Текст книги "Сны Черного Короля"

– Где она?

– Позже. Я-то, собственно, пожара не видел, мне тетка тогда голову бинтами обматывала. Но общей информацией тем не менее владел. Гляжу – новое затруднение. Где ты теперь жить будешь? В дурку пока рано: на том простом основании, что веры в собственную невменяемость в тебе кот наплакал, а стало быть, кобениться сильно начнешь. Но и бродяжничать – тоже не вариант. Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти, так?

В последнем вопросе я узнал фразу из «Преступления и наказания», но никак на нее не отреагировал.

– Вот и натолкнулся на интересную мысль. Надо, думаю, к Хлестакову тебя как-то спровадить. Ты уж, землячок, извини: пришлось заглянуть краешком глаза в твою личную жизнь. Хлестаков тебя не попрет, порядочный чересчур, да и нам проще будет. Звоню Компотникову на мобилу – «давай, друг ситный, действуй!». Тот матерится. Говорит, стрелял ты только что в него, чуть на тот свет не отправил. Я в ответ: «Чуть не считается, где он?» (то есть ты). В канаве, орет, лежит, снова в обмороке. Удачно как, думаю. Бери (снова ему) Эдьку, и пусть тот транспортирует тебя к Хлестакову. Нам-то было нельзя, потому как в рожу всех знает.

– Какого Эдьку? – спросил я.

– В твоей машине который чуть ранее взорвался.

– Что?

– То. Помнишь фраера, что телегу твою толкал? Вот это и есть Эдька, Володькин приятель. Было время каскадером работал, а после передачку автомобильную по телеку еще вел: «Каждый вечер с ралли», кажись, называлась: может, смотрел? Так вот, сперва мы планировали, что я записку тебе передам, ты к машине пойдешь, а перед самым твоим носом Эдька выскочит, в авто прыг и типа метров через двести взорвется. Сильный психологический эффект должен был быть. Однако ты камнем меня отоварил, и посему пришлось сценарий менять. Но тоже вроде неплохо вышло, а?

– А что было потом?

– А потом ты и сам помнить обязан. Мы только нужных людей тебе периодически подсовывали да когда побудительный момент настанет выжидали.

– Каких людей?

– Многих.

– Гардинная Девочка?

– Кто? – Власоглав посмотрел с какой-то удивленной улыбкой.

– Ну, Ирка то есть.

– В том числе.

– Стало быть, это вы заставили ее дурочку из себя корчить?

– Фу, зачем столь вульгарно?! Никто никого не заставлял. Была высказана общая мысль, а уж кого из себя корчить – каждый решает в этой жизни собственным умом. К тому же ей с детства грезится попасть на телевиденье, и лишняя отработка профнавыков обедни тут никак не портила. Ольгина пообещала договориться с Бабахом, чтобы тот пропихнул твою, как ты выразился, Гардинную Девочку в какой-нибудь сериал, и все разногласия были тотчас же сняты. Да и потом – ты ведь был у нее в квартире.

– Был.

– Плакаты видел?

– Видел.

– Еще вопросы есть?

Я помотал головой, одновременно почувствовав, как душу задела одна неприятная мысль.

– Потапов. Он тоже из нужных людей?

– Потапов? – Власоглав, казалось, без какого-либо притворства принялся заливаться бешеным смехом. – Нет, этот настоящий! Стоит ли морочить голову, если ее и так капитально сносит? Философ! Бабкам во дворе о гносеологических предпосылках принципа причинности рассказывает, а те думают, что опять, сволочь, где-то назюзюкался с утра. Меня с Потапычем судьба по чистой необходимости свела, вызывал однажды. Так он своей альтернативной моделью эволюции до такой степени загрузил, я сам чуть реально не тронулся. А когда мысли к тебе обратились, то и вспомнил. Вот, соображаю, не худо и тебя данным знакомством как-то обогатить. Полезно. Да и доктор, опять же, рекомендует.

– Королевич?

– Он, голубчик! При контакте, говорит, нормального человека с ненормальным ненормальный никогда не изменится, а вот здоровый ненормальным стать может. У кого из вас двоих мозги более набекрень – науке пока малоизвестно, однако в накладе, кажись, никто не остался.

