Текст книги "Сны Черного Короля"

Несколько мгновений взгляд мой, словно подгоняя одно из решений, метался по сторонам, пока не нащупал предмет.

Предмет, сам внешний вид которого внезапно родил ощущение какого-то тревожного начала. Предмет этот – пожарный щит. Вернее, не сам щит целиком, а маленький красный топорик. Топорик висел в левом нижнем углу щита, легко снимался и, наверное, удобно ложился в случае необходимости в руку.

Щит крепился к стене в конце хранилища, от ближайшего стеллажа его отделяло несколько шагов.

«Антон!», прокричал я…

Голос прозвучал дрябло и грустно.

Донеслось торопливое шарканье, «чего?».

– Вот! – сделав приглашающий жест к нижней коробке, я отступил в сторону.

– Где? – проследив за моей рукой, журналист собрался было нагнуться, однако в последний момент заподозрил, видно, что-то неладное. За попыткой наклона последовала попытка принять прежнее стоячее положение – все это превратилось в итоге в целую серию странных лихорадочных дерганий, только после нее Власоглав сумел выпрямиться окончательно и встать одновременно ко мне лицом.

– Где?

– Вот.

– Что?

– То, что мы искали.

– А что мы искали?…

Наши взгляды скрестились. Это был, пожалуй, даже один – долгий, очень долгий, очень долгий и очень пытливый взгляд. Я отвел глаза первым.

– То, что искали.

– Фамилии Барамышев я здесь что-то упорно не нахожу…

– Отвлекающий маневр, – проронил я и сделал еще шаг назад, оказавшись почти вплотную к стене. – В действительности все лежит тут.

– Да? Знаешь, никак не могу преодолеть своего скепсиса, – сказав, журналист медленно потянулся к поясу, вальяжно вытащил приличных размеров нож с блестящим двухсторонним лезвием и направил острие на меня: – Береженого и Бог бережет… Слазь-ка самостоятельно, поглядим, что выйдет.

Минута была решающей. Момент – переломным. Как мог я постарался переменить выражение на лице, привстал на носки и взмахнул рукой так, как обычно делают во время приветствий.

– Валентин Филиппович!

Радостный оклик, признаться, получился вполне естественным.

Власоглав повернул голову, куда я хотел, этих секунд вполне хватило, чтобы рука и топорик соединились для дальнейших совместных действий…

– Тю! – глаза журналиста, заметив это маневр, дважды недоуменно моргнули. – А о нас ведь не скажешь, что их души роднились с каждым новым днем все больше и больше. Верно?

Я напряженно молчал, стараясь не выпустить из поля внимания любое последующее движение противника.

Власоглав переносил тяжесть тела с одной ноги на другую, рука, державшая нож, перемещалась то вперед, то назад, в качестве ответной реакции мне приходилось коротко взмахивать топором.

– Сейчас как пырну в бок, и все: «вечная память, Родион Романович!» – выдавил журналист, тяжело дыша.

– Меня зовут не Родион.

– Так и я тебе не Алёна.

Меня сбило с толку имя «Алёна». Пока я пытался сообразить, к чему оно было произнесено, Власоглав успел совершить резкий выпад, предварив его недлинным матерным словом… Я увернулся. Нападавший пролетел мимо, и мы поменялись местами.

– А если я тебя обманул? – страх, неожиданно поселившийся в душе, заставлял искать мирное разрешение конфликта. – Мертвым я вряд ли окажу помощь. Это не очень разумно.

– Плевать! В мире вообще очень мало разумного, – Власоглав действительно сплюнул, после чего провел свободным кулаком по губам. – Перл Харбор, это имя тебе о чем-нибудь говорит?

– Имя?

– Именно! Перл Харбор – так подписывал один знакомый мне журналист каждую свою статью.

– И что?

– Он писал про Америку и всякий раз поливал ее грязью.

– И что?

– Знаешь, кто спонсировал его творчество?

– Кто?

– Американцы!

На короткое время я оторопел. Не поддавалось осмыслению: зачем в такой момент это?

Рот журналиста, однако, разъехался в пренеприятную ухмылку.

