Текст книги "Дикая роза"

Альберто Альварес, Е. Александров
Дикая роза

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

…Если взглянуть на город со стороны, не увидишь ничего необычного. Там, где когда-то был заброшенный песчаный карьер, нынче раскинулись такие же заброшенные трущобы, владения бедняков. Это – «затерянный город», скопище развалюх, Вилъя-Руин, как его называют здесь.

А в отдалении, но все-таки неподалеку – роскошные кварталы, откровенно кичащиеся богатством и чистотой.

И там, и здесь живут люди, чьи судьбы могут быть интересны нам хотя бы уже потому, что о них потом снимут картину, огромный телесериал, который ежевечерне будут смотреть в сотнях тысяч домов. И главную роль в нем сыграет актриса, популярность которой трудно преувеличить. Одно имя ее: ВЕРОНИКА КАСТРО – разве оно не заставляло нас кидаться к домашнему экрану, отодвигая в сторону все дела?

Таковы уж мы, телезрители, и простись с покоем тот, кого мы полюбим со всей страстью сердца, бьющегося все равно, в трущобах ли, в богатых ли особняках, – главное, сердца живого, живого и жаждущего сопереживать!

Только картину снимут потом, позже. А уже сейчас здесь живут и действуют люди, не думающие, что станут киногероями, любимыми нами или ненавидимыми…

И вот по грудам отбросов, по грязным тропинкам бегут двое бедно одетых ребятишек. Один – толстый неповоротливый увалень, другой – тоненький, стройный, быстрый…

ВОРОВКА

– Эй, кончай мухлевать!

– Это я-то мухлюю? Вот гляди – все по-честному. Тоненький бросил шарик. Точно бросил.

– Ну, видел?

– Да-а, ты сверху набрасываешь. Это не считается!

– Считается, считается. А ты завелся, потому что знаешь: все равно я выиграю.

– Как бы не так! Не выиграешь.

Но в тоне, каким сказал это маленький толстячок, нет особой уверенности.

– Палильо! – крикнула из окна ближайшей к ним развалюхи женщина с худым быстроглазым лицом. – Иди домой. А то опять поцапаетесь.

Но толстячку не хотелось домой.

– Кидай, твоя очередь, – сказал он приятелю.

Тот надвинул поглубже джинсовую спортивную шапочку с козырьком. Длинные волосы, торчавшие из-под шапочки во все стороны, не помешали ему точно прицелиться.

– Чира! Ну, видел?

– Палильо, – снова крикнула в окно женщина. – Иди домой – все равно в дураках останешься!

Тому, который в шапочке, это не понравилось.

– При чем тут «в дураках»? Мы просто играем. Женщина раздраженно махнула в их сторону рукой и скрылась из окна, чтобы тотчас появиться на пороге развалюхи.

Палильо кинул свой шарик – и неудачно.

– Эх ты, мазила!

– Давай бросай. Ну!

– Ты меня не гони! Я ведь тебя не тороплю, когда твой черед бросать.

– Торопишь!

– Я ведь тебе под руку не говорю, когда бросаешь.

– Говоришь! Жила!

– Чего-о?!

Палильо приплясывал и прихлопывал в ладоши в ритме, модном у подростков Вилья-Руин:

– Жила-жила-жила!.. Тоненький презрительно сощурился.

– Ах, я жила? Смотри и учись.

Вся его фигурка напряглась, а потом вдруг наоборот – расслабилась, раскрепостилась, в ней появилась звериная грация, когда живое существо верит своим мышцам больше, чем своим головным расчетам, и потому редко ошибается.

Бросок и на этот раз был точен.

– Видел? Ты проиграл. Все шарики мои. Палильо покраснел и надулся:

– Мухлеж! Отдай мои шарики!

– Не подумаю, все было честно.

– Воровка!

Тоненький весь как-то подбирается и становится похожим на готового прыгнуть котенка.

– Кому ты сказал «воровка»?

– Тебе! Кому же еще?

