Текст книги "Сны Черного Короля"

7

Наверно, с минуту я не подавал признаков жизни, смотря на этого ненормального оторопелыми глазами. Затем чашка (уже пустая) вывалилась из моих рук и разбилась.

– Как… НЕ БЫЛО?

– Обман чувств, – безинтонационно произнес доктор. – Небольшое психическое отклонение… Аберасьон ментал, говоря по-научному.

Я молчал. Мозг мой наотрез отказывался работать, а из той мешанины мыслей, какая была в голове, особо выделялась одна, дурацкая, – что слова, сказанные по-научному, прозвучали, в общем, красиво.

– Понимаете, в вас что-то нарушилось, – продолжил тем временем доктор. – Много разных процессов. И каждый имеет свою объективную причину. Вот вы говорите, что у вас похитили Алёну, у той украли рукопись, а на самом деле ничего этого не было. Ну, или почти ничего.

– А что тогда было?

– А давайте договоримся так, – Елисей Маркович потеребил бородку. – Вначале я нарисую общую картину случившегося с вами, а потом постараюсь объяснить более подробно, почему реальность вдруг стала представать перед вами именно в таком облике.

– Рисуйте вы что хотите.

– Хорошо, – произнес Елисей Маркович, добродушно жмуря глаза. – Видите ли, любое… э… психическое отклонение – это реакция на чересчур трудную ситуацию. Когда для человека создаются такие условия, при которых реактивно нарушается нормальная адаптация к среде, вследствие чего функционально извращаются психодинамические каналы на уровне самых высших регистров. Впрочем, для вас это, наверное, сложно?

Мало что соображая, я тем не менее кивнул.

– Кхе, ну вот многие говорят: «все в руках человека!», «будущее зависит от нас!», «каждый сам кузнец своего счастья!» Вы, не сомневаюсь, тоже слышали нечто похожее?

Я снова кивнул.

– Увы, – доктор сокрушенно покачал головой. – Человек только в очень небольшой степени является сознательным творцом своей судьбы. Гораздо чаще он выступает в роли беспомощной игрушки внутренних душевных сил и внешних обстоятельств. Сил и обстоятельств, которые, соединяясь, и создают то, что называется нами объективно существующим миром. Пока вам все более-менее понятно?

– Да, – сказал я.

– Что ж, попробуем усложнить, – он посмотрел заговорщицки. – Но объективно существующий мир – только одна из реальностей. Кроме нее (для вас, наверное, это будет удивительным) есть и иные…

– Алкоголь, наркотики, философия и психические заболевания, – вспомнив сантехника, договорил я. – Да?

– Нет, – чуть округлив глаза, протянул доктор. – Довольно странная мысль.

Я собрался было дополнить, что она не моя, однако смекнул: момент для оглашения имени автора не совсем подходящий.

– Нет, я говорил о другом. Всего, видите ли, существует три типа реальностей. Во-первых, так называемая Я-реальность: иными словами, сам человек. А также реальности непосредственные и производные. Понимаете, правда? «Я сам», «что сделано без меня» и «что может быть сделано или уже сделано мной». «Я сам» – понятно, условно; оно, если допустимо так выразиться, заключает в себе некий глобальный, общечеловеческий смысл. И тогда: «что сделано без меня» – или названная мной непосредственная реальность – попросту то, что уже было до рождения человека. Почему же, поинтересуетесь, говоря о ней, я употребляю множественное число? Да потому что, хех-хех, в спорах о происхождении мира до сих пор царит невообразимая разноголосица. Для верующего, например, создатель – Бог. Для атеиста – природа и ее законы. Для параноика – некие таинственные и враждебно настроенные силы.

Ну и, так сказать, наконец, – есть еще реальности производные. Произведенные (раз они «производные»), стало быть, нами, людьми. Тут выбор, несомненно, самый большой: это могут быть сны, фантазии, так всеми нами любимый Интернет, миры художественной и даже научной литературы, искусств, компьютерные игры и многое другое. Причем две последние реальности, непосредственная и производная, чаще всего противостоят друг другу. Это контрреальности, как называем их мы. До сих пор вам… э… все ясно?

