Текст книги "Сны Черного Короля"

Налив очередной стакан горячего чая, я снова задумался…

В другой, расшифрованной, записке говорилось, что кольца должны помочь. Кольца вели к Гардинной Девочке – об иных кольцах я, по крайней мере, не знал. Следовательно, наше знакомство предусматривалось с самого начала, так что ли? Если так, выходит, оба они были в одной упряжке: Власоглав и ГД? Не слишком ли фантастично? Или все-таки ее кольца только напоминали, указывали на какие-то другие, которые и имелись в виду?

Гадай не гадай, нужно встречаться с Гардинной Девочкой.

Вдобавок не помешало бы посетить охранное предприятие «Велес» – возможно, это внесет ясность в определенные вопросы.

Интересно, с какого времени работают нынешние блюстители безопасной и комфортной жизни отдельных граждан? Вернее, господ.

Не думаю, чтоб их рабочий день начинался ни свет ни заря. А будильник показывал только начало шестого.

В семь позвонил Потапов. Подшмыгивая периодически носом и неоднократно повторяясь, он выложил новые догадки относительно «моего дела», потом передал слово мне.

– Ну, и какого хрена ты звонил? – пробасил через несколько минут. – Там же сказано, никогда не звони по этому телефону!

– А что было делать? – я попытался оправдаться.

– Звонить не по этому.

– Это как?

– Как, как. Подключив свой думающий модуль! Если сказано, по этому никогда, значит, не по этому всегда, ферштеен?

– Что?

– Понял, говорю. Какой там номер был?

– 230-17-42, – сказал я.

– 247-10-32, – медленно произнес он и как-то (не знаю, верно ли я подобрал слово) величественно замолчал.

От бессонной ночи глаза мои липли сами собой, и шутка сантехника воспринялась в целом безэмоционально. Правда, я пообещал советом воспользоваться, после чего мы попрощались.

Поставив будильник на полдесятого, наметил чуть-чуть подремать, однако, стоило коснуться подушки, в голову полезла всякая чепуха, заставившая ворочаться с боку на бок.

Ровно в девять я взял телефон и набрал указанный Потаповым номер.

– Алло, – произнес приятный мужской голос.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Это… это вы??? – было выдохнуто через мгновенье, и связь оборвалась.

Дернувшись точно от крика, – хотя там как раз не кричали, а, скорее, наоборот, – я бросился перенабирать номер, однако линия была занята.

С третьей попытки соединение восстановилось, но теперь трубку не брали.

Подождав пару минут, я отшвырнул телефон и забегал по комнате, соображая, что могу предпринять.

Да ничего! Узнать адрес по какой-нибудь базе данных, ни одной из которых под рукой не было. Или звонить снова.

Трубку не брали ни во второй, ни в третий, ни в четвертый раз, – а мое раздражение все увеличивалось, дойдя наконец до черты, когда я уже был готов выбросить телефон в окно или разбить его об стену.

Впрочем, данный порыв вскоре прошел. Смирившись, что очередная разгадка ненадолго откладывается, я предпочел действовать иначе.

– Потапов, – неожиданно торжественно объявил я, когда услышал знакомый голос. – Вы угадали – это тот телефон!

– Угадывают, когда в спортлото играют! А проникновение человеческого ума в сущность объекта предполагает создание новых идеальных конструкций, не имеющих соответствий в действительности. А хрена?!

– Извините, – признал свою неправоту я. – У меня к вам просьба.

– Ну.

– У вас есть компьютер?

– А хрена?! – (мне показалось, Потапов немного обиделся) – Есть.

– А база данных, случайно?

– Случайно, это когда по молодости лет. А у нас…

Я понял, что снова ошибся: в выборе слов. А теперь рисковал нарваться и на новые неприятности, так как отважился перебить.

– А вы мне по ней этот телефон не посмотрите?

– Уже посмотрел. Балда не для фуражки.

Он продиктовал адрес, я – выдохнул: «благодарю», и после деликатного отклонения его предложения «проехаться вместе» мы опять попрощались.

9

Сборы не отняли много времени. Минут через десять я оказался на улице, где присоединился к холодному мелкому дождю, начавшемуся, похоже, недавно, но уже успевшему окрасить утренний город в неприветливо хмурые тона.

