Текст книги "Сны Черного Короля"

Когда два этажа были пройдены, наверху щелкнула дверь.

– Послушайте, – долетел до меня голос. – Обязательно разыщете ее! Разыщите, и помните: когда-нибудь все обязательно сойдется в одной точке. Оно не может не сойтись. В противном случае реальность будет искажена.

Поколебавшись, я крикнул в лестничный пролет:

– Меня не Герман зовут!

– Я знаю…

Было почти восемь часов вечера.

Я стоял возле дома Олега, пытаясь определить по окнам, есть ли кто-либо в квартире.

Сумерки только начинались, и необходимо ли освещение – каждый из жильцов решал сам. У меня же жутко раскалывалась голова. Хотелось спать, и, желая перебить сон, по дороге я купил и выпил две банки энергетического напитка.

Сейчас напиток начал действовать. Но вместо обещанного легко бодрящего эффекта, я получил блестевшие как в лихорадке глаза (увидел их в зеркале, когда заходил в другой магазин), прерывистое дыхание, работающее, словно захлебывающийся мотор, сердце и непонятные стуки в висках. Полный, иными словами, комплект.

Нет, нужно идти! Создавшееся положение стоило того, чтобы рискнуть.

План был простым – быстро собрать вещи и исчезнуть на какое-то время от всех.

Любая система рано или поздно дает сбой. Сегодня такое произошло, и не воспользоваться этим было бы глупо. Если предположить, что Гардинная Девочка вела себя откровенно, то сегодня, пожалуй, я впервые получил информацию, на мой доступ к которой они никак не рассчитывали. Стало быть, это шанс соскочить с их крючка и попытаться доиграть партию по-своему. А необходимый для этого ход – исчезнуть.

Я не знал, каково полное количество участников игры. Но, учитывая, что в нее оказалась втянутой даже Гардинная Девочка (совершенно случайный, казалось бы, человек), доверять нельзя никому. Даже Потапову. Единственному, кому я пока верил.

Запах, что встретил в квартире, носил сегодня наиболее мерзостный характер.

Что так? А впрочем… Главное, что сама квартира пуста.

Вытащив из кладовки спортивную сумку, я начал пихать в нее необходимые вещи. Одежда – трусы, футболки, тренировочные, рубашки…

Когда необходимое было собрано, зазвонил телефон.

Брать – не брать?

Через пять минут я окажусь, наверное, уже далеко.

– Ой… извините, – сказал знакомый «оргазматический» голос.

– Пошел к дьяволу, вонючий ублюдок! – проорал я и, убедившись, что трубка еще не повешена, подперчил описание заданного направления совсем уж нелитературными словами.

Впрочем, последние слов пять пришлось кричать в пустоту.

«Ну что, госпожа Компотникова, вы – готовы?!», произнес вслух после того, как с сумкой у ног присел на дорожку.

И тут – словно в ответ.

– Мне с тобой очень интересно! Ты удивительный!

Голос Алёнки.

Господи… она была здесь. Здесь, в этой квартире…

А я, дурак, куда-то бегу.

Вскочив на ноги, я заспешил к ней.

В комнате не было никого.

– Я все время думаю о тебе! – донеслось так же отчетливо из комнаты рядом. – Ты замечательный!

А потом… начал мигать свет.

Сначала он сделался тусклым-тусклым, но довольно скоро нормальное освещение восстановилось. Затем опять потемнело… Когда же комната стала освещенной во второй раз, я понял, что это сумасшествие.

Алёнкины голоса, разные – добрые, нежные, приветливые, чуть раздраженные – раздавались теперь со всех сторон: из-за стены, из-под пола, с улицы, через балкон. «Алёнки» признавались в любви, спрашивали, оправдывались, обвиняли, угрожали. Не вытерпев, я выскочил из квартиры и побежал, куда понесли ноги.

Очнулся – возле здания какого-то огромного торгового центра.

То есть не могу сказать, что очнулся полностью: мне было неведомо, в каком районе я нахожусь, который теперь час и где оставлена набитая вещами сумка.

Но, по крайней мере, мозг мой обрел способность производить отдельные осмысленные операции.

Или, как сказал бы доктор Королевич, воспринимать реальность критически.