На этот раз в знак подтверждения я закрыл и открыл глаза.

– А вот сейчас, прошу вас, будьте особо внимательны. Важнейшее свойство этих непосредственных реальностей – закрепление за каждым человеком основного способа осмысления и переживания всего, что человеком видится, слышится, чувствуется, ощущается. Понимаете, да? Атеист ищет объяснений происходящего в научных книгах, верующий – в Библии, параноик… ну, впрочем, неважно. В силу накопления человеком опыта и знаний непосредственные реальности неизбежно меняются. В подростковом возрасте, согласитесь со мной, мир кажется несравнимо ярче и проще, чем по окончанию какого-либо университета. А превозмогший однажды жестокую боль и с честью вышедший из тяжелого жизненного испытания, наверно, будет смотреть на все остальные, не такие тяжелые, гораздо смелей. Тут вам, пожалуйста, и все эти крылатые выражения: открыл для себя новый мир, смотрю на жизнь другими глазами, родился заново… И с чисто научной точки зрения ничего нелогичного здесь вовсе нет. Старая система осмысления и переживания индивида по понятным причинам парализовалась и взамен сложилась новая. Однако заметьте, необходимым условием для данной смены и попадания в новый мир является формирование такого способа восприятия, который бы согласовывался с новым внутренним опытом. Понимаете, да? Человек должен быть прежде всего готов.

Я вяло кивнул.

– А теперь давайте слегка отвлечемся и представим себе такую картину. Конечно, чисто гипотетически… Вот, посмотрите, как у нас это будет. Есть некий молодой человек. Который, имея несколько особый склад характера, а отсюда и не совсем обычный стиль жизни, задался целью разрешить свои проблемы, а в сущности говоря, изменить непосредственную реальность (ее ведь можно менять и просто по зову сердца, когда то, что видишь вокруг, больше несовместимо с состоянием души), прибегнув для этого не к полученному внутреннему опыту, а с помощью одного из идеальных миров. Книги, фантазии, сны… это даже неважно. Главное – что выход, решение будут искаться там, в одной из производных реальностей. Первоначально, как правило, это понятное объяснение своего неблагополучия. Например, такой молодой человек выходит вдруг на идею, что проблемы во взаимоотношениях с некой молодой девушкой, назовем ее условно… э… Алёна, вызваны помехами со стороны. Мешает, вредит другой человек. (Обозначим его, также условно, Татьяна… э… Александровна). Сейчас, чувствую, вы захотите спросить: «а чем же эта Татьяна Александровна смогла бы им помешать», да? Ой, да мало ли чем. Совала бы нос не в свою жизнь, всячески настраивала эту условную Алёну против нашего молодого человека. Гипотез тут, говоря иным языком, как Бонапартов в общей палате.

Ну-с, а теперь давайте пофантазируем и попробуем, так сказать, угадать, какой результат мы получим в конечном итоге?

А получим в этом итоге ни много ни мало мы то, что по мере планомерного привыкания к данной идее произойдет… как бы сформулировать это поделикатнее… некое перерождение психики нашего молодого человека.

Которое и станет теперь определять все законы нового жизненного поведения.

Так, например, полная поглощенность одной этой идеей приобретет со временем характер одержимости. Совсем, причем, незаметно. Знаете, как это часто бывает. Странная случайная мысль, неожиданное беспричинное размышление. При входе в поток новых чувств не сразу и разглядишь: недавнее «эге, да тут что-то есть» уже стало частью судьбы, второй натурой, изнурительной долгой болезнью.

Далее – что логично – ограничится круг интересов и знакомств. За что ни попробует наш молодой человек «со всей серьезностью» взяться: будет ли это смена работы, приятелей или подруг, запросов и увлечений, – мысли продолжат искать только ту, «заветную», сторону, и избавиться от них не окажется никакой возможности.

