Текст книги "Сны Черного Короля"

5

Несмотря на все многообразие запахов в тамбуре электрички, особо выделялся один – мочи.

Я приподнял свитер, втолкнул «Собаку» под брючный ремень, одернулся и снова глянул в вагон…

Мужик сидел на шестой, если считать от меня, скамейке и с видом полнейшего безразличия таращился в окно. Премерзкий субъект! Бодрый, краснощекий, подвижный. С гаденькой, мечтательного плана улыбкой и огоньком легкого безумия в глазах. Когда я только вошел и сел напротив, он тотчас, не обременяя себя актом знакомства, начал страшно елозить – подобно живой рыбине на подогретой сковороде, рассказывать один за другим похабные анекдоты, главной героиней которых неизменно являлась либо любовница, либо неверная жена, завершая любой из них быстреньким торжествующим смехом. Затем ткнул пальцем в «Собаку», которую я держал в руке, и резко спросил: «Как называется?». Я соврал – «Тихий Дон», на что он опять рассмеялся, выпалив: «А-а! Тайну разгадать решили!». После четвертого или пятого подобного высказывания я, не выдержав, сказал, что пойду покурить, и отправился в тамбур.

В тамбуре жутко трясло… Непостижимо и слишком походило на бред, что сей индивид – возможный Татьянин лазутчик! Выпрыгнув тогда из окна, я совершил знакомое путешествие: «туалет – забор – лес», просидел около часа на полутрухлявой валежине, пешком добрался до следующей станции, пропустил одну электричку…

Нет, вряд ли.

И все же…

Я снова глянул в вагон. Словно уловив, что думали в эту минуту о нем, индивид дернулся так, что мне почему-то пришли в голову строчки Пушкина: «желания кипят – я снова счастлив, молод!», а потом пылко замахал мне руками, явно прося вернуться.

«Хрен тебе, милый», – одними губами прошевелил я и открыл дверь, ведшую в следующий тамбур.

В нем налетел на двух мужиков. Довольно высокого роста и физически сильного сложения. Один взял меня за руку чуть повыше локтя, сказав: «Так. Документики?».

Я сразу протянул билет. И даже полез в задний карман брюк, чтобы вытащить оттуда права, когда рука второго хлопнула меня по животу и прозвучал строгий начальственный голос: «А это у тебя что тут такое?».

В этот момент (неуклонно приходя к мысли, что никаких документов, позволяющих спрашивать документы у других, мужики не предъявляли) я попытался высвободиться.

– Вы кто такие? Откуда? – поинтересовался заодно.

– Из культмассового сектора! – рявкнул тот, что был чуть помощней, и его кулак заехал мне в переносицу.

Мой затылок до физической боли ощутил твердость стены.

В ответ я нырнул вниз и постарался ткнуть головой туда, где должны были находиться детородные органы противника. Но раньше голову встретил начищенный до блеска ботинок его приятеля, и я отлетел в угол.

Вскочив, заорал. Что-то наподобие: «Застрелю, суки, Велес, твою мать!», и – что необъяснимо – это подействовало. Оба спортсмена подались немного назад, путь в вагон на мгновенье оказался открытым.

Юркнув меж двух дверей, я, не раздумывая, побежал – распихивая стоявших в проходе пассажиров – в начало состава.

Надеждой (моим компасом земным) было внутреннее убеждение, что электричка когда-нибудь обязана произвести остановку.

Через четыре или пять преодоленных вагонов двери с шипением отворились, и я бросился наружу, налетев с ходу на какую-то бабку с навьюченным на спину огромным рюкзаком.

От столкновения ту развернуло, и несчастная плюхнулась на живот, растопырив и руки и ноги в разные стороны.

Сам я упал на колени.

Но сумел быстро встать – и даже, глядя на торчавший сверху рюкзак, подумать: вот так, наверно, и выглядят парашютисты, когда у тех не раскрывается парашют.