Наверное, док прав. Я самый обыкновенный сумасшедший, место которому в психушке… Сумасшедший, который выдумал однажды свой сказочный мир, желая спрятаться в нем от жизненных невзгод. И сумасшедший, основная задача которого в ближайшее время – попытаться вернуться.

Собравшись с силами, я огляделся…

Непосредственная реальность буквально кишела людьми.

Вечер субботы больше других подходил к излиянию некоего веселья (по глубоко вросшим в национальное сознание традициям), и веселье это хлестало рекой.

Справа, на скамейке, когда-то сидел алкаш. Когда-то – потому что недавно с нее он, видно, упал. Упал за нее, и упал как бы не полностью. Из-за скамеечной спинки выглядывали только ноги, которые активно дрыгались, пытаясь поставить хозяина в какое-либо одно, более определенное положение.

Двое из четверых, сидевших на соседней лавочке, блевали.

В десяти шагах от меня ссорились. Девчушка лет восемнадцати вырвала из рук парня пивную бутылку и вылила часть содержимого тому на голову. Потом, развернувшись, забросила трофей подальше в кусты.

Теперь я даже не сомневался: передо мной была самая настоящая непосредственная реальность.

Не сомневался, потому что еще мгновенье назад этой реальности у меня не было. Зато, правда, была Алёна. Вернее, надежда – когда-нибудь встретиться с ней.

Когда я достал телефон, чтобы позвонить Олегу, возле остановилась машина, и через открытое окно донеслось: «Просто такая сильная любовь, ты еще не знаешь! Просто такая сильная любовь…». Песня, которая когда-то очень нравилась Алёнке.

В глазах неожиданно помутнело, и я понял, что сейчас упаду в обморок.

Часть третья

1

– Женщины предают, мужики шкурничают, дети и старики не приносят видимой пользы. Кому нужна такая жизнь?… Да никому! Но другой у нас нет, поэтому приходится проживать эту. Вставай, а!..

Сначала изображение было жутко расфокусировано.

Затем четкость стала налаживаться, и нависающий надо мной блинообразный объект приобрел более-менее ясные черты. Черты в свою очередь сложились в лицо – от одного вида которого снова захотелось потерять сознание.

– Ты??? – сумел, впрочем, выдохнуть я.

– Нет, поэт Афанасий Фет собственной персоной! – рявкнул знакомый голос, и я почувствовал прикосновение рук, которые примеривались поднять меня на ноги. – Вставай, ну! Не фиг останавливаться на пути к наивысшему, как говаривал старина Гете.

Мысли появлялись с трудом. И хотя я постарался оказать содействие поднимающим меня рукам, главным образом смотрел сейчас на лицо, бормоча за неимением лучшего одно-единственное слово: «как?».

– Как дурак. Как птица Феникс – возродился из пепла, дабы разбудить в новом поколении нравственные идеалы добра. Понятно?

– Но…

– «Но» будет в кино. Вставай, а!

В следующее мгновение я был крепко взят под мышки, поставлен на ноги и препровожден к машине – черному «Крайслеру-300», стоявшему невдалеке.

– Уселся? – спросил чуть погодя голос.

Нет, этого не могло быть!

Слева, откинувшись теперь на спинку водительского кресла и глядя на меня так, как смотрит кошка на откормленных голубей, сидел… Антон Власоглав!

Антон Власоглав. Правда, сейчас бывший блаженнопочивший был пострижен под ноль, имел вид длительной небритости и казался слегка похудевшим, однако ни одно из этих обстоятельств не опровергало его «живого» статуса.

– Тебя ведь убили, – вопреки ощущению, что любые слова прозвучат одинаково глупо, протянул я.

– Убили да недоубили. Вот, решил репатриироваться, – произнес журналист, и его глаза тут же подернулись облаком какого-то мучительного размышления: – Европа… А что она, эта Европа? Помнишь, как классик писал? «В Европе люди более цельные, у нас либо мечтатели, либо подлецы». Вот ты, вижу, мечтатель, стало быть, я…

И он замолчал, словно обдумывая продолжение.