Скорее всего, дождь действительно производил на меня некоторое угнетающее действие. Например, дом, когда я его только увидел, показался мне на редкость зловещим. Старой тяжелой постройки, в пять этажей, серого землистого цвета, он словно замкнулся в осознании своего одиночества и смотрел темными глазницами окон затравленно, мстительно и необыкновенно угрюмо.

Сверив выданный Потаповым адрес, я перешел на другую сторону улицы и занял место за столиком на крытой тентом площадке, обретающей в себе все признаки небольшого кафе.

Заказав кофе и пирожок, огляделся.

Площадка была заполнена ровно на четверть. Кто-то уже ел, кто-то ждал заказ, кто-то, наверное, подходящую пару. Невдалеке – на ящике, под дождем – сидел, сложив ноги крестиком, нищий и читал газету «На дне».

Вот интересно: багаж каких новых знаний он в ней собирался пополнить?

Скажу сразу – нищий был подозрителен. Что-то во всем его облике намекало глазу, что этот нищий не может быть таким, как все.

Как все «другие нищие», разумеется. Во-первых, от дождя этот ежился и даже не пытался скрыть, что сидеть под открытым небом ему неприятно (ну, как если б такое сидение происходило у него впервые). А во-вторых, чересчур жадно и осмысленно смотрели в газету глаза. Философ, ни дать ни взять.

Наверное, я наблюдал слишком долго. Поскольку нищий вдруг оторвал глаза от газеты, посмотрел ими в мою сторону, и – самым бесцеремоннейшим образом подмигнул.

И тут мне стало все ясно.

Зачем бы Компотникова допустила меня в свою библиотеку, раз знала, что там есть книга, которую я ищу?! Или, вернее, так: стала бы она поднимать скандал из-за «Собаки…», коли ей не было бы известно, что в книге есть определенная информация? Выходит: мадам писательница находилась в курсе тайны «Собаки…».

И тем не менее подпускала меня.

Почему?

«Почему, почему…» Потому!

Потому что во всех ее действиях не было и не могло быть ничего случайного! Она делала все сознательно, преследуя вполне конкретную цель. Вот только – какую?

Конечно, все это только предположения. Например, что книга и записка – две части одного, но еще не окончательного целого. Объединившись, они дали мне номер телефона. Телефон привел сюда. Возможно, тут появится что-то еще, что поведет дальше. Туда – куда, собственно, и стремится сейчас Компотникова. И в этом случае ликвидировать меня раньше времени нет никакого смысла, так как именно моими руками и стараниями делается результат.

Вариант номер два. Для Компотниковой важно, чтоб я узнал зашифрованную информацию. И вот непосредственно ради этого и создается видимость чинимых мне помех. Этакая хорошо отрепетированная игра в кошки-мышки. В надежде, что, оценив серьезность положения, я не отступлю.

Впрочем, и первое и второе – действительно только предположения. Но предположения, во многом объясняющие, что происходило со мной и вокруг в последнее время. Вот почему любые опасности как бы только подступали, но никогда не обрушивались со всей возможной силой. Все эти погони, которые прекращались так же внезапно, как и организовывались. Психиатр, который убеждал в невменяемости, никак не решаясь отправить в нужное заведение. Разумеется – еще рано! Игра ведь едва началась.

Отодвинув в сторону чашку, я встал из-за столика и подошел к нищему.

Тот (убежден, заметив меня) с еще большим остервенением уткнулся в газету.

Около минуты я упорно молчал.

Затем, думаю осознав, что уходить восвояси ни с чем тот, кто над ним, не намерен, читающий поднял голову.

– Привет Компотниковой! – так, чтобы слышали все, выкрикнул я – и, вырвав газету из его рук, подшвырнул ее в воздух.

Покружившись, листы легли с тихим шелестом нищему в ноги.

– А заказ кто будет оплачивать?! – раздалось в этот момент из уст официантки.

– Вон, оборвыш подаст, – развязно отреагировал я и, перемахнув улицу, легкой молодецкой походкой вошел в нужный подъезд.

Мне так и не открыли, хоть я звонил дважды.