– Они нисколько не возражали против поливания их родины дерьмом ради сущего пустяка. В каждой статье должна была проскальзывать маленькая, открыто не обозначаемая мысль.

– Какая?

– Тебе интересно?

– Да.

– Нет ничего дороже денег! – проорал журналист и, приняв в один прыжок стойку фехтовальщика, выбросил нож на длину вытянутой руки. Но теперь маневр был ожидаем. Уйдя в сторону, я тут же решился на ответ.

К счастью, удар получился не слишком умелым: с головой рыцаря пера и бумаги соприкоснулась лишь боковая сторона лезвия, в том самом месте, где оно, лезвие, насаживалось на топорище. Впрочем, и такого контакта оказалось достаточным, чтобы Антон Власоглав, успев выдохнуть: «ну, обалдеть!», неторопливо съехал на пол.

Пульс – слабый, но все же прослушивался.

Мои пальцы хаотично елозили по журналистской одежде. Ключи от «Крайслера» и телефон – вот два предмета, без которых я был бы птицей без крыльев.

Есть! Сунув «крылья» в карман, я бросился к стеллажу.

Теперь в хранилище удерживало только одно. Старая, сохранившаяся чудом тетрадь, на листках которой рука безвестного дьячка вывела однажды не только названия наиболее ценных царских книг, но и описала к этим книгам дорогу.

Вскрыв ящик, я извлек первую пачку документов. Письма, черновики каких-то работ, протоколы и стенограммы заседаний, фотографии, черновики с рисунками на полях, несколько дневников, снова письма, планы исследований, отчеты, рекомендации. Все, кроме того, что искал я.

Аналогичным образом произошло и со второй пачкой. И с третьей. Слегка отдышавшись, я решил просмотреть каждый документ еще раз – тетрадь могла затиснуться между бумагами, в той спешке, с которой велись поиски, это было вполне реально.

Однако – увы… Ящик, или, наверное, все-таки правильнее, коробка с номером «000143-143», снова заполненная, вскоре стояла на своем положенном месте, я же, обескураженный, продолжал смотреть на нее.

Не зная, что делать. Бежать или же…

Руки ходили ходуном. Лоб взмок. Мысли путались, и все вокруг воспринималось как нечто несуществующее, мнимое, придуманное кем-то.

Что будет теперь? Куда? Все планы – войти в сговор с Ольгиной и обменять тетрадь на Алёну – в мгновение рухнули. Единственный козырь пропал. И даже присутствия рядом (пускай бесполезного, но делающего меня хоть каплю решительней) такого подонка, как Власоглав, больше не существовало. Крах… Пустота… Безысходность…

«Нечего рассусоливать! Соберись, тряпка!», одновременно с пришедшим странным состоянием «полного равнодушия ко всему» донесся внутренний голос. И он, голос, был прав. Как ни сложись все потом, сейчас нужно действовать. Коль скоро обман для них – привычная практика, так почему бы и мне…

Машинально нащупав в кармане ключи, я поспешил наверх.

Валентин Филиппович ходил по залу, держа возле лица сведенные вместе сжатые кулаки, увидев меня, встрепенулся, так, будто хотел о чем-то спросить, но озвучить вопрос в последний момент, видимо, побоялся.

– Минут через пять вызывайте милицию. Спасибо! – на бегу прокричал я и, не теряя больше драгоценных секунд, выскочил на улицу.

Исходя из того, как близко при нажатии на брелочную кнопку прозвучало знакомое «квик-квик», утруждать себя постановкой «Крайслера» на специально отведенное место Власоглав все же не стал.

9

– Ольгина Карловна? – скрывать не буду: кулаки сжались сами собой, стоило мне услышать это «На проводе»… – Узнали?

– Алёшенька, соколик вы мой! – там, на том самом «проводе», было явно пережито маленькое эмоциональное потрясение, после чего слова, словно пули, посыпались градом: – Пропал… Как есть пропал… Ни слуху ни духу… Ни звоночка ни весточки… Бабка ждет-ждет, беспокоится, места себе не находит, обида душу саднит. Как, что, куда Андрюшенька наш запропастился, в какие края? И ведь не сказавшись, вот главное! А почему не сказавшись? Уколола, притеснила, может быть, бабка чем?