Затем заговорил снова:

– Причин моего возвращения на самом деле – целый воз. Во-первых, там жутко холодно и неуютно. Я даже стих написал: «В аду, ду-ду-ду, мне жутко одиноко! Погас давно и не сияет нимб. Там око – требуют за око. Ни почестей, ни уважения святым». Во-вторых, и об этом, кстати, никто не предупреждал, мы, журналисты, находимся там на особом положении. Представляешь: в полуверсте от огромного общего котла подвешен такой маленький тесный котел, доверху заполненный журналистами. Всех времен, мастей и народов. Способен такое вообразить? Огромная толпа, состоящая сплошь из мужиков в потертых желтых кожаных пиджаках, и истеричных, лишенных всякой привлекательности девок, в руке у каждого по перу, ручке или ноутбуку, и все эти создатели мифов массового сознания чего-то строчат… Но самое страшное другое. Все, чего мы, живя тут, ни насочиняли, там – неизбежно сбывается! Самолеты падают, подводные лодки тонут, дома взрываются и горят, распоясавшиеся отморозки насилуют старух, всюду свирепствуют эпидемии кариеса, простатита и птичьего гриппа. Нет, более чем чудовищный мир! Распознав это, я тут же составил обращение, в котором грамотно обосновал свои недовольства, и попросил выдать еще один шанс, с тем чтобы начать все сначала.

Я продолжал обескураженно смотреть на журналиста, не зная, что сказать.

– Шучу! – подмигнул тот и вдруг, разинув рот до ушей, залился оглушительным смехом.

Когда замолчал, повернул ключ зажигания, и машина плавно тронулась.

Пару минут мы ехали в тишине.

– А куда мы едем? – спросил наконец я.

– Туда! Где, истончаясь, последний луч заходящего солнца скользит по линии горизонта, неудержимо маня за собой! Туда, где женщины цветут розами и любят нас не только за наши деньги. Туда, где дети заботятся о родителях, а начальники пестуют своих подчиненных. Туда, где пороки окончательно побеждены, а справедливость и добродетель торжествуют. В рай, одним словом.

– Зачем?

– Хрен его знает…

Он закурил, а я, отвернувшись, приник к окну, с мыслью определить маршрут при помощи увиденного.

– За тобой все время следили, – сказал Власоглав, после того как, приспустив стекло, выбросил сигарету.

– Кто?

– Я.

– Зачем?

– Не могу оставаться равнодушным к результатам своих творений.

– Каких?

– Разных.

В это мгновение он достал из кармана диск и вставил его в магнитофон.

– Слушай.

Из динамиков донеслось:

«Белое не всегда является белым, а черное – черным. Человек часто видит своими глазами, но еще чаще глазами тех, кто способен видеть более правильно. Смерть – минимальная часть жизни, как правда – минимальная часть лжи. Я, Антон Власоглав, прежде всего гражданин, люблю свое отечество и болею его болями. И сегодня, в канун выборов нового президента, призываю вас…»

Неожиданно журналист остановил запись и извиняюще скосился в мою сторону:

– Сорри, не ту болванку впихнул.

Впрочем, он быстро исправился, и вскоре я услышал голос Алёнки.

«Мне с тобой очень интересно! Ты удивительный!.. Я все время думаю о тебе!..»

– Даже не представляешь, сколько труда пришлось положить и сколько динамиков распихать по квартире, чтобы музыка наконец заиграла! Ты ведь ничего не заметил?

– Все это было подстроено? – вздрогнув, спросил я.

– До последнего слова. – Власоглав ухмыльнулся. – Говоря по совести, даже мне долго не верилось, что мое скромное творчество способно вызвать столь мощный эффект. Какой же я мальчик все-таки молодец!

– Но для чего?

– Чтобы ты считал себя сумасшедшим.

– Зачем?

– Для безопасности.

– Чьей?

– Нашей… Моей и еще нескольких членов одного маленького коллектива. Но сегодня коллектив этот внезапно распался, и я, покумекав на досуге, решил присоединиться к тебе. Вдвоем все веселее.

Я смотрел на Власоглава во все глаза, будучи не в состоянии выговорить ни одного слова. Мысли путались, голову словно застлало туманом. Черт меня побери, если была уверенность, что происходящее не является сном.

– Какого коллектива? – выдавил я.