Медная дощечка на массивной дубовой двери сообщала, по всей видимости, фамилию жильца. Но именно вот ее, этой «видимости», можно сказать, что и не было.

Мешал слой тонких быстрых царапин (причем явно свежих), скрывавший основную часть букв. Вследствие чего зрительно воспринимаемый остаток имел вид приблизительно следующий:

Трудно четко сказать – выцарапывалось ли сие острым жалом чьей-либо сатиры, или делалось умышленно, для меня, но я, подумав, в точности переписал то, что увидел, в записную книжку.

Не совсем ясным представлялось и вот еще что.

По потаповским утверждениям здесь проживал некий Борис Александрович, с крайне редкой и в то же время очень красивой фамилией – Вечность. Однако – что замечалось и невооруженным глазом – слово «Вечность» из имеющихся в распоряжении букв совершенно не складывалось.

Вставал ряд новых вопросов.

Что более достоверно? Информация Потапова (а она могла браться из базы прошлых лет)? Либо поцарапанная табличка осталась еще от прежних жильцов?

Не придумав ответа, я вновь надавил на кнопку.

И в этот миг до меня наконец-то дошло. «Жизнь это только мгновение. Подумай об обратном. О том, что не умрет никогда» – говорилось в записке. Я должен был думать о вечности. Вечность. Вечность не умирает никогда!

Ошеломленный столь легким решением, я даже немного разочаровался: почему ответ не обозначился сразу, как только Потапов назвал мне фамилию… Стало быть, все сходилось? И первая, и вторая часть записки указывали на одно, и значит…

И значит. Не хватало чего-то еще, раз приходилось стоять у дверей.

«Жизнь это только мгновение… Поезжай на вокзал… Кольца должны помочь…». Достав из кармана телефон, я набрал номер Гардинной Девочки.

– А, здравствуйте, неблагородный вы человек! – обрушилось на меня почти сразу же. – Объявились не запылились! Посредством беспроводных коммуникаций пытаетесь сгладить вину?

– Да, – спокойно произнес я. – Мне нужно вас увидеть.

– Всем нужно меня увидеть! Вам, им, иногда даже мне самой. Но только сейчас я занята.

– А когда вы будете свободны?

– А я покамест не замужем! – она звонко рассмеялась. – Ладно, знаете что… давайте позже. Часиков в четыре десять. Нет, лучше в четыре пятнадцать. Ой – я сейчас в управлении трамвайного движения, ругаюсь с ихним начальством и пытаюсь кое-что решить. В общем, кручусь. Как белка на колесиках.

– А где мы увидимся? У меня дома пока невозможно.

– Нахал. После последних событий в ваш дом я даже носа не всуну.

– Ну хорошо, тогда где?

– Давайте возле памятника Пушкину, на площади (она назвала). Только не опаздывайте, там есть скамеечка. Кстати, вы любите Пушкина?… «Я видел смерть; она в молчанье села у мирного порогу моего. Я видел гроб; открылась дверь его…» А?

– Люблю, – сказал я. – Но только странною любовью.

– Не победит ее рассудок мой! – она опять залилась мелким рассыпчатым смехом. – Вот видите, я тоже читаю Некрасова.

– Да, – не стал возражать я. – Давайте, до четырех пятнадцати.

Глянув на телефон, узнал время. Дисплей показывал пять минут первого, что означало – четыре с лишним часа предстояло чем-то занять.

Наиболее удачным разрешением проблемы стало бы посещение офиса интересующей охранной фирмы. Однако я так торопился, собираясь сюда, что забыл посмотреть адрес… Ну да Бог с ним, с этим Велесом. Пройдусь по магазинам, послоняюсь по улицам, на худой конец, просто посчитаю ворон.

Кстати, к моей радости, подъезд имел черный ход. Кто знает, смогли ли достичь необходимых высот взаимопонимания договаривающиеся стороны там, в кафе?

Когда я занял скамейку возле памятника, было три часа дня.

Почему так рано?

Да потому что прогулка по городу и его магазинам, несмотря на мои ожидания, далась действительно нелегко.

Куда бы я ни попытался зайти или порывался сходить, все мысли неизбежно возвращались к Алёне.