– Послушайте… – постарался я попасть в нашу беседу.

– Молчите, несносное вы создание! Пропишет бабка по первое число – будете знать, как старых друзей из памяти удалять. Ах, и это Танечка за него еще заступалась. Истинно, истинно про женское сердце говорят: отходчивое…

– Хватит паясничать! – удалось наконец мне. – То, что вы ищете, со мной, и я согласен обменять ее на Алёну.

Несколько секунд из трубки не доносилось ни звука.

Позже был подан голос. Теперь, правда, немного иной – спокойный, рассудительный, с резко выступающими деловыми нотками:

– Кому, кроме меня, ты говорил об этом?

– Никому. Только вам.

– Значит… (я слышал, как пыталась продышаться Ольгина). Значит, она у тебя?

– Да.

– Сколько?

– Нисколько. Я же сказал – готов ее обменять.

– На девчонку?

– На жену!

Не знаю отчего, но именно сейчас мне захотелось назвать Алёнку женой. Причем я почти прокричал. Точно желая показать в слове «жена» какую-то особенность.

– На девчонку… – странно потухнув и так, будто что-то подытоживая, произнесла Ольгина. Чувствовалось, некие подозрения давили ее душу. (Если душа, конечно, была).

– Так вы согласны?

Вновь молчание. Напряженное и оцепенелое. Молчание человека, стоящего на перепутье сразу нескольких дорог.

– Какие гарантии?

– Мое честное слово.

– Где и когда?

– Назовите место, куда вы привезете Алёну, и я приеду в указанный вами час.

– Один.

– Разумеется.

Новая реплика последовала не сразу.

– Я сильно рискую… Если Татьяна о чем-нибудь догадается, нам обоим лучше не жить. Действовать надо взвешенно. Риск, но соединенный с трезвым расчетом. Вот что… Часа через три приезжайте в Корнеево. Сидите на вокзале. Я позвоню и назову более точное место. Идет?

– Если с Алёной…

– Татьяна! – шикнуло в трубке, и связь оборвалась.

Три часа на то, чтобы подготовиться к решающей битве.

«Крайслер» катил меня по шоссе, стрелка спидометра болталась между сорока и сорока пятью километрами, – почти не следя за дорогой, я размышлял.

Один-единственный вопрос: насколько высока вероятность, что, использовав все свои каверзные средства, Ольгина нарушит взятые обязательства (а попросту говоря, пойдет на обман)?

Наверное – слишком высокая. Зачем ей лишний раз лезть на рожон? Ради какой выгоды? Сентиментального желания показать, что в ней, старой прихлебательнице и тунеядке, осталась хоть капля порядочности? чести? Смешно. Да и какая честь, какая порядочность может быть там? В этом рассаднике самой постыдной лжи, обоюдного предательства и гнусного лицемерия… Тем более что и я ведь далеко не Тенгиз или, например, тот же Володя Компотников. У меня нет ни влиятельных связей, ни высокого положения, ни даже элементарной возможности ответить на чью-нибудь силу не менее адекватно. Я – один! Слабое, потерянное существо, не способное справиться с ситуацией без любого вмешательства извне.

Или все же обратиться в милицию? Сейчас, когда Власоглав, почем знать, может уже и дает показания, внося полную ясность в свое чудесное возвращение из царства мертвых.

Журналистский телефон в этот момент завибрировал, на освещенном дисплее я смог прочитать: «Новое сообщение – 1». Нажав:

«Телефон милиции 02. Там же, чуть позже, можно объявить розыск бесследно пропавшего близкого человека. Тетя Оля».

Казалось, эти подлецы читали мои мысли.

Пошел дождь. Начавшийся как по-осеннему мелкий, нудный и нерешительный, он всего в несколько мгновений превратился в настоящий ливень, крупные капли которого ожесточенно колотили по крыше и стеклам. Я поднял боковое окно, включил «дальний» и запустил «дворники».

Дождь… Когда-то во время дождя…

Моя нога машинально утопила педаль газа в пол. Из всех, на чью помощь можно было как-то рассчитывать, оставались только Олег и Потапов. Я ехал – к Потапову…

На счастье, сантехник оказался дома.