– Маленького. Одна писательница, один ее муж, одна пожилая тетка с маленькой черной собачонкой и твой покорный слуга.

– Писательница – это Компотникова?

– Она, чтоб ей пусто было!.. Ведь договаривались – дельце обтяпаем, бабки поровну и расходимся как в море корабли. Так нет же, юлить, стерва, принялась. Вот объясни мне, умом обделенному, отчего это люди, как только больше одного вместе скапливаться начинают, так непременно иудушка среди них тут как тут? Молчишь?… Вот и я – помолчал-помолчал, а потом и решил. Дай-ка, думаю, сам, коли так, иудушкой стану, пока остальные канитель разводят. По сценарию тебя сейчас доктор Королевич в дурку вести должен. А вон все оно как.

– Алёна жива? – спросил я, почувствовав, как капельки пота обметали мою верхнюю губу.

– А чего с нею сделается! Лишнего веса разве что наберет.

– Что?!

– От сидения долгого. Тебе, мил человек, о другом пока думать надо.

– О чем?

– О тех своих способностях и пристрастиях, которые при благоприятных условиях могут озарить остаток твоей жизни.

– Я не понимаю тебя.

– А чего понимать. Любовь – она, брат Маузер, к деньгам нынче льнет. Их, сердешных, любит. Словно бонус такой. Добился, дескать, успеха – получи подарочек для души. Вот на чем сосредоточиться рекомендую.

– Это Компотникова подослала Королевича?

– Она.

– А Хлестаков?

– Хлестаков – ученый болван, врожденную порядочность которого мы заставили работать на себя, причем с весьма большой пользой.

– Значит, он ничего не подозревал?

– Нет.

– А…

– Послушай, чересчур много вопросов для первого сеанса. Приедем на место, все расскажу. А пока просто доверься.

– Но…

– Других вариантов все равно нет. Был конь, да, как говорится, изъездился. Либо ты остаешься со мной, либо…

– Что «либо»?

– Либо оправляешься в дурку, где и проведешь финишную прямую, наблюдая за птичками в больничном саду и лопоча милый вздор за тарелкой жидкого безвкусного супа. Ну так как?

– А почему я должен тебе доверять?

– Потому что доверять кому-то лучше, чем не доверять никому. Человек с друзьями – степь в цветах. Человек без друзей – горсть пыли. Башкирская народная поговорка. Дай мне свой телефон.

– Зачем?

– Дай.

Поколебавшись, я сунул руку в карман.

Получив телефон, Власоглав снова приоткрыл окно и выбросил трубку на улицу.

– А…

– Как, любопытно, определялись твои координаты, ежели это требовалось? Силы небесные – когда мы научимся наконец ценить талант!

Журналист печально вздохнул.

Машина тем временем покинула городские пределы и ехала по широкой трассе, по бокам которой расстилались бесконечные монотонные поля. Возле очередного километрового указателя «Крайслер» остановился.

– Приехали?

– Хрена с два! Выходи.

– Зачем?

– Камнем по башке бить буду. Как ты меня тогда, помнишь?

Я вскинул голову и поплотнее вжался в кресло. Прошло несколько секунд; Власоглав не торопясь вышел из машины, открыл багажник и, вытащив оттуда сверток, подошел к моему окну.

– На-тка, примерь. Прежнее сними и выкинь. Черт знает, какого дерьма туда Компотников мог напихать.

– А где мне переодеться?

– Сейчас, кабинку из прутьев сооружу!

Глянув по сторонам, я начал стаскивать с себя куртку.

Одежда, предоставленная Власоглавом, состояла из ношенных, но когда-то модных кроссовок, сильно линялых джинсов, футболки с надписью «I’ll be back» и желтого потертого кожаного пиджака.

Последний что-то напомнил.

– Ты никак в нем первые свои статьи писал? – осторожно спросил я.

– Было дело! – журналист грустно-мечтательно улыбнулся. – О том, как многомиллионная армия борцов за мир крепит и множит свои успехи… Эх, кто бы мог знать, что пройдет всего ничего, и эта многомиллионная армия борцов за мир превратится в стадообразную толпу любителей халявы, голых телевизионных жоп, секса, насилия и прочей лабуды… Ладно, поехали!

