Текст книги "Сны Черного Короля"

10

Кабинет доктора Королевича – светлая просторная комната. Шагов восемь длинной, семь шириной. Окно – одно. Прямо против двери, большое. Возле окна стоит рабочий стол и кресло на роликах. На столе – сложенные стопкой папки, истории болезней, чистые листы, раскрытый ежедневник, телефон, пепельница. Но воздух свежий – видимо, курят не здесь.

Справа расположился потертый кожаный диван, слева – книжный шкаф, наполненный книгами. Рядом два портрета в рамках овальной формы, на них мужские лица – с бородками и в очках, скорее всего, ученые. В левом углу огромный аквариум, в котором плавают красивые пестрые рыбки.

Подо мной стул, с высокой спинкой и продавленным (вероятно, от частого пользования) сиденьем. Есть еще зеркало, оно…

– Так значит, вы хотели со мной поговорить?

Елисей Маркович, до этого с сосредоточенным видом царапающий что-то в одной из папок, отложил ручку и, приподняв голову, посмотрел на меня:

– О чем?

Господи, какая унизительная сцена! Он – в тщательно отутюженных, сияющих ослепительной белизной колпаке и халате, вальяжная поза, уверенность в себе, осознание собственного превосходства. И я – в стандартной больничной пижаме, длинной, не по размеру, несвежей, многократно стираной, болтающейся мешком.

– Сколько я здесь? – глухо вырвалось у меня.

– Для вас это так важно? Допустим, день. Предположим, неделю. Нет ни одной резонной причины, которая мешала бы отбрасывать месяц. И даже год. Скажите, разве длина периода имеет такое большое значение, когда сутью реальности становится одна-единственная мысль? Как вы чувствуете себя сегодня?

– Я хочу, чтобы ко мне пришел кто-нибудь из милиции, – произнес я чуть громче. – Следователь, прокурор, кто угодно.

– Прокурор? – глаза доктора как-то странно блеснули. – Смотрели «Кавказскую пленницу»? Что ж, сейчас, наверное, мне следовало бы пошутить. «Где у нас прокурор? В шестой палате, там, где Наполеон». Однако я этого делать не буду. Душевная патология – горькая трагедия не только для страдающего ей человека. Боль на равных правах должны разделить все представители общества, оказавшегося неспособным гостеприимно впустить несчастного в себя. Как вам спится у нас?

Я предпочел ответить молчанием. Обождав, Королевич громко вздохнул:

– А я ведь сигнализировал. Но вы не вняли моему совету… Тогда был шанс обойтись без клинического вмешательства. Сейчас, как говорится, поезд ушел. Хотя не настолько и далеко, чтобы в бессилии опускать руки. Подлечим, поддержим, азарт появится – жизнь сама свое возьмет. Как вам наше питание, терпимо?

– Терпимо, – проронил я. – Между прочим, Компотникова ищет один древний документ, который стоит…

– А я вчера искал свой рабочий пропуск. Они, видите ли, начали его спрашивать! Весь дом верх дном перевернул. А один мой приятель ищет руки другой моей приятельницы. Знакомый милиционер ищет преступника, а тот в свою очередь ищет новые острые ощущения. Одинокие ищут общества и понимания, философ – смысл жизни, безвинно обиженный – правды и заступничества, новатор – неизведанные в науке пути. Такова, в сущности, жизнь: многим, если не всем, приходится что-то искать. И только вы, потеряв однажды это естественное состояние, долго и безуспешно гоняетесь за собственной тенью. Нехорошо.

– …который стоит не одну сотню миллионов долларов, – сохраняя на лице предельно невозмутимое выражение, договорил я. – Но это собственно «так», пустой информации ради. Вот что на самом деле смешно – единственный человек, знающий, где находится документ, сидит в кабинете психиатра и пытается доказать, что он не псих. Курьезная ситуация, не находите?

Я видел, как Королевич, который, высказавшись, поднял телефонную трубку, явно намечая сделать звонок, вдруг замер с поднесенным к кнопке пальцем, продолжая при этом оцепенело смотреть на аппарат.