– Где Алёна? – жестко спросил я.

– Где? – от внезапно последовавшего взгляда меня словно ожгло пламенем. – Хочешь, срифмую?! Не понимаю: у тебя что, других хлопот нет? Сказал же – жива! Сидит, скорее всего, в минуту эту, кресло своей попкой мнет, телевизор смотрит. У Бабахова сегодня как раз новая авторская программа вышла: «Любоff. Game over!» называется. Улетная, доложу тебе, вещь. От депрессняка послеразводного отойти помогает.

Власоглав казался уже изрядно выпившим. Лицо раскраснелось, а во взгляде можно было заметить ту характерную оживленность, возникновение которой неизбежно после определенного количества прикладываний к бутылке. К тому же журналист начал икать. И бить себя после каждого икания в грудь кулаком, дабы, наверно, икота прошла.

Но в то же самое время нынешнее состояние журналиста коренным образом отличалось от его же состояния при первой нашей встрече. Главное отличие – отсутствие злобы и агрессивности. Сейчас Антон Власоглав походил более на многолетнего приятеля, который, возможно, немного в грубой форме, пытался научить уму-разуму и наставить заблудшего на истинный путь, нежели на опасного и хитрого врага. Кто знает, вероятно, из-за этого ощущения у меня и не было в данный момент никакого страха. Не было и ненависти – я просто сидел и смотрел, стараясь понять, на самом деле это происходит со мной или же…

– Мучаюсь вопросом, – в очередной раз икнув и треснув себя кулаком, пробормотал Власоглав, – откуда у тебя столько льда в душе? Я тут перед тобой, словно пацан малолетний распинаюсь, жуликов, и-ик, и аферистов на чистую воду вывожу, а в ответ только «Алёнка, Алёнка» слышу. Мои слезы тебе ничего, да? Правильно! Помер Ефим и черт с ним. Какое кому дело, как Антоха Власоглав живет? И как жить будет, когда до него Володя Компотников доберется? Наше дело телячье, так? Только учти: на тот свет, и-ик, второй раз мне не очень-то хочется. Даже если и за компанию с тобой.

Сказав, журналист тут же сел на пол и занялся тем, что начал судорожно охлопывать карманы – видимо, ища сигареты.

– Твоя смерть – тоже розыгрыш? – спросил я.

– Нихреновый розыгрыш: существо живое жизни лишить! – Власоглав, чуть приподняв голову, бросил на меня яростно-возмущенный взгляд. – Поэкспериментировать не желаешь?

– А как тогда вышло, что ты тут? Я читал, тебя похоронили.

– Похоронили. Только не меня.

– А кого?

– Все анкетные данные выдать?

Я промолчал.

– Человека. Одного из клиентов Королевича. Пластическую операцию сделали, чтоб на меня похож был, и ага…

– Убили?

– Нет, на Оскар выдвинули! Впрочем, безболезненно: Елисей чего-то вколол, бедняга вздохнул и отошел спустя какое-то время. Хорошая смерть, спокойная… И-ик.

Вскочив со стула, я отпрянул к стене и теперь смотрел на журналиста во все глаза. Перехватив взгляд, Власоглав беспомощно развел руки.

– Все под Богом ходим… Но я не убивал. И там, вот тебе крест, не был! Грязью, помоями облить, в дерьмо втоптать, имя чье-нибудь обесславить – это да, это само собой, тут и говорить нечего. Но чтобы так: фактически, невербально.

– А кто? – напористо спросил я.

– Компотников! – выпалил журналист. – Он! Ему кого-нибудь замочить, что тебе Алёнке в любви признаться. Через любого перешагнет. А я не хотел. Правда. Не по себе от всего этого было.

– Но зачем?