Я влез в машину, и наше путешествие продолжилось.

Периодически мною еще совершались попытки обогатить себя новыми знаниями относительно конечной точки и общей цели маршрута. Однако воспоминания юности, видимо, несколько выбили Антона из колеи – на любой из моих вопросов журналист нервно отмахивался, рыкнув под конец: «заглохни, а?!».

Примерно через полчаса машина свернула на проселок, который еще через пятнадцать-двадцать минут вывел нас в маленькую деревушку. Проехав несколько старых домов, «Крайслер» остановился. Власоглав открыл ворота, и автомобиль, шурша резиной, вкатил во двор, где уткнулся в стену приземистой полуразвалившейся лачуги, не производящей впечатления, что тут кто-то живет.

– Иди в дом. Я сейчас, подчищу только…

С этими словами журналист ухватился за край большой грязной тряпки, лежавшей на земле – с явным намерением использовать полотнище в качестве чехла, мне же не оставалось другого, как шагнуть на крыльцо.

Переступив порог нового жилища, я тут же пришел к убеждению, что форма и содержание в данном случае соответствовали друг другу полностью. Во-первых, внутри было холодно и затхло. Во-вторых, несмотря на не совсем еще поздний вечер, царил мрак (во многом этому способствовало то, что все окна были зашторены). И в-третьих – всюду фигурировали паутина и пыль.

Обстановка единственной комнаты состояла из печи, деревянного стола, комода, двух старых стульев и двух кроватей, застланных на редкость замызганным бельем. На столе стояла керосиновая лампа, три свечки в мутных стеклянных банках, до краев заполненная окурками пепельница. Стены и потолок казались закопченными дочерна.

Впрочем, пыль, паутину и обстановку я сумел разглядеть только после того, как вошедший Власоглав зажег сразу три свечки.

– Ну, чуешь блаженное томление в груди?

Вопрос, по-видимому, был желанием получить отзыв о первых впечатлениях.

– Нет, – честно признался я.

– Ща почуешь! – уверенно произнес журналист и скрылся за занавеской, ведущей, скорее всего, в кухню.

Вернулся он с двумя стаканами и литровой бутылкой водки, которые шумно поставил на стол.

– А-а!.. Через годы, жизни испытанья – помню я и вкус и запах твой! Водке ты не скажешь «до свиданья», водка не прощается с тобой! Сам, между прочим, сочинил.

– На что-то похоже.

– Все на что-то похоже. Вся наша жизнь, меж нами говоря, бесчисленное воровство одной-единственной плодотворной идеи.

– Какой?

– Кабы знать, не загорал бы сейчас в твоем обществе, – Власоглав посмотрел с выражением хорошо читаемого упрека. – Ну, дерябнем по случаю новоселья?

– Я не пью, – сказал я.

– А за Алёнушку красну девицу?

– Где она?

– Выпьем – скажу.

Он разлил водку по стаканам; взял свой, чуть приподнял, тренькнул нижней частью об верх моего, выдохнул, выпил.

Крякнув, утерся:

– Забористая штука!

По взгляду, переведенному затем на меня, стало понятно, что сопротивление бесполезно, и я, с небольшими поправками, повторил маневр.

Порядка десяти минут мы провели в гробовой тишине. Власоглав оседлал поставленный спинкой вперед стул, и теперь не сводил с меня глаз и улыбался такой улыбкой, будто я был его близким родственником, с которым он не виделся очень давно.

– Ты обещал рассказать, – напомнил наконец я.

– Расскажу. Тебе с какого места?

– С самого начала можно?

– Можно и с начала, большой беды нет. – Власоглав одобряюще кивнул. – В начале… ну, чисто, конечно, предположительно, было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог. Потому что Оно в начале было у Бога.

– Послушай, я ведь серьезно!

– А я? – брови Власоглава недоуменно выгнулись. Затем хитрый взгляд юркнул куда-то в сторону: – Чудная все-таки штука – жизнь. Вот, возьми справедливость… Ощущение справедливости дают, как правило, деньги. Но если их нет, то точно такое же ощущение может дать, к примеру, и камень… Ведь так?

Я промолчал.

– Блин, а я не на шутку тогда труханул от твоей прыти! Трах, жах, бах! Как живым только остался.