Не сразу – прошло тринадцать секунд (я считал про себя), специалист по душевным расстройствам вытянул по-утиному шею и медленно, повернувшись ко мне, произнес:

– Но это же бред.

– Бред! – я улыбнулся. – Искаженное восприятие действительности с последующей ярко патологической интерпретацией. Не берите в голову.

Взгляд Королевича на мгновенье повеселел, однако сама эта веселость была сделана, скорей, напоказ.

– Ах, этот прекрасный, пленительный, изумительный придуманный мир! Страна вдохновенных фантазий и грез, куда мы бежим от грубой житейской прозы и неудовлетворяющей нас раз за разом реальности. Знаете, в этом плане мы все немного больны…

– Несколько сотен миллионов долларов…

– Дело обыкновенное…

– А может, даже и больше…

– Как не понять? Детство и романтизм молодости часто придают вещам по сути заштатным и бытовым яркий привлекательный блеск. Радость от сделанного открытия, что все впереди, приводит к ослепительной мысли, что мир беспредельно огромен. Вокруг столько таинственного, интересного, не понятого разумом, зовущего и влекущего туда – в бескрайние пространства только начинающейся чистой и чрезвычайно глубокой жизни…

– Обычная с виду тетрадь…

– Но вот проходят дни… Один, второй, третий. Три тысячи восемьсот девяносто шестой. Минутная стрелка делает очередной стремительный круг, и вступивший на порог зрелости человек неожиданно прозревает: мир прост! Узок, тесен, безынтересен. Скучен, я бы сказал… Семья, сослуживцы, знакомые. Однообразные повседневные дела, неутоленные чаяния, домашние мелкие дрязги. Острота тех, по-детски искренних чувств со временем притупляется, загадок и тайн больше не остается. Наступает первый психологический крах. Выхода, как кажется, нет, а единственный смысл жизни вдруг превращается в медленное, но верное движение живого существа к небытию.

– Маленькая обычная тетрадь. Она с легкостью может уместиться во внутреннем кармане куртки…

– Как приспособиться?

– Практически не имеющая цены…

– Человек условно нормальный, успокоившись, включается в существующую игру, наполняя образ собственного Я утвержденными в мире ценностями…

– Я даже знаю, кому ее можно продать…

– Мечтавший о подвигах, открытиях или славе, он занимает место рядового труженика на каком-нибудь производстве. Грезивший о красавице-жене, довольствуется миловидной толстушкой, с которой познакомился на дне рождения приятеля и в несомненную пользу которой говорит не обоюдно полыхающая страсть, а умение второй половины содержать квартиру в порядке и печь по выходным непередаваемо вкусные пирожки.

– Легкие деньги…

– В некотором, узко профессиональном смысле, не спорю, возникает ложная, бредовая картина мира, – которая если таковой не считается, то только благодаря непризнанию этого большинством. Тот же, кто отказывается от утвержденной обществом роли, не заботится, так сказать, о средствах существования, принятых нормах общения, профессиональных амбициях, мелких успехах, но задумывается об общих вопросах бытия, чей мир по-прежнему наполняют мощные таинственные силы, божеская или внеземная субстанции, тот довольно легко получает ярлык… э-э… шизофреника.

– И никакого мошенничества…

– Истинная патология начинается тогда…

Но – когда начинается это «тогда», психиатр так и недоговорил. Оборвав фразу, он резво прыгнул на стул и, тряся поднятыми вверх кулаками, диким истерическим голосом начал визжать:

– Куда ты спрятал тетрадь, сво-о-о-лочь!

– Что?… – вздрогнув, спросил я.

Не знаю, как вышло, получилось потом так, что миг, десятая доля секунды, за которую я то ли моргнул, то ли отвел, не ожидая такого, глаза, – Елисей Маркович снова сидел, красиво склонив голову, за столом; лицо врача имело на удивление мягкое выражение.