Зато – куда уж без этого! – будут вестись бесконечные расспросы, сопоставляться факты, выясняться подробности, могущие подтвердить признаки, «неоспоримо говорящие» о верности страшных догадок. В поступках, в отрывочных замечаниях и жестах людей с всеоткрывающей ясностью вдруг увидятся недвусмысленные намеки и плохо скрываемые сигналы. Один – а почему? – вдруг начинает подозрительно громко дышать, второй необъяснимо часто вздрагивать, третий совсем не ко времени странно кашлять.

Впрочем, вначале все изменения будут скорее ощущаться, нежели восприниматься. Нечто фатально неуловимое пока только носится в воздухе, туманно выражая собой затаившуюся всюду угрозу. И тут я готов согласиться: мир, как правило, выглядит в этот момент действительно жутко зловещим. Люди, предметы, и даже небо и земля, – все это словно замирает перед страшной грозой. И наш молодой человек – а что ему еще остается? – принимает решение ждать, когда она наконец грянет.

И вот, в таком состоянии внезапно начинает кристаллизоваться… э… бред.

Вначале, правда, его рождение принесет нашему молодому человеку желаемое облегчение. Несравненно яснее увидится подлинная картина мира, а во многих таинственных знаках и вещих словах, которых наш молодой человек раньше просто не замечал и не слышал, откроется так долго разыскиваемый смысл.

Однако рождение бреда параллельно создаст и новое, если хотите, мировоззрение. Теперь любая мелочь, каждый пустяк, словно магнитом станут притягиваться в качестве доказательств предположений, постепенно переходящих в убежденность. Наш молодой человек по двадцать четыре часа в сутки будет готов проводить за бессмысленными занятиями, вроде разгадывания не связанных между собой слов, цифр, тайных знаков, планов, рисунков, записок.

Под гнетом непомерной нагрузки сознание рецидивами станет мутнеть. Раз за разом начнут возникать ложные воспоминания и узнавания, произойдет частичное выпадение памяти. Событийная канва уже не окажется связанной с пространственно-временными координатами и определенной иерархией ценностей. Вчера – необязательно будет прошлым, а завтра… впрочем, «завтра» в таких случаях чаще попросту нет.

Впечатления, реальные, прошлого начнут воспроизводиться в ином, подвергшемся искажению виде, а неблагоприятные для нашего молодого человека ситуации будут вынужденно вытесняться: их место займет частично реконструированная, ранее пережитая благоприятная обстановка.

В дальнейшем же произойдет постепенное видоизменение бреда. Исчезнет обыденность содержания, начнут преобладать идеи отравления и физического уничтожения. И вот – от легкого подозрения окружающих в обычной недоброжелательности до полной уверенности в преследовании останется один крошечный шаг. Теперь ведь «враги», охочие до расправы, будут подстерегать нашего молодого человека при выходе из дома, в безлюдных местах, следить на улицах, подсыпать яд, распылять бациллы опасных инфекций и радиоактивные вещества. Наверное, попытаются срежиссировать несчастный случай… Как быть и что делать?! В попытке избежать безвременной гибели наш молодой человек принимает решение… мстить. Теперь он сам – «persecuteur persecute». Преследуемый преследователь. Преследователь, наделенный одной-един-ственной миссией – нанести первым свой разящий удар. Все, игры закончились. Впереди ждет последняя решающая битва, и разве так уж тут важно, если какие-то вынужденные поступки дезорганизуют жизнь окружающих, окажутся опасными не только для них, но и, что многим более вероятно, для него самого.

Таким образом, – заключил наконец доктор, – психотравмирующий момент, каким бесспорно может считаться чувство утраты близкого человека, станет причиной резких аффективных переживаний и приведет в итоге к тому, что реальность производная и деформированная окончательно превратится в реальность непосредственную, сделав реализацию последней полностью невозможной. М-да…

…

– Все?

Я силился смотреть на психиатра так, чтобы лицо мое передавало при этом минимальное количество эмоциональных движений.

