Текст книги "Сны Черного Короля"

4

– Татьяна Александровна? – с усилием плебейски протянул я, скривив при этом лицо.

– Долго жить будешь, дружок. Прямо сейчас вспоминала! – было произнесено в трубку. – Как наши дела?

– Хорошо, спасибо. Я хотел попросить прощения за то, что случилось. Сам не знаю, как вышло…

– Ай! – перебила Татьяна. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Я тоже, признаться, малость переусердствовала. Такой уж характер: слишком чувствительна, и когда вижу перед собой глупца, очень легко выхожу из состояния душевного равновесия.

Мне понравилась такая манера идти на мировую.

– Дразнить зачем-то стала. Кстати, надеюсь, мой Велес тебя не шибко поколотил?

– Велес? – я судорожно глотнул воздух.

– Мои ребята из этого охранного предприятия. Озорны на руку. Чуть что, сразу…

– Татьяна Александровна, а у вас работы сейчас для меня нет?

– Одумался? Давно бы так. Благоразумие всегда отличит нормального человека от подонка! Приезжай завтра, ближе к обеду, подумаю, что можно организовать. Есть небольшой набросок. Ты с русской литературой второй половины шестнадцатого века когда-нибудь сталкивался? Стилист сильно необходим.

Мне вдруг припомнилось, что именно в этом разделе я ориентировался лучше всего. После института проводил даже самостоятельное исследование, в котором наиболее подробно рассматривался как раз шестнадцатый век.

– Вот и молодец! «Легче сопротивляться в начале, чем в конце». Леонардо Ди Каприо… то есть этот… как он? с кодом который?… да Винчи. Приезжай-приезжай. Охрану предупрежу.

Видимо, почувствовав мои колебания, она дурашливо рассмеялась.

– За одного битого двух небитых дают. Не бойся, в этот раз не тронут.

Положив трубку, я посмотрел на часы.

Начало двенадцатого… Говорят, в любом негативном событии неизменно скрываются ростки новых благоприятных возможностей. И вот – из глухого тумана неизвестности выплыла фигура Велеса. Точнее, очертания охранного предприятия с этим названием. Кто бы предполагал? А вообще, есть ощущение, что все наконец начинает складываться в какую-то стройную логическую целостность. Книга, кольца, записка, Велес, собаки. Все без исключения друг друга как-то касается, и каждая мелочь становится чрезвычайно важна…

Впрочем, сейчас слишком поздно, чтобы вплотную заниматься «Велесом». С утра подумаю, как повести себя с Татьяной; после поеду к ней и уже на обратном пути, если, конечно, получится, навещу официальное руководство данного подпольного предприятия по выбиванию дебиторских задолженностей.

Охрана, блин!

Будильник разбудил в шесть, поднял на ноги в половину восьмого. И уже в восемь я слонялся руки в карманы по квартире, не зная, на что употребить те три часа, оставшиеся до начала поездки.

Автоматически включил телевизор.

На четырех каналах из двадцати рассыпался в улыбках и демонстрировал впечатляющую подвижность Федосей Бабахов. Причем на трех одет он был в разные, но одинаково стильные костюмы, тогда как на последнем, четвертом, красоту молодого телевизионного тела дополняли много заплатанные джинсы, бандана и майка. Когда Федосей совершал очередной размашистый поворот, я обратил внимание, что правое плечо телезвезды украшала татушка… Нечто знакомое. При первом же крупном плане знакомое удалось разглядеть. Ну да – морда огромного черного добермана.

Черт, ну откуда столько собак!

Казалось, большие четвероногие друзья радикально черного цвета преследовали меня на каждом шагу… Еще окончательно не понимая зачем, сделал звук телевизора громче.

Действительно: «еще окончательно не понимая зачем»! Мог ли Власоглав подвести так, что именно в эту минуту мне захочется включить телевизор, и в нем вдруг замаячит татуированное бабаховское плечо?

Ой ли! И все же…

Федосей с непередаваемо выразительной мимикой освещал факты из жизни одной российской семьи, «семилетний член которой утопил в ванне свою двухлетнюю сестренку и был вскоре зарезан мамой, пришедшей поздно с работы и отправившейся в петлю сразу после расправы над ним», а во мне вновь закопошились сомнения. Может быть, все-таки не собака Баскервилей?

Может быть – доберман? Или, вернее, сочетание «огромная черная собака» направляло именно к знающему ответ Федосею?