Тоненький прыгнул на Палильо и повалил его на землю. При этом надвинутая на лоб джинсовая шапочка свалилась и стало ясно, что перед нами девочка-подросток. Она очень ловко тузила своего неуклюжего противника, при этом успевая приговаривать:

– Кому ты, миленький, сказал «воровка»? А? Кому ты, миленький, сказал «воровка»?

Удары и тычки победителя не были ни жестокими, ни болезненными. Это было скорее символическое и довольно добродушное наказание для нахала, посмевшего заподозрить своего партнера в игровой нечестности.

Девочка не столько лупила, сколько учила приятеля.

Женщина, стоявшая на пороге развалюхи, кинулась на помощь своему сыну. В руках у нее было довольно грозное оружие – мокрая простыня.

– Роза, оставь его!

– И не подумаю. Он меня воровкой назвал.

– Ну и что такого? Подумаешь!

– Нет, не подумаешь! Вот тебе, щекастый! Женщина, пометавшись вокруг борющихся, наконец шлепнула Розу мокрым бельем:

– Отпусти его, бесстыдница! Вот я тебе! Роза отпустила Палильо и поднялась с земли.

– Ну ты, Каридад, потише. Размахалась!

– Да, бесстыдница! Связалась с малышней. Роза, не спеша отряхнувшись, подняла шапочку.

– Эта малышня пошустрее меня. Каридад отряхивала хнычущего сына.

– Ты посмотри, как ты его извозила!

– Подумаешь, «извозила»!.. Да он и был такой. Ты же, подруга, его не моешь, а сам он не умеет.

Каридад от такой наглости перестала отряхивать Палильо:

– Как это «был такой»? Ну ты наглая…

– Да еще чумазей был. Сейчас хоть пообтерся… Каридад понимала, что Розу не переговоришь.

– Пошла отсюда.

Роза приняла позу, выражающую крайнюю степень вызова и презрения.

– А вот не пойду. Может, прогонишь силой?

– Да я тебя!

– А вот слабо!

– У-у, ослица…

– Потише, потише, подруга.

Каридад наконец сообразила, что надо менять противника, потому что этот ей не по зубам. Она вдруг хлестнула Палильо мокрым бельем по пухлым щекам и потащила его за руку домой, продолжая вопить:

– Я тебе сколько раз говорила: не смей с ней играть. Она же дикая! Дикая!

Роза тем временем опустилась на колени и собрала стеклянные шарики.

– Вот-вот, – крикнула она вслед Каридад, – задай ему как следует, чтобы не играл, если не умеет. Вон сколько шариков я у него выиграла!..

Трава на этом газоне была такого яркого зеленого цвета, что казалась ненастоящей. Газон был широченным.

Его отделял от улицы красивый металлический забор – это с фасада. С флангов же забор переходил в каменный и примыкал к старинному тенистому саду.

За газоном возвышался дом. Вообще-то назвать его домом – значило оскорбить.

Это .был настоящий дворец: с колоннами и башенками…

Около решетчатых ворот этого дома, одного из самых заметных даже в этом роскошном квартале, остановился автомобиль, вполне достойный такого жилища. Садовник Себастьян отворил ворота.

Из автомобиля вышли две молодые женщины. По тому, как они уверенно вошли в дом, сразу можно было сказать: это хозяйки особняка.

Старшая служанка Линаресов Леопольдина прервала уборку, привычно ожидая вопросов от приехавших. Они не заставили себя ждать.

– Леопольдина, Рикардо не приехал?

– Нет, сеньорита Дульсина.

Дульсина Линарес устало опустилась в кресло.

– А Рохелио?

– В своей комнате. – Леопольдина тяжело вздохнула. – Заперся, как обычно.

– Мы ли не молим Бога, чтобы исправил его характер. – Дульсина тоже вздохнула.

Леопольдина продолжала стоять, как бы ожидая вопросов от второй сестры Линарес.

– Лиценциат Роблес не приходил?

– Нет, сеньорита Кандида.

– И не звонил?

Леопольдина вздохнула еще тяжелее, чем в первый раз.

– И не звонил. Звонила только сеньорита Леонела, спрашивала молодого сеньора Рикардо. – Леопольдина вздохнула совсем уж тяжело. – Жаловалась, что не видит его уже несколько дней.