– Слов нет, материал занимателен. Уверен, студенты образовательных заведений соответствующего профиля найдут в нем незаменимого помощника на своем нелегком профессиональном пути… Только помилосердствуйте: при чем тут я?… Я никого не терял (в вашем понимании этого слова), мой разум ни на чем не зацикливался, а окружающий меня мир ни во что такое не превращался. Да, у меня есть проблема. Но лежит она скорее в плоскости тех событий, которые происходят реально, вы ощущаете? и ее решение может потребовать чего угодно, только не вмешательства врачей.

– Что для вас значит Алёна?

– Алёна…

Я вздрогнул… Комок, возникший препятствием в горле, совершенно не удавалось сглотнуть.

Доктор смотрел изучающе. Маленькие блестевшие глазки ползали, как змеи, по мне, выказывая самый живой интерес.

– Вам трудно сейчас говорить? Не бойтесь заплакать, – он сделал попытку прикоснуться к моей руке, но мне вовремя удалось ее убрать.

– Идите вы к черту со своими советами! – прокричал я и тут же, вскочив, заходил по комнате, стараясь не поворачиваться к психиатру лицом.

– Вы познакомились сразу по окончанию школы. Правда?

Я не ответил.

– Какая она была? Красивая? Неприступная? Гордая? Женственная?

– У нее были… очень мягкие волосы, – ни дать ни взять идиот промычал я.

– Так, замечательно! Осмелюсь предположить: с ней вы чувствовали себя невыразимо легко. Знаете, не требовалось держаться на уровне, производить нужное впечатление, выбирать слова, подавлять и сдерживать то, что кипело там, внутри. Вы не находили в ней недостатков. Что бы она ни делала, делалось именно так, как считалось вами правильным, а сами вы ощущали себя значительно хуже ее. Я прав?

Глотая слезы, я кивнул.

– Вы учились в одном институте и часто встречались. Ваши интересы и увлечения были во многом созвучны, а на расстилающемся впереди горизонте не просматривалось ни тени препятствия, способного вас разлучить… А потом вы поженились.

– Мы не были женаты.

– Вы поженились.

Внезапно я ощутил, как странное, необъяснимое состояние начало обволакивать меня… Ведь знал, знал, что это ложь! Однако не мог ни возразить, ни накричать на сидевшего на стуле придурка, словно был полностью обезволен обращенными ко мне размеренными, как темп часового маятника, словами, спокойной, но вместе не терпящей возражений интонацией. Возможно, в этом и заключалась какая-нибудь «психологическая ловушка».

– На первых порах ваша семейная жизнь протекала без видимых осложнений. Скорее – наоборот. Окончив институт, вы устроились младшим редактором в небольшое издательство: работой там не заваливали, и свободное время полностью отдавалось молодой жене. Вы были счастливы! Днями-ночами вместе, снова прогулки и разговоры по вечерам, мечты попробовать себя на литературном поприще – чего же желать! Однако проходит совсем немного времени, и на небосклон счастливой семейной жизни начинают набегать первые грозовые тучки. Платят мало. Как писатель вы оказываетесь несостоятельным. Взаимоотношения с Алёной становятся все более неприветливыми, дистантными и натянутыми. Семейные сцены неумолимо следуют одна за другой, что ни день колотится посуда, и вот. Дом постепенно превращается в каторгу. А тут еще и подруга. Госпожа Компотникова…

– Татьяна не была Алёнкиной подругой, – сквозь сдавленное спазмом горло протолкнул я. – Они виделись всего несколько раз. Когда я ездил к Татьяне за работой.

– Татьяна была Алёниной подругой, – с выражением крайнего сочувствия произнес доктор. – Подругой, которая стала проводить с вашей женой гораздо больше времени, нежели та проводила теперь его с вами. И которая не упускала случая показать, как думалось вам, «ваше истинное лицо».

– Это вздор, – несмело выговорил я. – Знаменитая писательница не смогла бы проводить с Алёнкой хоть сколько-нибудь времени. Для нас это птица другого полета.