«Многие из нас говорят: время рассудит. А никого оно не рассудит! Придет, и все мы умрем…», обозначил Федосей завершение одного из программных блоков (нет, концовки получались у него действительно хуже в разы), и я решил: буду звонить.

Правда, помимо желания, действие имело и операционный аспект. Как и каким способом данное могло быть достигнуто? А с этим обстояло сложней. По крайней мере на двух каналах из четырех маленькие буковки в уголке удостоверяли, что шоу транслировались впрямую.

А с другой стороны, волков бояться…

– Слушаю! – раздался знакомый раздражительный голос, подтверждающий, что мне повезло.

– Это Велес, – сказал я.

В ответ мне был «объявлен мат». Точнее, в ухо внесся целый поток выражений не для печати, в кратком отредактированном виде сообщающий, что такая поведенческая черта человека, как нарушение собственного слова, есть очень плохая черта и что в цивилизованном обществе носителю подобной черты часто наносится ряд увечий, несовместимых с дальнейшим нормальным функционированием всего организма. Кроме того, Федосею, знающему многих нужный людей, сделать это окажется легко.

Я попросил прощения, наскоро объяснив, что не мог передать базу, так как находился это время загородом, отправленный туда Ольгиной Карловной по ее настоятельной просьбе.

Что примечательно – упоминание имени власоглавовской тетки снова чудотворно подействовало. Федосей резко сменил гнев на милость, согласившись еще подождать.

Поймав тот момент, когда один из собеседников должен вот-вот положить трубку, я задал интересующий вопрос.

– Федосей, у вас на плече татуировка, доберман. Что она обозначает, не подскажите?

– Переизбыток чернил и дебилов в нашей необъятной стране.

Далее последовало разъяснение – тоже, впрочем, отличавшееся большим количеством крепких нелитературных вкраплений. Вкратце оно могло быть переведено так. Некая серьезная фирма, коей специализацией значилась роспись человеческих тел, нанесла Федосею добермана совершенно бесплатно. Расчет был простым. Так как телеведущий являлся в некотором роде объектом для подражания, то вполне логично, что, глядя на этот объект, наиболее восприимчивая часть населения тоже захочет разрисовать свое тело с ног до головы (сам Федосей очертил границы немного иначе), и в конечном итоге акция принесет фирме дополнительный бизнес-процент. То есть, взятый отдельно, доберман не обозначал ничего. Иными словами, очередной промах.

Положив трубку, я принялся собираться.

Странные они все-таки люди, с телевидения! Помню, Алёнка часто хмурилась, говоря, что со мной ну совершенно невозможно смотреть телевизор! Что, по моему мнению, все, кто появляется там, сплошь дурачки, которые только и могут, что ерничать и кривляться. А на самом деле, утверждала она, работа на TV – по-настоящему каторжный труд, цель которого делать нашу жизнь более светлой.

Я же смотрел тогда на нее и понимал: светлой нашу жизнь делает все же другое…

Спустя два с половиной часа я снова оказался в Корнеево.

Как и во время моей первой поездки, народу на станции практически не было. Слабое оживление проглядывало опять лишь у ларька, мне же опять захотелось семечек.

Подойдя к торговавшей ими бабке, я на мгновенье остановился… Черт, как они были похожи! Та, которая призывала не покупать импортную сантехнику, когда я спрашивал про Потапова, и эта.

Нет, говорят, пока сам не стар, все бабки кажутся на одно лицо. Но не до такой же все-таки степени.

Сунув кулек в карман, я не спеша отошел в сторону.

Но вскоре, не удержавшись, вернулся.

– Я, знаете, купил себе импортный унитаз, – как бы между прочим «делясь маленькой радостью с совершенно незнакомым мне человеком», сообщил я, пробуя заодно понаблюдать за переменами, свершающимися на старушечьем лице.

Бабка посмотрела устало. И с грустью, которую не удалось хорошо скрыть.

Наверное, и впрямь обознался…

Выдав на прощание немного нелепый поклон, я поспешил на урчавший невдалеке автобус.

Главное жившее во мне опасение: контакт с охраной. Но оно, к счастью, оказалось построенным ни на чем. Уже подходя к первым дачным домам, я увидел Татьяну, совершающую прогулку по той же дороге, но только с другого ее конца.

Мадам шла с Володенькой, чуть склонив к нему голову и небрежно поигрывая зажатым в правой руке прутком. Володенька что-то ей говорил, но было хорошо видно: слушает супруга скорей из учтивости.

Заметив меня, Компотникова расплылась в довольной улыбке, выбросила прутик и помахала освободившейся рукой.

