Текст книги "Сны Черного Короля"

3

Глядя в боковое зеркало, я думал о том, что будет, когда увижу Алёнку. Смутные представления обретали форму, мысли все сильнее порывались облечься в слова…

«Крайслер» неторопливо катил по шоссе, а его водитель – наверное, в третий или в четвертый раз за время поездки – запихивал в рот лавровый лист, на случай неожиданной встречи со стражами дорог.

Мы ехали к Бабахову продавать базу.

Поход за уточкой (Серой Шейкой – как назвал ее Власоглав) был отодвинут на вечер. Когда станет темней и наша охота пройдет без свидетелей.

Украдкой поглядывая на спутника, я пытался понять, что он за человек. Что же скрывалось под маской этой самоуверенной ограниченности, наглости и цинизма? Или не было никакой маски, и все, что разворачивалось перед моими глазами, вовсе не являлось игрой? Вопросы, от правильного ответа на которые зависело очень многое.

– Вот таращишься ты сейчас на меня, – неожиданно заговорил Власоглав, не поворачиваясь ко мне и выключив магнитофон, – и думаешь: какой он подлец! Думаешь?

– Возможно, – уклончиво отреагировал я.

– Думаешь. По зенкам бессовестным вижу… Хотя я и сам. Чего уж таить.

– Что сам?

– Думаю.

– И…

– Терзаюсь.

Власоглав на время умолк, так как запустил свободную руку на заднее сиденье и начал, не глядя, что-то нащупывать.

Найдя – (сигареты), с помощью зубов вскрыл пачку, ими же подцепил одну сигаретину, прикурил от зажигалки.

– Я тут книжку читал, – объявил затем, глубоко затянувшись. – Так там героя, разведчика одного, спросили: что бы он делал, если бы его в плен взяли. Знаешь, что тот сказал?

– Что?

– В плен, говорит, меня могут взять только мертвым. Не представляю себя, говорит, с поднятыми руками. Мощно, а?!

– Да. И что?

– Да то, что попытался я себя тогда на его место поставить.

Сказав, он как-то брезгливо поморщился, видимо, еще раз прочувствовав проделанный эксперимент. Вскоре, впрочем, глаза его огненно засверкали, и журналист повернулся ко мне.

– Предал бы я их всех, понимаешь! Вьюном вился бы, явки бы и пароли все сдал, чтобы только жизнь себе сохранить. Наизнанку бы вывернулся. А то еще и денег словчился бы заработать. На них, понимаешь, на бывших товарищах своих…

Машину в этот момент кинуло в сторону, и водителю пришлось приложить максимум усилий, чтобы заставить «Крайслер» вернуться в прежнее, нормальное положение.

– Экий подонок, подумал тогда я, – Власоглав сокрушенно покачал головой, щелчком выбросил окурок в форточку. – Мразь, мерзее которой и на свете-то, наверное, нет. Люди кровь за идею не страшась проливают, а этот, поди ж ты, бумагу портит сидит! И так, знаешь, хреново мне стало, что хреновей, пожалуй, никому еще не было… Дня три без просыпу пил. Пил и размышлял все. «Откуда, думаю, нравственная червоточина эта во мне, если развивались все одинаково. На каком таком этапе возникла?»

Власоглав замолчал, но мне неожиданно захотелось продолжения.

– И на каком? – спросил я.

– Да фигня это! Утром, на четвертый день, проснулся и понял… Разведчик – ненастоящий-то, знамо, был, а книгу такой же, как я, деятель писал. Оттого и хреново мне было, что ненастоящий. В жизни бы, например, он тоже всех предал и вился вьюном, потому как заложено это в нас. А вот чтобы не очень гордились мы этим, книга именно так и написана. Нарочно, понимаешь, всех нас в трясину из душевных страданий затягивают. Дескать, все вы сволочи и скоты, ибо ни на что высокое отродясь не способны. А раз так, то и бултыхайтесь на дне, мучайтесь да с народных героев примеры берите. Чтобы самим когда-нибудь настоящим человеком стать. Когда раскусил я этот дьявольский план, то все мои мытарства внутренние как рукой сняло. «Врешь, говорю сам себе, не возьмешь!». Сел тут же за стол и тоже статью героическую написал. Меня один мерзавец давно себя пропиарить просил. Так я туда бесплатно добавил, что он в молодости ребенка из горящего дома вынес. Заказчик, читая, слезу даже пустил от умиления. А ничего, думаю, нехай будет, не жалко сегодня…

Журналист перевел дух и с пафосом посмотрел на меня:

– Потому что нет никого геройства, а есть только условные рефлексы и подсознательные сексуальные импульсы! И еще кое-что.