– Ну… не стоит так болезненно реагировать. Крик, агрессия, кулаки в потолок – реакция в границах нашей исключительно человеческой природы легко объяснимая. Но вряд ли это самая плодородная почва. Зачем? Ведь я все хорошо понимаю: вы искренне убеждены, что ваше чувство (имеется в виду чувство к бросившей вас женщине) совершенно особенно, и каждый из нас должен безоговорочно с ним считаться. В том числе и она… Ну а если, например, кто-то не считается? Или, например, не хочет считаться? Если кому-то это просто не нужно? Что же тогда? Лезть в окно? Прыгать на стул? Набрасываться на людей? Силком заставлять любить?

– Что? – перед вопросом я долго-долго молчал и смотрел на психиатра, не исключено, так, как будто видел впервые.

– Попробую объяснить… – как ни в чем не бывало услужливо отозвался Елисей Маркович. – В момент подавления того, что объективно есть, но чего принимать очень не хочется, происходит некое соединение сознания и подсознания, отчего человек начинает совершать самые нелепые поступки. Ваш крик…

– Но послушайте, доктор…

– Елисей Маркович.

– Елисей Маркович. Кричали-то вы!

– Вот как? – секунду-другую по мне ползал въедливо изучающий взгляд, после чего лицо психиатра осветила широкая добродушная улыбка. – Стало быть, это я вышел из-под самоконтроля, позволив некоторым своим психическим процессам малость поозоровать? Ну так, знаете, это совсем уж ни к черту! Оттаскать хулигана за уши да высечь нещадно при всех. Грош мне цена в таком разе как специалисту.

– А вы зря упражняетесь в остроумии, – несмотря на дикое желание встать и отметелить этого «специалиста», я сумел сладить с нервами, прекрасно осознавая, что сила ничего не решит.

– Считаете, можно поставить любого человека в сложное положение, а потом, немного спустя, запросто повесить на него ярлык сумасшедшего? Надеетесь, белый халат освободит вас от наказания? Думаете, все сойдет с рук? Не обольщайтесь! Госпоже Компотниковой не нужны свидетели. Убрав Алёнку, меня, она обязательно займется вами. Какая смерть вам больше по вкусу? От пули, от укола, под колесами электропоезда в метро? Впрочем, у вас будет достаточно времени сделать осмысленный выбор. А сейчас давайте – жмите на кнопку, кличьте своих санитаров, мне давно опротивело смотреть на вашу слащавую физиономию!

Королевич молчал, как сыч. Наконец платком вытер шею, осторожно прокашлялся.

– Но согласитесь, вы-то пока живы… И будете продолжать жить. Долго, высокодуховно и счастливо, здоровой полноценной жизнью. Даю вам слово врача.

– Конечно же буду! – я постарался улыбнуться, но так – не знаю, правильно ли определение, – недоконченно. – Я сообщил, что хотел. Держу пари, теперь вы и на пушечный выстрел не подпустите ко мне любого из членов этой шайки. Смотрите, как туго все переплелось! Жизнь, смерть, моя и ваша безопасность… Проговорите про себя еще раз ту сумму, которую вам посулила Компотникова, и сравните ее с моей. Обещаю: многие вещи воспримутся вами куда более адекватно.

– Адекватно? – я пожалел, что выбрал именно это слово (чувствовалось, психиатр сел на своего любимого конька и спешиваться в течение ближайших минут явно не собирался). – А что же оно такое, это ваше «адекватно», позвольте полюбопытствовать? Некая норма? Умение приспособить имеющиеся у человека возможности к окружающей среде? Закон? Регламент? Правило? Кодекс? Инструкция?

– А мне наплевать!

– Напрасно. Грамотно очертить смысловые границы термина «адекватность» значит наполовину победить болезнь.

– Чью, вашу?

– И мою в том числе.

Я уже не знал, как реагировать. Казалось, издеваться и глумиться надо мной – в этом состоял не только педантически разработанный план, но и находилось нечто такое, из чего врач-психиатр Елисей Королевич черпал истинное наслаждение.