Затем произошло то, что дало возможность скорректировать планы.

С ревом из вагона показались оба преследователя. Первый, не заметив, споткнулся об пара… ой, об рюкзак. Отчего кубарем покатился в сторону ограждающих платформу перил. Второй, заметив, избежал этой ошибки. Но наскочил на продолжавшего «выполнять пируэты» товарища и чуть позже последовал его примеру.

Предощутив, что двери электрички скоро закроются, я прыгнул в вагон и стал ждать окончания.

В какой-то (крайне неприятный) момент сердце больно кольнуло, что в выбор решения вкрался досадный просчет. Парочка была уже на ногах и приближалась, а спасительные двери так и не находили для себя мотивов к действию. И лишь перед тем, как черты печальной развязки приобрели бы уж совсем зримый контур, до ушей донесся столь ожидаемый звук.

На душе просветлело, и я показал обоим неудачникам кулак.

На вокзале все было чисто (в смысле отсутствия явных, и не совсем, следов погони). Таксист – щуплый молодой парень с честным, но озабоченным лицом – долго не хотел ехать, упрямо ссылаясь на то, что: «двести пятьдесят, браток, моей снегурке только на пончики!», и это внушило небольшой оптимизм.

Подосланные кем-либо так себя не ведут.

Наконец, кивнув на его «эх, котят нужно было топить слепыми, пятьсот!», я повторил адрес Олега.

Всю дорогу в мысли мои вторгались обрывки недавних событий, и я постарался сложить их во что-то одно.

Итак. В чем все-таки главный смысл произошедшего?

Первое, книга. То, с каким остервенением супружеская чета бросилась на ее защиту, прямо указывало: пробный выстрел зацепил цель. И еще. Инцидент подтверждал: история с запиской не плод моей буйной фантазии, а факт. Причем факт объективно существующий, и, стало быть, стою я НА ПРАВИЛЬНОМ ПУТИ.

Второе…

Размышления об этом «втором» насаживали в душе не самые приятные чувства. Если Татьяна отправила по следу своих добрых молодцев, резонно, что «перехватывать» меня будут не только на станции и в электричке, но и там, где я живу. Адрес Олега Компотниковой известен. Следовательно, еще одни «распростертые объятия» неотвратимы…

Мог я, например, не ехать к Олегу?

Скорее всего, нет. Хочешь не хочешь, а отсутствие другого прибежища альтернативы не оставляло. К тому же записка… Без нее «Собака» – мертвый груз, а «оживляющее средство» находилось в одной из книг, на одной из полок, в доме, куда я спешил.

Почему раньше я таскал записку с собой, а именно сегодня, не сделав копии, оставил у Олега – объяснить сложно. Видимо, потому что дурак.

В эту минуту телефон дважды коротко пискнул, намекнув на смс-сообщение.

«Снова сломался унитаз. Срочно требуются сантехнические работы».

От Компотниковой… Сука!

Впрочем, сообщение стало в какой-то мере подсказкой: извинившись, я попросил водителя поменять наш маршрут и дал адрес Потапова.

Ехать туда – мероприятие, тоже, наверное, не лишенное риска. У Компотниковой остались координаты сантехника, стало быть…

Однако шансы, что меня будут вылавливать там, при сравнении не показались такими большими, и я решил поступить так.

Отпустив машину, пристально огляделся.

Оживление на вечерних улицах постепенно сходило на нет, и, следи кто за мной, данное вряд ли бы ускользнуло от взгляда.

Но взгляд подозрительного не отметил. Лишь в каком-то из окон постанывали гитарные струны, а пьяные голоса пробовали неслаженно петь… Но это, впрочем, было уже дело слуха, и, еще раз глянув по сторонам, я вошел в подъезд.

Потаповская дверь долго не открывалась. В течение доброй минуты я с напряжением слушал, как по ту сторону что-то тяжко кряхтело и лязгали ключи.