Власоглав пристыженно опустил голову:

– Из-за меня… Мне тогда заказ на одного политического деятеля пришел. Надо было статейку дико обличающую тиснуть. За ценой обещали не постоять. Как знал – не к добру. Да больно циферки похотливо глазели, разлакомился я. Ну, взял задаток, полстатьи за день накатал, дзинь – звонок. Дружки политического деятеля. Нам тут, говорят, воробьи начирикали, что материалец у тебя есть. Так вот, если ненароком он где-то появится, руки и ноги оборвем, а все остальное в канализацию спустим. Базар, чувствую, не гнилой – явно в законе братва. И ведь, главное дело, знал, что в законе: слухи давно в наших кругах об этом деятеле ходили. Я – к заказчику, так, мол, и так… Вали, тот отвечает, ничего не бойся! Остальное наши дрова. Лаять только начни, а там все масс-медиа такую карусель вслед за тобой развернут, не до тебя ушлепку будет. Так-то оно так, думаю, а сам скорей деятелю на мобилу звоню. Страхуюсь типа… Короче! Нельзя, оказалось, писать. Человек на следующих выборах в президентское кресло метит, неравным получится бой. Я обратно. Заберите, говорю, деньги: честь, совесть и репутация не продаются. А мне, представляешь, матом! Ты, говорят, гнида такая-разэтакая, бабки взял, вот и пиши. Нет, мокрого места от тебя никто не найдет. Нутро выдавим. В общем, дрянное это дело – политика.

– И что? – спросил я.

– Сныкаться необходимость назрела. Переусердствовал я, понимаешь, малость. Не на того слона пасть открыл. А тут еще эта катавасия с тобой. Камень на башку. Компотников тогда и внес предложение: «а почему бы тебе для всех и впрямь не откинуться?». Безопасность – раз, возможность круглосуточной слежки – два. Тем более что в последнем у меня действительно талант. Столько за жизнь всех этих независимых расследований провел – по пальцам не пересчитаешь! В любую душу без мыла влезу, если захочу. А то и того глубже… Кивнул я, а у самого в голове дополнительная мысль: пока, стало быть, думаю, ситуация полностью подо мной, я вас всех, сволочей (сволочей – потому что я им тогда уже не доверял и относился с подозрительностью), я вас всех, стало быть, сволочей, в кулаке держу. И вы меня как лошка не разведете. И даже наоборот. Сам, если необходимость появится… Потому что нет никакой души, а есть только условные рефлексы и подсознательные сексуальные импульсы. И еще кое-что. А это «кое-что» в твоей истории в таком масштабе вытанцовывалось, что и предать пусть хоть все человечество вовсе не грех. Так и пошло. Я за тобой тенью хожу, микрофоны повсюду развесил, слушаю. Компотникова романчики пишет, Вовка продвижением продукции занимается, Елисей дураков лечит, тетка хозяйство ведет. Хорошо все, одним словом. А тут бац – у тебя-то, смотрю, после иллюминации моей и прослушивания голосов Алёнкиных чердак совсем на сторону поехал, и выходит, ты теперь Королевича самый что ни на есть полноправный клиент. А моей прежней власти, стало быть, каюк. Вот и решил – в период озарения данного – к тебе переметнуться, а их всех предать. Потому как, повторяю, нет никакой души, а есть только условные рефлексы и подсознательные сексуальные импульсы. И еще кое-что.

Я продолжал смотреть на Власоглава, который, казалось, окосел окончательно. Хотя и находил странным образом силы, чтобы, сидя на полу, бессмысленно таращиться по сторонам, бормотать что-то под нос, а также проявлять некие признаки удовольствия и – пусть слабо, но реагировать на внешние раздражители.

– Не понимаю, – медленно произнес я, – неужели Алёнкина рукопись стоит таких денег, чтобы ради них решиться на преступление?

– Ха! – исторг журналист, обильно при этом обслюнявившись. – Нужна она кому триста лет! В Тулу со своим самоваром… Татьяна ее с жадности в печать под своим именем пустила. Над каждой копейкой, стерва, трясется. График, издатели… Мельчает народ.

На какой-то миг я растерялся.

– Не рукопись?! Тогда что?

– А вот не скажу! – Власоглав тут же состроил какую-то пьяную гримаску, которая, очевидно, по мнению ее создателя, должна была обозначать хитрую улыбку, а чуть позже высунул язык. – Хлеб сам собой не обмолотится, стар-раться надо!

– Что?