– Всякое чувство любого из нас, – миндально улыбнувшись, неторопливо затянул он, – любовь ли, ненависть, жадность, эгоизм, трусость, тщеславие, – на самом деле связывается отнюдь не с реально существующим объектом, а только с преобразованным под влиянием этого чувства образом. И тут вполне уместно утверждать, что каждое более-менее сильное чувство есть помешательство, поскольку на какое-то время частично трансформирует картину действительности. Любовь… что ж, это прекрасно, почему нет? Но только тогда, когда взыгравшая страсть не вытесняет из нормально действующего на данный момент сознания мысли обо всем остальном. Любите! Но взвешенно. Наслаждайтесь, живите тем, кого любите! Но осторожно. Цените и боготворите! Но только не выходя за пределы имеющихся возможностей и сил.

– В строго дозированных порциях, стало быть?

– Вам не понравилось, потому что прозвучало несколько грубо?

В моих намерениях не было отвечать; увидев это, Елисей вздохнул и продолжил.

– Половину своей сознательной жизни я занимаюсь тем, что лечу надломленные души. Тут волей-неволей научишься обходиться без дамской чувствительности и непрошенных слез. А что прикажете делать: такова реальность.

– Чья реальность, ваша?

– В том числе и моя.

Еще несколько минут помолчав, он одарил меня долгим выразительным взглядом:

– Вы, шепчет мое сердце, считаете, что одни на этом свете умеете чувствовать и любить?… Хочу вас разочаровать. Мой брак длится вот уже девятнадцать лет, чувств и любви уместилось в нем более чем предостаточно.

– Распорядитесь, чтоб меня увели. Мне надоело!

Я высказал это преднамеренно зло. Слушать «лав-стори» стареющего врача – переходило всякие границы терпимого.

– Когда мы познакомились, ей было двадцать семь. Мне – тридцать три. Разница несущественная, хотя и предполагающая некую специфику в выстраивании дальнейших отношений. Несомненно, будущая супруга была красива. Стройна, довольно приятна лицом, остроумна и интересна в общении. Но – увы, это так, – далеко не Софи Лорен. Скажу даже больше – ее подруга, с которой Марго пришла на день рождение к моему институтскому приятелю, выглядела посимпатичней.

– Не дала?

– Кто?

– Подруга.

Елисей Маркович посмотрел так – «ай-яй-яй» плюс насупил ненадолго брови.

– Подруге было двадцать четыре. К тому же, об этом тогда знали все, обеспеченные родители. Отец – дипломат, мать завкафедрой в престижном университете. Имея такой удобный плацдарм, можно выбирать из несравнимо большего перечня кандидатов.

– А ваша?

– Моя?… Моя только закончила аспирантуру, начала преподавать. Жила в общежитии. С ребенком, прижитым от какого-то негодяя, да с плохо скрываемой надеждой – остаться в большом городе, в который приехала из… впрочем, это неважно.

– Лихо вы о своей жене.

– Это, молодой человек, только реальность. Негласные, простите за прозаичность, правила игры. А в чем ваш протест? Все женщины, имея несколько иную, отличную от нашей, реализацию нервно-психических функций, всегда искали и будут искать кого? Молодых, богатых, красивых, щедрых, знаменитых, умных, образованных, обладающих тонким чувством юмора, автомобилем и отдельной квартирой. В обмен на соблюдение выдвигаемых требований они предлагают нам… э… свои тела. Любовью на любовь, как говорится… Исходя же из качества предложенного тела отдельные критерии вполне могут не соблюдаться. В логике не откажешь и тут: размер скидки, как известно, устанавливается в зависимости от сезона. Следовательно, какими индивидуальными особенностями обладаешь в сегодняшних реалиях ты, такое подбираешь себе и тело. Не очень, обратите внимание, разумно вскарабкиваться в данном процессе чересчур высоко. Однако и принижать себя тоже не стоит… Впрочем, размышление весьма схематично, оно выражает только общий характер.

– Характер чего?

– Межполовых отношений. Подружке моей Марго навряд ли бы подошел средних лет психиатр, не намекающий каждый раз своим больным на стесненные обстоятельства, отказавшийся в свое время от отличной карьеры (ради, между прочим, таких, как вы) и ютящийся в одной из комнат многонаселенной коммуналки.

– И выбор пал на Марго?