Правда, сама наша встреча прошла под знаком отрешенных от всякой сентиментальности чувств. С порога ко мне потянулась огромная жилистая рука, было пробормочено «а, ну заходи», да и вообще: со стороны вполне могло показаться, что я – порядком поднадоевший сосед, заскакивающий чуть ли не ежедневно то на перекур, то за спичками, то за солью.

Впрочем, несмотря, повторю, на внешнюю, формальную сдержанность приема, во взгляде хозяина я сумел подметить отсвет какого-то по-детски чистого удовольствия, дипломатично подсказывающего, что моему визиту Потапов все-таки рад. И точно. Стоило мне открыть рот и произнести «знаете, Потапов…», благожелательная улыбка тут же согрела недавно угрюмо сжатые губы.

– Для того чтобы знать, необходимы предпосылочные сведения… А хрена?!

Мой психологический груз был снят.

Со следующей фразой пришло и спокойствие: по порядку, стараясь ничего не забыть и соблюсти строгую хронологическую последовательность, я выложил всю историю, вплоть до настоящего момента.

Потапов строго нахмурился.

– Пацанов брать?

– Каких?

– Ну, Григорьича, Саныча, Вентиля, Петруху. Какая-никакая – бригада.

– Зачем?

– Дадим мышонку по мошонке.

Игра слов… Но общий смысл игры, равно как и общее направление первоначального потаповского замысла лежали как на ладони. Конечно, спасибо. И все-таки такое развитие событий было для меня неприемлемо.

– Потапов, я ведь и вас только для подстраховки беру.

– Подстрахуем! – убежденно и с чувством рявкнул сантехник. Причем два последних слога (для большей, видимо, убежденности) после секундной паузы им повторились, отчего, надо сказать, меня слегка покоробило.

Но я промолчал. Слоги явно предполагали и действия. Мое внимание направилось к ним.

Сантехник (мы стояли в прихожей), тяжело ступая, подошел ко мне, подвинул чуть в сторону, после чего открыл небольшой шкафчик, встроенный в стену.

– У Потапова для всякой мрази свои, особые методы воспитания есть!

Из шкафчика был вытащен кусок, длиною примерно в полметра, трубы. Труба была не металлическая. Не тонкая и не толстая. Толщиной приблизительно с большой палец, и не гибкая. Скорее всего, что-нибудь из последних сантехнических завоеваний.

Хлопнув завоеванием несколько раз об ладонь, Потапов триумфально посмотрел на меня:

– Туда вот, в самое ее окончание, свинец влит. Хороший удар по башке в два счета охоту к пакостям отбивает!

– Может, не стоит? – глядя, с какой холодной беспощадностью перекидывает сантехник из руки в руку этот вовсе не страшный на вид предмет, я почувствовал беспокойство. – Люди все-таки. Живые существа…

– Души прекрасные порывы!

– Да нет, ничего общего. Просто…

– Души, говорю, эти прекрасные порывы! Жизнь тебе не кабинет релаксации: чувствительным да слабосильным в ней места нет.

Не скажу, что беспокойство в силу услышанного пошло на снижение.

– Понимаете, наш договор налагает определенные обязательства. Я обещал прийти на встречу один. Вас не должны видеть. В противном случае уровень опасности слишком высок.

– Всякое направленное действие содержит уровень опасности, – Потапов снова стукнул трубой в ладонь. – Да ты, приятель, не дрейфь! Так зашифруюсь, ни одна зараза не найдет. А вот ежели беседа у вас того, тогда и я… так сказать, этого.

– Спасибо, – сказал я.

– Ай, – ответил сантехник.

Вскоре он пошел переодеваться, я же стал вспоминать, все ли у меня готово.

Не хватало тетради. Любой. Способной хотя бы издали, через пакет или через что-то еще, сойти за ту, настоящую.

– Потапов, у вас есть тетрадь? – прокричал я.

Ответ состоялся с задержкой: до определенного момента в соседней комнате что-то лишь интенсивно двигалось, стукало, хлопало и скрипело.

Потом несколько раз «пшикнуло». И мне в ноздри ударил запах одеколона – резкий и забытый, как казалось, давно.