Потом (на ширину короткой цепочки) возникла щель.

Из щели зыркнули глаза.

В несколько мгновений и то и другое бесследно исчезло, и только затем дверь распахнулась, так сказать, окончательно.

Вид у Потапова был явно подавленный. Волосы жутко всклокочены, глаза смотрели куда-то «под меня», причем под одним, правым глазом, отчетливо лиловел синяк.

Скорее всего, для самого носителя вида данное состояние никак не являлось состоянием нормы – потому что, пару раз стеснительно кашлянув, сантехник поспешил объясниться.

– Тут это… с коллегами реальность распараллелить решили, извини.

– Это как? – спросил я.

Сантехник посмотрел устало и с какой-то элегической грустью.

– Реальностей… ох… если не брать нашу, объективно существующую, – всего четыре. Алкоголь… ох, наркотики… ох, философия и психические заболевания… Наркотики я не уважаю, заболевания психики мне не грозят, ну и вынесли (сугубо коллегиально) резолюцию по водочке садануть. Не Шпенглера же такой компанией разбирать в два часа ночи?

– А как же нерациональное растрачивание свободного времени? – я вспомнил дневник.

– Прав! – Потапов на короткий миг оживился. – Но и всестороннее развитие личности требует не дифференцированного, а интегрированного учета воздействия различных обстоятельств.

С этими слова он сделал приглашающий жест – что-то на манер «милости прошу». Я переступил через порог, где принялся разуваться. Сам сантехник, не долго думая, куда-то ушел (судя по зажурчавшей воде, в ванную).

А через десять минут передо мной стоял уже другой человек. Взбодренный, расправивший крылья и готовый накинуться на любую работу.

– Ну, чего у тебя там?

Я – в той мере, в какой мог восстановить всю картину, рассказал о произошедшем, стараясь, впрочем, не упустить самые основные детали. В конце вскрыл причину, почему оказался здесь, и предупредил, что за мной, возможно, следят.

Потапов взял с места в карьер:

– Пошли! Насуем этим гамакам по самое не хочу.

Выражение «гамаки» было для меня ново.

Однако приступать с расспросами по поводу его лексического значения я побоялся. Искра, как говорится, вспыхнула, и до пожара оставалось чуть-чуть.

Не знаю, умел ли читать чужие мысли Потапов, но только, когда он натащил на себя робу и, слегка выпятив нижнюю челюсть, подошел к зеркалу, до меня отчетливо донеслось:

– Огонь жжет без милосердия… Что делать. Таково его свойство.

Сказав, он поиграл секунду-другую бровями, кончив игру тем, что переместил взгляд в сторону, вниз. Затем наклонился. Поднял и запихал во внутренний карман куртки гаечный ключ. Кажется, на тридцать два.

У подъезда Олегова дома, заложив руки назад, стоял высокий, на редкость плечистый молодчик, зорко и сосредоточенно наблюдая за тем, что происходило вокруг.

Обменявшись с сантехником едва заметными кивками, мы подошли.

– Невыразимо чарующий вечер, вы не находите? – спросил Потапов, отводя при этом глаза чуть в сторону.

– Чего? – сверху вниз отреагировал оппонент.

– Бронзовое небо. Прозрачные, как газовая ткань, сумерки. Шелест листвы. Именно в такие вечера лучше всего складываются неторопливые философские беседы, не так ли?

Когда Потапов произнес «не так ли», я заметил: его спрятавшаяся за спину и сжимавшая ключ рука напряглась.

– Пошел ты… придурок! – рявкнул молодчик и, видимо, попытался сконцентрировать силы для будущего удара.

Однако сантехник уже совершил резкий тычок ключом в пах; в результате чего молодчик сложился надвое и получил в качестве бонуса обрушивание этого самого ключа на собственную спину.

– Так вот… – назидательно протянул победитель, взглядом указав мне на вход. Никаких других преград при подъеме по лестнице перед нами больше не встало.