– Татьяна Александровна вовсе не знаменитая писательница… Ну да, она написала пару тоненьких, никому не нужных брошюрок, как сказал мне Олег. Но до слова «знаменитость» сей труд никак не дотягивает.

– Ежемесячные романы и миллионные тиражи, по-вашему, пара тонких брошюрок?

– В психиатрии есть такое понятие, как нарушение идентификации. Это когда больной начинает смешивать биографии, награждая какое-либо лицо данными из чужой жизни. Я догадываюсь, какую знаменитую писательницу вы имеете в виду, когда упоминаете имя Компотниковой. К сожалению, это разные люди.

– Татьяна пишет романы, – с каким-то маниакальным упорством, чуть не плача и, наверно, в стиле «мы не рабы, рабы не мы» пробубнил я.

– У вас все их пишут! – казалось, с ноткой раздражения отпарировал доктор. – Поймите, сейчас ваша психика немного надломлена. А так как литература, вернее, мечты о ней занимали в вашей нормальной жизни не последнее место, нет ничего удивительного, что все, с кем бы вы в настоящий момент ни встречались, пытаются что-то писать. Милиционеры на улицах, грузчики в магазинах, официантки в кафе. Поверьте: окажись в кругу ваших нынешних знакомых хотя бы сантехник, то и он наверняка бы наяривал научные трактаты по ночам.

От последних слов я вздрогнул. Нет, не то чтобы начинал верить во всю эту «психическую околесицу». Просто слова натолкнули на какую-то туманную мысль: абсолютно непонятую, но пробудившую странное, очень неприятное чувство.

– Оглядитесь по сторонам! – продолжал тем временем доктор. – Ваша Татьяна – обычная мелкая пакостница. Стареющая, не знающая к чему себя приложить тунеядка, живущая за счет хоть и обеспеченного, но не любимого мужа и приходящая всякий раз в бешенство при виде любой нормальной семьи. Но уверяю вас: не стоило так ее ненавидеть. Ведь если попробовать вдуматься, эта Татьяна принесла вам куда больше пользы, чем вреда. Ваша Татьяна – стала своего рода катализатором. Той последней, окончательной силой, разрешившей столь долгий конфликт и дающей вам наконец шанс начать жизнь заново. Уж поверьте вы мне: эти Татьяны на самом деле достаточно ценный продукт. Знаете, порой даже зависть берет. Такую б подругу да моей жене…

В этот момент я обернулся, и мечтательная докторская улыбка была тут же зафиксирована моими глазами.

Потом Елисей Маркович стал рассуждать о чем-то еще. Но я больше не слушал, поскольку разум, как говорится, начал обретать проникновенность…

– Постойте, – беспардонно перебил я. – Вы, наверно, подосланы Компотниковой!

Доктор посмотрел на манер: «с глубоким прискорбием сообщаю…»

– Знаете, почему я так решил?

– Почему?

– Потому что совершенно спокойно воспринимаю ваш бред, хотя по идее должен метать громы и молнии, в гневе крушить все вокруг да попытаться прихватить вашу тощую задницу и вытолкать ее за дверь.

– К сожалению, этим вы доказываете исключительно обратное. Ваша психика в настоящий момент живет по иным законам. Вокруг выстроена своя система, вас окружает собственная реальность. И любая мелочь, полученная извне, тут же переосмысляется вами согласно своим особым правилам. И я верю, что вы нисколько не сомневаетесь, что перед вами Татьянин шпион. Для вас это действительно так. А раз так, к чему тогда нервничать?

– И еще…

– Да-да.

– Предположим… предположим, что все, что вы сейчас рассказали, – правда. И Компотникова не писательница, и Алёнка – моя жена, и у нас с ней, по вашей версии, нелады. Но как же тогда вы попытаетесь объяснить тот простой факт, что мне – мужу – никак не удается увидеть или хотя бы услышать свою жену, а?

– Вы развелись.

– Что?!

