Текст книги "Куда приводят грехи"

Глава 5

«Гнев человека – страшное, противоестественное явление в человеке; оно возбуждается часто в сердце… по причине самолюбия…»

(Иак 1,20)

В металлической емкости желто-оранжевые языки пламени уничтожали последний клочок почерневшей бумаги. Серый дым поднимался от горстки пепла и вырвался в раскрытое настежь окно. Элла Белевская курила длинную дамскую сигарету и задумчиво вертела в пальцах золотую монету. Она разглядывала ее со всех сторон, стряхивая пепел в дымящуюся посудину и пыталась понять, кто именно решил поглумиться над ней.

Вернувшись домой, после выматывающего рабочего дня, девушка обнаружила в почтовом ящике пустой конверт, внутри которого нашла одну из монет пропавшей коллекции. События последних дней полностью выбили ее из колеи. Она не понимала, что происходит. И ей впервые было страшно.

А страх…, страх он разным бывает. Элла никогда не боялась темноты, плохих снов или одиночества. Ее пугали совсем другие вещи. Иногда люди, порой, неизвестность завтрашнего дня. Чаще всего – уходящие годы и упущенное время. Она боялась не успеть пожить так, как всегда мечтала. Красиво, ярко, со вкусом. Она боялась не добиться успеха. Боялась так и остаться недооценённой марионеткой, слепо выполняющей приказы, палочкой-выручалочкой при самодовольном боссе, который от скуки иногда позволяет ей остаться у него на ночь, но только с субботы на воскресенье.

Элла до жути боялась, что навсегда застрянет на этом этапе, а потом покатится вниз, когда вдруг ее услуги перестанут устраивать Кирилла Чернова. Разумеется, его компания не единственная в Москве, но она потратила на него слишком много времени, чтобы так просто сдаться и отойти в сторону.

Первые два года совместной работы она пребывала в блаженных иллюзиях, будто у нее с Черновым могло что-то сложиться, склеиться. Дура набитая. Элла сейчас смеялась над своей наивностью. Она была для него всего лишь инструментом, удобным и многофункциональным, не задающим лишних вопросов и исполняющим любые пожелания.

Конечно, ее труд оплачивался. Чернов никогда не скупился, если Элла обращалась к нему с незначительными просьбами. Но Белевская не умела довольствоваться малым, она рассчитывала получить больше, чем хороший оклад вместе с премиальными, и редкий, неплохой секс с руководителем. Если быть точной, с двумя руководителями. Она хотела получить благодарность, признание, карьерный рост, официальный статус жены. Элла даже на Стаса была согласна, но и этот ее тупо имел и использовал. Как ни странно, но по отношению к Чупрасову, Белевская не испытывала такого испепеляющего гнева, как к Чернову. Возможно потому, что отчасти Стас разделял чувства. Только Чупрасовым двигал не гнев. Ему в принципе не за что было ненавидеть друга, который доверил ему одну из своих компаний. Стас ощущал нечто совсем другое. Зависть, разрушающую и откровенную зависть. С самого детства находиться рядом с Черновым и всегда оставаться в его тени – действительно было непросто для такого самолюбивого и гордого парня, как Чупрасов.

Элла была поверхностно знакома с бывшей женой Стаса – Жанной. Она появлялась в офисе, когда приходила за алиментами или привозила сына. Белевская пару раз вместе обедала с этой стервой и узнала много интересных фактов. Оказалось, что Чупрасов не хотел уходить из полиции, когда Кирилл занялся бизнесом и стал предлагать другу детства присоединиться. Жанна взяла ситуацию в свои руки и изводила мужа истериками. Ставила Чернова в пример, обзывая Стаса неудачником. Тупая тактика, но Жанна не блистала умом и в итоге осталась ни с чем. Пока Стас упирался и думал, его жена попалась с поличным на измене. В итоге Чупрасов все-таки ушел в бизнес, а Жанна получила развод. Теперь вместо неплохих алиментов она будет получать пенсию по потере кормильца. Но, возможно, Чернов подсуетится и поможет вдове. Элла скривила губы, сжимая монету в кулаке. Может еще и утешит, хотя вряд ли. У Чернова все нормально со вкусом, и Жанна – не его формат. Иногда Элла искренне недоумевала, как будучи рациональным и расчётливым, хладнокровным сукиным сыном, Кирилл Чернов мог оставаться таким слепым?