Вручив Потапову книгу и отправив с ней в гостиную, я устремился за запиской…

– Давай! Давай!

Потапов явно нервничал. Он сидел, поерзывая, на диване, не сводя сверкающих глаз с меня, книги и записки.

– Может, моим методом попробуем?

Я раскрыл книгу, положил рядом записку и начал.

Примерно через полчаса получил результат: «донесся», «но», «болотам», «над», «повторяю», «местами», «беспокойтесь», «появилось», «опустив».

Я отпихнул книгу, скомкал лист, встал и подошел к окну.

– Ты это… не бзди! – попробовал утешить сантехник. – Где наша не пропадала!

Я промолчал.

– Давай, может, еще разок поколдуем?

Видя, что реакции с моей стороны нет, он медленно подступил сзади и взгромоздил свою узловатую руку мне на плечо:

– Брось! Жизнь что зебра. Сначала полоса черная, потом белая…

– А потом жопа, – не оборачиваясь, выдавил я, не зная по какой причине вспомнив подслушанную недавно шутку.

– Кому как! – буркнул Потапов и, не дожидаясь ответа, добавил. – Тем лучше.

– Лучше кому? – я все-таки повернул голову.

– Всем!

Мощная рука сжала мое плечо, и я был отправлен обратно к столу. Усажен там перед книгой, причем безо всякой возможности воспринимать маневр как-то двояко.

– Во всем всегда есть какой-нибудь смысл! Надо только искать! Давай, шевели извилинами. Как у тебя там? «Донесся», «но», «болотам», «над»?… Думай!

– Нет там никакого смысла.

– Смысл есть всегда! Нужно просто уметь его обнаружить. Вот, к примеру, вчера…

Я зажал ладонями уши, как бы показывая, что сыт примерами по горло. Но и это не помогло.

– …вчера, – настойчиво повторил он, силой отведя мои руки. – Вчера, когда я ехал в метро, то увидел на стенке огромный странный плакат. С единственной трудноразборчивой надписью: «Тонкочерномо-то»… Казалось бы – полная несусветная чушь. Ан нет! Два сопляка, что пристроились рядом, вмиг все уразумели. Один ткнул грязным указательным пальцем в изображение и тут же проблеял второму: «смотри!». Второй тотчас заулыбался, будто ему показали фотографию голой бабенции, и приподнял свой большой палец в ответ. Выходит, смысл в сообщении был! Нужно только уметь его разыскать.

– Это была рекламная акция компании, производящей сотовые телефоны, – маловыразительно протянул я и взялся за ручку.

Впрочем, как сказал бы, наверно, какой-либо чиновник: последующие попытки конструктивной динамики равным образом не имели. И во второй, и в третий, и в четвертый раз на листе выводилась аналогичная комбинация в общем-то знакомых по отдельности слов, но только не выражавших в своем сочетании мало-мальски практического смысла. Когда все пришедшие на ум варианты были испробованы, я тоскливо посмотрел на сантехника:

– Все! Больше не знаю, что делать.

– Когда не знаешь, что делать, сливай воду. Наш первый закон.

– Чей «ваш»?

– Сантехников.

– А как же философ?

– Философ – состояние души, – проворчал Потапов. – А чтобы жрать чего было, приходится и в дерьме поковыряться. Предлагал же – давай мой метод возьмем.

И, бухча что-то еще (последнее расслышанное: «…и лоб расшибет»), он поднял с пола смятый лист, прихватил со стола книгу с запиской и отправился на диван.

– Вот… Восемь. Буква, то есть нет: цифра в исчислении. То есть нет. Цифра в обуквлении… Ну, короче – равенство цифр и букв. Равенство?… Свобода, Равенство, Братство. Великая французская революция. Крушение идеалов, техническое перевооружение производства, промышленный переворот. Срань господня!

