Текст книги "Чужие облака"
Автор книги: Альбина Андерсон
Жанр: Любовное фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Стеклянную колбу отец подарил на день рожденье, Кире тогда исполнилось шесть лет. Под ее куполом росло карликовое дерево магнолии. На ветвях, усыпанных цветами, сидели прехорошенькие бабочки. Основание колбы было выложено кусочками резанного зеркала, из–за них все множественно дробилось на фрагменты разного по яркости света, играло, слепило и завораживало. И если нажать на кнопку, начинала играть божественная музыка Моцарта. В общем все было волшебно, просто волшебно. Подарок поставили в сервант и редко позволяли трогать. Через пару месяцев отец ушел от жены и дочери к другой женщине. Майя иногда приходила к ним в гости. Всегда на каблуках, она даже в доме никогда не разувалась. Желание увидеть ее босой изводило Киру. Она приносила шлепанцы в надежде, что та когда–нибудь разуется. Но Майя гладила Киру по волосам и уходила курить на балкон. Ступни ее безобразны, – решила Кира. Но ведь никто не знает! Может быть отец ушел из дома, чтобы подкараулить разутую Майю? В эти дни Вера Петровна лежала на диване с остановившимися глазами. Алина Евгеньевна привозила суп и когда могла оставалась ночевать. В доме было невыносимо тихо, про Киру как будто забыли. Не находя себе места, она сновала по квартире и все чаще замирала перед дверкой серванта. Колба отражалась в глазах, посверкивала зеркалами и просилась в руки. Как Кэролловской Алисе Кире хотелось стать малюсенькой, размером с бабочку. Присесть на ветку, болтать ногами, вдыхать аромат магнолий и вместе с бабочками подсвистывать Моцарту. Та–ра–ри–ра–рам…Она не выдержала, достала ее и ушла к себе в комнату. Мать не сказала ни слова, рот ее был забит горем. В детской спальне выпущенная на волю колба заиграла. Кира нажимала на кнопку и хотела еще и еще чарующей музыки. Бабочки пели долго, пока наконец не умерли батарейки. Колба замолкла навсегда и Кира разрыдалась так громко, что Вера Петровна прибежала в комнату. Дочь сидела на кровати, обнимая безмолвную стекляшку, и в лице ее, обращенном к матери было столько отчаяния, что рот Веры Петровны некрасиво перекосившись, наконец открылся. Слезы заструились по щекам, горе стало выходить из нее медленно, через спазмы и вздохи, разрешая ей хотя бы немного стать прежней. Кира и мать долго обнимались, говорили о том что любят друг друга, об отце, о том что им нужно учиться жить счастливо без него.
Через несколько дней Алина Евгеньевна повела их в театр оперы и балета. Давали Золушку и Кира очаровалась навсегда. В этот день она снова почувствовала себя по настоящему счастливой. Ах, старый стеклодув–волшебник раздул купол подаренной отцом колбы, превратив ее в огромное здание. Кире уже не нужно было становиться маленькой, чтобы проникнуть в этот манящий ее мир. К театру можно было подъехать на трамвае, остановка прямо через дорогу. У парадного входа с колоннами бил фонтан, по ступенькам, через резные двери можно было пройти в здание и потрогать его мраморные внутренности. И ох, там было очень много всего : игра света юпитеров, яркие краски декораций и позолота орнамента, переливающиеся бархатом кресла, оркестровая яма, с похожим на пингвина дирижером. Когда перед увертюрой он взмахивал палочкой, в зале все умирало до антракта. Такой он был чародей. И бабочки! Они были на сцене! Живые и нарядные порхали и если останавливались, то замирали в таких красивых позах, с ножками стрелами, обутыми в невиданные туфельки, в которых можно ходить только на пальчиках. От восторга Кира благодарно смотрела то на мать, то на Алину Евгеньевну. Глаза были распахнуты от переполняющего чувства. Ей вдруг стало все про себя понятно, она сама станет бабочкой и музыка не стихнет никогда. Уж теперь она об этом позаботится.