Реакции с моей стороны опять не последовало.

– Но ничего: нет худа без добра. Камень, конечно, не яблоко, но когда в третий раз эта хреновина на мой котелок опустилась, знаешь, как будто прожгло. «Все, думаю, теперь я покойник!»

– Однако я тебя не убил? – с заблаговременным сожалением о знании ответа спросил я.

– Чего нет, того нет. Зато одну идейку камешком этим самым подбросил. Мы ведь тогда больше по наитию действовали…

– Кто «вы»?

– Уже говорил.

– Ты, Компотниковы и Ольгина?

– Ага.

– И что вам было от меня нужно?

– Почему «было»? Этот вопрос и посейчас остр как никогда.

– Какой вопрос?

– Где?

– Что «где»?

Власоглав вдруг наструнился, глаза заинтересованно и внимательно всматривались в мое лицо.

– Ты что, на самом деле ни хрена не помнишь?

– О чем?

– О том, что было там.

– Где?

– В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ…

Признаться, от слов этих мне стало сильно не по себе.

Облизав пересохшие губы, я попытался переспросить, но язык, казалось, совершенно закостенел от волнения.

Журналист между тем не торопясь поднялся со стула, пошатываясь подошел к столу и плеснул на треть водки в свой и мой стакан.

Выпив, обернулся ко мне:

– Изначально мы были далеки от мысли удерживать Алёнку. Неблагодарное это занятие – по-хи-ще-ние. Так, думали, миром столкуемся. Деньги-то, хоть и не бог, а с полбога, наверно, будут. Помнишь, кстати, откуда высказывание?

– Из Достоевского, – сказал я.

– Точно! Ольгина тогда с Алёнкой по парку компотниковскому гуляла, когда ты с нами в писательском кабинете сидел.

– Когда, я этого не помню.

– Знаю, что не помнишь. А погоды в тот день удивительные стояли…

Власоглав с каким-то значением посмотрел на меня.

– Главное дело, сам, этим своим языком десять процентов тебе предлагал. Живи – не хочу. Так нет же, вашей светлости высокую нравственность показать приперло. Ага, данная сделка не может рассматриваться порядочным человеком даже чисто гипотетически! Добро бы еще человек был… Вот тут-то Володька на меня и глянул. Хитрющее-прехитрюще так… Темнила хренов! А потом тебе: «иди, говорит, домой, но помни – сорок восемь часов у тебя, чтобы на наши условия согласиться. А если вдруг бес попутает и в милицию завернуть решишь, не видать больше Алёнки».

Глаза Власоглава в этот момент весело заблестели, и он издал короткий, но звучный смешок.

– Ха! Ловко ты ему в надклювье заехал!

– А что потом? – спрашивая, я никак не мог избавиться от ощущения, что интересуюсь скорее не событиями из своей личной жизни, а перипетиями недавно вышедшего на экраны боевика.

– Суп с котом. Компотников подсвечник со стола схватил и на тебе на голову. Ты с копыт брык и в бессознанку. Хорошо, Королевич в Татьяниной библиотеке муть какую-то в это время читал. Впрочем, как говорится, завязка – вся сказка, развязка – одно страдание: пришлось и этого олуха в долю брать.

– Какой Королевич?

– Тот самый, Елисей. Скажи: когда он к тебе с Хлестаковым приперся, ты его действительно не узнал?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну так вот, привел он тебя тогда с грехом пополам в чувство, да, видимо, не совсем. Потому как такую ахинею ты нести вдруг начал, что мама не горюй. Не зря, наверное, говорят: башка – дело темное. Ну а когда у тебя судороги начались и пена изо рта пошла, Елисей вколол какую-то гадость, и вскоре провалился ты в глубокий целительный сон…

Власоглав замолчал, снова подошел к столу, снова налил в свой стакан водки и, отогнув с аристократическим изяществом мизинец, выпил.