Затем он включил магнитофон, что можно было истолковать как знак полного окончания аргументации.

В первый момент я, правда, хотел возразить, противопоставив весьма спорным утверждениям ряд иных, казавшихся мне общепризнанными, истин. Но после взгляда на собеседника вспышка эта прошла – одну веру способна заменить только другая, причем более сильная, лицо же Власоглава говорило о том, что на данном этапе журналистская вера несравнимо сильней.

Минут пять мы ехали не разговаривая. Я слушал песню, в которой одна, не молодая уже, исполнительница обещала «показать все свои штучки» прямо в заведении общественного питания, думал о своем и наконец спросил:

– Ты не боишься, что, узнав о твоей измене, Компотниковы могут перепрятать Алёнку в другое место?

– Не вешать нос, гардемарины! – было отрезано как ножом. – Все выверено и продумано.

Я попросил детализировать значение слова «все», получив в ответ: «узнаешь чуть позже».

Машина въехала в город, с широкого проспекта свернула на незнакомую улицу и вскоре остановилась у павильона с надписью «Игровые автоматы». Власоглав заглушил мотор:

– Приехали, рыба моя! Дальше – один.

– А ты? – спросил я.

– А я – чересчур видная личность, чтобы болтаться по городу, будучи низведенным до состояния трупа. Цену не сбавляй, держи. Этот (было произнесено что-то наподобие «дурак») по-любасу возьмет.

Далее Антон выдал мне шестьдесят восемь рублей, чтобы проехать туда и сюда на четырех маршрутках, и вручил диск, который вытащил из ноутбука, обреченно при этом выматерившись.

– Головой отвечаешь. Бабки вперед бери!

Кивнув, я выбрался из машины и зашагал к остановке.

Когда впустившая меня «Газель» покидала улицу, я увидел, как Власоглав, озираясь, входил в павильон…

У здания телецентра я оказался на полчаса раньше назначенного срока, отчего решил скоротать минуты в небольшой забегаловке, занимающей в соседнем доме часть первого этажа.

Запах еды дразнил аппетит. У меня тут же заурчало в желудке, однако, учитывая, что запас денег в кармане был эквивалентен двум обратным поездкам на маршрутном такси, я скромно занял столик в стороне от жующих, где, листая для вида меню, задумался…

Власоглав требовал держать ухо востро. Ни при каких обстоятельствах Федосею Бабахову не полагалось знать о чудодейственном воскрешении журналиста, так же как мне, под страхом физического наказания, было запрещено «просирать диск». То есть – отдав его, не получить ничего взамен.

Однако основные размышления сводились в данный момент к другому.

Уж больно заманчиво – выйти, например, сейчас из кафе, но направиться не к телеведущему, а в милицию, рассказать все. Как никак ситуация полностью перевернулась. Теперь я мог отвести их прямиком к Власоглаву, одно присутствие журналиста в мире живых должно заставить представителей власти отнестись к моему рассказу серьезно.

Нет, конечно, я понимал, что такой поступок ставит под удар в первую очередь саму Алёнку, ее безопасность. Ну а что – нынешнее положение дел, когда журналист пытается надуть и меня, и Компотниковых, и, кажется, всех вообще, – оно многим лучше? Да нет же!

Впрочем, останавливало, скорее, не это. Какое-то непонятное, возможно, даже шестое, чувство подсказывало, что если Власоглава по каким-либо причинам на условленном месте вдруг не окажется, моя встреча с доктором Королевичем – свершившийся факт. Человек, видящий покойников, рано или поздно ее получает.

Ход мыслей нарушил подобравшийся к ноздрям запах. Высокий мужчина в черном плаще ставил на соседний стол тарелку, полную пышек, сам же собирался перейти в другой конец зала – видимо, налить из специального бака кофе.