Я подождал, когда они подойдут ближе.

– Не терпится наверстать упущенное? Заря зардеться не успела, а он уж у дверей!.. Хи-хи… А мы с Володенькой прогуляться вот вышли. Замечательные здесь все же места! Болота эти никогда не примелькаются. А сколько тайн они хранят… Присмотритесь, например, к той равнине с поднимающимися кое-где причудливыми холмами!

– К какой равнине? – с недоумением спросил я, проследив взглядом за движением руки, которая указала на двухэтажный, чуть скособоченный дом.

– Шучу. Прозаический слог не менее чем поэтический нуждается в каждодневной муштре. Давно ждете?

Я сказал, что нет, попутно протянув руку Володеньке.

Для того чтобы тот (как выяснилось чуть позже) ее вяло помял…

Загадочное они все же семейство! Если бы кто-то, не суть важно по каким даже причинам, кинулся вдруг душить мою Алёнку, то вряд ли впоследствии я смог бы прикоснуться к его руке. Причем именно так: как будто ничего особенного не произошло. Хотя – «в каждой психушке свои погремушки», наверно.

Ворота открылись, и Татьяна дружески взяла меня под руку; Володенька остался с охраной – давать той какие-то рекомендации.

– Тут дело, собственно, вот в чем, – произнесла Компотникова, когда мы прошли несколько шагов. – Есть задумка нового романа. Он полуисторический. Все события происходят как бы параллельно. То в нашем веке, то в шестнадцатом. Герой романа ищет древнюю рукопись, отдельные страницы которой периодически цитируются. Твоя задача – довести предоставленный материал до ума так, чтобы ни один историк не смог заподозрить меня в нарушении художественной правды.

– А материал большой?

– Не знаю еще.

– То есть?

– Что «то есть»! Дело, видишь ли, деликатное. Похожий роман вышел недавно в Уэльсе. Не в том, который Герберт (она захихикала). На английском, соответственно, языке и крохотным тиражом. Сейчас наши переводчики над ним колдуют, и как только управятся, так сразу решится вопрос и с объемом.

– Но я работал только с русской литературой шестнадцатого века.

– Она и нужна! Самый ходовой товар сейчас – этот полуисторизм. Чтобы с кодами, шифрами, записочками всякими. И заметь, русской по-настоящему сильной вещи еще нет. Вот я и решила…

– Сюжетец позаимствовать, – не стерпел подсказать я.

– Талант взаймы не берется! – Татьяна сверкнула своими черными глазами. – Использовать часть вовсе не значит переписать целое. Если в сюжетных линиях кто-нибудь и отыщет родство, то все остальное – результат моей творческой переработки. Или ты опять за свое?

Вовремя спохватившись, я признался в глупости, и вскоре мы вошли в дом.

– Пойми – темп нынешней жизни никому не дает ни единой лишней минуты. Любое промедление – литературная смерть. Читатель изъявляет потребу читать, задача писателя номер один – как можно быстрей реагировать на потенциальное изменение даже самого несуразного спроса.

– Ковать железо, пока горячо? – протянул я, стараясь по возможности заглянуть мэтру российской массовой литературы в глаза и, как мне показалось, весьма масляным голоском.

В знак солидарности Татьяна вяло кивнула.

– Сам рассуди, неужели мне составит труд накатать нечто подобное? Да одной левой. Нам-то – потомкам Гоголя, Достоевского, Толстого… Но издателям надо «непременно сейчас». Так что пусть переводчики переводят, редакторы адаптируют, а ты… ты стилизуй, коли вызвался.

С этими словами она впустила меня в свой кабинет и подвела к старинному письменному столу.

В центре стола лежала стопка чистой бумаги и один мелко исписанный лист.

– Вот, посмотри. Тут до тебя один умелец старался, руки б ему пообрывать! Возьми-ка, перепиши, как нужным считаешь.

Я поднес лист ближе к глазам и начал вчитываться.

«Миновал день, – было написано на листе, – и наступила ночь. Задремал князь, и приснился ему прекрасный замок. Подошел князь к дверям, постучал. Тишина. Вошел князь в переднюю, осмотрелся. Никого. Чуть обождав, прошелся по комнатам, заглянул в спальню. Видит: сидит у изголовья кровати колдун в рубахище очень нарядной и смотрит на князя весьма зло…»

Да уж. Судя по прочитанному, стилист сдал экзамен на слабую «троечку». Я придвинул поудобнее стул, взял ручку и стал припоминать то, что осталось в сфере моего сознательного и бессознательного после проводимых исследований.