И таким удачливым.

Даже сейчас не его жизнь пошла под откос первой. Элла затушила сигарету и взяла новую. Ее потряхивало от озноба. Она нервничала, ощущая растущую внутри нездоровую тревогу. А еще этот жуткий нетипичный страх. Ледяной, неприятный, цепкий, холодком разливающийся по венам. Она лихорадочно размышляла, что может означать посылка из почтового ящика и не находила ни одного логичного объяснения. Когда в распахнутое окно заглянула ночь, ей стало совсем не по себе, но она гнала прочь суеверные страхи, пытаясь сконцентрироваться на текущей проблеме.

Первоначальный идеальный и тщательно продуманный план, который они со Стасом готовили несколько месяцев, треснул и разбился, как хрустальная ваза. Ее по-прежнему съедал гнев, направленный на главного виновника происходящего – Кирилла Чернова. Она не зря ему рассказала о заказе его полоумного брата. Элле необходима была реакция Кирилла на новость. Она бы поняла, что Чернов в курсе и устроил свою личную вендетту.

Но Кир ничего не знал. Белевская заметила это по откровенному изумлению и неверию в его глазах. Наблюдая, как впервые с лица Чернова сползла маска самоуверенного ублюдка, Элла испытала непередаваемое удовлетворение. Даже если она проиграла и завтра все вскроется, а она сама отправится за решётку, ей все-таки удалось частично выполнить план – превратить идеальную жизнь холёного сукина сына Кирилла Чернова в кромешный ад. Пусть помучается, побесится, пребывая в неведении. Поймет каково это – жить в безумном ритме, хватаясь за любую возможность и при этом пытаясь сохранить трезвость ума, проглатывая пренебрежительное отношение.

Девушка усмехнулась через силу. Внезапно захотелось встать и закрыть окно, в которое с вечерними сумерками проникали мелькающие по стенам расплывчатые тени и посторонние шорохи. Белевская напряженно озиралась по сторонам, спину и затылок сковало холодом и появилось стойкое ощущение, что за ней кто-то наблюдает, всматривается, изучает, выжидает…

– Я совсем спятила, – тряхнула головой Элла, пытаясь рассмеяться в лицо своим страхам, но они не уходили. Тени в углах кухни становились гуще и плотнее, удлиняясь, и замыкая освещенный настенным светильником круг. Дрожащими пальцами девушка потянулась к выключателю, чтобы зажечь еще один. Вспыхнув, второй светильник замелькал и погас. А потом и первый несколько раз моргнул… Сердце девушки бешено заколотилось, она схватила телефон, который лежал на столе и набрала номер Чернова. Сама не понимала, почему звонила именно ему. Непреодолимый и в то же время непроизвольный порыв.

– Слушаю, Элл, – ответил Кирилл, как ей показалось, с раздражением. Элла выдохнула, услышав человеческий голос и снова пугливо скосила взгляд в сторону темного угла возле раковины. На лбу выступили холодные капельки пота. Ей показалось… Нет, там никого не может быть.

– Ты дома? – нервно спросила Элла.

– Нет, в дороге. Что ты хотела?

– Можно я приеду?

– Я не знаю, когда буду. Я к Теме собираюсь ехать. Сама знаешь, сколько от Арбата до Чертаново.

– Мне не по себе, Кир. Жутко как-то. Давай ты ко мне приедешь, как освободишься?

– Ну, что ты как маленькая? У тебя подруг нет, что ли? Позови кого-нибудь.

– Я тебя хочу, а не подруг.

– Элла…

– Пожалуйста. Кир. Я тебя никогда ни о чем не просила.

– Это неправда.

– Хорошо, просила, но сегодня очень нужно. На душе погано, не представляешь как.

– Я подумаю. Пока, Эл. – И сукин сын бросил трубку.

– Ублюдок, – прошипела Элла. Ее уже трясло от леденящего, удушающего ужаса. Девушка не отводила глаз от темного угла, в котором, казалось, клубился черный дым и тянул к ней свои пепельные длинные пальцы.