Выкрикнув «срань господня», он тут же перескочил в какое-то крайне возбужденное состояние, проявляемое в лихорадочном перелистывании страниц с периодическим метанием взглядов в записку.

– Глянь! Здесь на каждой отмеченной странице слово подчеркнуто! Яйца на отсечение даю – это имеет некую эвристическую ценность!

Я очертя голову бросился к Потапову, выхватил книгу и стал проверять.

И действительно: на каждой странице, номер которой соответствовал цифре в записке, аккуратно, тонким карандашом, было подчеркнуто одно слово. Поскольку при прежних поисках на три цифры приходилась только одна страница, да и само слово вычислялось конкретно, неудивительно, что эти пометки остались без внимания.

Потихоньку начало получаться: «жизнь», «это», «только», «мгновение», «подумай», «об», «обратном», «о том», «что», «не», «умрет», «никогда», «поезжай», «на», «вокзал», «в самом центре», «клетка»…

– На этой странице почему-то ничего не подчеркнуто, – сказал я Потапову.

– Меньше почемукай! Если в унитазе протечка, главное, ее остановить; причины будут выясняться позднее. Дальше листай.

Далее шло: «номер»…

– Опять не подчеркнуто.

– Дальше, говорю, листай!

– Опять. И опять… Вот…

«Кольца», «должны», «помочь», «нежно», «целую».

– Не «целую», а «целую», наверно, – поправил Потапов. – Остроумный подонок! Так, теперь расставь знаки препинания и прочти все с начала.

Навскидку разобраться со знаками показалось несложным, и менее чем через минуту я выдал:

– Жизнь – это только мгновение. Подумай об обратном. О том, что не умрет никогда. Поезжай на вокзал. В самом центре клетка (пропуск), номер (три пропуска). Кольца должны помочь. Нежно целую.

– Ну вот. Наконец-то пламя научного подхода высветило истину! – восторжествовал Потапов. – Наша взяла!

– А с пропусками что?

– Легче легкого. Вставь цифры. Что получается?

– В самом центре клетка 32, номер 1215678.

– Ну!

– Что ну? Где эта клетка?

– В самом центре вокзала.

– Какого?

Потапов задумался.

– И почему вокзала? Зоопарк там, что ли?

– А я откуда могу знать. Со знаками, наверно, намудрил. Попробуй еще раз.

Я внимательно посмотрел на составленные предложения и попытался несколько иначе выделить смысловые отрезки.

– А если вот так? «Поезжай на вокзал в самом центре. Клетка 32, номер 1215678».

– В самом центре чего?

– Города, думаю. Какой у нас в самом центре города вокзал?

– Московский.

– Ну! А клетка – это ячейка в камере хранения, так ее иногда называют. Тогда номер – это код.

– Как есть код! – подтвердил Потапов.

– Едемте!

Я лихорадочно вскочил с места и, наверно, сверкая глазами, уставился на сантехника.

Тот с порицанием покачал головой.

– Куда ты вечно торопишься, а? Воробьи вон тоже – торопились-торопились, да маленькими уродились. Там еще о не умирающем никогда сказано думать. Думал?

– Потом, – отмахнулся я.

– Потом – суп с котом! Все действия людей науки должны быть подчинены общему результату, к которому они стремятся… Хрена горячку пороть? Ночь на дворе. Писака твоя, того гляди, еще гавриков подослала. Хочешь ключом по балде и, как Власоглав, «салют, Господи»? Давай без этих паники и метаний. Процесс идет, он сук… сукцессивен. Покурим, прихмурим, уловим связующую нить, и уж тогда будем подводить итоги. Что у нас, кстати, не умирает никогда?

Я посмотрел на Потапова с благоговением. Кроме слова «сукцес-сивен[2]2
  Сукцессия – последовательная смена во времени одних видов растительности, животных другими на каком-либо участке земной поверхности.


[Закрыть]», значение которого я не знал и которое, по-моему, относилось к области ботаники, остальные части рассуждения содержали разумное зерно.