Чересчур многое связывало нас. Музыка, фразы, плакаты, афиши, слова, ситуации… Я забрел в пышечную, собираясь поесть, но уже в очереди вспомнил, что в точно такой же пышечной мы когда-то были с Алёнкой, и она вся перемазалась пудрой, а я потом долго над ней хохотал.

Нет, чересчур многое.

Принуждая думать о чем-то другом, вскоре спохватывался, что вместо этого восстанавливаю ее, Алёнкин облик, вспоминаю ее черты, перебираю в памяти те события, которые происходили с нами двоими когда-то.

Нет, чересчур многое… Чересчур.

Голова от такой «прогулки» (кроме того, думаю, наложила отпечаток и бессонная ночь) стало жутко тяжелой. Казалось, в нее влили раствор цемента, отчего она как-то сама клонилась к земле; ничего удивительного, если вот-вот упадет.

Собравшись с силами, попробовал оглядеться.

Интересно, если Компотникова в курсе всех моих перемещений, знал ли об этом Елисей Маркович? А знал ли Олег? А как вести себя с Гардинной Девочкой? Заодно ли она с покойным Власоглавом? Впрочем, с покойниками, наверное, нельзя быть заодно.

Ну, разве только в раю или в аду.

А вот любопытно, где сейчас Власоглав? Стряпает свои статейки кому, дьяволу или Богу?

Мужик, сидевший на похожей скамеечке невдалеке, виделся до чрезвычайности подозрительным. Отчего он так смотрит? Еще один наймит госпожи писательницы? Интересно, каков его гонорар – тридцать сребреников?

Я не сдержался и, когда мужик направил новый свой взгляд, высунул до упора язык.

Лицо сидевшего в мгновенье переменилось. Он тут же подскочил с места, а я, откинув голову и схватившись обеими руками за живот, оглушительно захохотал.

Потому что все: все, что было вокруг, стало внезапно другим. И небо, которое казалось сейчас ниже обычного, и солнце, что светило определенно не так, и лица проходивших мимо людей, и даже я сам – сам стал другим! Руки, ноги: они были как ватные, нисколько не думали подчиняться, держа, видимо, своего единственного хозяина за ничто. Или нет, знаете, ноги и руки были как временно пришитые рулончики из незатвердевшего папье-маше.

Я захохотал еще громче… А может, прав этот старый черт Елисей Королевич? И я действительно все только выдумал, и сижу теперь здесь, возле памятника гению на все времена, в ожидании нового, созданного в недрах моего замутненного сознания фантома?

Не уверен, что смогу правильно все объяснить, но я вдруг почувствовал, что оказался счастлив. Я знаю. В такие мгновения в голове у меня всегда начинает звучать ритмичная музыка и хочется петь. Это была легкость во всем теле. Дикий, неудержимый восторг от того, что ничего этого – не было. От того, что Алёнку никто не похищал, а значит, Алёнка, моя Алёнка, жива! Но только не в моих дурацких фантазиях, а именно – наяву. Делает какие-то дела, решает проблемы, может, где-то работает (может, даже ссорится в этот момент с начальством), радуется и огорчается, – пусть никогда больше и не будет со мной.

И вот тогда я подумал: «все, я сошел с ума!». Подумал, и захохотал еще громче. Именно так. Я хохотал и в то же самое время размышлял о своем психическом состоянии. И я говорил себе: «остановись, все, хватит, будет, остановись!». Но ничего только не получалось.

А затем пришло другое рассуждение. «А разве могу я сойти с ума, если сам это отлично понимаю? По-моему, полная чушь!». И оно, это рассуждение, вызвало новый приступ смеха. А между тем мозг заработал много ясней, как бы стараясь показать все нелепость нынешнего положения. Я видел, какими глазами смотрели прохожие, осознавал, что должен во что бы ни стало прекратить смех или хотя бы уйти, или прикрыться курткой, или притвориться пьяным или обкуренным. Или…

Представляете: вот так, до последней минуты работал мой мозг. Он как бы все верно оценивал, но ничего не мог контролировать. И я – все понимающий, но не располагающий по какой-то причине собой – продолжал бессмысленно хохотать, стуча, как дурачок, ботинками по асфальту и ловя на себе осуждающие взгляды проходящих мимо недовольно ворчащих людей.