– Господи, нет! – пискнула в панике Белевская, когда в комнате резко включился телевизор. Но даже сквозь хохот участников юмористического ток-шоу, она услышала чьи-то шаги. Все ближе и ближе.

– Мне это кажется, – убеждала себя девушка, мотая головой и вжимаясь спиной в стену. Она выронила потухшую сигарету на стол и вскрикнула от боли, почувствовав, как монета в ее ладони начала резко нагреваться.

* * *

– Ты плохо выглядишь сегодня. Тебя что-то тревожит?

– Я почти не сплю. Не могу себя заставить. Я все время думаю. Меня не покидает ощущение, что я должен сделать нечто важное.

– Что именно? О чем ты думаешь?

– О своих снах. О девушке, о том, что она хочет мне сказать.

– Сны, как правило, не имеют никакого отношения к реальным событиям, они транслируют работу нашего подсознания. Девушка во сне – это всего лишь символический объект, зафиксированный твоей психикой, олицетворение некой внутренней проблемы, подавленного страха. Незакрытый гештальт. Понимаешь, о чем я? Это может быть чувство вины за то, что ты однажды сделал или не сделал, хотя должен был.

– Она кажется реальной. Я слышал ее смех, видел, как вьются волосы за ее спиной, как мелькают босые ноги. Я уверен, что знаю ее. Это сложно объяснить… Тепло солнечных лучей. Ясное синее небо, озеро с прозрачной водой, цветущий жасмин. Закрывая глаза, я перемещаюсь туда… Каждый раз. Даже сейчас могу это сделать. Я думаю, она ждет меня, но я должен что-то предпринять…

– А я думаю, что тебе не стоит искать ответы в своих снах.

– У меня ничего нет, кроме них.

– Ты заблуждаешься. Так не бывает. Работа, близкие люди, друзья, повседневные обязанности, жизненные цели.

– Я чувствую себя…

– Как? Объясни мне.

– Не на своём месте. Словно я чужой здесь.

– А во сне ты ощущаешь себя иначе?

– Да, я чувствую связь с этой девушкой, я знаю, что она понимает меня.

– Что тебе мешает найти человека в реальной жизни и разделить с ним свои мысли, чувства, желания?

– Такого человека не существует.

– Почему ты так думаешь?

– Я знаю.

Глава 6

Кирилл

Просидев в машине минут двадцать и выкурив, как минимум, три сигареты, я набрал Тёмин номер, решив предупредить, что выезжаю к нему. Он ответил сразу, что само по себе удивительно. Он обычно бросает телефон, где попало и ищет потом по всей квартире.

– Тём, привет. Разговор есть серьёзный. Я подъеду через час, – как всегда кратко и по делу озвучил я.

– Давай завтра, Кирюх, я сплю уже, – сипловатым голосом пробормотал брат. – Я знаю, что ты в больнице был. Со мной нормально все. Сорвался немного, но это разовый случай.

– Я не только об этом хочу поговорить. И лучше не откладывать.

– Кир, устал. Устроишь свой допрос завтра.

– Ты знаешь, что Стас погиб?

– Знаю, – глухо сказал Тема.

– Ничего не хочешь мне рассказать?

– Это не телефонный разговор.

– Тём…

– Кирилл, я серьёзно. Не надо приезжать. Я не в состоянии сейчас. Завтра все обсудим. За одну ночь ничего не случится.

Так-то он прав. И время уже позднее. Пока доеду до Чертаново, уже около полуночи будет, потом обратно ехать…

– В десять утра я у тебя, Тём.

– Давай в Чайхоне, где твой день рождения отмечали в том году?

– Я наберу тебя, как проснусь, и порешаем.

– Договорились.

– Тём, ты точно в порядке?

– До завтра, Кир, – в наушнике раздались короткие гудки. Вот засранец. Тут такие дела из-за его монет творятся, а он не в состоянии объяснить, какого хрена он все это замутил.

Раздраженно рыкнув, завел БМВ и выехал со двора. Хотел домой, но в последний момент передумал. Вспомнил про звонок Белевской и как «никто» ее обозвал, снова стало неловко. Заеду на часик, осчастливлю. Тут близко, сорок минут езды, не убудет с меня.