Причем, когда рука начала выводить первые фразы, фразы эти, словно автоматически, начали вырисовываться какими-то витиеватыми печатными буквами, явно под старину.

Закончив, я освободил стул для Татьяны и отошел в сторону.

– Ого! – воскликнула Компотникова, взглянув на мою пробу. – Да ведь это пропись! И пропись-то редкая! Посмотри-ка, Володенька, каков талант!

Подойдя, Володенька заинтересованно склонился над листком.

«Мимошедши дневи, – вслух произнесла Татьяна. – Нощное безмолвие пришедши. Задрема князь. И явистаси во сне ему храмина велелеиная. Подошед, нача толкати князь в двьрь. Тишина бысть. Внити в притвор ино созирати семо и овамо. Никого не узре. Прочая, иде в покои, в ложницу. Глядь: у возглавия ложнаго обавник сиде в срачице щепливою и смотрях горше зело…»

Я кашлянул:

– Не знаю, насколько точен выбор всех слов. Да и в согласовании, скорее всего, есть ошибки. Это по памяти. Надеюсь, при использовании специальной литературы результат будет качественно иным.

– Да ладно, не скромничай, – Татьяна одобрительно отмахнулась. – Уже вижу, что сведущ! Правда, Володенька?… Только вот срачницу эту надо убрать. Что за срачница, кстати, такая?

– Срачица. Рубаха.

– А-а… Ну все равно. Народ в массе своей у нас не до такой степени эрудирован и по простоте душевной в первую очередь подумает о другом. А так…

И она вновь приступила к выразительному чтению.

Я же погрузился в задумчивость – и чем глубже приходилось мне в нее погружаться, тем интенсивнее мельтешила в голове одна беспокойная мысль. Что-то тут явно не так. Какой-то, прямо сказать, высосанной из пальца выглядела эта история с переводом. Уж больно ко времени оказалось мое знание древнерусской литературы. И вообще – та легкость, с которой, как рассказала Компотникова, творчески перерабатывается вышедшая в другой стране вещь… Ну-ну. А эти ее сегодняшние разговоры. Каждая фраза, с которой Татьяна обращалась ко мне, казалась уже где-то слышанной. Как будто все слова были не ее, но зато предназначались именно для меня. Болота, равнина, записка, пропись, код… Дурацкая стилизация, которая явно не производилась. С какой только целью?

– А вот тут, Володя, послушай! – Татьяна неожиданно возвысила голос. – «Сие слышав, князь зрак свой изменяти начат, зубы своими скрежеташе и очима своима позирая. И глагола ему: на горшее пришедше! Азъ хощу язвити тя! Обавник онъ начат плакати велим гласом и рече: молю ти ся, твори надо мною еже хощеши…» А, каково?!

Затем обратилась ко мне:

– Ну, друг, не ожидала. Это ж надо такое за пять минут сотворить, адский ты сатана!

Я ответил скромным кивком, но в то же время почувствовал, что взгляд мой задержался на Татьяне чуть дольше, чем это положено при изъявлении благодарности.

– Что… что? – Компотникова начала бегло осматривать себя с ног до головы, а затем вдруг замерла в неподвижности. – Ты что-нибудь вспомнил?

– Вспомнил? – теперь изображать монумент пришла моя очередь. – А почему я должен…

– Ты так посмотрел…

– Как?

– Как будто вдруг что-то вспомнил. Когда…

Она осеклась, и ее ставшее матово-бледным лицо подсказало, что мадам писательница только сейчас поняла о совершенной ошибке.

– Кто вам сказал, что я терял память? – резко спросил я.

– Помилуй бог, ты терял память?!

То, с какой быстротой поползли вверх ее брови, заставляло верить в искренность.

– Нет, – нетвердо произнес я.

Наступила пауза. Татьяна, Володенька, да что там – мы вместе застыли на несколько секунд персонажами гоголевского «Ревизора». Причем я был уверен: каждому из нас приходилось в эти мгновенья о чем-то жалеть.

Ситуацию разрядил Татьянин муж.

– Поздравляю! – он подошел какими-то бодро подпрыгивающими шагами и с чувством, словно дело происходило на официальном приеме, потряс мою руку.

Снова пришлось бормотать благодарственные слова.

Компотникова вымучила улыбку, а я не преминул воспользоваться случаем реализовать то, за чем и пришел.

– Тут… это…

– Что? – будучи расположенными убрать неприятную тему подальше, супруги проявили заинтересованность почти в унисон.