– Она была неплоха.

– Послушайте, доктор! – (в моем взгляде выразилось, наверное, чересчур много злобы и отвращения, но, поймав этот взгляд, Елисей Маркович, казалось, только повеселел). – И вы называете это «любовь»?!

– Думаете, наши отношения слишком отличались от ваших? Не хочу выставлять себя человеком нескромным, но нет. И я был, представьте, точно так же влюблен. И я – точно так же, словно на крыльях, летал на первые свидания. Однако для спокойствия совести не забывал убеждаться, что выросшие крылья не слишком отрывают меня от земли. Мы так же сидели на скамейке в полном уединения парке: я нежно пересыпал в руке Маргошины густые волосы, но при этом хорошо помнил, что вечером меня ждут другие дела. Я так же, как вы, посвящал ей стихи. Но лучше всякого знал, что слушает она их, скорее, из простого человеческого желания не обидеть. Я ведь, насколько вы успели меня рассмотреть, тоже далеко не Ален Делон. Слишком самонадеянно уповать, что человек подобной заурядной внешности выступал в роли принца хоть в чьих-нибудь жарких девичьих снах. Нет, Марго, естественно, мечталось совсем о другом. Но – человек, как говорится, предполагает, а… а наши мечты разрастаются тем сильнее, чем меньше осуществляются в реальной действительности.

После слова «мечты» (или всего последнего предложения) мне почему-то вспомнилась телевизионная реклама известного растворимого кофе. В течение, наверное, полугода, по несколько раз на дню длинноволосый смазливый паренек под фразу «все только начинается!» усаживался на подоконник открытого настежь окна, делал крупный глоток из большой красной чашки и собирался писать роман… Где-то он теперь?

– Да нигде! – вдруг вырвалось у меня без прямого намерения.

– Что нигде? – тут же, с каким-то профессиональным участием всполошился доктор.

– Ничего, – безнадежно махнул рукой я.

Что мое возбуждение так быстро спало, пришлось Елисею Марковичу, безусловно, по сердцу.

– Чтобы мечты наши сбывались, мечтать нужно мельче. Такой вот не самый жизнеутверждающий факт. А все, позвольте ремарочку, оттого, что психика человека устроена весьма хитрым образом: границы ее возможностей – отталкиваться лишь от реального. Сеять, иными словами, исключительно на материальной почве. Любила ли Марго меня? По психологическим законам своей индивидуальной жизни – кто сказал нет? Я с уважением относился к ее отпрыску, старался казаться внимательным слушателем ежевечерних рассказов о мелких рабочих конфликтах и неприятностях. Не пил, не курил. Сохранял духовную верность. Да… между нами, конечно, существовала любовь. Но не та – пылкая-юношеская и мучающая, как болезнь. А самая настоящая. Взрослая, если хотите. Та, в которой важно не только любить, но и донести эту любовь до партнера. Создать, а потом закрепить в его глазах привлекательный образ надежного соратника в нелегкой житейской борьбе. Постараться и выделить себя среди многих других, найти и понять то, к чему твой партнер наиболее чувствителен.

– Прямо как из учебника.

Елисей Маркович улыбнулся.

– Знаете, как сказал один мой зарубежный коллега?… Поцелуй приятен вовсе не потому, что, как утверждал Зигмунд Фрейд, рот является ярко выраженной эрогенной зоной, а потому, что вынуждает человека дышать носом, охлаждая при этом мозг… Впрочем, – тут доктор неожиданно погрустнел. – И нашу, как говорится, любовь не обошла проверка на прочность. На третий год относительно успешной супружеской жизни я получаю сведения, что Марго – мне изменяет. Случайно, знаете ли, нарвался на оставленное без присмотра письмо… Шок! Стресс! Бегство в психоз. Нарушение личностно-адаптационных и личностно-ориентировочных возможностей. Полная закупорка изнутри. Консультации у коллег. Нейролептики, анксиолитики и антидепрессанты. По совести говоря, с тех самых пор – ко всем, кто очутился здесь по милости, так сказать, родственных обстоятельств, я отношусь по-особенному. Нашего ведь от нас не отнять: все мы шагаем по этой жизни в общем строю.