Мамонт заметил Киру еще в училище. Хорошо сложенную девочку с высокой шеей и яркими глазами. То, что она выделывала на экзамене и на выпускном спектакле удивило его. Была в ней, не по возрасту техническая крепость и по возрасту, необыкновенная легкость, почти летучесть, вместе с изяществом четких движений. Но самое главное – умение держать не сбиваемый апломб. Про это ее умение держать равновесие без поддержки, в училище ходили легенды. Мамонт был сражен и сразу же предложил партию Маши в Щелкунчике. Вот так сразу, без мучительного стояния у воды в кордебалете, она получила ведущую партию. Щелкунчик, две феи в «Спящей красавице» в первом и третьем актах, два стажерства и частые дивертисменты радовали ее целый год. Она протанцевала сезон и, ко всеобщей зависти, Мамонт предложил ей Китри в Дон Кихоте. Но этого уже было мало, чего–то не хватало. В первый раз, сразу же после успешного дебюта, об этом ей сказала мать. Все еще в ознобе бьющего через край счастья, с букетом хризантем Кира сидела рядом с шофером такси. Дождь разливался по блестящему асфальту. Огни уличных ламп многократно отражаясь от всех мокрых поверхностей, еще напоминали ей авансцену, где она благодарно сгибалась перед зрителями. Ее питал этот обмен энергией со зрительным залом. Она чувствовала такой прилив счастья, что могла бы снова отыграть весь трех–актовый спектакль. В этот момент Вера Петровна сказала, что все таки нужно ехать в Москву. Ты когда –нибудь бываешь довольна? – резко оборвала ее Кира. Но мысль уже покатилась по высеченному чужими амбициями желобу.
Гримерша Саша только что вышла. В воздухе дымятся клубы лака для волос. До начала спектакля еще час. Грим для Маши самый незамысловатый. Кира и так выглядит как девочка. Саша быстро причесала и накрасила ее. Теперь нужно немного разогреться. Растянуться, чтобы не порвать мышцу или сухожилие. Кира этим никогда не пренебрегает, однажды на ее глазах неопытный стажер получил травму и вынужден был уйти в годовой отпуск. Нет, спасибо, это в Кирины планы не входит. Она натягивает на икры старые гетры и надевает кофту, поверх розовой туники. В театре холодно. Хорошо что за сценой есть вентиляционная труба, возле которой можно греться между выходами. Нельзя чтобы мышцы остывали. Она выходит из гримерки, в коридоре кто–то тут же приобнимает ее за плечи.
– Кураев!
– Милованова! Пойдем на лестницу… Поквакаем. Сегодня же в последний раз, да?
В растянутой олимпийке, поверх расшитого блестками кафтана и с сигаретой во рту, он напоминает принца, который прячется под одеждой свинопаса. Он живописен, да. Любимец пожилых балетоманок, преданно таскающихся на все его представления. Красавец–солист с мощной фасадной лепниной, кудрями до плеч и томными глазами. В каждом театре есть такой. Свой, взлелеянный.
Кроме них на лестнице никого нет. Кураев со вкусом затягивается.
– Дай мне тоже, – просит она.
– Ты же не куришь! – удивляется он.
– Сегодня курю.
– Чемоданы собрала?
– Вера Петровна собрала. Как в арктическую экспедицию Нансена, только без собачьих упряжек. В Москве, оказывается, бывают страшные морозы. Ты когда–нибудь бывал там зимой?
– Однажды попал в минус тридцать, чуть не сдох, пока такси поймал.
– Надо же! Я думала она врет, такая паникерша.
– Что Мамонт?
– Проходит мимо, даже не здоровается. Жалко его ужасно.
– Сам виноват, если бы отпустил сразу, ты бы не ушла в середине сезона.
– Он надеялся что я передумаю…
По лестнице с топотом бегут кордебалетные. Они уже при параде, накрашены и причесаны. Киру они никогда не жаловали, сначала из зависти, а теперь она подколодная змея. Мамонт пригрел ее на груди, вывел в солисты, а она предала его и театр. Они пробегают мимо, едва кивнув. На лестнице остается сладкий запах гиацинтов. Кураев машет сигаретой перед носом, как будто табачный дым гораздо приятнее.
– Ты все правильно делаешь, – говорит он. – С этой сцены далеко не прыгнешь. Кулисы в дырах, пол прогнил, тщеславие жрет, деньги копеечные. Вот они, – он махнул рукой в сторону двери, в которую выпорхнули кордебалетные, – только о деньгах и думают. Любовь к искусству плохо оплачивается. Пока им родители помогают, а будет семья, разве прокормишь? Дети не скотина, букеты кушать не станут. Я и сам уехал бы, но мне на пенсию через пару лет.