Видимо, информация, прозвучавшая в приемной особняка Линаресов, была невеселой, потому что на этот раз вздохнули все трое. А Дульсину даже будто подняло из кресла неведомой силой.

– Ох Рикардо, Рикардо… Странный человек наш братец… Казалось бы, Леонела Вильярреаль – красива, хорошо воспитана, образованна наконец – чего еще желать?

Дульсина неутомимо вздохнула.

– Я уж не говорю о деньгах. О больших, между прочим, деньгах…

– Ты же знаешь, Дульсина, Рикардо наплевать на деньги, – сказала Кандида.

– Конечно. Пока он занят своей учебой – мы не жалеем средств. Но сколько же это может продолжаться?.. И что он собирается делать, когда мы не сможем оплачивать его учебу?

Дульсина задумчиво посмотрела на сестру. Кандида мечтательно потянулась, глядя в окно:

– Эх, влюбился бы он в Леонелу… Или в какую-нибудь другую, не менее богатую… Гора бы с плеч…

И сестры направились в столовую, довольные таким согласием между собой.

В доме, где живет Леонела Вильярреаль, девушка из знатного семейства (фамилию которого Боже упаси нас путать с названием трущобного города Вилья-Руин), много цветов. Леонела и ее подруга и даже дальняя родственница Ванесса любили все красивое.

Вот и сейчас Ванесса поливает цветы. На пороге своей спальни появилась Леонела, высокая темноглазая блондинка, домашний костюм которой лишь подчеркивал ее хрупкость и женственность.

– Пока!

Леонела помахала Ванессе кончиками пальцев, демонстративно кокетливой походкой направляясь к выходу.

– Ты куда это? – удивилась Ванесса, глядя на часы.

– Тс-с! – Леонела кокетливо приложила пальцы к губам и сделала большие глаза. Ей нравилось играть роль легкомысленной и нерадивой хозяйки дома в то время, как она знала: в этом доме жизнь хорошо налажена, и никакие сбои ей не грозят.

Леонела остановилась в дверях.

– Иду обедать.

– С Рикардо Линаресом?

– Увы, нет… Рикардо Линарес неуловим, нигде не могу его застать.

– Ну, он наверняка в университете. Где ему еще быть?

– Что ж… В таком случае я ему не очень интересна. Леонела как будто раздумала идти обедать. Говорить о Рикардо ей хотелось явно больше, чем есть. Ванесса тоже поставила лейку. Тема требовала полной сосредоточенности.

Ванесса села в кресло, потому что знала по опыту: разговор с Леонелой о Рикардо Линаресе не может быть коротким.

Леонела, невесело улыбаясь, по-прежнему стояла в дверях.

– Не думаю, кузиночка, что Рикардо – подходящий для тебя мужчина, – сказала Ванесса. Она приходилась Леонеле дальней родственницей, по правде сказать седьмой водой на киселе, но любила напоминать об их родстве. – Стоит ли тебе гоняться за молодым Линаресом? Есть варианты и получше.

– Мне нравится Рикардо. И точка. Он красив, мужествен, цельная натура, из хорошей семьи. Мне этого достаточно.

– Ну, ты забыла еще об одном его достоинстве… Леонела не спеша подошла к креслу и опустилась в него.

– Что ты имеешь в виду?

– Деньги, конечно. Леонела помолчала.

– Так думают все. И все ошибаются. Рикардо может рассчитывать лишь на деньги, которые ему дают его сводные сестры. Да и то лишь до тех пор, пока он учится.

– Зачем же тебе такой муж, безо всякого будущего? Леонела задумчиво улыбнулась.

– Ну, моих денег хватит на нас двоих… И потом… Словом, когда он закончит учебу, он сможет хорошо зарабатывать.

Ванесса закурила сигарету.

– Подумай, кузина, – а стоит ли твой каприз лишних слез и страданий?

Почти все, что говорила до сих пор Леонела, она говорила с улыбкой. Сейчас она встала. Лицо ее было серьезно.