– А что вы сами считаете по этому поводу? Что не умирает никогда?

– Человеческая мысль!

(Потапов даже как-то надулся).

– К счастью, думаю, вы ошибаетесь, – мне было непросто сдерживать улыбку. – В противном случае человечество давно бы перестало существовать как вид от того бреда, который с завидным постоянством рождается в многочисленных человеческих головах. Нет, уверен, предполагалось другое.

– Но что, что?

Потапов прикусил губу (последовала пауза), вслед за чем трения были продолжены.

Среди претендентов на звание «не умирающего никогда» присутствовали: вечный двигатель (был вскоре добровольно отозван Потаповым по причине нематериальности), любовь (любовь – моя кандидатура, Потапов долго махал руками, обзывая меня чокнутым), покой (в смысле «вечный», однако, несмотря на некоторый консонанс мнений, основанный на сочетании «думай об обратном», мы единодушно пришли к выводу, что другое сочетание «смерть не умирает никогда» – полный абсурд). Также рассматривались такие понятия, как время, страх, огонь, мука, слава. Но договориться до устроившего нас обоих не удалось. Единственное, до чего удалось договориться Потапову: до того, что он назвал меня «рудиментарной личностью, которая неспособна заглянуть вглубь вещей». Спас от конфликта потаповский телефон. Он запищал у него в кармане, и сантехник пошел в другую комнату, объясняя по ходу собеседнику, что небольшая течь – явление временное, оно закончится, как только усядутся прокладки.

– А что это за кольца? – спросил он, вернувшись.

– Я знаю! – вырвалось у меня с какой-то непокобелимостью (так выразился Потапов), и я рассказал ему о Гардинной Девочке.

– Ишь, дьявол. Вот ведь зараза чумная! – подвел он своеобразный итог моему рассказу и тут же подкинул наводящую идею, как расшифровать символику колец.

Впрочем, идея не представляла особой ценности. Поскольку и сам Потапов был вынужден согласиться с тем, что до настоящего времени не прорабатывал как нужно этот вопрос.

Кроме того, ему предстояло рано вставать, а часы показывали третий час ночи. Отчего исследователь быстро сник, оживившись (и то ненадолго) лишь на мое предложение воспользоваться Олеговой спальней.

Проводив, я перебрался на кухню.

Осознание, что разгадка стала чуть ближе, не радовать не могло. Однако само приближение тотчас ставило ряд новых вопросов, ответов на большинство из которых пока не было.

Объяснить, почему охота приостановилась и мы, я и Потапов, обрели некоторое количество относительно спокойных часов, – конечно, не космически трудная задача. У Олега добротная железная дверь, да и соседи вряд ли бы по достоинству оценили штурм квартиры доктора филологических наук, устроенный черт знает кем ночью.

Нет, тут ясно как дважды два.

Но вот – «что будет потом»? Потом: когда рано или поздно предстоит покинуть укрытие?

Слежка – никак не результат единственно моего внутреннего переживания, стало быть, выйти на улицу незамеченным будет до чрезвычайности нелегко. Но выходить все же придется, как?

Ходить до конца дней за ручку с Потаповым?

Не думаю, что его возможности безграничны.

Кроме того, вмешивать пусть и милого, но постороннего человека в свои, причем такие дела не казалось сейчас верным. Несправедливо в первую очередь по отношению к нему. Зачем? Каждый должен самостоятельно решать личные проблемы.

Но что смогу я один? Как попасть на вокзал, проникнуть в камеру хранения и получить то, что там лежит, не сталкиваясь при этом с головорезами Компотниковой?

Кстати, наряду с этим, представлялось неясным еще кое-что. Какие, например, цели преследовал Власоглав, давая подсказки таким образом? Не проще было сразу написать расшифрованный текст? Означало ли это, что все усилия, которые прилагались до настоящего времени, также несли на себе некую смысловую нагрузку? Если да, то что для меня осталось за кадром? Осталось ли?