– Хлеб сам собой, говорю, не обмолотится, стар-раться надо! В том-то и фишка – чтобы без помощи явных подсказок суметь вспомнить все! Фильм такой, если смотрел, был. С Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Вот и твоя задача теперь: стать предельно похожим на киногероя и, заняв место в кильватере творческого терминаторско-губернаторского пути, последовать примеру этого матерого человечища. Потому что… потому что… выдергивание цитат из контекста с намеренным искажением смысла – реальное журналистское западло, о!

Произнеся «о», журналист раскоординированно махнул рукой и, казалось, навсегда переключился на извлечение каких-то звукорядов и междометий, ничего конкретного на слух не обозначающих, однако хорошо дающих понять, что продолжать разговор, пока собеседник будет в таком виде, бесполезно.

– Эй, – попробовал все-таки я.

– Водка еще есть? – мгновенно донеслось снизу.

– Только для членов клуба, – непроизвольно вырвалось у меня, и, глянув еще раз на представителя четвертого сословия, сворачивающегося в данный момент калачиком и явно имеющего притязания в таком положении спать, я подошел к кровати, сел осторожно на край и погрузился в свои мысли.

– Не вздумай слинять, – отвлекло меня на секунду. – Потому что я знаю, где твоя Алёнка, а ты нет. Стало быть, мы – друзья! А дружба – штука взаимо… симо… имо… а-а…

2

Линять я не думал. Куда? Адресов, гарантирующих безопасность, все равно не было, тогда как находясь здесь, менее чем за сутки сумел получить то, к чему бесплодно пытался приблизиться все последние дни.

На деревню, которой не знал даже названия, окончательно опустилась ночь. Не раздеваясь, я лег на кровать, и, пальцем отодвинув край занавески, глянул в окно. Чистое, сухое небо было густо засеяно звездами. От лунного зарева улица казалась ярко освещенной, однако эта картина пробуждала в душе какую-то странную, мучительную и неопределенную боязнь. Усугубляли ее – заунывный вой собак где-то вдалеке и глухое, апатичное уханье филина.

По всему, начало подмораживать. Вдобавок печь в доме протапливалась в последний раз, видимо, задолго до моего появления, отчего я вскоре замерз. А по миновании еще десятка минут и вовсе стал клацать зубами от холода. Вариантов особенно не было: отбросив врожденную брезгливость, натянул на себя грязное одеяло и тут же постарался подобраться всем телом, съежившись во что-то комкообразное.

Не помогало. Повоевав минуту-другую с холодом, я вынырнул из укрытия, подбежал к столу и, налив почти целый стакан водки, выпил.

Алкоголь оказал некое согревающее действие. И хотя заснуть по-прежнему не удавалось, наряду с этим я быстро почувствовал, как впадаю в весьма удивительное полукаталептическое, полудремотное состояние, удивительное прежде всего тем, что нахождение в нем не позволяло ни мерзнуть, ни думать.

Именно сквозь него я слышал, как стонет, кряхтит и сонно матерится в углу Власоглав.

В какой-то момент во мне всколыхнулось желание выйти во двор, взять камень и повторить уже знакомый маневр. Но желанию было отказано. Главное – найти Алёнку. Все остальное не стоило того, чтобы портить нашу будущую жизнь.

– Сколько времени? – спросил я, когда увидел, что, пошевелившись, журналист приоткрыл один глаз.

Было утро. По всей видимости, раннее. Восход только начал освежать облака, однако дожидаться самостоятельного власоглавовского пробуждения я больше не мог. Уже, наверное, с полчаса мои зубы опять колотились друг о друга.

– Водка есть? – присев и съежась, мой новый компаньон энергично потер плечи.

– Не знаю, – честно ответил я (если бы не мои второй и третий подходы к столу, отделаться одним зубовным стуком было бы невозможно).

– Есть! – утвердительно, как бы запихивая в это короткое слово как можно больше заряда для поднятия собственного боевого духа, объявил журналист и, обессилено встав, поплелся за занавеску.

Водка действительно была. По крайней мере не прошло и минуты, перед моим лицом появился заполненный ровно наполовину стакан.

– А из еды ничего нет? – спросил я, принимая подношение. – Кушать хочется.

Власоглав мутно посмотрел в мою сторону. Затем выставил перед собой задранный вверх указательный палец. Помедлив, запустил руку в карман и вытащил оттуда плитку не то шоколада, не то печенья «Твикс».