Потом, так же внезапно, как началась, истерика прекратилась. Мне стало легче, и, выровняв потихоньку дыхание, я решил сходить выпить кофе…

– Здравствуйте, Герман! – в четыре пятнадцать Гардинная Девочка возникла, как черт из табакерки. – Вам так хотелось увидеть меня, что даже пришли пораньше?

– Откуда вам это известно?

– А я, наверно, минут с десять тайно наблюдала за вами. Вон из-за того дерева.

– Зачем?

– Никогда не подхожу к людям сразу. Многие из них очень безжалостны! Порой они готовы употребить все силы, чтобы причинить другому побольше зла.

Она стояла передо мной, по-кошачьи жмуря большие глаза и ангельски улыбаясь. Сегодня на ней опять была красная гардинная юбка, а кроме юбки, туфли на длиннющих шпильках и легкая осенняя куртенка горчичного цвета. Косы обвивались вокруг головы.

Руки были заведены назад, отчего никак не удавалось разглядеть кольца.

– Ну как, переделали все ваши дела? – спросил я, стараясь держаться в границах простой вежливости.

Интересно, когда будет удобней полюбопытствовать о Власоглаве?

– Ай, на погосте живучи, по всем покойникам не наплачешься, – она быстро махнула рукой.

Причем быстро до такой степени, что на вопрос «а были ли кольца?» ответа снова не получилось.

– Может, присядете?

– Насидимся еще! Это ужасная, право, это ужасная история…

Подтверждением стали выпучившиеся неимоверно глаза.

– Я ехала на трамвае…

Не знаю, было ли тут что-то ужасное, но зато – когда она попыталась усугубить выразительность рассказа жестами – я смог рассмотреть ее руки. Ни на одном из пальцев сегодня ни одного кольца.

– Вот и представьте себе, – снова затрещала она. – Там и так плюнуть уже негде, а он все берет и берет.

– Кто?

– Водитель трамвая. А мне тоже ехать надо, своих забот полон рот! Я давай на подножку. В спину передних подталкиваю: поднажми, дескать, ну! И главное что? Главное то. Когда в середку уже почти проползла, тут как ножом по сердцу полосонуло. «Мамочки мои! – думаю, – я ведь могла женщину беременную, которая, кажется, за мной пробиралась, нечаянно локтем пихнуть, и та, бедная, наверное, выпала из трамвая и прямо под колеса грузовика!»

– И?

– Вот вам и «и?»! Вылезла на следующей остановке и обратно вернулась. Никто, спрашиваю, женщину беременную, грузовиком давленную не видел?… Молчат. А чего не молчать? Сколько всех за это время сменилось. Успокоиться бы, раз нет никого, да какой. Знаете, липкое такое ощущение гложет и гложет.

– Ну?

– Вот вам и «ну?»! В трамвайное управление поехала. Ну уж, думаю, эти-то там не мышей ловить поставленные сидят. Всё, верно, знают. По крайней мере, должны… – и с видом побитой собаки она опустила глаза в землю.

Охваченный предчувствием дурного, я тоже не спешил вмешиваться. Наконец, грустно вздохнув, Гардинная Девочка развела руки в стороны:

– Не было никакой женщины, сказали. Померещилось…

– Тьфу ты! – вырвалось у меня. – Вы сами-то хоть ее видели?

– А я откуда знаю! Мне казалось, что сзади был чей-то живот. Разве этого мало?

– А по-вашему, нет?

– А вас послушать, так беременная женщина не может теперь проехать в трамвае в час-пик?! Или вы у нас такой единственный, кто верит только тому, что видит? И никогда не принимает желаемое за действительное, да?… да? да? да?

Она пусть и начала кипятиться, но в каждом ее движении угадывалось некое подобие вины, отчего, поймав свой момент, я спросил прямо:

– Где ваши кольца?

– Кольца? – она вздрогнула. – Вы… вы вспомнили наконец?

– Что? – не спуская с нее глаз, спросил я.