– Не будь я Леонела Вильярреаль, если не выйду замуж за Рикардо Линареса. – Леонела снова улыбнулась. – А на твоем месте я бы уделила внимание его братишке, Рохелио.

– Ты с ума сошла, Леонела! Боже сохрани меня от этого Рохелио! Глаза бы мои на него не смотрели!

– Ишь ты какая привередливая! – И, смеясь, Леонела наконец удалилась обедать.

В особняке Линаресов много комнат. В одной всегда тихо. Только иногда из-за двери доносится негромкое постукивание. Это стучат костыли, с помощью которых Рохелио Линарес передвигается по комнате.

Вот и сейчас он на костылях добрался до окна, из-за которого доносился птичий щебет: окно выходит в дивный сад Линаресов, где ветки деревьев сгибаются от тяжести сладких плодов.

Рохелио любит наблюдать за птицами в саду, как может любить только человек, лучше других знающий цену свободным и легким движениям.

Но на этот раз ему не удается полюбоваться на птиц, потому что кто-то стучит в дверь.

– Кто там? – недовольно спрашивает Рохелио. Дверь открывается, и в комнату входит Леопольдина. В руках у нее поднос с едой. Она ставит его на комод.

– Я ведь сказал тебе, что не хочу есть, – говорит Рохелио.

– Вы должны питаться как следует, а то и захворать недолго, – наставительно отвечает Леопольдина.

Она начинает накрывать маленький столик.

– Не все ли равно?.. Захворать… Умереть… Да я с детства о том только и мечтаю, чтобы умереть. Разве лучше жить калекой?.. Унеси еду, я же сказал тебе, что не буду есть.

Леопольдина, как бы не слыша его слов, продолжала стелить скатерть.

– Ты что, не слышишь? Унеси еду, если не хочешь, чтобы я тебе ее в лицо бросил.

Леопольдина постелила скатерть и поставила на нее поднос.

– Да вы ведь ничего не хотите делать, чтобы вылечиться, – сказала она. .

Рохелио ответил не сразу.

– Ты же знаешь, Леопольдина, что мне нельзя помочь. Сколько врачей меня смотрели с самого детства! Хоть один мне помог?.. Для чего же мне жить калекой?

Старшая служанка опустила голову.

– Надо смириться, – сказала она тихо.

– Смириться? Легко сказать… Знаешь что, лучше уйди отсюда, оставь меня одного. И пусть никто сюда не заходит. Сегодня я никого не хочу видеть. Ты слышишь?

– Хорошо, молодой сеньор, хорошо.

Она все сделала как надо и теперь могла уйти.

Уже спускаясь по лестнице, она услышала крик из-за двери: «Леопольдина, разве я не просил тебя убрать отсюда эту проклятую еду?!» Не обращая внимания на крик, Леопольдина продолжала спускаться.

Грохот посуды, сброшенной со столика костылем Рохелио, и падение самого больного, потерявшего равновесие от неловкого движения, Леопольдина уже не слышала.

В одном из уголков Вилья-Руин, возле дома Розы, стоит алтарь Девы Гвадалупе. Жители «затерянного города» следят за тем, чтобы здесь всегда было чисто.

В это утро алтарь убирала Томаса.

Ей мешала Каридад.

– Мое дело предупредить тебя, Томаса, – говорила она. – Если ты не приструнишь свою Розу – хлебнешь с ней горя. Во всяком случае, я терпеть ее выходки больше не собираюсь. Она меня допекла!

Томаса, продолжая мести около алтаря, поздоровалась с двумя женщинами, остановившимися, чтобы перекреститься.

Каридад, однако, не унималась. Томаса устало посмотрела на нее.

– Неужто ты не понимаешь, Каридад, что Розита совсем еще дитя?

– Дитя?! Это она-то дитя? Да на ней воду возить можно! Она тебе помогать должна. У тебя во всем нужда. А ты ей потворствуешь. Делает что хочет! И это ты виновата. Кого ты из нее вырастила? Дикарку! Тупицу!

– Ну хорошо, хорошо, Каридад, утихни ты, утихни… Я поговорю с Розитой… Чтоб она, значит, оставила твоего сына в покое.