Долетел быстрее. Полчаса, и я у подъезда Белевской. Домофон сломан, консьержка спит прямо на своем посту. В очередной раз поразившись людской беспечности и халатности, поднялся пешком на шестой этаж, позвонил в дверь. Прислушался в ожидании шагов, не дождался. Позвонил снова.

Тишина… Спит? Или к кому-то другому в гости напросилась? Позвонил еще раз, автоматически дернув ручку двери и та к моему изумлению открылась.

Еще вчера я бы не удивился. Женщины бывают забывчивы и безответственны. Еще вчера я мог бы предположить, что Элла увидела меня в окно, поэтому открыла дверь, а сама побежала в спальню наряжаться в сексуальное белье или наоборот раздеваться. Еще вчера я бы зашел в квартиру и отчитал ее за легкомысленность. А сегодня я точно знал, что ни один из перечисленных вариантов не окажется верным. Неприятное, липкое чувство пробралось под рубашку, прошлось волной озноба вдоль позвоночника. Я осторожно толкнул дверь плечом и неторопливо вошел в освещенную, стильно обставленную студию. Ощущение дежавю накатило мгновенно. Снова работающий телевизор и никаких признаков присутствия хозяйки.

У Эллы небольшая квартира, но уютная, вместительная и чисто женская. Комната, соединённая с кухней, ванная, туалет и большой балкон… Я очень надеялся, что не найду там табурет… Я начал с него. С балкона. Эллы там не было, во дворе тихо. Вернулся в комнату. Снова огляделся. На разобранной постели ночная шёлковая рубашка. Ко сну готовилась.

Может, в душе? Я медленно приблизился к ванной комнате. Шума воды не слышно, но свет включён.

– Элла? – постучав, позвал я. Мне никто не ответил. Я нажал на ручку и еще одна дверь оказалась не заперта. Я распахнул ее и окаменел от потрясения. Меня качнуло в сторону, и я придержался за косяк.

Все мы видели похожие сцены в триллерах, боевиках и фильмах ужасов. И я тоже. И не раз, и не два. Никогда не хотелось отвернуться. Закрыть глаза или промотать, никогда не подкатывала к горлу тошнота, не сбивался пульс, не колотилось, как обезумевшее, сердце. Я четко понимал, что все происходящее на экране, хорошо поставленная работа съёмочной группы. Голая мертвая девушка со вскрытыми венами в наполненной до краев ванной после команды «Стоп. Снято», улыбнется, откроет глаза и пойдет смывать грим; разбавленная красителем вода утечет в сток, а бордовые разводы на кафеле вымоют уборщики.

Но сейчас я смотрел не на профессиональную актрису, а на реальную девушку, лежащую на дне ванной, и полностью скрытой красной от крови водой. Я смотрел в ее широко распахнутые, неподвижные глаза, неестественно-блестящие на мертвенно-бледном лице и начинающие синеть губы. Я смотрел на ярко-алые, густые капли, монотонно капающие на кафель со свисающего с края ванной женского запястья. Там же, в луже крови, на полу валялся нож, которым Элла вскрывала вены. Она резала, наверняка, вдоль и глубоко, с остервенением, словно боялась передумать.

Не моргая, я неотрывно смотрел на Эллу Белевскую, которая всего час назад умоляла меня приехать, потому что ей было страшно и одиноко, а я отмахнулся от нее, как от назойливой мухи и появился, только потому, что другая сказала «нет», а брат перенёс встречу. Присев на корточки, я закрыл лицо ладонями. Все вокруг было пропитано сладковатым, металлическим запахом крови. Бордовые капли продолжали падать в густую расползающуюся лужу. Мне нужно собраться, но внутри образовался вакуум. Ни чувств, ни эмоций. Пустота.