И только затем в прихожей снова появился хозяин. На нем был теплый осенний костюм – светло-коричневого оттенка, сидящий, откровенно признаться, чуть мешковато и по своей структуре (такой материал, кажется, называют молескин) мало чем отличающийся от уже знакомой мне робы. В руке Потапов держал тетрадь, которую церемонно, так, как если бы отрывал от сердца, протянул мне.

– На, коли нужно.

Судя по всему, тетрадь являлась частью известных научных трудов. Стала же ей, насколько я мог предположить, недавно – на первой странице виднелась одна-единственная запись:

«Образование нужно подкреплять опытом. Смысл жизни – в деле. Декарт никогда не умрет: он много сделал… Я ни хрена не сделал. Значит, еще не жил…»

– Вырви, – со смущенностью на лице бросил Потапов. – Фигня все. – Почему же? – отпарировал я и, передав ему аккуратно отсоединенный лист, взялся за дверную ручку.

– Вы готовы?

– А хрена?!

На вокзале было как…

Как на вокзале маленькой провинциальной станции: тихо, лениво, спокойно, немноголюдно… Я сел на пустующую желтую коротконогую скамью и стал ждать.

Потапов, войдя несколько позже, приладился в уголке, заслонив лицо раскрытой газетой.

Не прошло получаса, как зазвонил телефон.

– Привез? – раздался напряженный голос Ольгины.

– Да, – ответил я. – Мои дальнейшие действия?

– Купи в киоске почтовый конверт. Положи то, что привез. Напиши адрес: «на деревню дедушке». И подпишись: «Ванька Жуков». Кинь в почтовый ящик и жди. Не намухлюешь, получишь девку. И помни – за каждым твоим шагом следят.

– Но… – несмело возразил я, – разве тетрадь может уместиться в конверте?

После двух-трехсекундной паузы, способной обозначать сейчас только одно – быстрое размышление, раздался короткий щелчок. С той стороны трубка была повешена. Я тупо смотрел на телефон…

Он, телефон, – молчал.

Зато скрипнула вокзальная дверь, и в нее, образуя некий направленный на меня треугольник, проникли три милиционера. Руки у всех троих были сцеплены за спиной, блестевшие бдительностью глаза мягко, но цепко входили в соприкосновение с реальностью.

Видимо, в этой реальности я занимал далеко не последнее место: неторопливым уверенным шагом троица приближалась ко мне.

Я встал. Блюстители порядка, подойдя, остановились тоже. Причем сгруппировались возле меня так, что треугольник, который они создавали, пока шли, им и остался, с тем небольшим дополнением, что центром фигуры теперь оказался я.

– На вас сигнал поступил, уважаемый, – предельно четко проговорил тот, что стоял ко мне лицом. – Пройдемте в пикет.

– Какой?

– Пикет или сигнал?

Я заметил, что глаза говорившего, будучи сонно-спокойными, пока хранилось молчание, в момент речи беспрестанно бегали по моей одежде, как бы пытаясь определить, сколько в ней есть карманов и чем они могут быть потенциально заполнены.

– Сигнал.

– Дюже тревожный! – пробасил вдруг стоявший по мою левую руку.

Как раз за нее крепко ухватилась его правая.

(В это же самое время его левая с живостью устремилась ко мне за пазуху и даже сумела зацепить там верх тетради, которая, свернутая трубочкой, лежала во внутреннем кармане куртки).

– Это у тебя что? А? А!

– Это, господа, бомба!

Голос, прогрохотавший в нескольких шагах, заставил вздрогнуть и обернуться каждого.

Потапов стоял, широко расставив ноги и воткнув в пояс огромные кулаки. Глаза сантехника заговорщицки щурились:

– Нет счастья без трудности его достижения. Прекрасно то, что оплодотворено мыслью. Убого – что осквернено бессмысленным действием. Господа, могу я взглянуть на ваши документы?

Сказанное на какой-то незначительный миг явно уперлось в культурно-образовательные барьеры представителей власти: сбитые с толку, милиционеры непонимающе переглядывались между собой, и как следствие – руки от меня были убраны; возникла относительная свобода.