С трудом разогнув спину, Томаса направилась домой. Каридад не удержалась от того, чтобы не пообещать ей в спину:

– А не то я ее так отделаю – не узнаешь! Ну, прощай, Томаса, я тебе добра желаю…

Войдя в свое нищее жилище, Томаса застала Розу в кресле за чтением журнала.

– «Хватит курочить из себя»… Нет, неправильно… «Хватит корчить»… Во дает!.. Манина, послушай-ка, эта «ворушка» прямо как я…

Томаса поставила в бутылку с водой цветы, которые принесла с улицы.

– Тебе нравится читать это?

– Так все равно скучища. А эта «ворушка» – она уж за себя постоит, на нее где сядешь, там и слезешь!

– Послушай, Розита, за что ты отлупила Палильо?

– Как – за что? Да он меня воровкой обозвал. А мамаша его сказала, что я дикарка. Еще раз такое скажет – я ей вообще фонарь под глазом поставлю! Вот увидишь.

– Плохо, Роза. Тебе пора перестать играть в шарики.

– Да, это верно…

– И в футбол. И негоже девочке, да уж почти и девушке, с мальчишками по деревьям лазать.

– А кому от этого вред?

– Страшно подумать, что с тобой будет, когда не станет меня. ,

Розита сорвалась с места и обняла Томасу.

– Не говори так, Манина, ладно? Ты всегда будешь со мной! Всегда!

– Но я же могу умереть.

– Не дай Бог! Он не допустит!

– Да ведь я как все. Сколько человеку отпущено – никто не знает. И что ты одна делать будешь?

– Ну… В служанки пойду.

– Ты? В служанки?

– Почему бы и нет?

– Ты хочешь сказать, что будешь выполнять чужие приказания? Не смеши!

Роза заливисто рассмеялась. Томаса тоже улыбнулась:

– Да тебе только прикажи, так ты хозяйке тут же – кастрюлей по голове.

– Да, пожалуй, служанка – это не для меня. – Роза задумалась.

Томаса отвернулась к окну. Помолчала.

– Эх, Розита, Розита… Самая твоя большая беда – что ты попала в руки такой бедной й неграмотной старухи, как я.

– Не смей так говорить, Манина! Ты – лучшее, что мне послал Господь.

Но Томаса продолжала говорить как о наболевшем:

– Кого я из тебя сделала? И впрямь – дикарка, как я сама. Надо было заставить тебя ходить в школу. Права Каридад!

– Манина, я прямо зверею, когда такое слышу!

– Я тебя погубила, держа все время при себе.

– Не надо, ну прошу тебя…

Но Томаса не могла отрешиться от грустных мыслей, посещавших ее в последнее время все чаще. Она чувствовала себя виноватой, что девочка всю жизнь провела возле нее,

необразованной прачки, не сумевшей заставить Розиту даже как следует учиться в школе.

– Тебе лучше быть от меня подальше, – сказала Томаса, печально глядя на Розу.

– Да что ты такое говоришь?! Я лучше буду темной, грязной, как свинья, и пусть меня все будут презирать, только бы меня не разлучали с тобой. Никогда, Манина, поняла?

– Ох, доченька, несправедлива к тебе судьба.

– Это почему же?

– Потому что все у тебя могло быть. Все-превсе. А судьба у тебя даже родителей отняла.

Томаса ласково сняла с головы Розы шапочку, которую та носит даже дома, и стала нежно гладить по ее спутанным густым волосам.

– Отца у тебя отняла смерть. А мать – время да забытье… Роза обняла Томасу и не дала говорить ей дальше.

Старая Эдувигес слышала, может, уже и не очень хорошо. Но она так давно знала семью, в которой жила, что ей не нужно было слышать слов, чтобы понимать: мирная трапеза за столом ее любимицы Паулетты хоть и сопровождается улыбками и ласковыми словами всех троих ее участников, на самом деле полна напряжения. Отношения у Паулетты с мужем Роке и сыном Пабло непростые. Но они хорошо воспитаны и дорожат друг другом. Эдувигес жалела всех троих.