– И как же вы вылечились?

– Попробовал заглянуть в неизмеримую глубину себя. – Доктор отчего-то посмотрел на меня многозначительно вытаращенными глазами. – Не дав постоянной прикованности к душевным переживаниям затянуть сознание еще глубже в болезнь, вернул реальности ее истинный облик. В конце концов, ничего указывающего на трагедию не произошло! Женщины есть женщины. Страх прогадать, мнительность, бесхарактерность, нерешимость – были и будут мощным катализатором их вечных измен. Бабья, да простится мне столь грубое слово, порода…

– А мы, мужчины, конечно, не изменяем?

– Мы, мужчины, изменяем, когда этого хотим. Возникнет же или нет такое желание – всегда находится во власти нашей спутницы. Поймет ли она, как применить данную власть, захочет ли ее применить, – дело другое. Женщины… точнее, сама их психика – функционирует немного иначе. Там изначально, если хотите, правят иные законы: физики, этики, математики, нравственности, чести, морали. Это некое, если так позволительно будет выразиться, тридесятое царство «Пограничного Состояния Между Явью и Сном». Между действительным и надуманным. Между тем, что уже забылось – и тем, что пока что не вспомнилось. И вечный, все обволакивающий страх… Страх. Слепое бабье отчаяние. Остаться одной. С ребенком, с кучей разных проблем, один на один со своей ненужностью, бесполезностью. Перед огромным социальным зеркалом, жестоко показывающим лишь отблески увядающей красоты. И, стало быть, вечный выбор… Всегда. При любых обстоятельствах, независимо от отсутствия или наличия партнера. КТО-НИБУДЬ… ОБЯЗАТЕЛЬНО… ДОЛЖЕН БЫТЬ… ПРО ЗАПАС. И вечные умолчания. Оправдания-жалобы-отговорки. Правдивая ложь. Скрытно. Незаметно. Подло. Боязливо. Как трусливые собаки. На полусогнутых. Бочком, бочком, бочком…

Я видел – на некогда розовых щеках психиатра отчетливо зардели большие красные пятна, дыхание сделалось слишком неровным – с подозрительным истерическим присвистом.

Кажется, сердце даже такого выдержанного, смотрящего философски на многие вещи человека не терпело больше молчать…

Впрочем, от меня требовались действия. Не владея должным образом техникой оздоровительной беседы, я брякнул первое, что попалось на ум.

– Так вы помирились?

– Человек, мыслящий адекватно, всегда найдет решение трудноразрешимого вопроса. – Елисей Маркович, словно очнувшись, выдохнул расслабленно и глубоко. – Я – промолчал. Ни самомалейшим намеком не выдал своего унижения. Зачем? Расчехленные знамена не всегда идут на благо и пользу армии, вынужденной временно отступать. Держу пари, Марго сама не заметила, как число наших семейных походов по разным культурным местам ненавязчиво возросло. А у ставших уже традицией доверительных разговоров по вечерам приятно углубилась тематика. Стал чаще и разнообразнее секс.

Дойдя до этой фразы, Королевич с улыбкой посмотрел на меня:

– Эге, да вы, я гляжу, покраснели. Напрасно, мой друг… В таких вещах ничего зазорного нет. Вы даже не представляете, сколько людей попадает к нам из-за такой, решаемой, казалось бы, исключительно тет-а-тет проблемы.

Я не хотел ничего представлять, но данное Елисея, похоже, не трогало.

– Вдуматься, ведь сущие пустяки. Неприятный, отталкивающий запах изо рта, что-нибудь из цикла «что-то не так» на теле, слишком короткая продолжительность самого соития, и вот – понемногу, шаг за шагом («ну не совсем шаг за шагом» – здесь психиатр жиденько рассмеялся) начинает возводиться стена первого межличностного непонимания. Непрекращающиеся «почему?». Меня избегают, от моих встреч отказываются, любая попытка прикосновения терпит неминуемый крах. Почему? Измышляются самые нелепые внутренние объяснения, изобретаются не менее нелепые способы «это исправить», и все вместо того, чтобы просто обратиться к нам. К специалистам…

Неожиданно Королевич стих.