– Какая пенсия? Ты у нас еще такой огурец!
Кураев распрямляет плечи, чтобы показать какой он огурец. Пока его не выпрут, он конечно не уйдет. Кира старается не кашлять, плохой из нее курильщик.
– Мусина то в Москве? – игриво спрашивает он.
– Она меня ждет!
– Ох зажжете девки…Звезды на Кремле! Мой совет : ты с ней там не особенно… Муся только и умеет что без лифчика на трубе висеть. Одним словом стриптизерша, с ней быстро деградируешь.
– Да ну что вы все! – отмахивается Кира, – Что, я Мусю не знаю? Она не стриптизерша. Она яркая и индивидуальная, и что бы вы все не говорили, с ней даже деградировать интересно!
Мусю выгнали из театра пол–года назад, за то, что она по ночам танцевала в клубе. Скандал был громкий, но кто донес, так и не узнали. Хотя конечно, место было известное. На счет «без лифчика» – абсолютная неправда, Кира сама все видела, был кожаный лифчик, такие же трусы и ботфорты на шпильках.
– Заболоцкому было так интересно с ней деградировать, что он даже повесился, – не унимается Кураев. – Хорошо успели из петли вынуть.
– Кураев, цыц! – отрезает Кира и подносит указательный палец к его носу. – Как вам всем не надоело? Одно и то же, из года в год, уже и забыть пора…
Она вдруг бледнеет. По лестнице спускается Мамонт. Энергично, но все же тяжело отдуваясь. Поравнявшись с Кирой, он гневно бросает : Закурила уже? Ну–ну… То–ли еще будет! А ну иди за мной.
Кира с ужасом смотрит на Кураева и бросив окурок в песочную пепельницу, тащится за директором. Мамонт идет далеко, в пошивочный цех. Она семенит за ним по коридору, потом еще два пролета в подвал и наконец перед самым входом он останавливается, берется за ручку двери и поворачивается к Кире.
– Милованова, рекомендации я тебе не дам. Не проси.
– Я не прошу, – слабым голосом говорит она.
– Ну и дура, я же говорил.
Кира начинает злиться.
– Но вы же не дадите…
– Не дам, я уже сказал! – кричит Мамонт. – Кому нужны мои рекомендации в Москве? Там же все лауреаты конкурсов! А ты – лауреат? Нет! – отвечает он сам себе, – Могла бы быть. Но у нас денег нет, на конкурсы ездить. Спонсоры только в карате, дзюдо, восточные единоборства деньги швыряют. Плевать им на нас, мы же никого не убиваем!
Лицо его морщится. Кира помнит как он тщетно пытался найти денег, чтобы отправить ее и Заболоцкого на конкурс в Варну.
– Рекомендации не дам, не проси!
– Я не прошу…
Он тычет ей пальцем в колени.
– Вот твои рекомендации. Две! Ты на них танцуешь… Покажешь им Китри с выпускного или гранд аллегро из партии королевы Виллис. Ты же была в Жизели стажером у Камиллы? А я тебе хотел партию дать… Ну что тут теперь говорить? Только ноги и помогут. И господь бог.
Кира вздыхает, чтобы показать ему как она все прекрасно понимает.
– Ноги, господь бог… и Заболоцкий. Слушай меня, он там на хорошем счету, и далеко пойдет, если опять с твоей Муськой не свяжется. Я с ним вчера разговаривал. Позвони ему, он обещал помочь. Его телефон у секретаря возьми.
Мамонт царственно указывает ей пальцем назад, в пустой темный коридор. Она свободна. У Киры набегают слезы. Она знает московский телефон Заболоцкого, ведь они столько лет бок о бок, учились в хореографичке. Но забота Мамонта, которого она бесконечно любит, трогает ее.
– Александр Пахомович…Я …Простите меня…
Она готова кинуться ему на шею.
– Зайдешь ко мне, когда ведущую партию в Москве получишь, и не раньше. До этого я тебя видеть не хочу. И слышать о тебе ничего не желаю!
Он захлопывает за собой дверь. Кира остается одна в полной тишине. Единственная лампочка на потолке освещает не крашенные бетонные стены подвала. На мгновение ей становится страшно. Что же будет с ней в Москве? В большом, чужом городе? Уверена ли она в своих силах? Сможет ли она там прорваться? Так –ли нужны там ее ноги? Она стряхивает себя эту минутную оторопь. Все будет хорошо, она в это верит.