– Я собираюсь пойти позаниматься к друзьям, – сказал Пабло. – Ты не против, мама?

– Что ж… А ты, Роке?

– У меня вечер свободен, и я хочу провести его с тобой. Конечно, если у тебя нет других планов.

Паулетта улыбнулась.

– Ах, Роке!.. Да хоть бы и были.

Она отхлебнула кофе, приготовленный Эдувигес так, как любила ее хозяйка.

– Папа, ты же знаешь, мама почти не выходит из дома, – сказал Пабло.

– Поэтому я и остаюсь. Я не знаю другой такой домоседки, как твоя мама. Другие мужья были бы в восторге. Но не я. Я решительно протестую. Я хочу, чтобы ты, Паулетта, почаще бывала со мной на людях.

– Это упрек, Роке?

– Это шутка, Паулетта. Разве ты когда-нибудь давала мне хоть повод для упрека?.. Ты сопровождала меня по моей просьбе, даже когда тебе этого не хотелось.

Паулетта помолчала.

– Я знаю, я скучная жена… Но я стараюсь…

Роке протестующе поднял ладонь.

– Что бы ты ни делала, ты должна знать: я боготворю тебя… Конечно, мне бы хотелось, чтобы то выражение печали, которое не покидает твое лицо с момента нашей свадьбы, однажды исчезло… Иногда мне кажется, что ты где-то очень далеко от меня.

– Прости меня, Роке, мне очень жаль…

– Это ты прости меня. Но, конечно, мне хотелось бы знать причину этой печали.

– Причины нет. Просто я такая. Это мое свойство, от которого никто не может меня избавить.

Пабло, молча слушавший разговор родителей, встал.

– Покидаю вас, потому что опаздываю.

Он поцеловал в макушку мать, помахал рукой отцу и вышел из комнаты.

Паулетта продолжала привычно хозяйничать за столом: нарезать любимый мужем кекс, подливать горячий кофе в его чашку, очищать от кожуры яблоко его любимого сорта.

Их стол, как, впрочем, и весь дом являл собой образец хорошего вкуса. И старинная голубая с серебряной крышкой сахарница на хрустящей от свежести и белизны скатерти выглядела как бы символом этого годами устоявшегося быта.

Так, во всяком случае, казалось.

Роке тоже встал.

– Пойду переоденусь. Только немного отдохну… Не составишь мне компанию?

– Чуть позже, дорогой, – не сразу ответила Паулетта. Роке вышел, поцеловав жену, и в двери тотчас появилась Эдувигес, с беспокойством смотревшая на Паулетту.

– Ах, девочка моя, – сказала она. – Так и будешь молчать? До каких же пор?

– Наверно, всю жизнь, кормилица. Раз уж мне сразу не хватило духа признаться Роке… Раз уж я струсила… Раз уж позволила, чтобы меня разлучили с Розитой…

– В футбол погоняем?

– А как же, Розита! Ура!

Мальчишки потянулись за Розой к пустырю.

– Слышь, Розита, говорят, ты Палильо отлупила.

– Было дело. – Роза весело рассмеялась. – Не прискакала бы его мамаша, мокрого места от него не осталось бы.

– Ух ты! Ну ты даешь!

– Я его вот так! – Роза ловко подставляет ножку идущему рядом мальчишке, опрокидывает его на землю и тут же помогает подняться. Мальчишка скорее польщен.

– А знаешь, Роза, что я видел?

– Что ты видел, дурачок?

– Видишь вон тот дом за пустырем, желтый такой?

– Ну?

– Забор видишь?

– Ну, вижу.

– За ним сад.

– Ну и что?

– А то, что там вот такие сливы! – Мальчик показывает Розе два сложенных вместе кулака.

Роза останавливается. И тотчас останавливаются ее друзья.

– Обчистим?

Ребята молчат недолго.

– Уж как я сливы люблю! – говорит один.

– Подбери слюни, Кот, – отвечают ему. – Там вон какая ограда!

– Ну и какие сложности? – спрашивает Роза. – В первый раз, что ли?

– То-то, что не в первый. В прошлый раз еле ноги унесли.