Я опустил ладони, открыл глаза и включил рассудок, активировал логическую и беспристрастную часть своего мозга. Медленно поднялся на ноги и, проглотив горький комок, образовавшийся в горле, подошел ближе. Ее вторая рука находилась под окрашенной кровью водой. Я рассмотрел несколько глубоких порезов на запястье точно таких же, как на другой руке, но эта была сжата в кулак, словно в нем она пыталась удержать что-то. Я начал действовать на чистом инстинкте. Не анализируя. Не строя предположений. И не сомневаясь…

Сняв пиджак, я повесил его на один из крючков на стене. Расстегнул пуговицы на манжетах и закатал рукава. Я не думал, зачем и почему это делаю, когда запустил правую руку в кровавую остывшую воду и попытался разжать кулак девушки. Один за другим расцепил все еще гибкие пальцы и подхватил то, что выпало из ее ладони, а затем вытащил из ванны. Красная вода стекала по локтям, намочив рубашку, капала на ботинки, а я потрясено смотрел на зловеще поблескивающую в моих пальцах золотую монету.

Глава 7
Вторник

Абсолютная, кромешная тьма. Холодная, уродливая и бездушная, наполненная скрежетом, свистом ветра, зловещим криком птиц и нарастающим гвалтом ожесточенных безликих голосов. Все ближе и громче, они обступают, требуют, кричат на незнакомом языке. Я ощущаю первобытную ярость и кровожадную агрессию, направленную на меня. Тьма все гуще, она давит на глазные яблоки, словно плотная тугая повязка. Все мои рецепторы взрываются, предчувствуя надвигающую смертельную опасность. Паника достигает критической отметки, но я не могу кричать. Мое тело скованно, неподвижно, кровь заледенела в венах, мышцы парализованы. Я вдыхаю смрадный воздух. Затхлые, тошнотворные запахи мокрой земли и разлагающихся тел. Грязь. Вонь, холод, вопли людей, которых не вижу. Ближе, настойчивее, злее. Холодный ветер пронизывает насквозь, я ничего не вижу и почти не чувствую оцепеневшего тела, но ощущения физических страданий, на удивление реальные, яркие, острые.

Я смотрю в глаза тьме, и она встречает меня. Неожиданно все затихает, словно растворяясь в тумане, уносится прочь, оставляя мрак и оглушающую тишину. Я пытаюсь вдохнуть, и в этот момент резкая, давящая боль сковывает горло, словно кто-то невидимый накидывает на шею петлю и скидывает меня вниз – в ад, в пропасть, в пекло… Боль переливается всеми оттенками мрака, выпивая мое дыхание до дна, сдавливая глотку, ломая позвонки, пока не остается ничего. Ни одного атома кислорода, удавка сжимается сильнее, и я беспомощно корчусь, не чувствуя почву под ногами, проваливаясь все ниже, глубже… пока тьма не принимает меня. Снова.

– Кирилл Сергеевич? Проснитесь, – настойчивое прикосновение к моему плечу резко вырвало меня из обители очередного кошмара. Я открыл глаза, возвращаясь из объятий смерти. Инстинктивно перехватил запястье следователя, пытающегося растолкать меня. Видимо, я заснул, пока он выходил в соседний кабинет, чтобы распечатать протокол допроса.

– Извините, армейская привычка, – проговорил я. Обеспокоенное лицо следователя все еще смазано, словно разъеденная кислотой фотография. В груди клокочет, пока я пытаюсь отдышаться. За окном загорелись первые лучи рассвета. Я уже говорил, не имеет значения, где я… Это всегда происходит.

Во вторник я умираю от удушья.

– Все в порядке? – спросил следак, присаживаясь за свой стол. Я повел затекшими плечами, все тело болезненно покалывало, в ноздри ударил сладковатый запах жасмина. Я через силу улыбнулся, пытаясь вспомнить имя пузатого следователя, с любопытством буравящего меня круглыми карими глазами.

– Да, нервная ночка выдалась, – кивнул я, вытягивая ноги и морщась от неприятных спазмов, пронизывающих онемевшие конечности.

– Я понимаю, – отозвался Кривов Олег Степанович. Я не вспомнил, а посмотрел на табличку с именем, стоящую на столе. Следователь двинул в мою сторону распечатанные листы и ручку. – Перечитайте, если все так, то поставьте подпись.