Глава 5Очередь к доктору Далаки длинная. Это довольно тоскливо, сидеть целый час с кислыми пациентами, дожидаясь пока тебя примут. В поликлинике прохладно и пахнет йодом, а на улице шикарный день, солнечный, без всякой мути в небе. Из кабинета выходит Ленка – Шурина дочь. Она работает медсестрой у Далаки. Подмигивает Кире.
– Сейчас, я схожу за заваркой, и заведу тебя.
В очереди осуждающе смотрят на Киру, а старушка, которая прямо перед ней, начинает тихо раздуваться.
– Да ладно, я подожду. Я вот, уже сразу, за бабушкой.
– Как знаешь, – улыбается Ленка и удаляется, оглаживая халат на крутых бедрах.
Кира внимательно смотрит вслед. Ленка не хромает, а уверено плывет по коридору. Крепкая, обтекаемая, похожая на новенькую, только что отлитую пулю. Той ночью на дороге женщина сильно прихрамывала, значит все это глупости. Из–за случая на крыше Кира не любит Ленку. Взрослая женщина и так напугать маленькую девочку! Это чувство она не может перебороть, хотя и должна быть благодарна соседке. Вскоре после случая на крыше, Кира упала с собственного балкона. В тот день, Шура с Ленкой пили чай у Миловановых. Пока они обсуждали соседку со второго этажа, Кира шмыгнула в дверь лоджии, взгромоздилась на стул, чтобы пощипать струны для белья, а заодно поглазеть во двор и перекрикнуться с друзьями. А дальше она ничего не помнила. Ничего. Первое, что вылепилось из мутного пятна обморока – было лицо Ленки. Именно она несла Киру на руках до дороги, чтобы поймать машину. И именно она растолкала всех в очереди приемного покоя. Ослабевшую Веру Петровну вела под руки Шура. Ленка позвонила Далаки и он сразу же примчался. После осмотра он вывел совершенно целехонькую Киру в коридор. Мать сидела зеленая и сливалась по цвету с бактериями, которые извивались за ее спиной на плакате, ратующем за гигиену. В тот день матери нужна была помощь гораздо больше чем Кире.
– С третьего этажа, и ни одной царапинки! – восхитился Далаки. – Мне тут врачи сказали, утром у них был перелом бедра со смещением позвоночника. Мужик упал с табурета на кухне, лежать будет минимум пол–года.
– Перелом бедра, – бормотала ничего не понимающая Вера Петровна.
– Нет–нет, – это не у вас. У вас все в порядке. Дайте–ка женщине воды, – сказал он Ленке. – А у вас все хорошо, ни одной царапинки. Птичьи кости! Девочка совершенно здорова. Только вот…У нее родимое пятно на животе, пока ничего страшного, но надо будет наблюдаться. Лена, объяснишь женщине.
Ленка сделала для них в тот день очень много, но она скользкая и непонятная. Ехидная улыбка редко сходит с ее лица, она разговаривает со всеми издевательски–ласково. Она совершенно бросила мать. Кира не понимает как так можно? Никогда не звонит, чтобы узнать как Шура, не нужно ли чего. Все ее проблемы решают соседи. Вот сейчас, например, Шура отказывается выходить из дома. Все продукты до спичек покупает Вера Петровна.
Из кабинета высовывается Ленкина голова.
– Милованова!
Кира заходит в кафельную комнату со стеклянными шкафами. Как она все это ненавидит.
– Кира, я в восторге! Водил детей на Щелкунчика, какая Маша! –восклицает с восторгом Далаки.
Под пушистыми усами он складывает крупные губы в дудочку и свистит мелодию адажио. Кира скромно улыбается.
– Какая Маша! Маша да не наша! – не унимается он.
В который раз Кира думает что он, несмотря на степень, все таки пошловат. У нее нет благоговения перед его кандидатской, как у Веры Петровны.
– Не сфальшивил? – спрашивает он встревоженно.
– Очень похоже, – уверяет она его.
– Как дела, дорогая?
Далаки всегда говорит с ней излишне вдохновенно. Кире это неприятно, похоже он держит ее совсем за дурочку. Но так как доктор никогда ей не нравился, с возрастом она перестала сокрушаться по этому поводу. С Верой Петровной он говорит по другому. Нахмурив брови и мастерски жонглируя страшными терминами.