Мне вдруг показалось, что ничего более прекрасного я в этой жизни не нюхал. Подплывая ближе и ближе, тонкое облако благоухания по-настоящему сводило с ума, кружило голову, манило, гипнотизировало, влекло. Стараясь сдержаться, я начал крутить головой, автоматически бормоча под нос первый вспомнившийся стих. К моему удивлению, это был Омар Хайям:

 
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть.
 

Не знаю, имел ли какую-нибудь власть посетитель в черном плаще, но стоило человеку покинуть пределы визуального контроля своей собственности, я выскочил из-за стола и, нанизав на пальцы несколько пышек, бросился вон.

Уже оказавшись на улице, съел их, заталкивая в рот большими теплыми кусками.

После чего ощутил раскаянье и стыд. Вот и верь потом, что правда со справедливостью нужны лишь на голодный желудок…

В холле телецентра меня уже ожидали. На этот раз не некрасивая задастая бабенка, а, скорее, наоборот. Девушка была молодой, длинноногой, с круглившимися сквозь тонкую ткань свитерка соблазнительными грудями и похотливым взглядом, усиленным морганием смачно накрашенных ресниц. Возможно, меня ей представили как-то по-особенному, потому что, узнав, что я это я, девушка кокетливо улыбнулась и чуть приглушенным грудным голосом сказала: «пойдемте со мной».

С ней я дошел до уже знакомой железной двери, в которую постучал…

Бабахов стоял перед зеркалом, утирая носовым платком распухшие, покрасневшие глаза.

По всей вероятности, это была репетиция какой-то трогательной сцены. Поскольку, заметив меня, шоумен в то же мгновение повеселел, запрыгал (выполняя малообъяснимые лихорадочные движения) по гримерной, периодически при этом выкрикивая:

– Вау! Вот он – момент истины! Оператор, крупнее план! Пользуясь случаем, хочу передать привет маме, папе, Антошке, мир праху его, а также всем телезрителям планеты Земля! Приз! Я выбираю приз! Базу – в студию!

Однако, несмотря на все его маскарадное поведение, отчего-то казалось, что Бабахов нервничал.

Метнувшись ко мне, король экрана припал на одно колено:

– Надиви же меня скорей, юноша! Впусти силу великую, способную чудеса в умах человечьих творить!

Я повел было рукой в сторону внутреннего кармана, но выплывшее из глубины памяти журналистское наставление неожиданно придало духу.

– А может быть, хватит из всего делать шоу? – неизвестно откуда взявшимся начальственным тоном спросил я.

Бабахов опешил. Тут же вернул себе вертикальное положение и отступил на несколько шагов. Лицо у него в эту минуту было очень смешное и глупое – один к одному лицо маленького мальчика, который, подумав, что это конфета, проглотил горькое лекарство.

– Да? А я здесь, может, для того и сижу, чтобы из всего делать шоу! – подавленно произнес Федосей. – Из всего. Из смертей, рождений, трагедий, юбилеев, праздников, торжеств. Это пусть вон – директор хлебозавода number пятьдесят семь радеет об увеличении количества выпечки. Я же даю людям зрелище, и ни у кого особых претензий данный процесс не вызывает. Понял? Давай базу, чучело!

– Деньги вперед, – сохраняя твердость в голосе, сказал я.

– Хитрец! – Бабахов пригрозил пальцем, а лицо популярного телеведущего, словно тот в одночасье раскрыл план какой-то адской игры, расплылось в плутоватой улыбке. – Прям как та баба, которая брачное объявление в газету дала. «Молодая и красивая станет верной женой моряку». Нет уж, мил человек! Сперва ты меня покатай, а там я на тебе поезжу.

С этими словами он подошел к стоящему на столе ноутбуку и церемонно взвалил на него ладонь:

– Мена, мена, перемена, нет нечестному обмену! Проверим диск на вирусы, а дальше видно будет.

– Где деньги? – спросил я.

– Ап! – Федосей с ловкостью иллюзиониста выудил из кармана небольшую пачечку американских долларов, по своему объему вполне отвечающую заявленной сумме, и так же проворно спрятал ее обратно. – Служитель истины должен сам подчиняться ее законам. Давай!

Поколебавшись, я протянул Федосею диск.

Федосей всунул диск в компьютер и с жадностью прильнул к экрану…

Со стороны все было видно достаточно хорошо.