Но чувствовалось: «так и не высказавшись окончательно». Пальцы психиатра выбивали по столу нервную дробь, в глазах метались желание, готовность и нерешительность.

И я оказался прав.

– Но самое главное, что я тогда – промолчал. Вы меня понимаете? Ведь мог бы сказать… Мог учинить ссору. Мог истерзать ее упреками и скатиться до самых уничижительных оскорблений. Подать на развод. Лишить жилплощади и отправить пинком под зад вместе с сыночком к мамочке, в Вологодскую область. Но я… я промолчал. Это потом, по прошествии нескольких лет, организовал дело так, чтобы случайно, не через меня, она все узнала. Пусть. Любовь только крепнет, когда одному из ее участников не дает покоя чувство вины.

– Но это же подло. Для чего такая любовь вообще?

Елисей Маркович посмотрел на меня назидательным взглядом сверху:

– Ну, хотя бы, например, для того, чтобы, находясь в кабинете психиатра, сидеть на моем месте, а не на вашем. Когда ты пускаешь на самотек свои чувства, сознание очень скоро пускает на самотек тебя. Прошляпь этот момент, и восстановление статус-кво превращается в непростую задачу. Подчас требуются методы, выходящие далеко за рамки прежнего стереотипа.

– Соматическая бесконтактность, – предположил я.

– Чего нет, того нет. Метод, не спорю, хорош… Правда, в отношении вашего случая, боюсь, слишком непредсказуемое средство. Тем более что и мой приятель, который всем этим занимается, сейчас не в России. Ваш же покорный слуга в данном ноу-хау, к стыду своему, ни бум-бум. Но не спешите отчаиваться: у нас тоже найдется что предложить.

– Что? – (вернее, я хотел спросить: «почему доктора не заинтересовало, откуда я узнал про метод соматической бесконтакности?». Но передумал… Не сходя с места что-нибудь соврет). Да и вообще в последнее время во мне преобладало состояние какой-то странной апатии ко многим вещам. Наверное, таблетки. – Так что? – повторил я.

– Вот.

Подойдя, Королевич протянул фотографию:

– Смотрите.

Я посмотрел.

Алёнка! На детских качелях, в городском парке. Я хорошо это помнил, потому что сам снимал ее позапрошлой зимой.

Чуть съеженная от мороза. Закоченелые руки спрятаны, как в муфту, в рукава. Стиснутые зубы (на фото, конечно, не видно) выбивают дробь. Но на лице – улыбка. Светлая, делающая еще более заметными эти потешные ямочки…

Мне пришлось быстро моргать, чтобы Елисей не разглядел слезы.

– А теперь посмотрите сюда!

Забрав Алёнкину фотографию, он кинул на колени другую.

Я.

Как будто бы – я.

Что-то словно резко поднялось в груди: не хотелось смотреть. Но это же «что-то» словно заставляло всматриваться…

Глаза двигались сами, вдруг останавливаясь и замирая… на чем? Сколько мне здесь? Лицо… оно… оно точно… Нет, не могло быть такого.

– Фотомонтаж, – выцедил я, бросив фотографию в ноги нависающему надо мной Королевичу.

– Пожалуйста, зеркало! Можете узнать себя в нем.

– Власоглав рассказывал, как делался свет, чтобы в зеркале в квартире Олега я видел себя старше. Как создавался запах, чтобы вызывать раздражение. Как подделывались документы, чтобы потихоньку сводить меня с ума. Да, и про таблетку в кофе он тоже все рассказал!

– Власоглав? Тот известный питерский журналист, которого, кажется, убили?

– Он жив. И вы прекрасно это знаете.

– Подойдите к зеркалу! – в голосе врача вдруг начали проступать суровые, командные нотки. Сам не понимая зачем, я подчинился.