– Вы развелись, после чего она уехала к своей матери. К тому же Алёна больше не хочет поддерживать с вами какие-либо отношения. В силу событий, произошедших вслед за разводом.

– А что же там такого произошло. Не подскажете?

Не знаю, какая моча ударила мне в голову, но я вдруг начал улыбаться долгой, длинной и, скорее всего, наглой улыбкой, смотря при этом доктору прямо в лицо.

– Вы боялись этого развода. Вы умоляли ее этого не делать, а потом угрожали ей. Полученное в загсе свидетельство стало для вас последним ударом.

Несмотря на мое зубоскальство, доктор сохранял невозмутимый вид.

– Вы бросили работу. Практически не бывали дома. Хотели, но никак не решались подойти к теперь уже бывшей жене. Все ваше свободное время сводилось к бессмысленному сидению на лестничной площадке соседнего дома, откуда можно было видеть, что делается в новой Алёниной комнате. Когда становилось темнее, вы выбирались из своей засады и часами бродили под окнами, ожидая, когда загорится свет в том, единственном для вас окне.

– Кто вам это сказал?

– Мне удалось пообщаться с Алёной (я вздрогнул). Кроме того, ситуация достаточно распространенная – я знаком с ней по разговорам со своими пациентами.

Последующую пару минут мы оба молчали.

– Да… – протянул наконец доктор. – Пожалуй, прав был Достоевский: «мы истинно можем любить лишь с мучениями и только через мучение!». Вот нам бы плюнуть и поскорее забыть, но нет. Эта необъяснимая тяга к мучениям заставляет придумывать себе целый сказочный мир – со своими терзаниями, трудностями, непосильными душевными испытаниями. И надо, обязательно надо пройти выбранный путь до конца. Чтобы там, в самом конце, обрести долгожданное, выстраданное счастье. Но в реальности-то все гораздо прозаичнее.

– Я люблю ее! – вырвалось у меня неожиданно твердо.

– Любовь… – сказал доктор, отчего живо напомнил Потапова, когда тот протягивал мне спецовку без надписи ЖЭУ-5. – По данным ученых, нормальное время полового акта колеблется от одной минуты и четырнадцати секунд (это примерно 68 фрикций) до трех минут и тридцати четырех секунд (270 фрикций). И вот из-за этих 68-270 фрикций люди теряют головы, совершают немыслимые поступки, режут вены, глотают пачками снотворное, вызывают друг друга на дуэли, выбрасываются в окна и… попадают к нам.

– Доктор, мне кажется, я говорил о другом.

– Возможно. А возможно, и нет… Знаете, по роду своей деятельности я очень часто слышу неразборчивое использование термина «любовь» применительно к ранним формам либидинозной связанности.

– Термина???

– Да. К сожалению, у нас, людей науки, любовь – это только термин. Своего рода болезнь. Для успешного лечения которой с самого начала важно установить точный диагноз. Скажите, что такое, по-вашему, все эти воздыхания и томные взгляды в пятнадцать-восем-надцать лет? Любовь? Или все-таки желание окунуться в непознанное да самая банальная, взыгравшая согласно возрасту страсть?

– Но мне не пятнадцать-восемнадцать!

– В этом ваша беда. Вы словно застыли в них. И ни в какую не хотите признаваться, что сейчас 2009 год, что вы – взрослый мужчина, а Алёна – взрослая, причем совсем уже чужая вам женщина. Могу я, кстати, спросить: она была у вас первой?

– Вас это не касается! – рявкнул я. Но, кажется, взял лишние ноты – теперь речи о нескольких вариантах предполагаемого ответа вестись не могло.

– Я так и знал. Видите ли, первая женщина – не обязательно лучшая. И уж, во всяком случае, не единственная. И еще… Поймите, если женщина перестала любить, никакая сила не понудит ее вернуться обратно. И потом, в любви надо быть гордым.