После того как телеведущий, напевая «Нам разум дал стальные руки – крылья», открыл «проводник», подвел курсор и щелкнул по значку «База А.В.(Е:)», в правом окошке появилась желтая папка, названием которой было сочетание двух вполне самостоятельных слов: «БАБАХ – ДУРАК».

От неожиданности я кашлянул. Федосей с искривленными во что-то злобное и больное губами обернулся ко мне:

– Шутишь?!

– Ага, – пробормотал я. И тут же – точь-в-точь как цветок – в сознании у меня начало медленно раскрываться: теперь-то я понимаю недавнее выражение власоглавовского лица. В поисках спасения был опробован (сымитирован) смех. Получилось, кажется, натужно и весьма неестественно.

Папка в папке называлась «Бабах – дурак дважды».

Продолжение следовало. После открытия папок «Бабах – дурак трижды» и «Бабах – дурак четырежды» доступным оказался одинокий текстовый документ. Его содержание было таким:

Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак Бабах дурак

На виске у Федосея вздулась и запульсировала тонкая жилка.

– Ах ты скот, гад, малоудойный…

Далее был короткий прыжок, после чего Бабахов схватил меня на лацканы пиджака, а руки телеведущего начали резко метать мое тело из стороны в сторону:

– Ты на кого, гнида, па-а-асть раскрыл?! Забыл, шакал, кто вас всех ко-о-ормит?! Вот как! Шутки с Федосеем Бабаховым шутить?!

Крича это, он раздувал ноздри и жутко плевался.

– Говори, тварь, кто тебя надоумил, ну, кто-о-о-о, говори! Ты не мог сам! Топорно, суки, работаете! Чья рука у тебя в заднице?! Я хочу видеть ку-коль-ни-ка, слы-ы-ы-ы-шишь?!

Должно быть, несопротивление действовало на Федосея как красная тряпка на быка. Когда же стало окончательно ясно, что стадия полемики желаемых результатов не принесет, в ход пошли кулаки.

Вернее, кулак… Удар оказался несильным, нерезким и каким-то по-женски нескладным.

Впрочем, моего глаза он все же достиг.

Потянуло ответить…

Но бить звезд, телеведущих, да еще по лицу, – такого со мной, сколько помнится, не случалось, отчего я немного засовестился и преобразовывать смутно чувствуемую форму в форму объективированную не стал.

Федосей же, напротив, произнеся: «живьем, сволочь, сгною!», занес руку для нового удара и, вероятно, ударил бы, не перехвати я ее…

Время на мгновенье остановилось. По-волчьи вздернув верхнюю губу, Федосей долго смотрел на меня; на скулах покатывались желваки, в голове, было видно, зрело решение.

Затем рука – не моя – расслабившись, освободилась.

Ею, будто по ходу, была ликвидирована невидимая пушинка с моего пиджака, лицо, смотревшее уже с премилой улыбкой, чрезвычайно приблизилось к моему… Как в зеркало глянув в зрачки, Федосей поправил прическу.

Отойдя и не оборачиваясь, спокойно:

– Пшел вон. Твое место в массовке, мразь…

У «Игровых автоматов» «Крайслера» не было. Внезапно меня охватило состояние, близкое к импульсивно паническому. Один, без денег, без документов и телефона. Вообще без всего. Идти некуда и не к кому… В эту минуту даже Власоглав, в любом своем виде казался оплотом, пусть и временных, спокойствия и безопасности.

Присев на скамейку около павильона, я приготовился ждать…

Стоило мне только задуматься – откуда-то как бы из темноты тотчас возникло лицо Алёнки. Где-то она сейчас? Я вдруг вспомнил нашу давнишнюю поездку на природу. Мы сидели у костра, пили чай, тихо разговаривали. Отблески пламени играли на ее загорелом лице, и казалось, что так будет всегда. Пройдут дни, годы, десятилетия, за молодостью наступит зрелость, ее сменит старость, но наши отношения, пройдя этот временной фильтр, останутся, сохранятся такими же. И так же я буду смотреть в эти глубокие, словно небо, глаза, молча любуясь тем единственным человеком, ради которого, только ради которого и стоило жить…

Эти воспоминания оборвал «Крайслер». Вернее, два длинных громких гудка – отреагировав на которые, я увидел довольное власоглавовское лицо, подмигивающее в полуоткрытом окне.

Ощутив облегчение и злобу одновременно, я подошел.

– Ты где был?