– Я ведь уезжаю. Мама прислала меня провериться перед отъездом.
– Теряем талантливых людей, – говорит он Ленке и смотрит на медсестру так, будто бы она виновата в отъезде Киры. – Зачем ты уезжаешь? Тщеславие большой грех, с ним трудно жить.
У вас забыла спросить, – хамит ему мысленно Кира и раздевшись боком выходит из–за ширмы. Ленка всегда бесцеремонно ее разглядывает. И это бесит.
– Ложись, милая Кира! – экзальтированно восклицает доктор. – Простынь сменили? – строго спрашивает он медсестру.
Кира ежится, пальцы у него холодные. От халата пахнет мазью Вишневского и крепким одеколоном. Он склоняется над ее родимым пятном. Два распростертых крыла или Фолклендские острова, как обозвал их однажды Глеб. Этих крыльев обморочно боится Вера Петровна. Главное чтобы они не поплыли вширь, чтобы их география оставалась неизменной. Не меняла форму и цвет. Кира к островам относится ровно, они часть ее, так же как и пальцы на руках и ногах. Радовало, что они на животе и их всегда можно скрыть корсетом. И не такого уж они и темного цвета, кофе сильно разбавленный молоком. Конечно, в спектаклях с восточными мотивами всегда короткий лиф и юбка или шальвары с низкой посадкой. Но и в этом случае можно попросить костюмных подшить вставки телесного цвета или просто замазать маскирующим кремом.
От нечего делать, Кира рассматривает лицо Далаки. Наверное, для женщин определенного возраста он привлекателен. Аккуратно подстригает усы и у него всегда тщательно выбрит затылок. Интересно, Вере Петровне он когда –нибудь нравился? Лицо у Далаки сейчас серьезное и сосредоточенное. Он мягко щиплет ее по контуру островов.
– Когда уезжаешь?
– В следующую среду.
– Значит на пятом, скором поезде? Тю–тю! И Кира от нас сбежала!
– Откуда вы знаете что на пятом? – удивляется она.
– О, я знаю даже расписание автобусов, которые возят гастарбайтеров в Москву. Можешь одеваться. Пока патологии нет, все как всегда. Лена возьмет кровь на анализы… И да, еще один соскоб. Это совсем новая технология.
Он тщательно моет руки и к удивлению Киры, мажет их детским кремом.
– Надеюсь ты понимаешь…С этим шутить нельзя. В Москве ты сразу встанешь на учет к Еникееву. Хороший специалист, не такой красивый как я, – он любуется собой в зеркале над умывальником. Приглаживает усы. – Но ничего, не противный. Играет на гитаре, испанская школа, играет как бог! Лена даст тебе его координаты.
– Хорошо, – покорно соглашается Кира.
При чем здесь испанская школа? –думает она. – К черту Еникеева с его гитарой. Уж без Веры Петровны я точно к этим врачам ни ногой.
Она чувствует себя великолепно. Это все задвиги матери. Ленка со шприцом в руке уже поджидает ее у кресла. Кира чувствует крепкий запах спирта, когда ей натирают внутренний сгиб руки.
– Лен, ты случайно не заходила к маме позавчера вечером? – решается спросить Кира.
– Конечно нет, – невозмутимо отвечает Ленка. – А что такое?
– Ну, понимаешь, такое дело…– переходит на шепот Кира, оглядываясь на Далаки. Доктор полностью поглощен заполнением каких–то бумаг, и даже сейчас на его полном, красивом лице гуляет самодовольная улыбка.
Ленка забирает Кирину кровь во множественные пластиковые пробирки. Осторожно завинчивает их и пакует в прозрачный контейнер. Часть оставшейся крови растирает по стеклышкам, которые аккуратно задвигает в специальную подставку с пазами.
– …Понимаешь, окно было распахнуто,– шепчет Кира. – И твоя мама подумала, что ты выпрыгнула в окно.
– С третьего этажа? – уточняет Ленка и крепко складывает ее руку в локте. Держи пока, не отпускай, а то синяк будет. Густющая кровушка у тебя, надо было утром пару стаканов воды выпить.
– Кто выпрыгнул с третьего этажа? – вдруг спрашивает Далаки.
Никто, – хочется сказать Кире, но она сдерживается.