– В любви надо любить, – не слишком пытаясь скрыть раздражение, выдавил я. – Жить тем, кого любишь, болеть его болью и…

– Вот вы и заболели… – доктор на пару секунд улыбнулся грустной улыбкой. – К сожалению, той любви, о которой вы сейчас говорите, хватает только на определенное, да и то весьма небольшое, количество лет. И именно в этот период можно жить чувствами, окрыляться от улыбок партнерши, делить горе-радости, поверять друг другу печали и заботы. Потом же любовь обязательно потребует фактических доказательств… Женщинам словно воздух нужны поездки к морю, походы в дорогие рестораны, одежда – лучшая, чем у подруги, шляпки, подарки, духи. И не дай вам Бог, если вы не потяните! Вас тут же сотрут в порошок, а вся эта «любовь» между вами сначала превратится в ненависть, потом в равнодушие и даже отвращение. Говорят, когда совершается брак, мужчины женятся на надеждах, а женщины выходят замуж за обещания. Обещания, к несчастью, имеют такое отвратительное свойство – не выполняться.

– Но я ничего не обещал, – сказал я после некоторой паузы (было любопытно смотреть на доктора, по внешнему виду которого и в целом по интонации после слов «не дай вам Бог, если вы не потяните!» угадывалось, что семейная жизнь психиатра текла отнюдь не глубоководной тихой рекой). – Вот.

Я достал из кармана записную книжку, вырвал лист и написал те четыре предложения, которые посвятил тогда в кафе Алёне.

– Вот. Единственное мое обещание!

Доктор поднес записку к глазам, пошевелил секунд десять губами, потом (тоскливо) взглянул на меня:

– Стихи, романтика, задушевные строки… это, конечно же, хорошо. Но давайте начистоту: сколько раз вы ее куда-нибудь выводили?

– Кого, чистоту или романтику?

Доктор улыбнулся.

– Олег говорил, что вы любите хороший русский язык. Нет, я имел в виду вашу бывшую супругу.

– Она не собака, чтобы ее выводить. Но если под словом «выводить» вы подразумеваете совместное посещение светских мероприятий, то да – мы были однажды на концерте одного популярного артиста.

Я хотел назвать фамилию артиста, но передумал. Вместо чего медленно улыбнулся, отведя взгляд в сторону…

Уж слишком много хорошего связывало меня с тем дождливым вечером в конце ноября.

– Однажды! – назидательно изрек тем временем доктор.

– Алёнка ни о чем меня никогда не просила. Мы просто старались друг друга любить, и все.

– Не просить не значит не хотеть. Когда наконец вы поймете, что мужчина и женщина – разные существа. И слово «любить» они тоже расшифровывают каждый по-своему. Вы, наверное, знаете, что одно слово может иметь несколько значений?

– Знаю, – сказал я, вспомнив теорию Фреге и личность Потапова. – Человек, желавший починить унитаз, автор поэтического сборника «Большие черные собаки», труп в подъезде дома за номером шестьдесят шесть – единицы общего именного поля, обозначающие одно и то же лицо. Верно?

Доктор глянул с профессиональной опаской.

– Такая формулировка несколько сложна для меня. Я говорил о другом. Как бы вам объяснить…

И он ненадолго задумался.

– Ну хорошо! Коль скоро речь зашла о концертах, давайте задействуем этот пример. По удивительному, кхе-кхе, стечению обстоятельств не далее как на прошлой неделе мне также выпала честь вывести… то есть, простите, посетить со своей дражайшей половиной концерт известного артиста. Назовем его условно… э… Палкин. Событие происходило в субботу, вечером. Ровно в девятнадцать ноль-ноль празднично обставленный зал был заполнен зрителями. В течение последующих двух с половиной часов звучание, в общем-то, приятного голоса многократно прерывалось раскатами заливистого смеха, вскрикиваниями, хлопаньем в ладоши, не раз и не два на сцену выбрасывались цветы. Все вокруг были счастливы и довольны. Так вот, каково ваше мнение: что все-таки стало узловым пунктом, prima causa,[3]3
  Первопричина (лат.)


[Закрыть] если хотите, вышеназванного накала страстей?

– Не что, а кто. Этот самый Палкин, разумеется.