Взяв в руки протокол, бегло пробежался по строчкам. Два часа допроса и мои показания уместились на двух листах формата А4. Сухие факты, необходимые для создания общей картины случившегося. Я подробно и поминутно воссоздал свои действия с момента прибытия к дому Эллы Белевской. Открытая дверь, разобранная кровать, работающий телевизор и ее тело со вскрытыми венами на дне наполненной ванной. Я рассказал о ее тревожном звонке за час до происшествия и просьбе приехать, о подавленном состоянии девушки, связанном с гибелью нашего общего друга и коллеги, потому что знал, что данную информацию будут проверять. Я также сообщил о сексуальной связи с погибшей, которая длилась несколько лет, потому что наверняка найдутся свидетели, которые в курсе нашей интрижки. Я ответил на десятки наводящих вопросов – четко и уверенно. Я был максимально честен. Я сам вызвал полицию и медиков, которые зафиксировали смерть Эллы Белевской.

Я упустил только один факт, который, я уверен, имел отношение к случившемуся, как с Эллой, так и со Стасом. Мне сложно объяснить логически, почему я укрыл улику, почему продолжал молчать, совершая тем самым преступление. Я опустил взгляд на заляпанные кровью рукава рубашки… Прибывшей опергруппе, а потом и следователю я объяснил следы крови на своей одежде тем, что пытался вытащить Белевскую из ванной, надеясь, что ее еще можно спасти, используя свои навыки в оказании первой помощи. Мои слова не вызвали каких-либо сомнений, как и причина смерти Белевской. Самоубийство путем нанесения себе режущих ран ножом, найденным на месте.

– Да, все верно, – дочитав до конца, я поставил свою подпись и вернул следователю протокол. – Я могу быть свободен?

– Да, разумеется. Мы свяжемся с вами, если возникнут вопросы. Вы не собираетесь покидать страну в ближайшие месяц-два?

– Нет, – коротко ответил я, вставая на ноги. Перед глазами мелькнули серые мушки. Цветочный аромат, раздражающий обонятельные рецепторы заполнил все пространство кабинета Кривова Олега Степановича. Я знал, что, если бы задал ему вопрос…. Если бы поинтересовался, не ощущает ли он посторонних запахов, Кривов бы пожал плечами или повертел пальцем у виска.

– До свидания, Кирилл Сергеевич, – официальным тоном попрощался следователь. Ответив ему банальной фразой, я вышел из кабинета и направился к выходу. Зверски хотелось курить и принять тройную дозу кофеина. Спустя пятнадцать минут я удовлетворил обе потребности в ближайшем круглосуточном кафе, а вырванная из мёртвых пальцев Эллы золотая монета покоилась в кармане моих брюк и казалась горячей.

* * *

Телефон разрывался, пока я мчался в Чертаново, собираясь вытрясти, если понадобиться, душу из младшего брата, но выяснить, что за чертовщина второй день творится. И плевать я хотел, что еще ранее утро и Артем наверняка давит подушку, похрапывая и пуская слюни. Наворотил дел с чёртовыми монетами и дрыхнет сучонок. Трубку не берет. Последний факт приводил в звериную ярость. Тут, бл*дь, люди гибнут, а он спит. Послав брату несколько угрожающих голосовых сообщений, прибавил скорость, игнорируя предупреждающий писк радара.

Я летел по окутанной утренней дымкой Москве и одновременно решал рабочие вопросы, отвечал на звонки, используя гарнитуру, переносил назначенные встречи, успокаивал обеспокоенных сотрудников детективного агентства, которое за короткий промежуток времени понесло невосполнимые потери. Пришлось устроить в «Фемиде» внеурочный выходной, а Маргариту Лихачёву отправить без поддержки на открытие нового филиала фитнес-центра «Юпитер»; «Зевс» функционировал в обычном режиме, а моя голова взрывалась от непрекращающихся звонков, которые обычно всегда брала на себя Белевская.

Я почти одновременно лишился сначала лучшего друга, а потом и незаменимой помощницы и я понятия не имел, как буду выкручиваться дальше. Еще и секретаршу Стаса – Оксану в отпуск отправил. Пытался дозвониться до девушки и попросить выйти на работу в виду трагических обстоятельств, но её телефон находился вне зоны обслуживания.