– На, сделай паузу!

Съев не то шоколад, не то печенье, я запил его водкой.

Власоглав тоже выпил и сел напротив, на вторую кровать, – уткнув подбородок в сведенные вместе ладони и уставив на меня взгляд, в высочайшей степени не выражающий ничего.

– Знаешь, о чем думаю? – спросил наконец.

– О чем? – из вежливости поинтересовался я.

– Фигня какая-то получается… Алёнку похитили, теперь вот тебя. А дальше – что?

– Что?

– А ничего! Опять водка. Рожи эти пьяные. Окурки в тарелках грязных на столе. Оргии дионисические. «Молодость, взросление, старость; нитевидный пульс, клиническая смерть, надгробный крест, кости и червяки»… А хочется – по-другому. Полета хочется! Чтоб не так, как у всех, понимаешь?! Чтобы эмоцией каждой своей, частичкой каждой – жизнь эту, мимо нас проходящую, чувствовать. На минуты жить. Идеалы в себе нести, принципы… У тебя сколько денег осталось?

Вздрогнув, я потянулся к карману, но почти тут же растерянно глянул на собеседника.

– Что… в той одежде?

Я опустил глаза и виновато кивнул. Власоглав чувственно сплюнул, свесил голову и уже в таком положении покачал ею.

– Дурак…

Молчание длилось несколько минут. Расправился с ним истерический власоглавовский смех:

– Я тоже. Когда дурику, заместо меня подстреленному, куртку передавал. Представляешь, из квартиры выходил, по карманам все хлопал: ничего типа ценного дома не оставлено? Тридцать тысяч долларов – трудом непосильным творческим нажитых, вот такая котлетища! и все псу под хвост. Ты, говорит (Компотников говорит), дай ему куртку свою, он в ней на тебя похож больше будет. Кретин! Деньги, документы, всё! То-то менты, наверное, прибадели – подарок увидевши. Володька потом ржал долго. «Это, говорит, даже лучше. Пускай думают, что не гоп-стоп».

– Ты ведь сказал, что человек от укола умер? – я смерил Власоглава неприязненным взглядом.

– Соврал. Само, мамой клянусь, вырвалось. Черт знает, что привычка с человеком может сделать. Да и тебя… тоже… расстраивать не хотел.

Очевидно, неприязни в глазах у меня было действительно предостаточно. Потому что, не получив словесного ответа, журналист счел нужным присовокупить:

– Брось, я и вправду не при делах. Куртку отдал, в машину сел, а дальше они и без меня чудненько обошлись. Зря подозреваешь. Я в таких вещах не обманываю.

– В каких?

– С риском для телесной человеческой жизни связанных. Не мое это.

– Кто стрелял? Компотников?

– В своем уме? У него для данных целей исполнители имеются, будет он себе ручонки пачкать!

– А что он вообще за человек? – я решил подойти к решению своей проблемы с другой стороны.

– А тебе, любознательному, не все ли равно?! – журналист вскинул глаза, вспыхнувшие явным неодобрением. – Обыкновенная двуличная сволочь. Подлец, безнравственная гнида и негодяй, коих нынче вокруг подавляющее большинство. И если б не деньги, которых там скопилось немало, я к их семейству и на пушечный выстрел не приблизился бы. На дух не переношу таких людей!

– Ты, как кажется, тоже отнюдь не святой, – осторожно заметил я.

– Без греха мнит себя только возгордившийся, – отпарировал Власоглав. – Никогда не суди человека по тому, что он говорит или делает, но всегда по тому, к чему стремится! Ибо, совершая даже самые отвратительные поступки, в душе я стремлюсь только к одному, к прекрасному…

– Может, расскажешь тогда, зачем вы Алёнку похитили? – спросил я напрямик.

– Не-а. Рано еще. Уж извиняйте, товарищ, но на данный момент ваша мыслительная кладовая не располагает тем объемом сознания, который позволил бы нам решить все вопросы зараз.

– Какие вопросы?

– Ясных ответов на которые пока нет. Жрать больше не хочешь?