– Хорошо бы литературу… Справочники, словари, оригинальные тексты. Живу я в данный момент не дома, а без книг в этом вопросе как без рук. Можно, конечно, сходить в библиотеку…

– Не парься! – Компотникова махнула рукой. – Не обещаю такое количество, как в публичке, но думаю, и в моем загашничке кое-что есть. Бабка моя еще первое зерно заронила. Володенька, отведи гостя.

Ну конечно, я был сильно взволнован, когда переступил порог этой комнаты.

Возможно, прямо сейчас совершается действие, способное приблизить окончание этой странной игры. Вот он – момент. Еще секунда, и ответ будет дан. Или грудь в крестах, или…

Частная библиотека Татьяны Компотниковой занимала всю комнату (огромную комнату) целиком. Более чем двухметровые по высоте стеллажи закрывали собой все четыре стены, оставляя небольшое пространство лишь для окна. Посреди комнаты стоял длинный прямоугольный стол с двумя стульями. На столе – несколько изящных старинных подставок для книг, стопка чистой бумаги и письменные принадлежности.

Книги на стеллажах были расставлены по форматному принципу. То есть большие по объему находились на верхних полках, самые маленькие располагались внизу. Поражало и удивляло богатство тематики. Философия, религия, литературоведение, история, художественная литература… Боже, чего тут только не было!

Машинально взлохматив волосы, я подскочил к одной из полок и плюхнулся перед ней на колени.

Трясущимися мелкой дрожью руками извлек первую книгу… «Путешествие», 1790.

– Радищев… – прохрипел я, оборачиваясь к Володе.

– Он самый. Тогда еще действительно – «Путешествие». «Из Петербурга в Москву» добавилось несколько позже. Как, собственно, и имя автора на обложке.

– Но…

– Этот экземпляр из его домашней типографии. Всего свет увидело не больше семисот. Вот только Екатерине сие творение жуть как не понравилось, и основную массу вскоре сожгли.

– Но ведь, я слышал, сохранилось всего около двадцати «Путешествий»?!

– Стараемся! – Володя не без гордости улыбнулся.

Затем неторопливо прошелся вдоль стеллажей, достал и передал мне еще одну книгу. Старинную инкунабулу, заключенную в роскошный кожаный переплет. Стоило мне увидеть первую страницу, как в глазах потемнело. «Furs e ordinacions fetes per los gloriosos reys de Arago als regnicols del regne de Valencia». «Законы и предписания, изданные славными королями Арагона жителям королевства Валенсия». Книга, изданная первым испанским книгопечатником немцем Пальмартом в 1482 году! Лет десять назад о ней мне было известно лишь то, что мир знал о существовании всего нескольких сохранившихся экземпляров.

– Боже! – только и сумел выдохнуть я.

– Вам знакома история, связанная с этой книгой?

– Из-за нее в XIX веке бывший монах, владелец крупнейшей барселонской антикварной лавки задушил другого крупного антиквара.

– Да-да. За этим ловкачом числилось, кстати, еще одиннадцать убийств. И все совершались исключительно ради любви к этим милым плодам интеллектуальной человеческой деятельности.

– Я не поверю, если вы скажите, что это та самая книга.

– Увы, – лицо Володи изобразило непритворную грусть. – Всего лишь превосходно выполненная подделка. Танюшина бабка не являлась в этой области достаточным специалистом, ловкачам не пришлось особо стараться, чтобы ввести беднягу в заблуждение. Присмотритесь внимательнее.

Я аккуратно пролистал несколько страниц, но ничего из указывающего на подлог не заметил. Шрифт, краска, буквицы, заголовки, гравюры – все полностью соответствовало своему времени.

– Взгляните сюда, – Володя поднес палец к левому верхнему углу правой страницы. – Видите дырочку, проеденную книжным червем? Она проходит от начала и до конца, кроме нескольких десятков страниц в середине. Именно они и оказались вставкой, сделанной позже. Скорее всего, во второй половине восемнадцатого века. Это хорошо доказывают и чернила, и качество бумаги, и сам шрифт. Вот так…

– Да-а, – протянул я. – Но тем не менее. Сам факт, что часть этой книги могла соприкасаться с той, ставшей причиной кровопролития, потрясает.

– Ну, книги и кровь – явление достаточно распространенное.

С этими словами Володя подошел к полке и достал небольшую брошюрку.

– «Друг народа». Фототипическое переиздание того самого номера, который читал в ванне Жан-Поль Марат за мгновение, как Шарлота Корде пронзила революционера кинжалом. Видите темные пятнышки – это и есть воспроизведение маратовской крови.