Во дворе, где прошло наше с Тёмкой детство, как всегда негде было приткнуться. Все парковочные места заняты автомобилями, хозяева которых еще не проснулись. Взглянул на часы, сунув свой БМВ между синим Вольво и раскуроченной девяткой. Половина шестого утра. Снова набрал номер брата. Безуспешно. Пусть только попробует не открыть домофон. Вышел из автомобиля и, подняв голову, взглянул на темные окна на седьмом этаже восемнадцатиэтажной высотки. Странно, что приезжая сюда раз-два в год, я никогда не испытывал наплывов ностальгии или светлой грусти по юности. Вероятно, причина скрывалась в том, что не так много светлого хранилось в воспоминаниях о юности. А детские годы… Они остались где-то очень далеко в тайниках памяти, и их вытеснили события, которые до конца жизни будут ассоциироваться с горечью утраты.

Быстро поднявшись по ступеням, я набрал в домофоне номер квартиры. Секунд тридцать слушал монотонную трель, потом наконец-то раздался механический щелчок, сигнализирующий о том, что меня впустили. Консьерж, заметив визитера, подался навстречу из своей стеклянной будки, но я, махнув рукой, рванул к лифту, который как раз открылся перед моим носом, выпустив вечно пьяного соседа с шестого этажа. Нажав заветную цифру семь, я снова вернулся к воспоминаниям о семи злополучных монетах. Взгляд непроизвольно цеплялся за надписи, нацарапанные на стенах лифта. Некоторые из них делал я еще мальчишкой. Почти все они были матерного и нецензурного содержания, но имелись и романтичные. «Кирилл и Вера = секс и любовь». Жизненно. Правда? Вот так увековечиваются имена соседских девчонок, с которыми я познавал основы плотских отношений. Вера была первой, и она запомнилась мне веснушками на носу, заливистым смехом и огненно-рыжими волосами.

Наш бурный роман выпал на летние месяцы и в один теплый вечер мы с ней укатили на электричке в деревню к ее бабушке. Захотелось романтики полевых лугов, а не подъездной вони. Мне шестнадцать, ей столько же – самый пик гормонального всплеска. Вера заверила меня, что бабуля почти не слышит и не видит; к тому же в деревенском домике имелся флигель, где можно надежно спрятаться от слеповатой старухи и предаться разврату. Но Вера недооценила бабулю, которая нашла нас следующим утром. До сих пор помню, как труханул не по-детски, когда она ворвалась во флигель в длинной рубахе и с седыми, торчащими во все стороны, космами, уставилась на меня подслеповатым, белёсым взглядом, размахивая костлявыми руками и, осеняя себя крестом, скрипучим голосом гнала «Иуду», то есть меня, прочь. Я жутко испугался, сбежал сломя голову, босиком, в штанах на левую сторону и футболке, надетой задом наперед, оставив во флигеле куртку с ключами и деньгами на обратную дорогу.

Напрасно я ждал Веру на местной станции. Меня, растерянного и голодного пожалела какая-то сердобольная тётенька, тоже ожидающая электричку и купила мне билет. Иначе пришлось бы, наверное, возвращаться к безумной старушенции или идти пешком по рельсам. Причем второй вариант меня пугал куда меньше, чем первый. Смешная история. Только Вера так и не вернула мне ни куртку, ни ботинки. Я не видел ее до конца каникул, а потом ее семья переехала и она сменила школу. Я так и не понял, чем не угодил рыжей хохотушке, но горевал не долго. Шестнадцать лет такой возраст, когда каждая трагедия кажется масштабным апокалипсисом, но уже в свете следующего дня печаль проходит и жизнь снова бьет ключом. Иногда по голове, чаще ниже. И все же именно в ту бессонную ночь, не сомкнув глаз до самого рассвета из-за бросившей меня девчонки, я впервые горел во сне. Тогда мне казалось случившееся обычным кошмаром, и я забыл бы о нем, не повторись он снова. Ровно через неделю. Потом, со временем стали появляться другие смертоносные сны и к восемнадцати годам с пугающей цикличностью заполнили шесть из семи ночей в неделе.