– А! – победно взвился доктор. – Опять неверное суждение, сделанное на основе в целом правильного ощущения.

– А кто же тогда?

– А давайте посмотрим на это мероприятие глубже. Заглянем, так сказать, во внутренние свойства вещей… Вот, я беру в руки чашку (он ее действительно взял). Итак, сумма моих ощущений? Передо мною некий предмет красного цвета, определенной фактуры, гладкий на ощупь, твердый и неподдающийся деформации, когда я его жму; имеющий определенный вес, немного холодный (потому что без кофе, хи-хи), ну и многое-многое другое. А вот теперь повнимательнее. Что происходит дальше? В мою голову, словно в компьютер, входит вся эта информация, анализируется и раскладывается по соответствующим ячейкам. Если все ощущения верны, название той главной ячейки, куда попали все остальные, будет «чашка». Правда, замечу, процесс невероятно быстр, так что мы, люди, этого не замечаем.

– И что?

– А я не зря вам сказал, что все были счастливы и довольны! Давайте теперь вместе дерзнем разложить эту отрадную целостность на составляющие фрагменты?

– Дерзайте, – бросил я.

– Все очень просто. Во-первых, вечер субботы. Согласно глубоко вросшим в национальное сознание традициям данный временной отрезок сам по себе располагает к некоему… э… веселью. Плоды, так сказать, Бахуса в буфете – также оптимизируют воспринимаемый в дальнейшем процесс. Общая праздничная обстановка, царящая вокруг. Далее идут труды осветителей, создающих вид, стилистов, создающих прическу, гримеров, создающих внешность, авторов, создающих тексты, и пиар-агентов, вовремя донесших до зрителей, что им должно быть весело. Уровень фонограммы, выставляющей нужный голос. Усилия группы помощников в зале, смеющихся в качестве стимулирования остальных. Кроме того, не следует забывать о многих прочих, менее связанных с общим условием элементах. Кто-нибудь, к примеру сказать, пришел на этот концерт с девушкой, ну или с женщиной, своей мечты – и значит, число элементов возрастает (для данного, разумеется, человека). Кто-то провернул за час до этого прибыльную сделку. Кто-то, вроде меня, облегчил страдания нескольким больным. Ну, и т. д. и т. п. Таким образом, – произнес доктор с хорошо акцентируемым замедлением, – если мы сделаем верные выводы из нашего небольшого исследования, то сможем тут же увидеть, что никакого Палкина, как такового, и нет.

– Куда же он делся? – спросил я с улыбкой.

– Как таковой Палкин – это только гештальт (есть, знаете ли, такое понятие в немецкой теории форм). Некий, так сказать, остаток, замечаемый после того, как все ощущения уже разбиты на части. И получается, что на его, палкинском, месте мог оказаться в тот момент кто угодно: Деревянкин, Пруткин, Сучков. Данное не имело бы большого значения.

– То есть, насколько я понял, чашки, которую вы держали в руках, тоже нет? Она тоже является гештальтом?

– Вы плохо следите за моей мыслью, – в глазах Елисея Марковича прочитался упрек. – Объектами нашего… э… разбора являлись чашка и коллективное настроение, а не чашка и Палкин. Помилуйте, до Палкина мне, ей-богу, нет никакого дела. Думаю, ему, Палкину, и без меня хватит горячих поклонников из числа тех, кто не способен вычленять гештальт. Мне лишь хотелось разъяснить вам, что основной операцией нашего сознания было, есть и будет определение главного и достоверного. У вас же этот механизм пока, к сожалению, нарушен. Вы, то есть ваше сознание выхватывает из огромного потока информации совпадающее с первоначальным посылом и упорно не замечает того, что ему противоречит. Познав только одну, возможно и лучшую, сторону любви, вы тут же решили, что познали ее целиком. Для вас так – это так, и ничуть не заботит, что точно такое же понятие «любовь» в мечтах молодой (да и не только) девушки – это не одни нежные прикосновения да милые стишки, но также и…