– Как?! – выкрикнул я.

Впрочем, виновником подобной реакции оказался не столько показанный «Друг народа» – я уже слышал о существовании такого переиздания, сколько неприятное происшествие, связанное с одним из пятидесяти выпущенных экземпляров.

– Кажется, российский экземпляр никак не могут найти в Академии Наук, где он хранился долгое время, – сказал я весьма осторожно.

– Что делать? Иногда и академикам хочется хорошо жить! – Володя засмеялся сдержанным, но вместе отталкивающим смехом. – Но, право, не беспокойтесь: приобретение этого экземпляра носило вполне законный характер. Надеюсь, вы не будете настаивать на предоставлении документации?

Я счел нужным переменить разговор.

– Наверное, ваша библиотека стоит целое состояние? – как-то нетвердо и в первую очередь не очень уместно полюбопытствовал я.

– Бог милует! Поди ведь не нефть!

Я обернулся…

На пороге, озаряя лицо медовой улыбкой, стояла Татьяна.

– Не заболтались, мальчики? Интересующее вас находится на другом стеллаже.

Володя взглядом, преисполненным, как показалось, какого-то глубоко бездонного значения, посмотрел на жену и повел меня в дальний угол.

Книги по древнерусской литературе занимали две полки. Не осмеливаясь просить тексты, представляющие историческую ценность, я выбрал два учебника – тридцатых и сороковых годов, три современных параллельных издания и повернулся к Компотниковой:

– А могу я взять еще какую-нибудь книгу?… Для себя, почитать перед сном.

– Уж окажите любезность! Что именно вас интересует?

– Что-нибудь художественное. Желательно иностранное. Лучше прошлого века.

Татьяна кивнула Володе, и тот проводил меня к нужному стеллажу.

«Собаку Баскервилей» я отыскал достаточно быстро. Книга представляла собой небольшое отдельное издание; судя по корешку – дореволюционной поры. Немного поколебавшись, вытянул «Собаку» с полки.

– Эту.

Татьяна (мне показалось) странно дернула плечом.

– Эту нельзя! Возьми что-нибудь другое.

– Но почему? – я сделал по-детски недоуменное лицо.

– Да потому что нельзя! Я умоляю: ты что, ни разу не читал «Собаку Баскервилей»?!

– Хочется перечитать.

– Хочется – перехочется! Давай-ка перенесем это желание.

– Но почему? – повторил я, любяще прижав книгу к себе.

– По кочану да по кочерыжке! Нет, ты погляди, каков… Володенька, да отбери же скорей у него эту книгу.

Володенька сделал шаг, но я вовремя отступил на точно такое же расстояние, как бы показывая, что сдаваться без боя не намерен.

Пару минут мы поочередно выполняли какие-то судорожные полудвижения, напоминающие приготовления борцов к первому броску, потом – когда мои глаза уловили, что тело Володеньки напружинилось основательно, я сделал еще шаг назад и, поймав Татьяниного мужа на начале прыжка, швырнул в противника все пять отобранных книг.

Все пять попали Володе в лицо, и тот шлепнулся на колено.

Однако почти тут же начал заваливаться на спину, размахивая руками как никудышно играющий мим.

Дорога оказалась расчищенной, и, заорав «а-а-а!», я понесся к дверям, которые уже успела перегородить Татьяна.

Наверное, эпизод с удушением залег в писательскую память на редкость глубокой зарубкой. Ибо, глянув только на мои глаза, госпожа Компотникова в страхе шарахнулась в сторону.

Я вырвался в коридор и опрометью пустился по лестнице. Но, оказавшись на первом этаже, внезапно остановился…

Пробиться на улицу, используя для этого главный вход, да еще так, чтобы не встретить сопротивления охраны, представлялось малоосуществимым. И я метнулся в первую незапертую дверь, захлопнул ее, повернув до конца ручку со встроенным запорным устройством.

Широченная застеленная кровать, туалетный столик, подушки, пуфики… Спальня. Я устремился к окну, но уже там…

Какое-то странное это было чувство. Что-то – определенно не из моего, из их – грязного компотниковского мира – сейчас вплотную подступало ко мне, как бы пытаясь указать на нечто действительно важное для меня, но просто, что ли, до конца нераспознанное, впопыхах незамеченное…

Только на что?

Впрочем, в дверь уже колошматили, и, постояв пару секунд без движений, я распахнул окно и, не раздумывая, сиганул вниз…