Относительно еды было произнесено таким тоном, точно спрашивал хлебосольный хозяин, который в самом конце бурной и продолжительной вечеринки пытался унести со стола так и нетронутый гостями десерт. Поскольку, кроме «Твикса», во рту у меня в течение без малого двух суток не было ничего, я кивнул.

– Сейчас организуем. Я мигом, одна нога здесь, другая там.

Власоглав встал и, рассеянно оглядевшись, вышел из комнаты.

Я подошел к окну в тот момент, когда журналистские ноги уже исчезали под тряпкой, покрывающей спрятанный автомобиль. Минут через пять ноги появились вновь. А следом за ними возник их обладатель. В руках он держал какие-то вещи. Ставши надетыми, «какие-то» вещи преобразовались в: красный свитер со стоячим воротником и черное короткое (поддергайчик) пальто с поднятым верхом. Если учитывать густую щетину на власоглавовском лице, то весь вид журналиста напомнил мне облик типичного молодого лондонского подонка. Почему именно лондонского? Не знаю. Наверное, из-за фильма «Карты, деньги, два ствола». Возможно.

Поводя несколько секунд головой, Власоглав перепрыгнул через забор, ведущий, по-видимому, на соседний участок, и вскоре, продолжив движение уже в полусогнутой позе, скрылся из моих глаз.

Вернулся нахохленный как воробей, с набитыми чем-то карманами и небольшой охапкой зеленого лука, которую тут же свалил на стол.

– Эх, мать, какую державу просрали. Велика Россия, а украсть нечего.

С этими словами он принялся опустошать карманы. В карманах оказались яблоки – судя по их состоянию, паданцы.

– Нищета и разруха. Куда ни обернись, ужасная бедность. Пустая и ничтожная жизнь… Моя б воля, такую статью прямо сейчас накатал!

– Накатай.

Застыв с яблоком в руке, Власоглав вскинул в возмущении брови.

– Платить – ты будешь?

Не ответив, я стал есть лук. Успокоившись, журналист присоединился ко мне. Правда, разница между нашими действиями состояла в том, что один использовал еду в качестве закуски.

– Скажи, ты всегда так много пьешь? – после некоторого молчания спросил я.

– Да уж, по заветной тропочке износил подмёточки… Понимаешь, в противном случае кажется, что они буквально везде.

– Кто?

Власоглав, чуть не поперхнувшись водкой, расхохотался:

– Бескишечники! Злобные полузеленые существа, живущие в собачьей шерсти.

Я пытливо глянул на журналиста:

– А почему именно бескишечники?

– Королевич надоумил. К тому же – потешно! Прикинь, идешь ты в милицию и предъявляешь сей документ. Я, в воображении картину эту малюя, живот чуть не надорвал.

– Значит, все ради смеха?

– Отчего. Сказка – ложь, да в ней намек… Ты с теорией литературы знаком?

Я кивнул.

– Стало быть, основные положения знаешь. Стало быть, известно тебе, что все детали сюжета должны иметь тесную связь, обладать идейной общностью и нести скрытый глубокий смысл. Сюжет в данном случае заплетал я. Ты – человек тоже в некотором роде творческий, следственно, без взаимопонимания не останемся.

– А можно по-русски? – раздраженно попросил я.

– Можно и по-русски, жалко что ли? – Власоглав не торопясь достал сигареты, закурил. – Каждая фигня не с ветру взята. Она нужна для чего-то.

– Для чего?

– Для того, чтобы навеять твоей дурацкой башке определенную ассоциацию, с помощью которой те нити, соединяющие наше настоящее с прошлым, связались бы в один узелок.

– Да что вы, в конце концов, от меня хотите?! – закричал, потеряв всякое терпение, я.

– Почему «вы»? Все, об этих забудь. Нету их, сгинули! С глаз долой, из сердца вон. Никаких «вы». Только ты и я. Ты, я, плюс одна прелюбопытная информация, которая сделает богатыми нас обоих без необходимости прикладывать руки к содержимому многострадальной государственной казны.

– Какая информация?

– Ее-то тебе и предстоит вспомнить, используя весь комплекс подсказок.

Я вскочил с места и, попытавшись, чтоб от меня исходило ощущение реальной угрозы, надвинулся на журналиста.