– Я выпрыгнула с третьего этажа, но сначала меня долбанули электрошокером, – объясняет Ленка, кокетливо улыбаясь. – Та же история, мать с ума сходит.
– Нужно отвести к специалисту, есть один хороший…
– Так она и пойдет! – отрезает Ленка. – Она меня на порог не пускает. – Открой рот, – просит она Киру.
– Это еще зачем?
– Новый метод тестирования. Я возьму соскоб со слизистой.
Маленькой щеточкой она лезет Кире в рот и хорошо пошкрябав ею за щекой, запаковывает в пакетик.
– Лен, может все таки зайдешь к нам сегодня? – просит Кира. – Вера Петровна попробует вас помирить.
– Не пойду, еще кипятком плеснет !
– Вы друг друга боитесь. Она не знает куда документы на квартиру спрятать. Думает ты их украсть хочешь…
Глаза медсестры сужаются.
– А она не говорила, куда она их хочет спрятать?
Кире не нравится ее противный, ищущий взгляд. Она пугается, Шура же просила никому не говорить! Ей теперь и самой кажется что Ленке действительно нужны эти злополучные документы. А иначе, зачем бы она так интересовалась?
– Закопала, кажется.
– Как закопала? Где? – не унимается Ленка.
– Я не знаю.
– Маразматичка! Они же там сгниют! – вскрикивает она.
Далаки начинает смеяться.
– Я тут кое–что вспомнил…, – оправдывается он.
У Ленки расстроенное лицо, зло сжатые губы. В разрезе халата взволнованно вздымается грудь. Моя руки, она забывает снять перчатки. И только намылив их, быстро стягивает и бросает в ведро. Кира вдруг ясно понимает, что рассказывать ей ничего нельзя. Хорошо, что она не проговорилась. Улыбаясь, Далаки провожает ее до двери : Кира, дорогая, вот телефон и адрес клиники. Не забудь, доктор Еникеев. И уверен в следующий раз увижу тебя на сцене в Большом.
Сразу же после того, как за Кирой закрылась дверь, Далаки проводит ладонью по лбу, смахивая воображаемый пот.
– Знаешь, насчет этой квартиры…, – начинает Ленка.
Но доктор поднимает указательный палец, сейчас есть дела поважнее. И медсестра замолкает. Он вытаскивает из ящика стола айфон и набирает номер, прокашливается, лицо его становится опять игривым.
– Таисья Петровна, как поживаете?
– Далаки? – вопросом на вопрос отзывается в трубке хриплый голос.
– Далаки, Далаки.
Повисает пауза. Видимо Таисья Петровна пытается вспомнить кто же такой Далаки, высветившийся на ее циферблате.
– Июньский семинар. Мы с вами на банкете за одним столом сидели, а потом кальян курили в номере у чеха Гусляка .
Доктор берет со стола маленькое, увеличительное зеркальце и внимательно рассматривает свое лицо. Рот его растягивается от удовольствия, ему нравится то, что он видит.
– Восточный филиал? – вспоминает вдруг Таисья Петровна.
– Средне–азиатский. Как поживаете?
– Ээм, я на встрече, в Марио. Что вы хотели?
Далаки теряется, Таисья Петровна грубо дала ему знать, что кальян кальяном, а разговаривать с ним ей некогда.
– Ну, если по делу…Да вот стараемся изо всех сил, у меня очень хорошая новость. Поездом номер пять, в следующую среду, объект 861 выезжает в Москву. Сдаю с рук на руки. Девочка тянет на девятую категорию, отметьте шампанским, не выходя из Марио.
В трубке молчание. Далаки кажется что на том конце о трубку звякает бокал. Видимо Таисья Петровна пьет за свой орден прямо сейчас.
– Господин Далаки, во первых я не пью. Как сотруднику компании, которая придерживается жесткой, антиалкогольной политики вам должно быть это известно. Вы рапорт в головной офис послали?
– Нет еще…– запинается Далаки, ошарашенный ее ледяным голосом, – Я решил в первую очередь позвонить вам.
– Так вот, мне звонить не нужно. Это нарушение субординации и процессуального порядка. Я и пальцем не пошевелю пока не получу актио–ордер с инструкциями из головного офиса.
– Хорошо–хорошо, я сегодня же отправлю рапорт.
Голос у Далаки дрожит. Ленка, готовящая инструменты к стерилизации, испуганно на него оглядывается.