– Ничего. Вырвалось ненароком. А кольца у меня дома. Спрятаны в потаенном месте… от НИХ.

– От кого?!

– От сил зла, застилающих наше будущее своей черной бесконечностью. Знаете, я ужасно боюсь покойников и темноты.

– Послушайте! – я встал и сделал пару шагов, искренне обуреваемый желанием стиснуть в ладонях ее тощую шею. – Я больше не тот дурачок, что был перед вами неделю назад! Мне многое известно и…

И я прикусил язык. Говорить о Власоглаве пока вряд ли разумно: свидание с кольцами может сорваться, да и вообще…

– И… и мне нужно увидеть кольца, – произнес я много сдержанней.

– Но они дома.

– Поедемте к вам.

– Ха! – Гардинная Девочка сверкнула глазами. – Я не склонна принимать дома мужчин!

– Недавно вы не казались столь неприступной. Да и потом, вы ведь уже приглашали меня однажды. Помните, тогда…

– А вы ведете себя не очень благовоспитанно.

– Прошу прощения.

– Вот когда приглашала, тогда и нужно было идти. Запомните, упущенное раз является утерянным навсегда, возвращаясь к нам лишь время от времени бумерангом невыплаканной боли и бесконечного страдания.

– И вы не проявите некоторый либерализм?

– А стоит? – Гардинная Девочка поднесла руку к правой половине челюсти и стала театрально задумываться.

Желая подыграть, я сложил ладони ковшиком и беспомощно закатил к небу глаза.

– Ну ладно. Сделаю для вас исключение, – сморщив нос, вскоре протянула она. – Но уж во всяком случае не вздумайте ко мне приставать и держите в руках все ваши низменные страстишки.

Подумав, я захотел внести уточнение, что эти страстишки держат, как правило, в месте… немного другом, однако решил ограничиться мягким поклоном, так как побоялся спугнуть удачу.

Впрочем, зря побоялся – Гардинная Девочка уже вовсю погрузилась в свои привычные улыбки.

– Кстати, можете меня поздравить! – просияв ярче обыкновенного, пропела она.

– С чем?

– Мой друг – помните, я рассказывала о нем, который артист. Так вот, он прошел кастинг на роль одного из отморозков в рекламном ролике «Отморозки в поисках ледяной свежести». Это про эти… жвачки. Теперь, наверное, будет сниматься там.

– Поздравляю. Большому, как говорится, кораблю… осталось попасть в сериал, и можно смело выдвигаться на звание заслуженного.

– Правда? – Гардинная Девочка посмотрела без тени иронии. – Вы считаете, такое возможно?

– А то!

Обстановка в квартире Гардинной Девочки носила, признаюсь, отпечаток достаточно своеобразного вкуса.

Нет, особенного, на первый взгляд, ничего. Шкафы, мягкая мебель, стулья, столы, телевизор, цветки в жардиньерках, люстры, посуда, ковры – обычные, как говорят, атрибуты среднестатистического жилья.

Однако, стоило только попасть в эту квартиру, на тебя тут же обрушивалось стойкое ощущение, что данный мир (а любое наше жилище, наверное, таковым и является) живет по каким-то своим, не имеющим простого объяснения законам.

Возможно, такое ощущение обрушивалось из-за засилья плакатов. Их действительно было много. Плакаты висели почти на каждом пригодном для этого участке, а их содержание, хоть и имело свои самобытные черты, при более внимательном осмотре могло быть разнесено на две ярко выраженные группы.

С плакатов первой группы смотрели лица мужчин. Взгляд на этих лицах (при том, что все они были разные) отличался необыкновенной напористостью, взирал из-под жутко насупленных бровей, предлагая, как правило, – что сообщалось чуть ниже буквами, – либо изгнать дьявола, либо избавить от порчи, либо открыть некий неподвластный простому разуму смысл.

Лица женские были мягче. Глаза намного теплей. Кое-где проскальзывали улыбки. Плакаты данной группы вносили предложения искать счастье, учиться принимать духовные послания из высших сфер бытия, самосовершенствоваться.

– Нравится? – спросила хозяйка, заметив, что, войдя в большую комнату, я задержался чуть дольше возле изображения симпатичной блондинки, увещевающей, что любить – это легко.