Тот, однако, демонстративно откинулся на спинку стула и с видом апостольской смиренности закрыл глаза.

– Алёнка, – тягуче донеслось до меня в следующую секунду. – Милое, кроткое, любящее существо, на жизнь которого в случае моей безвременной кончины я не поставил бы ни единого пенса… Сожалею, но сейчас в тебе говорит скорее желторотый влюбленный юнец, нежели расчетливый, обтертый в боях генерал. Хотя как это по-русски: «коли любить, так не оглядываясь». Уважаю.

Потом Власоглав приоткрыл один глаз.

– Услуга за услугу. Ты помогаешь мне, я помогаю тебе… Так, только так и никаким другим образом иначе. Идет?

– Что мне следует делать? – помолчав и с трудом сдерживая кипящую внутри ярость, выцедил я.

– Вспоминать. Который раз долблю об одном и том же. Боже, и этому человеку когда-то дали красный диплом…

– А почему бы тебе не рассказать все самому?

– Нет! – вскочив так, что стул под ним с грохотом опрокинулся, журналист начал сновать по комнате. – Исключено! Рассказать самому значит аннулировать всю сумму усилий, приложенных ранее. Ничем, даже самой маленькой мелочью нельзя рисковать! Помнишь, как Ходжа Насреддин пытался лечить ростовщика? Горб должен был исчезнуть при одном необычайно важном условии – во время сеанса ростовщик не будет думать об обезьяне. И что? Стоило бедняге закрыть глаза, как эта поганая тварь явственно материализовалась в воображении, затмевая своим красным задом все остальное. Законы психики. Сообщи я тебе сейчас, эффект будет тем же. Да и какой смысл – называть то, чего человек все равно не помнит?

– А ты попробуй, – с напором произнес я.

– …Покорение Казанского царства! – внезапно выпалил журналист, и его глаза, превратившись в две крохотные щели, остановились на мне. – Помогло?

– А при чем тут покорение Казанского царства? – не знаю почему, но я невольно огляделся кругом. – Что мне полагается знать об этом?

– Вот видишь. Тебе сейчас любые сведения – что Бабаху пенсне. В лучшем случае отстранишься и будешь втихомолку твердить как попугай: «что за покорение?», «кто, блин, кого покорил?», «когда это вообще происходило?». А нужно как раз наоборот. Тогда появится шанс.

– Какой?

– Что твои наводящие вопросы (а они непременно последуют) укажут мне на разгадку, и я доберусь до конечной цели самостоятельно, не делясь при этом ни с кем и кинув тебя с твоей Алёнкой самым бесцеремоннейшим образом.

– Что? – только и смог произнести я. Такая неприкрытая наглость заносилась слишком уж далеко.

Для того чтобы ответить, Власоглав в несколько коротких шагов подошел ко мне, положил руку на плечо и просто, безо всякого смущения сказал:

– Капитализм… Тут дьявол с Богом борется, а рынок – арена у них. На шелухе, мой тебе совет, не зацикливайся, дела и поважнее есть.

«Дела поважнее» сводились к обсуждению сложившегося положения. На повестке стояло два главных вопроса. Где взять деньги на хозяйственные нужды и как сделать это в максимально сжатый срок.

– Детишкам на молочишко, – обнародовал журналист итоги подсчета небольшого количества смятых купюр, лежавших до попадания в его руки на столе и вываленных еще чуть раньше из его же, журналистских, карманов. – Ну, как будем решать?

– Вот на эту, – внес предложение я, слегка приподнявшись и указав пальцем на тысячу, – наверно, можно съездить в магазин и купить еды.

– Можно, – Власоглав строго зыркнул глазами. – А завтра что жрать будешь?

Он замолчал, а лицо его тут же интенсивно наморщилось. Как бы отображая все тяготы мыслительного процесса. Тишина не прерывалась в течение нескольких минут.

– А что ты раньше думал? – осторожно спросил я.

– То и думал, – журналист махнул на меня рукой. – Были деньги! Я их у Компотниковых подворовывал, расходы на тебя завышая. Только у этих скупердяев много разве украдешь? Так, пустяки сущие. Да и девки, водка опять же. В казино последнее время пристрастился ходить: не поверишь, на шестнадцать черное все ставил. Да и потом – виды имел у тебя призанять. Суммочку-то мы тебе все ж таки немалую подкинули.