– На Фонтанке, водку пил, – журналистские щеки быстро вздернулись, образовав среднезубастую улыбку. – За тобой из-за угла наблюдал.

– Зачем?

– А хрен тебя знает. Может, ты бы ментов привел. На дружбу, как говорится, надейся, а камешек поудобнее за пазухой все же держи. Деньги принес?

Хмурый мой взгляд и синяк под глазом отлично ответили за меня. Власоглав без воодушевления отмахнулся, головой показав: «садись».

– Ну, и для чего это стоило делать? – спросил я несколько позже. – Может, объяснишь?

– Гляньте, пожалуйста! – глаза журналиста негодующе заблестели. – А ты бы, конечно, хотел, чтоб труд многих лет, каторжная работа, какому-то клоуну однополушарному достались?! Хорош друг! Говорил же – деньги вперед… На кой черт проверять давал?

– Но… – начал было я.

Однако Власоглав снова выдал отмашку рукой, отвернул голову и начал смотреть в стекло, как будто обидевшись.

Минут пять мы провели молча.

– И как теперь быть? – не то чтобы пытаясь сгладить вину, но тем не менее с немалой долей покладистости спросил я.

– А как хочешь. Хошь солому жри, хошь с голоду подыхай, хошь милостыню иди проси. Все, амба! Приехали…

Не прекращая ворчаний, Власоглав повернулся вполуоборот ко мне и бросил на торпеду небольшой рулончик.

При ближайшем рассмотрении рулончиком оказалась пачка, причем не такая и маленькая, долларов США, по-американски скрученная и туго обвязанная резинкой.

– Выиграл? – не сдержав эмоций, выкрикнул я.

– Ага… Рукава от жилетки. До стольких лет дожил, а все чудес ждешь! Как ребенок, ей-богу. У этих козлов выиграть – что в Думу на халяву попасть. И пыжиться нечего. Плутовство, надувательство и обман. И играют только дебилы.

– А сам?

– Я – другое дело.

– Какое?

– Я там вдохновения, может, ищу. Ну, и – (Власоглав, прищурившись, лукаво мне улыбнулся) – пайщиков-дольщиков в предприятие одно будущее подбираю.

– В какое? – насторожился я.

Журналист в точности скопировал недавнюю улыбку.

– Много будешь знать, скоро состаришься. Подойдет время – скажу.

Он повернул ключ зажигания, и «Крайслер» покатился вперед…

Через какое-то время нашего пути Власоглав заговорил первым:

– Деньги мне Компотников дал.

– …

– Деньги, говорю, мне Компотников дал.

Журналист сосредоточенно смотрел прямо перед собой на дорогу, однако краешки его губ едва заметно подрагивали.

– Что? – так, как спрашивают люди, когда тем кажется, что они ослышались, спросил я.

– Помнишь, я говорил, что все учтено?

– Помню.

– Так вот, – Власоглав не торопясь раскурил сигарету. – Еще до голосов Алёнкиных это было… Придумали мы, стало быть, один план. Так, на всякий пожарный. Вроде того что я их всех предаю и к тебе перебегаю. Ты, принимая за чистую монету, что появляется шанс Алёнку спасти, приободряешься и все вспоминаешь – этим самым приободрением в качестве толчка вдохновленный. Мы, соответственно, все узнаем, тебя к Королевичу, а Алёнку за ненадобностью в расход… Вот.

– Что вот? – испуганно спросил я.

– Вот – значит, что таким был план. Я его, меж нами говоря, давно придумал. Чтобы обстоятельства на момент перебежки смягчить. На фига, спрашивается, лишняя эскалация? Да и от инвестиций раньше времени отбрыкиваться никак не резон. Сейчас Компотни-ковы думают, что я на них работаю, и деньги дают. А я их, то есть деньги, беру, но на них, то есть на Компотниковых, не работаю. Чувствуешь?

– Что?

– Бездонную глубину творческой мысли. И на елку влезли, и срака покамест цела… Хотя диск Бабаху вперед бабок давать все же не стоило. Чай, не богачи.

– А ты уверен, что не на Компотниковых работаешь? – я постарался повнимательнее всмотреться во власоглавовское лицо.

– Твердо. Чего бы трепал?

– За некоторым языком не поспеешь и босиком, – не утерпел я, чтобы не высказать вслух, в чуть, правда, переделанном виде, пришедшую на ум поговорку.