– Впечатляет, – сказал я. – Несите кольца.

– Вы опять торопите события, – фыркнула Гардинная Девочка. – Сначала я хочу с вами поговорить.

– О чем?

– О многом. Есть вещи, которые острой занозой сидят в моем беспокойном мозгу и слишком больно его занозят. Вот скажите, вы любите сумерничать?

– Это как?

– Просто. У меня, дело в том, есть одна маленькая комнатка. Там. В ней нет ничего, только кровать и тумбочка. Шторы всегда завешаны, чтобы ничего не мешало. Когда мне становится грустно, я пью в ней чай и думаю.

– Извините, но мне сегодня действительно некогда, – попытался остановить ее я.

Пустой номер.

– Думаю… – уже прошептала она.

При этом заходила, сжав щеки ладонями, по комнате и бросая на меня такие колоритные взгляды, от которых я пришел к полному пониманию, что лучше всего – просто сесть в кресло.

– Думаю… Одна! Наедине с собой! Со своими мечтами. С внутренней бушующей жизнью… Верите: иногда пытаешься поделиться этим с кем-то другим. Чувствуешь, надо… обязательно надо излить душу! Но только ничегошеньки, совсем ничегошеньки не выходит. А я знаю… знаю и чувствую, во мне много недоговоренного, недосказанного, оборванного где-то там, в самом-самом начале. И было бы, наверно, чертовски жаль – вот так умирать.

Она сделала паузу.

– И вот тогда сразу на несколько дней во мне возникает беспричинно тоскливое настроение. Понимаете, это как какое-то предзнаменование. В такие дни я совершенно не могу ничего делать, плохо сплю и раздражаюсь из-за любой ерунды… А потом. Потом настроение ни с того ни сего поднимается, и я ощущаю великую грандиозность. Ведь все в этом мире зависит от нас. Хотя и ничего от нас не зависит. Мы сами себе: короли и шуты, бездарности и гении, палачи и их жертвы. Это – как такая игра. Но только игра очень серьезная. Игра и как бы борьба одновременно. С бесом! С дьяволом! Там… где-то внутри… А потом снова мысли. Они носятся, кружатся, сплетаются в длинные надоедливые ленты. От них усталость. Хочется забыться, отвлечься, уснуть. Но по ночам тревога и страх. Боязнь сойти с ума. Страшно. Жить не хочется.

И она опять замолчала.

В краешках ее губ, я видел, засела какая-то несуразная улыбка, в глазах – блестели слезы.

– Скажите… для чего нам все это?

– Что?

Я отнюдь не считал себя жалостливым человеком. Однако, глядя сейчас на ее физиономию, чувствовал, как подкатывает к горлу какой-то клубок. Не исключено, что передо мной и разыгрывалась очередная кем-то отрежиссированная комедия. Но даже если предположить, что все было именно так, стоило все же отметить – исполнялась роль на достаточно высоком профессиональном уровне.

– Что? – повторил я.

– Жизнь… В чем ее смысл?

– А разве ваши товарищи вам его не открыли? – грустно улыбнувшись, я показал на плакаты.

– Они дураки, – Гардинная Девочка гневно сверкнула глазами. – Я с ними давно рассорилась, так что даже не протираю пыль с их отвратительных рож. Кому это надо? Самоосвобождение. Высший смысл. Абсолютный инвариант… Марк Аврелий со своей сливой! Вся наша жизнь – только четыре стены… Понимаете, только четыре стены собственной квартиры, десять-пятнадцать друзей или подруг, определенное, но всегда ограниченное количество мужиков, труд – как средство каждодневного выживания, – и все. Все! Сливай, Ирка, воду, приехали. Нет никакого высшего смысла. А раз нет никакого высшего смысла, то нет, значит, никакого хотя бы малюсенького смысла чего-то изобретать, о чем-то философствовать, куда-то спешить. Потому что ни одно из всего этого все равно не раздвинет четыре мои стены и не сделает меня счастливой, вы понимаете? И еще. Какая, скажите, мне отколется выгода от того, жил ли на свете этот Марк Аврелий или не жил? Какова, например, сила притяжения или это… чего-то там еще протонов и нейтронов? Все это, о, господи, существовало и будет существовать всегда! А вот я – конкретно взятая, отдельная, никому не нужная букашка?