Роза презрительно сплевывает.

– Прямо зла на вас не хватает. Бабы какие-то!.. Сама, без вас, залезу. Тогда уж слив не просите.

Она решительно направляется к дому, крыша которого чуть виднеется из-за растрепанных крон кучки деревьев, приютившихся на краю пустыря, служившего ребятне «заброшенного города» футбольным полем.

– Я с тобой, Розита!

Это Кот. Он с такой же решительностью двигается за ней.

– А кто не с нами, тот старуха поганая!

Кто-то из ребят, изображая походку дряхлой старухи, направляется за двумя смельчаками.

– Что ты, Розита, мы здесь все – молодцы ребята, – шамкает он старческим голосом…

Подойдя к ограде, Роза командует:

– Нагибайся, Кот!

– Уж больно ты длинная.

– Я длинная, но легкая.

Роза забирается на спину Кота и, подпрыгнув, садится на ограду.

– Слышь, Роза, давай быстрей. У меня слюнки текут… Уж как я люблю сливы!

Роза, протянув руку, прямо с ограды, срывает с дерева крупную синюю сливу и ест ее.

– Во! Сама жрет, а мы тут дожидайся! – раздается снизу. Роза кидает мальчишкам сливу за сливой.

– Нате, ешьте, трусишки, что бы вы без меня делали! Сливы доставать все труднее. Роза тянется за ними с трудом.

– Сверзится она, – мрачно предполагает Кот.

Но Роза не падает. Она намеренно спрыгивает в сад, собираясь набрать слив в свою любимую шапочку.

Сестры и братья Линарес имели общего отца.

Матери у них были разные.

Родительница Кандиды и Дульсины умерла, когда братьев-близнецов Рикардо и Рохелио еще не было на свете.

В детстве сестры опекали малышей и привыкли, чтобы мальчики слушались их. Но мальчики росли, становились юношами, потом молодыми людьми. И в последнее время опека сестер довольно часто раздражала их, особенно Рикардо.

Он вообще был самостоятельнее и решительнее брата, на характер которого, довольно нелюдимый, безусловно повлияла тяжелая травма, полученная во время автомобильной аварии и приведшая Рохелио к инвалидной коляске и костылям.

Рикардо, наоборот, был олицетворением молодой силы и здоровья. Он был очень способным спортсменом и выступал за легкоатлетическую и волейбольную команды университетского клуба, а в последнее время увлекся еще и восточными единоборствами, целыми часами пропадая в гимнастическом зале университета, где проходили тренировки.

Довольно дружные в детстве, в последнее время сестры и братья стали заметно прохладнее друг к другу. Этому способствовала и финансовая зависимость братьев от сестер, главным образом от Дульсины, ведшей хозяйство.

Впрочем, в финансовых вопросах у семьи был надежный и опытный советник – лиценциат Федерико Роблес, старый знакомый семьи.

В мрачноватом кабинете своего дома, где вечерние лучи солнца отбрасывали легкий отблеск на дорогую кожу кресел и старое темное дерево рабочего стола, сестры Линарес разговаривали с адвокатом Федерико Роблесом.

– Как вам кажется, Федерико, я дала достаточно денег Рикардо? – спросила Дульсина.

– Вполне достаточно. Он много тратит.

– В этом месяце я не намерена давать ему ни сентаво.

– А если он обратится с просьбой о деньгах ко мне?..

– …То вы ему откажете. Этот мальчик сущий мот.

– Я согласен с вами. Но хочу напомнить, что в завещании вашего покойного отца…

Дульсина не дала ему договорить.

– Кто знает об этом завещании, кроме нас с Кандидой? Ну и, естественно, вас тоже.

– Я согласен, сеньорита Дульсина: что касается Колонии дель Валье…

Дульсина опять, прервала его, на этот раз поднявшись из кресла.

– Что касается Колонии дель Валье, то полезно будет взглянуть на документы. Ключ от сейфа в моей спальне. Я сейчас принесу его.

– Очень хорошо, сеньорита.

Едва Дульсина успела выйти, Федерико протянул руку к молчаливо сидящей рядом Кандиде и, вытянув ее из кресла, крепко прижал к себе.