Теперь уже Власоглав, повернувшись, смерил меня испытующим взглядом:

– Знаешь, откуда-то из темных закоулков моего подсознания частенько выныривает одна идиотская мысль. Верни я тебе Алёнку, ведь ты откажешься от любых денег, так?

– Так, – кивнул я.

– Делить на пятерых или забрать все себе… На кого я работаю?

Сказано было до такой степени трогательно и простодушно, что не поверить я, наверно, не мог.

– Какой ты подлец…

Уловив, очевидно, что сам факт обвинения присутствовал в моем обвинении в достаточно малых дозах – ярче там мелькало сочетание разных успокоивших меня чувств, Власоглав весело рассмеялся:

– Ну извини, генетическая база развития подкачала! А до денег я еще с детства большой, знаешь, охотник… Бывало, батяня вечерком с работы придет, выручку на столе пересчитывает, а я – сопляк малолетний – уже рядом верчусь, прикидываю, как бы десятку со стола незаметно слямзить. Мать, помню, ворчит, поедом ест, да куда…

– А кем у тебя отец работал? – не знаю зачем поинтересовался я.

– Почему «работал», и сейчас пашет. Сторожем, правда, теперь, на стройке одной. После судимости на хлебные места не шибко берут.

– Он у тебя сидел, за что?

Власоглав, как бы не желая распространяться, махнул на меня рукой, затем, показалось не выдержав, расхохотался, тут же, впрочем, приложил свободную руку к груди – знак извинения, но – не прошло и секунды – снова захохотал:

– Курьезная история… При советах еще. Батька тогда управляющим треста столовых был. Ну, сам понимаешь: мяско, пирожки, колбаска, связи здесь, знакомые там, сделки не всегда, так сказать, чистоплотные. А я, значит, в журналистике себя только пробовал. Уж больно, брат, профессия меня эта манила! Таинства неизвестного, желтый кожаный пиджак, битва с пороками каждый день, обнажения недостатков. Красота, хрена там говорить…

Власоглав на миг замолчал.

– Статью первую поручили. Ложь и антикоммунистическая пропаганда в средствах массовой информации буржуазных стран. Я тогда всю неделю в публичке разве не ночевал только. Факты все проверял: в галошу сесть по желторотости лет боялся. А тут бамс… перестройка, мать ее ети! Редактор другого требует. «Эта шняга, говорит, нынче только идиотам с птичьими мозгами нужна. Подавай нам, брат, иной материалец, чтобы с внутренними разоблачениями!». А кого разоблачать, если меня с детства учили, что все пригодные для разоблачения в нашей стране уже далеко… Четыре ночи не спал. Нагрянула наконец мысль. «А ведь, думаю, все батькины махинации с малых лет на моих глазах совершались, чем вам не внутреннее?» Ну, очинил я перо и давай карябать…

Власоглав вставил в рот новую сигарету.

– Это я уж постфактум узнал, что имена и названия выдумывать можно. А тогда, остолоп, вот так, открытым текстом, в массы-то и пустил. «Пирожок с начинкой» статья называлась. Имела громкий успех. Я себе на ней имя, можно сказать, сделал. А отцу через несколько дней обэхээсники визит вежливости нанесли: четыре года плюс конфискация, жаль…

Прикуриватель в машине отщелкнулся, и журналист потянулся к нему.

– Вот такой тебе, так сказать, «жуйдэмэн».

Я смотрел на собеседника во все глаза, чувствуя одновременно, что от переполняющего меня не то отвращения, не то возмущения начинаю трястись.

Закурив, Власоглав загрохотал так, что на мгновение выпустил руль:

– Надо ж – купился, наивная душа! Столько дней подле меня трешься, а до сих пор смикитить не в состоянии, что нам, журналистам, верить – только веру понапрасну терять. Шутка это такая была, понял?!

– Зачем?

– Уразуметь охота. Ты на самом деле такой?

– Какой?

– Пыльным мешком из-за угла ударенный… Все люди, смотри, как люди живут. Планы строят, на работу ходят, мечты овеществить хотят. Один ты словно из книжки какой замусоленной вылез. «Алёна, Алёна, радость моя!», «это как?», «это что?», «это почему?». По кочану да по кочерыжке! Жизнь такая.

– Твоя жизнь?