– А вы не пробовали любить? – глядя ей прямо в глаза, спросил я.

– Любовь, – она резко взмахнула рукой, отчего напомнила мне Потапова и доктора Королевича. – Знаю я вашу любовь, понатерпелась! Три минуты прошло – можно целовать в губы, еще три – в грудь. Пять – пора стимулировать клитор, а еще через пять натягивай портки да айда с насеста?

– У вас довольно странное представление о любви.

– Ай… – она, было видно, хотела снова махнуть рукой, однако передумала и внимательно посмотрела на меня. – А вы и вправду считаете, что можно любить по-другому?

– В этом вопросе я никогда не вру, – честно признался я.

– Врут все! – она опять надулась. – На обмане попадаются единицы.

Потом, словно чего-то боясь или словно на что-то такое никак не отваживаясь, напряженно всматривалась в мое лицо. Наконец сказала:

– Сидите здесь. Сейчас я принесу кольца.

Когда ушла, я оглядел комнату.

В комнате, как и у Потапова, на полках тоже стояло много книг. Внезапно я понял, что мне на самом деле жаль этого человека… Тиснения на корешках были следующими: «Мистический путь к Космической силе», «Спасатели духа», «Большая энциклопедия Сущности», «Мост через вечность», «Жизнь на другой стороне», «За пределами разума», «Правильная смерть», «Дар просветления», «Общение с потусторонним миром»…

– Нате, держите!

Она подождала, пока я протяну ладонь, и высыпала в нее с десяток колец.

На большинстве из них были изображены животные и насекомые: лев, олень, паук (кажется, тарантул), скорпион, летучая мышь, саламандра, дракон, змея. На трех других – какие-то значки, непонятно, то ли каббалистического, то ли рунического происхождения.

– Что это все означает? – спросил я, борясь одновременно с ощущением, что и сам должен знать верный ответ.

– Не знаю, – простодушно протянула Гардинная Девочка.

Затем глаза ее быстро задвигались, и она перешла на какой-то вкрадчивый шепот.

– На самом деле я должна была ответить другое. Другое, вы понимаете? Мне следовало взять у вас льва и оленя, и сказать… э… сказать: и олень устремится к источнику не только для того, чтобы напиться воды, но и чтобы подать пример любви к Богу. А потом: и лев начнет заметать свои следы хвостом не только чтобы уйти от охотника, но чтобы указать человеку на тайну воплощения. А потом как дурочка рассмеяться и громко, мистически прокричать: «Мактаба!»… Но я, вы понимаете, сейчас совсем не хочу.

Услышав «мактаба», я вздрогнул.

– Что значит «мактаба»?

– Я… я, правда, не знаю… Мне просто поручили это сказать, и все.

– Кто? – я вдруг почувствовал, как начинаю меняться в лице. – Кто?! Компотникова? Власоглав? Вы ведь были знакомы с Власоглавом?

– Я больше не произнесу ни слова, – голос Гардинной Девочки стремительно налился силой. – Ищите то, что вы ищите. Хотите, забирайте кольца. И уходите отсюда!

Я вскочил с кресла и схватил ее за руку.

– Не играйте с огнем… Ну!

– Убирайтесь! – она попыталась вырваться. – Еще движение – и я закричу, что вы меня насилуете. Мой сосед – милиционер. Он может любого из нас отправить в тюрьму, он говорил мне.

Она стала извиваться всем телом, бить меня свободной рукой, но когда я ее отпустил, то тут же съехала, словно тряпичная кукла, на пол, начала всхлипывать, размазывая слезы, перемешанные с косметикой, по щекам.

– Он говорил мне, вы понимаете… когда мы… я… он… он старый, толстый, лысый и отвратительный… а я… но он может отправить любого из нас в тюрьму… Вы понимаете?… А говорите, любовь… Уходите, прошу вас, уходите отсюда.

Постояв возле нее и убедившись, что состояние Гардинной Девочки приходит более-менее в норму, я сунул кольца в карман и направился к выходу.