При этом я не прекращал смотреть на Потапова. Стоило нашим взглядам встретиться, глаза сантехника ясно показали на дверь.

Повторять не пришлось. Долбанув локтем того, кто стоял справа, я вихрем метнулся к выходу. Одновременно и Потапов сделал движение, в котором угадывалось желание дать дорогу мне и оказаться своеобразной полосой препятствий для остальных.

Уже у самых дверей, оглянувшись в последний раз, я увидел распластанного на полу друга; над ним, словно воронье, кружились милиционеры: двое выворачивали за спину руки, один доставал откуда-то из одежды просвинцованную трубу…

Снова пришла эсэмэска.

«Люди не хотят быть обманутыми, если ложь им не по вкусу. Жизнь любимого человека порой так коротка…»

«Крайслер» остался у здания вокзала. Отважившись приехать на нем с Потаповым (основная причина – необходимость торопиться), я был далек от намерения пытаться машину как-то вернуть. Хорошо уже то, что удалось спастись бегством.

Чем я открыл себя? Почему они догадались?

Говоря «они», я подразумевал, что мне абсолютно без разницы: действовала ли Ольгина в одиночку или включила в игру всех остальных. Главное, что моя хитрость сорвалась, и теперь в срочном порядке требовалось изобретать что-то новое. Что?

Со стычки с милиционерами прошел ровно час. За это время я сумел добраться до следующей станции и сесть в поезд. Звонил Олегу… Олег снова в городе. Живет в своей квартире: в той, из которой, как казалось, совсем недавно меня погнали на улицу Алёнкины голоса.

Олег не замазал себя предательством тогда (момент, захоти он того, был). Можно ли положиться на него в настоящем?

В нашем телефонном разговоре я изо всех сил постарался довести до сознания мысль, что не псих и не вру. Не знаю, нашел ли он доводы достаточными, но, кажется, у меня получилось. Несколько раз весьма сбивчиво и неловко поинтересовавшись моим душевным состоянием, профессор Хлестаков вернул себе привычную деловую сосредоточенность, задал ряд вопросов, отличающихся прежде всего краткостью и конкретикой, после чего согласился перенести разговор в домашнюю обстановку. Обращение к услугам любого рода врачей было условлено отложить до конца беседы.

Ну вот и вокзал. Через сорок минут взятое на стоянке такси доставило меня по указанному адресу…

Поразительно – я сидел на том же самом диване, стоявшим все так же в углу. В кресле, в центре, занимал свое место Олег – в длинном махровом халате, серьезный, с гладко зачесанными назад волосами, уложенными гелем. Опущенное тяжелое драпри и посверкивающий декоративный камин. Казалось, что все – не только, причем, в этой комнате, но и вообще в моей жизни – вернуло себе свои привычные очертания.

– Не верю… Не хочу верить и не могу, – Олег, прихмурив брови, смотрел на меня мрачно и недовольно.

– Власоглав жив, это разве не доказательство?

– Где оно?

– Ну, я не знаю… можно, наверно, позвонить в милицию.

– Угу, только милиции для полноты счастья нам с тобой не хватает.

– Тогда позвони в областной музей. Надеюсь, слова уважаемого человека, ученого, способны тебя убедить?

– Звонить? Сейчас? Во втором часу ночи?

– Позвони завтра. Если на то пошло, ты ничего не проигрываешь. А сейчас просто попробуй побороть сомнения и взглянуть на дело с другого ракурса.

– С твоего?

– Почему с моего? Нейтрально… Держись золотой середины. Проведи грань между собственным недоверием и объективно существующими фактами. Отдели одно от другого.

– Хм, – Олег с сомнением покачал головой. – Именно факты… Знаешь, я тоже не чужой человек в литературоведении и могу на подобающем уровне судить о том списке, о котором ты рассказал. Не вяжется вот что. Зачем он этой компании такой ценой? Какая польза? Единственное, хотя и спорное, доказательство того, что царская библиотека существует? С этой точки зрения документ и в самом деле – настоящее сокровище. Но лишь для узкого круга специалистов и то, если так можно выразиться, чисто в духовном аспекте. Где материя? Где те сумасшедшие суммы, которые тобой назывались?