– Что ты делаешь? Дульсина сейчас вернется!

– Ну и что? Что она может сказать? Здесь ты хозяйка. Хотя почему-то и позволяешь Дульсине командовать… Qua ни в чем не сможет упрекнуть тебя, даже если узнает про нас. Потому что главная наследница рода Линаресов – моя любовь! Моя Кандида!

У Кандиды нет сил противиться ни его словам, ни его поцелую.

Направляясь к спальне и проходя через залу, Дульсина увидела старшую служанку, что-то внимательно разглядывавшую в окно.

– Что ты там увидела, Леопольдина?

– А вот поглядите-ка, сеньорита Дульсина: никак, мальчишка к нам в сад залез!

Дульсина выглянула в окно.

– Так и есть. Это воришка из Вилья-Руин. А ну-ка давай спустимся в сад…

Служанка кинулась за Дульсиной по пятам.

Роза заметила преследовательниц вовремя. Но вскарабкаться на ограду оказалось не таким простым делом. В последний момент Леопольдина, оказавшись шустрее или смелее своей хозяйки, ухватила девочку за джинсы и стала стягивать с ограды.

– Вот я тебя сейчас!

– Воришка! Нахал! Бандит несчастный! – вторила ей Дульсина.

– Эй, поосторожней, я же так шмякнусь… – довольно миролюбиво объявила Роза, не оставляя попыток взобраться на забор.

– Ты, негодник из трущобы! Вот я тебя! – продолжала вопить Леопольдина, стягивая Розу за джинсы с ограды.

– Да брысь ты! – Розе резким движением ноги удалось стряхнуть Леопольдину, со стоном рухнувшую в траву. Но теперь в нее вцепилась Дульсина.

– Вставай же, Леопольдина, помоги мне!

Леопольдина, кряхтя, присоединились к хозяйке, и вдвоем им наконец удалось стащить Розу с ограды.

– Вот старые кобылы, – недовольно признала Роза свое поражение.

– Ворюга!

На эти вопли в саду появился Себастьян.

– Где вы пропадали, – крикнула ему Дульсина, – вы что, не видите, что этот парень того гляди удерет через ограду?!

– Я был в розарии…

– Карамба! Я спрашиваю, где вы шлялись?

– Я же говорю: в розарии был.

Роза, раздраженная своей боевой неудачей, решила, что настала пора вмешаться в эту перебранку:

– В розарии, в розарии – заладил, как попугай.

Она не спеша сняла свою шапочку, рассыпая по плечам густые волосы и наслаждаясь произведенным эффектом.

– Чего вылупились? Тетки никогда не видели? Все остолбенели.

В это время в саду появился красивый молодой человек. Вид у него был спортивный, как будто он только что покинул беговую дорожку или волейбольную площадку. Загорелую золотистую кожу очень красиво оттеняли голубая с желтым майка и такие же трусы – форма спортивного клуба университета города Мехико.

Он подошел к застывшей в молчании группе.

Дульсина и Леопольдина продолжали судорожно сжимать рукава Розиной куртки.

– Что здесь происходит, Себастьян? – спокойно спросил молодой человек.

– Да вот, сеньор Рикардо, девчонка за сливами залезла. Дульсина снова взяла инициативу в свои руки:

– Знаешь ли ты, негодница, что залезть в чужой дом – это преступление? Отвечай!

– Какое преступление-то? Это слив-то насобирать, которые никто не ест, потому как червивые? Вот так преступление! Совсем спятили…

– Ах ты, воровка!..

Роза вскинула на нее глаза.

– Возьми назад «воровку», а не то…

– Ах ты со мной еще и на ты!.. Ну я тебе задам урок, чтобы неповадно было воровать.

– Да вы что, и впрямь спятили? Что я такого сделала? Дульсина вдруг очень спокойно обратилась к служанке:

– Вызови полицию, Леопольдина.

И Леопольдина, смотрящая иногда телевизор и проглядывающая газеты, рявкнула на Розу тоном свирепого полицейского сержанта:

– Стоять!