– А зачем? – воспользовавшись случаем, спросил я.

– А жить бы тебе на что? Чай, ведь не звери. А кроме того, сытыми да довольными и управлять как-то с руки. Правда со справедливостью – они, милые, на голодный желудок только востребованы.

– Врешь! – невольно вырвалось у меня.

– Может, и вру…

И Власоглав снова задумался. Смотря на сей раз мне прямо в глаза, но так, как будто нас разделяло толстое, мутное стекло.

Наконец, спросил:

– Послушай, ты делать чего-нибудь общественно-полезного умеешь?

– Наверное, нет, – слегка покраснев, признался я.

– Я тоже, – журналист вздохнул и налил по чуть-чуть водки в оба стакана. – Бумагу разве марать… Печально, а, друг Горацио?

Последние слова означали призыв выпить вместе. Но я отрицательно покачал головой. Добавив:

– Может, довольно тебе?

– Ай! – Власоглав отмахнулся. – Разговор без страсти – обывательская болтовня.

Опрокинув содержимое в рот, журналист запустил зубы в наименее битое яблоко.

– Короче, конкретное предложение. Если я статью того, напишу, а ты ее под каким-нибудь псевдонимом в газету оттащишь, как знать, возможно, и выгорит.

– А большой гонорар дадут?

– Хрен! Имя нужно… или сенсация.

– Какая сенсация?

– Ну, взорвалось чтобы что-нибудь… Или сдох кто из известных. Или… – Власоглав на несколько секунд замолчал, после чего в глазах у него засверкали хитрые огоньки. – «Педофильные оргии директора образцово-показательного детского дома», как?

Впрочем, заголовок будущей статьи, по всей видимости, автору быстро разонравился. Поскольку, произнеся завершающее «как», журналист тут же скривил лицо.

– Детский лепет! Такой мутоты в желтой прессе по десятку на дню из пальца высасывают. Что-нибудь более основательное нужно.

– Придумай более основательное, – посоветовал я, смерив собеседника взглядом, полным насмешки.

– Придумай… – весь погруженный в искреннее возмущение, Власоглав, казалось, иронии не разглядел. – В искусстве, как и в жизни вообще, умение мешать ложь с правдой – дело, скажу я тебе, решительно тонкое. Поверни слово горячее куда надо, так оно и горы свернет. Заторопись или ляпни не в масть, от самого рожки да ножки останутся. Помнишь, наверное, перца, который все «волки-волки» кричал?

– Из басни?

– Из басни.

– И что?

– Да ничего. Раз крикнул, толпа набежала, глядь – волков-то нет ни хрена, ушли. Два крикнул – то же самое. На третий уже не поверили. А волки-то были. И стадо пожрали, сволочи, и мужики в деревне потом пацаненку таких крендельков отвесили, мама не горюй. А всё почему?

– Почему?

– Нельзя «волки-волки» от одного переизбытка жизненных сил кричать. «Волки-волки» нужно кричать только в самом необходимом, самом экстренном случае.

– В каком?

– Платят когда хорошо!

И Власоглав надгрыз новое яблоко.

Минуты через две он вдруг закосил, причем весьма говоряще, глазами куда-то в сторону:

– Тут недалеко, я видел, пруд есть. Там уточка плавает, я ее Серая Шейка назвал… Одна она. А одному что человеку, что зверю – расклад-то бескозырной. Любая тварь чуть посильней завсегда уязвить сможет. Вот если бы нам двоим заарканить ее как-нибудь удалось… – Помолчав, он добавил: – А статью… так первое второму не мешает. База у меня на этот случай с собой.

Услышав слово «база», я с оживлением посмотрел на журналиста.

– Мне ее это – Бабахов предлагал продать. За тысячу долларов.

– Кто? Бабах? – Власоглав, подавившись, надсадно откашлялся. – Вот гнида. На моей предсмертной публикации чернила обсохнуть еще не успели, а он… А впрочем, – (в этот момент по лицу журналиста вдруг загуляла какая-то явно новая мысль). – Мы продадим ему ее! Да?