– Мы, конечно, все карты перед Королевичем открывать не стали. На кой ляд? Упомянули, что есть у тебя одна ценная информация, от получения которой мы бы не отказались. Елисей спросил: «как?». Компотникова ответно: «что – как?». Елисей ей: «как именно вы бы хотели получить информацию, с ведома или без ведома больного?». «Я ошибаюсь, – вмешался тогда я, – или мне кажется, что вы предлагаете нам сейчас свои скромные услуги?». Елисей смущенно кивнул и после получения от Компотниковой некоторого количества долларов сообщил, что, как только ты начнешь просыпаться, применит гипноз.

Опять замолчав, Власоглав в три резких шага приблизился к окну, рывком отдернул занавеску и, заслонившись ладонями с обеих сторон, стал напряженно к чему-то приглядываться.

– И на обломках самовластья, – медленно полупропел-полупрошептал он, – напишут наши имена… Хрен они чего где напишут.

– Что было дальше? – жестко спросил я, наверное, впервые на более-менее сознательном уровне почувствовав, что слышу нечто похожее на правду.

– Начал просыпаться ты, – Власоглав развернулся, подошел к столу и, налив еще водки, выпил. – Чудной! Глазки маленькие, сонные! Ну, Елисей и давай руками возле твоего рыла махать. Сейчас, говорит, чувство отрадной усталости будет разливаться по всему телу. Я, говорит, стану считать до десяти и когда скажу «десять», вы уже погрузитесь в приятное гипнотическое состояние и будете слышать только мой голос, подчиняться и отвечать только мне.

– И?

– В корыте у свиньи! Забормотал ты чего-то. А как только Елисей Татьяне в сторону прошептал: «видите, у него рана открылась, принесите зеленки», ты, наверно, «зеленку» с «Алёнкой», не расслышавши, перепутал и давай, будто тебя режут, орать. Алёнка да Алёнка. Очнулся. Моргалы мутные, вылитый псих. Если, говоришь, хоть один волосок с ее головы упадет, всех как клопов передавлю! У Елисея от страха чуть из-под штанов не натекло. А тебя еще больше колбасит. Выматерился. А потом (мне это почему-то ярче всего запомнилось) – все вы, орешь, кайлить вечную мерзлоту, мерзота, пойдете, если Алёнку сию же минуту не отпустите!.. Елисей сам чуть в обморок не грохнулся. «Похищение! Какое похищение?!», кудахчет, «меня никто ни о каком похищении не предуведомлял». Сразу видно – интеллигентный человек. А Компотников второй раз подсвечник в руку и тебе на голову. Чтобы лишнего в запарке не ляпнул.

Власоглав опять налил водки.

– Вырубился ты. Лежишь, стало быть, без движения. Королевич свой норов показывает. «Я, мол, вынужден дать отставку вашей пропозиции. Денежные средства заберите себе, обойдусь!» И бочком, гад, бочком к выходу. Все на волоске почитай висело, да благо, Татьяна контраргумент вовремя представила.

Выпив, журналист захохотал:

– Он ведь, ловчила, знаешь какой бизнес у себя в психушке замутил?

– Какой?

– Многодолларовые сеансы молчания! Это типа когда к ним в клинику новый пациент поступает – с кошельком, но с определенными специфическими проблемами в области головы, так Королевич цап того в кабинет и начинает лапшу на уши вешать. Ну, что там: психические расстройства – явление малоизведанное, единого взгляда по поводу их лечения у врачей пока нет, неизученные пути в науке нередко приводят к неожиданным результатам и все такое. А потом, как бы между делом, рассказывает о приятеле. Тоже докторе наук, психиатре, ученом мирового масштаба, который (не масштаб, а приятель) прежде всего знаменит тем, что больных лечит методом соматической бесконтактности. А! Не больше, не меньше. Сидит, дескать, у койки, глазами жрет, молчит, а болезнь, видимо надристав в штаны от этого взгляда, сама бесследно уходит. Ну больной на то и дурак, чтобы купиться. Иллюминаторы нараспашку, «док, у меня денег, как грязи, подавайте вашего дружбана!». «Помилуйте, – отвечает ему Елисей, – сие маловозможно. Приятель сейчас в Нью-Йоркском университете преподает, по европам ездит, да и очередь к нему на прием дюже большая. Потому как процент излечившихся беспрецедентно высок. Так что не взыщите, но никак нельзя». Однако сам, спустя какое-то время, не знаю, через три или четыре приема, темку эту снова затрагивает. Мол, приятель на отдых в Россию-матушку приехал и вчерась был у него. Ну а дальше технология отработанная. Сосед Елисея по лестнице по сорок минут в день в течение недели на больного смотрит, а Маркович по тысячи гринов за каждый сеанс в карман кладет. Как делят – без понятия. Но только судачат, что оба не жалуются. А знаешь, в чем самое смешное?