– Наша, всечеловеческая. И определяется она всего двумя простыми стимулами: поддерживать посредством питания себя и увековечивать посредством размножения свой вид. Тебе Алёнка для второго нужна?

Увидев, наверно, что одна из моих рук сжалась в кулак, Власоглав смягчился:

– Ну. Ну… Пойми, для тебя ведь, хороняка, стараюсь. Хочу, чтоб нормальным человеком ты стал.

Я ничего не ответил. Новая идея кристаллизировалась постепенно.

Ссоры и ругань с Власоглавом, желание в чем-то его убедить – занятие бесполезное. Тогда как обычный приятельский разговор (особенно на пьяную голову) – шанс получить информацию так необходимую мне. Как знать, может, именно этим способом и удастся обезглавить врага?

Обезглавить Власоглава… Хм, звучит.

Собеседник, кажется, углядел в этом молчании обиду, потому что немного погодя спокойно добавил:

– А отец у меня, между прочим, честным и порядочным человеком был, из интеллигенции. В тюрьме отроду не сидел, умер, когда мне только пятнадцать исполнилось. Мамка тоже – хорошей была. Через полтора года после отца с жизнью покончила. С тех пор тетка мной и занималась.

– Ольгина Карловна? – спросил я, пытаясь, чтобы нотки сочувствия в вопросе прозвучали с как можно большей отчетливостью.

Власоглав кивнул.

– А что она за человек? – продлил я «простое любопытство».

– Тетка? – в глазах журналиста заиграли веселые огоньки. – У-у, она у меня женщина молодец! В двадцать своих годков такой раскрасавицей была, пальчики оближешь! Редкий мужик, мимо проходя, не оборачивался. А замуж вышла за пердуна шестидесятилетнего…

– В этом возрасте человек, обогащенный опытом жизни, способен многое понимать правильно и высоко ценить то, что дарует ему судьба. Твоя тетя – мудрая женщина, – степенно заключил я.

– В этом возрасте – старческий маразм, упадок работоспособности и непроизвольное выделение газов. Антикваром он был. Денег – как песку морского. Четырехкомнатная квартира в центре на третьем этаже и дача в Корнеево. А так, как человек, – дрянь (это я с теткиных слов, сам-то его ни разу не видел). Одно хорошо – недолго, бедняжка, горе мыкала. Через пяток лет старик ласты склеил, и Ольгуша, вдовушка наша, единовластно на всем метраже захозяйничала. Замуж больше не выходила. На кой они мне, говорит, кобели? Ковры да мебеля только загадят. Ну, по молодости конечно, когда физиология нет-нет да взбрыкнет, водила к себе. Но после как я к ней перебрался, никого особо не замечал.

Власоглав вдруг задумался и покачал головой.

– Ты чего, я как этот оазис вспомню, до сих пор вздрагиваю! Потолки три пятнадцать с лепниной, паркет дубовый, зеркала бронзовые старинные с завитушками! Мы-то с моими с копейки на копейку перебивались в основном. И мать, и отец всю жизнь провкалывали, да так и не озолотились. Одеться иной раз не во что было (потому как не на что). Курицу, помню, на много-много мелких частей разделим и едим после три дня. Ты когда-нибудь ел одну курицу за три дня?

– Да в общем-то приходилось.

– Поганое это прихождение! Да и вся жизнь такая тоже поганая. После работы в четырех стенах, как упырь, укройся и в телевизор на клоунов сытомордых смотри. А я у тетки, между прочим, каких деликатесов только не хавал! Мясо фламбе, креветки тигровые, шампанское «Вдова с клюкой»…

– А зачем же ей деньги тогда? – спросил я спокойно.

– Кому, «Вдове с клюкой»?

– Тетке твоей.

– Так она и месяца за свою жизнь не проработала, наверно. Нужда подопрет, цацку какую или картину продаст, и снова полгода безбедствует. Вот только загашничек-то того… на исходе.

Помолчав, Власоглав добавил:

– А так баба она мировая! Я от нее многое взял.

В принципе сомнений на этот счет у меня не было.

Машинально глянув в окно, я увидел знак, предупреждающий, что скоро нас ждет закусочная, отчего мой живот выдал новые позывные. Власоглав оказался человеком наблюдательным.

– И то верно. Боец без кормежки что Джек Потрошитель без ножа.