– В том-то и фокус! – отпарировал я. – Ты невнимательно слушал и говоришь в данный момент о списке Дабелова. Они же ищут тетрадь под названием Пярнская коллекция, это с нее составлялся сам список.

– В чем разница?

– Список есть каталог, простое перечисление. Коллекция, тетрадь, более широкое информационное поле. Дьячок, ее автор, не только назвал все виденные книги, но и как мог детально описал дорогу к ним. Вплоть до мелочей: количество ступенек, спуски, подъемы, повороты. Так, по крайней мере, утверждал профессор Верлецкий. Ему ты склонен доверять?

– Ты же сам говорил, что профессор был в некотором смысле… э… фанатиком своего дела. А такие люди зачастую принимают за истину то, что им хочется за нее принимать. Да и потом – библиотека, пускай и была, могла сгореть в одном из пожаров, коих случалось в Москве великое множество. Или, например, не раз и не два поменяла свое месторасположение. Не слишком ли призрачна цель, чтобы ради нее решаться на противоправность?

– Какая противоправность, Олег, ты о чем?! – такая наивность друга слегка выходила за рамки моего понимания. – Разве у нас мало обычных людей пропадают без вести? Или мало таких же отправляются в сумасшедший дом? Обернись вокруг.

Олег насупился. Очевидно, подобный вопрос не приходил ему в голову. Наконец высказался:

– История, конечно, невероятная, ничего не скажешь.

– Но…

– В том-то и дело. Все твои «но» хоть в розыск объявляй! Пусть бы одно, где-нибудь, самое маленькое.

И он снова прервался.

– Олег, – чтобы не затягивать тишину, взял слово я. – Скажи, по-твоему, я правда похож на сумасшедшего?

Профессор Хлестаков совершенно серьезно окинул меня плавным изучающим взглядом.

– Не могу знать. Я в этой области плохой оценщик. С виду вроде ничего общего с теми, кого по телевизору как пример приводят, не имеешь. А так… Все эти твои приключения, похождения. Закономерности никак найти не могу, понимаешь? Вот ты говоришь, все за списком этим, то есть за тетрадкой охотятся. А где она? Ты все рассчитал, отгадал и – пустышку в итоге вытянул. Вот и получается: «роман без финала». А одни пустые разговоры сложно в единую картину уложить.

– Сложно, – не стал отрицать я. – И сам в толк не возьму, куда она могла деться?

– Может, в ящике плохо смотрел?

– Три раза.

– Ящик не тот?

– Вряд ли. Сошлось так, что по-другому и представить трудно, – тут мне снова пришлось передать Олегу последние слова покойного антиквара и алгоритм дальнейших поисков. – Что, по-твоему, ошибся я? Или если бы…

– Если бы да кабы, – Олег, тяжко вздохнув, примирительно хлопнул ладонями по коленям. – Пошли спать. Завтра с утречка позвоню кое-кому, глядишь, чего и изобретем.

– Доктору Королевичу?

– Нет. Доктора, думаю, можно на денек отложить, – Олег улыбнулся. – Я тебе здесь постелю, не возражаешь?

Я охотно кивнул…

Разбудил же меня чей-то крайне раздражительный шепот. В глаза больно ударил свет – мелькнуло лицо в белой, как молоко, маске, на рот сильно и грубо опустилась рука. Другие руки повернули тело на бок, куда-то под лопатку вонзился шприц…

Наверное, шприц. Я почувствовал резкий укол, явственно ощутил входящее жало.

Первое время я еще пробовал вести борьбу (для чего отчаянно перегибался назад в виде дуги, сделанной без помощи рук), потом потихоньку характер и воля стали слабеть. Лица, предметы, боль – все начало отдаляться. Из густеющей на глазах темноты, словно из небытия, возникла фигура. Одетая в строгий черный костюм, она водила меня с этажа на этаж, по каким-то бесчисленным коридорам, мимо бесконечных комнат… Из каждой выходили люди: мрачные, деловые, с кожаными черными папками под мышками, смотрящие куда угодно, только не на меня. Последнее, что я помнил, как закричал: «Оле-е-ег!»…