– Смотрите. Только внимательно! Видите? Эти морщины возле глаз. Они пересекают одна другую, делая ваше лицо значительно менее свежим… Впрочем, эффект усиливается благодаря не такой эластичной, как раньше, коже. Интенсивней желтея, она начинает местами заметно обвисать. Попробуйте открыть рот. Многих зубов уже нет. Кое-где, если провести языком, прощупывается рассасывание костей зубных лунок. И это только внешние признаки. К другим можно отнести снижение физической силы, замедление всех видов двигательной подвижности, потерю остроты зрения и пока что чисто теоретическое ухудшение слуха. Так сколько вам лет?

– Прикажите, чтоб меня увели, – тихо произнес, или, правильнее, попросил я.

Но бесполезно. Жалость и психиатры – две вещи, созданные, наверно, противоположными полюсами.

– Смотрите, смотрите. Ваше исцеление там. Других способов возвращать беглецов в этот мир наука пока что не изобрела.

Слова звучали ни грубо, ни агрессивно… Нет. Вполне вежливый тон, с какой-то даже обезоруживающей, что ли, приветливостью. Вот только…

– Вам, конечно, не доводилось слышать о теории трех зеркал? Нет? Хорошо, вкратце я передам ее содержание. – Выложив на стол свои длинные холеные руки, психиатр снова заговорил. – Любой человек, как это известно, способен получать представления о себе, используя источники трех основных информационных типов. Раз – это глядя в себя. (Мы, психиатры, называем данный процесс эффектом внутреннего зеркала). Два – глядя непосредственно в способные к отражению предметов поверхности. И три – глядя на реакцию окружающих. (Второе и третье в психиатрии принято называть, соответственно, первыми и вторыми внешними зеркалами). Давайте зададимся вопросом: что же все-таки видит человек, глядя в себя? Подумаем и ответим: исключительно то, что вырабатывает наше сознание, исходя из различных нравственных, этических и культурных предпосылок. Проще же говоря, отражение этого зеркала – состояние нашей души. Кто я? Или каким, так будет правильней, я хочу себя увидеть? Молодым, красивым, сильным, жизнерадостным, энергичным, деловым… Данный портрет не всегда объективность. Но зато благодаря именно ему и формируется наш поведенческий стиль… Более адекватно в этом плане как раз третье внешнее зеркало, «отражение посторонних смотрящих на нас глаз». Хотя данное, по большому счету, не суть. Самое интересное здесь другое. В какой именно все три зеркальных отражения находятся взаимосвязи? Вам интересно? Рассказываю. У психически здоровых людей расхождения, как правило, небольшие. Я знаю, что мне пятьдесят, у меня имеется определенный уровень образования, который заставляет вести себя в обществе несколько сдержанно, говорить преимущественно культурным языком, проявлять специфическое чувство юмора и т. д. и т. п. В зеркале вижу мужчину уже вошедшего в лета, не слишком красивой внешности, но далеко с не глупым лицом. Надеюсь, и другие видят меня примерно так же… По-другому, если не сказать больше, дело обстоит с теми, чье бывшее некогда адекватным сознание вырвалось на какой-либо срок из объективной действительности. О, у них все страшно напутано. В душе они еще там – в прежней жизни. В зеркало предпочитают не смотреть. А если и смотрят, то всячески стараются не замечать происходящие перемены. Немудрено, что и поведение с окружающими выстраивается в соответствии с состоянием души. Но согласитесь: если, например, я вижу человека около сорока лет со всеми повадками и замашками двадцатилетнего, то вряд ли смогу оставаться спокойным. Правда?

– Мне двадцать девять, – с каким-то упрямством выдавил я, продолжая, не отрываясь, разглядывать зеркало.

– Вам тридцать семь. И восемь из них – время вашего отсутствия – вам еще предстоит наверстать.

– Идите вы к черту!

– Исцеление там, повторяю… Смотрите. Смотрите внимательно… Вглядывайтесь… Вживайтесь в новые черты… Трогайте это неприятное немолодое лицо руками… Узнавайте себя… Глядя прямо в глаза, оживляйте все события прошлого… Год за годом, месяц за месяцем, день за днем, минута за минутой… И тогда, даю вам свое честное слово, – чудо произойдет.