Все началось тогда. Теплой июльской ночью и не меняется до сих пор. С шестнадцати лет с воскресенья на понедельник я горю. Во вторник задыхаюсь, в среду…

Несколько раз звоню в дверь родительской трешки, прислушиваясь к звукам внутри квартиры. Потеряв терпение, сжимаю руку в кулак и несколько раз ударяю. Наконец, за дверью слышатся шлепающие шаги, раздается щелчок открывающегося замка и на пороге появляется … чудо в перьях.

И нет, это не метафора. Перья настоящие. Они торчали из шевелюры круглолицей полной тетки в длинной футболке неопределённого цвета, обтянувшей гусеничные телеса. Я оторопело уставился на необъятную мадам, а она в свою очередь на меня, уперев руки в бока и мрачнея с каждой секундой.

– Чего надо? – недружелюбно спросила дама. Из квартиры донеслось детское хныканье, пахнуло чем-то кислым. Может, я ошибся дверью? Нет, вроде. Или Темка себе женщину завел? С детьми… Хмм, тоже маловероятно. Мадам уж больно дородная и возрастная.

– Я…, – нервно сглотнул, глядя в прозрачные голубые глаза теряющей терпение дамы. – Мне бы Артема позвать.

– Какого еще Артема? Нету таких. Я думала, муж вернулся, сдуру открыла. Накидался, что ли с утра? Приличный, вроде, – она угрожающе сдвинула брови, собираясь захлопнуть дверь перед моим носом.

– Нет, вы не поняли, – я выставил руку и женщина побагровела от гнева. – Подождите. Не пьяный я. Тут мой брат живет. Артем Чернов.

– Ну? – на лице крупном мадам мелькнула какая-то мысль. – Жил такой. Теперь мы, Потаповы, живем. Квартиру эту купили, – сощурила подозрительно глаза с блеклыми ресницами. – А ты чего хотел-то? У нас документы в порядке. Риэлтор все проверил. Так что иди и ищи своего брата в другом месте. Поднял ни свет, ни заря, детей разбудил, – продолжала возмущаться женщина.

Я отступил назад, все еще пребывая в глубоком шоке, и мадам Потапова хлопнула дверью, пробормотав напоследок что-то про аферистов и вымогателей.

– Что, бл*дь, за сумасшедший дом? – прохрипел я, прислоняясь спиной к облупившейся стене. Дрожащими пальцами достал из кармана пиджака телефон и в очередной раз набрал номер брата. На этот раз мелкий сучонок взял трубку.

– В конец охренел, Тём? Ты совсем больной на голову? Скажи, какого лешего в родительской хате живут какие-то Потаповы? – завопил я осатаневшим голосом. Из дверей снова появилась голова дамы с перьями.

– Орать будешь, полицию вызову. Проваливай давай. У меня участковый близкий родственник, – заявила она и снова громыхнула дверью.

– Кирилл, это Вероника, – ответил в трубке голос, который я меньше всего ожидал услышать. Я перестал удивляться и обречённо ждал объяснений. – Артём у меня. Ты помнишь адрес?

– Да, – выдохнул я сипло. Оторвался от стены, сделав шаг в сторону лестницы. Голова закружилась, к горлу подступила горечь.

– Квартира 328, – сообщила доктор Божич и отключилась.

«Артем у меня… квартира 328».

Да, это очень многое объясняет.

* * *

Пока я добирался до адреса Вероники Божич, мысленно перебрал миллион вариантов, почему мой брат мог оказаться у своего лечащего врача в шесть утра, и почему сам не смог ответить на звонок, и какого х*я в квартире родителей живут неизвестные мне Потаповы…. Последнюю задачу удавалось решить быстрее остальных, но она неизменно вела к другой, а та к третьей и так до бесконечности. Я предполагал, что Артем продал жилплощадь родителей, чтобы заплатить за монеты, которые теперь я нахожу исключительно рядом с трупами. По одной, бл*дь. И у меня не могут не возникать подозрения….

Артем всегда был странным парнем, но он не псих, не шизофреник… Или я чего-то не знаю? Почему я не сказал ни слова следствию про гребаные монеты? Подсознательно подозревал, что брат как-то завязан в этой мутной истории и пытался выгородить его? Так выходит?