видно, что у него в руке саперная лопатка. Он шел, поигрывая ею как тростью.

Пожарин не спеша повернул было к себе.

– Куда ты, муй вруг? – гулко захохотал Витька. – Мой враг, на польском. Против лома нет приема? Боишься?

Пожарин остановился. Витька подошел к ним.

– Отцовская саперная. – Блестел остроотточенный край стальной лопатки, с рукоятью, окрашенной в зеленый защитный цвет. – Гляди! – Он царапнул ногтем по лезвию. – Целый час мне точильщик на круге точил. Шапку на лету разрубает!

На рукоятке выделялись какие-то зазубрины, много зазубрин.

– Чтоб удобней держать!? – хмуро спросил Пожарин.

– Это отец отмечал, сколько гадов на фронте укокошил, – небрежно ответил Витька. – Со штыком в рукопашной не развернешься, с лопатками саперными в атаку ходили.

– Мировая лопатка, – холодно заметил Пожарин. – Ты бы еще с саблей пришел! – и удалился.

– Видал? – подмигнул Коршун. – Иди Юрку на дежурстве смени, он уже давно на песочке дымится.

Лысая Тетка по-прежнему не пекла хлеб, даже в сарай не заходила. И, появляясь во дворе, на всякий случай подозрительно поглядывала на загорающих невдалеке на песочке ребят. Знала бы она, что они спасают ей жизнь!

Витька признался Саньке:

– Знаешь, каждая зазубрина на лопатке – военный мост, отцом построенный.