– В чем?

– В том, что многим действительно помогает.

– Эффект плацебо, – сказал я.

– Плацебо, – задумчиво протянул Власоглав. – Придется только такое плацебо по нраву нашим правоохранительным органам, вот в чем загвоздка. А посему помялся наш Елисей Маркович, носом пошмыгал и начал тебя опять в сознание приводить. Привел. Да вот беда: легче от этого никому не стало.

– Почему?

– Потому что от данных ударов фортуны ты окончательно с глузда съехал. Ну, не в том смысле – что вконец, а просто не помнил ничего. Сидишь, как истукан, на диване, зенками хлопаешь, «где я?», «кто вы?», «что случилось?». Болванчик ни дать ни взять. Елисей снова за гипноз. А у тебя и там ни хрена не осталось. Сплошь воспоминания детства: футбол во дворе, кораблики в луже, Катька какая-то с бантом через скакалку прыгает… Елисей руками разводит, клянется-божится, что на взгляд никаких отклонений нет и все скоро наладится, побудительный момент только нужен, а мы, значит, в растерянности… Вот ведь ниспослал Бог проблемку! И мочкануть вроде нельзя, потому как бабки на кону нешуточные, и отпустить чревато: еще действительно очухаешься и ментов наведешь… The jopius, одним словом.

– И что вы решили? – спросил я, с напряжением всматриваясь в лицо журналиста.

– Разделиться на группы. Татьяна с Ольгиной и Володькой Алёну твою спрячет, а я с Королевичем тобой, друг сердешный, займусь. Сказано – сделано. Вколол тебе Елисей новую дозу снотворного, в машину засунули да на хауз к тебе повезли. Там Елисей еще раз по-гипнотизерничал, кое-какую информацию в голову поместил, раздели мы тебя, в кровать уложили да и поехали, перекрестившись, обратно. Сидим, стало быть, у Компотниковой, а самих стремает – просто жуть! Что, дескать, день грядущий нам готовит; его наш взор напрасно ловит, ага. Посовещались. Решили не торопиться. Будет он – день, будут и деньги. Меня облекли полномочиями за тобой, чтоб не натворил ничего, приглядывать, а там время само на мысль наведет.

Власоглав сделал паузу и посмотрел на меня.

– Напрасно, идиоты, боялись. Ты ничего непредвиденного не выкидывал, как себе жил, так и жил, только настороженней стал чуть-чуть. Все разнюхивал чего-то. (На этом месте журналист облил меня живительным светом своей белозубой улыбки): а ведь даже не представлял, что по краю ходишь. У меня-то в кармашке пистолет денно и нощно был. Как, думаю, к ментам только шасть, так и шпальну в спину. Денег, конечно, и жалко, а ничего не поделаешь. Свобода и право личности на самоопределение подороже, чай, будут. Тем сильнее нас удивление и торкнуло, когда ты Татьяне насчет Алёнушки своей звонить стал, а потом на компотниковскую презентацию в магазин заявился, помнишь? Вот тут-то время на мысль и навело. Если, думаю, безумие это никак не остановить, его нужно возглавить, верно? Взял в руку карандаш и накатал сценарий. Согласно ему мы и решили впредь действовать.

– Убеждать меня, что я сумасшедший? – спросил наконец я.

– Именно.

– Но зачем?

– А сам не врубаешься? Кто бред дурака слушать захочет? Двумя выстрелами точнехонько в цель! И ты жив-здоров, и для нас решительно не опасен. Правда, в парке небольшая заминочка имела место быть. Уж никак я не ожидал, что ты руку на человека поднять способен. Потому и обмишурился малость. Крестьянин, как говорится, ахнуть не успел, как на него медведь насел. Да и после. Вот, скажи, за каким лешим квартиру свою поджигал? А сам бы ненароком сгорел – кто за твою Алёнку вступился?