Вразумительных ответов и на эти вопросы пока что не находилось.

И еще… Я вдруг понял, что по мере захождения моих размышлений в тупик где-то на периферии сознания все более заявлял о себе некий заманчивый план. Который и притягивал прежде всего легкостью осуществления. Но осуществить который, по этой причине, я никак не решался…

«Позвонить бы Олегу…».

Ну да – втравливать единственного человека, на чью помощь я мог полагаться, лезть в душу со своими болячками, морочить голову пустяками, важными, наверное, только для меня, – согласен, выглядело не слишком красивым. Не слишком красивым… но уж очень хотелось.

Выговориться, освободив тем самым себя хотя бы от половины страданий, которыми я мучился в последнее время. В конце концов, для чего тогда дружба?

Олег, к моему удивлению, не только не спал, но и находился, как показалось, в каком-то приподнято-возбужденном состоянии. (Назвал он его «творческая бессонница», после чего внимательно выслушал мой долгий рассказ).

Затем последовала небольшая пауза.

– Ты это серьезно? – в голосе Олега явно проскальзывал скепсис.

– Какие шутки в три часа ночи.

Хлестаков опять замолчал.

– Может, стоит приехать?

– Не нужно. Олег, ситуация под контролем. Я просто хотел, чтобы ты был в курсе, что у меня тут случилось, а разберусь с этим я прекрасно и сам. Не знаю пока как только… Извини…

Новая пауза.

– Ты в самом деле считаешь, что Алёнку похитили? Думаешь, это дело рук Компотниковой?

– Да.

– Хм, фантастическая история… Прости…

– Ничего страшного. Я бы и сам, наверное, не поверил.

– Но ведь надо же что-то предпринимать. Ты уверен, что за квартирой установлена слежка? Уже обращался в милицию?

– Олег, я никуда обращаться не собираюсь и запрещаю это делать тебе. Я только что все объяснил! Поиск Алёны – мое личное.

– Но…

Хлестаков вновь попробовал предложить помощь, однако я резко прервал, и сошлись мы вскоре на том, что все действия друга ограничатся ожиданием нового звонка, после чего и решится, когда Олег сможет приехать. Попрощавшись, я положил трубку.

Дверь в комнату в этот момент скрипнула, и в образовавшуюся щель не щель полубочком протеснился Потапов.

Он был в длинных черных трусах, почти белой майке и с листом бумаги в руке.

– Что-то случилось? – спросил я, глядя на его откровенно нерешительный вид.

– Стих написал, – объявил он и покраснел, как махровая роза. – Зачитать?

– Да, конечно, – отреагировал я, стараясь смотреть куда угодно, но только не на него.

Сантехник малость помялся, покашлял в кулак и после недолгих неудачных попыток занять эффектную позу без выражения начал:

 
Вчера обокрали в метро, ушла вдруг любимая,
А позже щенок был раздавлен соседской машиною,
Но доктор Курпатов не дал мне от горя повеситься,
Сказал: «шмотки тлен, пес дерьмо, а коза перебесится».
 
 
И понял я тут, так сказать, вдруг нашло озарение —
В чем сила науки, TV и в чем наше спасение.
Чтоб не было больше проблем и страданий всех адовых,
Народу – врачей, и больше, больше Курпатовых!
 

Он замолчал, но вскоре с ожиданием посмотрел на меня.

– По-моему, логично.

– И даже поэтично, – дополнил я, нацелив последующие усилия на то, чтобы как можно плотней сжать губы.

– Только тут это… – Потапов осекся. – Не обворовывали меня. И остальное… Прилгнул малость. Ничего?

– Ну, девяносто процентов современной поэзии – полеты разнообразной фантазии. Главное, что в вашем произведении заострена забота о психическом здоровье народа, ведь так?

– Ну да… А хрена?!