– Какого года объект?
– Ей девятнадцать.
– Почему не разобрались на месте?
– Решение пришло недавно. Своей вербовки у нас нет, мы ждали специалистов из Регцентра, но они не успели. Девочка уезжает. Извините, объект уезжает, – поправляет он сам себя.
– Срочно подайте рапорт. Всего доброго.
В трубке слышатся гудки отбоя.
– Всего доброго, – вежливо, в пустоту говорит Далаки и тут же взрывается, – Сука! Устрицы она жрет в Марио!
Он швыряет зеркало в угол стола. Но просчитывается, и оно со звоном разбивается о пол.
– А мы выпьем шампанского. Лен, достань из шкафа.
Медсестра с сочувствием поглядывая на доктора, достает бутылку и мастерски, в мгновение, бесшумно выкручивает пробку.
– За что пьем? – спрашивает она.
– За то, что избавились от страшного геморроя. Такого страшного, от которого даже умирают, – он махом опрокидывает фужер в себя. – Они там в Москве с ней помучаются. У Таисьи устрицы в горле встанут. Не пьет она! У нее глотка луженная…Вот гадина! – он нервно смеется, – Она одна бутылку вискаря тогда выдула… Я напишу рапорт сегодня… А ты отправь в Головной офис курьера с последними сэмплами и кровью. На вечерний самолет он успеет.
Далаки опять наполняет пластиковый стаканчик.
– Пусть думают что Далаки идиот и не может отличить девятую категорию от…
Он погружается в свои мысли. В стакане не рвущейся ниточкой поднимаются пузырьки шампанского. Ленка отпивает только один глоточек, оно теплое и поэтому противное. Далаки теперь трудно узнать. Где тот доктор, которого она любит? Обычно такой непробиваемый, Далаки раздавлен. На лбу испарина, руки дрожат.
– Да не переживай так, Алексис, – не выдерживает она.
– Не буду, а то не переживу. Что ты там говорила про мать? Далась тебе эта квартира? Ты же четырехкомнатную купила! Мать пожалей.
Ленка видит что Далаки нет дела до квартиры ее матери. Он полностью в своих мыслях, но сейчас хочет сменить разговор.
– Моя шизанутая мать хочет все записать на сестру. Меня она ненавидит, а я думаю, что сестра перебьется! Они хотят из меня дуру сделать, а я не позволю. Раз не хотят отдавать мне положенную половину, я заберу все!
Глаза ее злобно сверкают. Далаки понимает, что спорить бесполезно.
– Кстати, почему твоя сестра не в базе данных? Мы ее проверяли? – спохватывается он.
– Ну, доктор вспомнили… Конечно проверяли. Полный ноль, она же от другого отца, – презрительно бросает Ленка.
– Ну ладно–ладно…Будь осторожнее в следующий раз, – советует он. – Хорошо ты рукой прикрылась, а то могло и в район сердца трахнуть. С сердечно–сосудистой шутить нельзя. Неизвестно какой он мощности, этот ее аппарат…
Далаки представляет Ленкину мать с электрошокером и смеется. Ленка понимает почему и тоже прыскает.
– Какова ведьма? – спрашивает он.
– Тебе смешно, а у меня пятна на плече остались, – жалуется она еще подрагивая от смеха, – и нога болит сильно. Знаешь как трудно было не хромать перед Киркой?
Она пересаживается к нему на колени, но доктор вялый, разговор с Таисьей Петровной прибил его. Он слабыми руками обнимает плотную талию медсестры и тоскливо думает : Бежать! Бежать! Уехать бы в Грецию к родственникам, насовсем. Но ведь догонят, найдут! И тогда все, все будет кончено. А что дети, жена?
– Где Кира будет жить в Москве? –срашивает он вдруг, вспоминая о рапорте.
Почувствовав равнодушие любовника, медсестра соскальзывает с его колен.
– Кажется у знакомого.
– Узнай адрес, или хотя бы как его зовут.
– Сегодня позвоню ее матери.
Некоторое время они оба молчат.
– А с квартирой я разберусь! Эта квартира будет моей! – говорит Ленка и наклонившись целует доктора в нос.
Чертово племя! Чертово племя! – думает Далаки и встает с кресла. – Я домой, рапорт писать. Скажи в коридоре, что до трех меня не будет.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?