Текст книги "Сны Черного Короля"

4

Закусочная носила название «Сашок amp;Иваныч» и уходила от шоссе несколько вглубь (направо, если смотреть от нас).

Пик работы заведения и время нашего визита, по всей вероятности, совпали: вся прилегающая территория была плотно заставлена машинами, преимущественно огромными фурами.

Войдя в зал, я попытался занять место в углу, однако оказался остановленным призывным власоглавовским «псс»: журналист указал на длинный деревянный стол, стоящий прямо по центру.

Минут через пять принесли меню. К этому времени Власоглав успел бросить на лавку пальто и с интересом рассмотреть остальных посетителей.

Результат наблюдений нашел непосредственный выход в следующем:

– Люблю, честно сознаться, рабочий класс! В башке кем только не насрато, а душа все равно простора ищет.

Причем сказано было, с одной стороны, как бы и шепотом, с другой же – той его разновидностью, предназначенной для ушей не только сидящих вблизи.

Мне стало неловко, и я опустил глаза.

Заказ составили: бутылка водки (0,5), два супа харчо, четыре шашлыка и два вегетарианских салата. Подумав, журналист приплюсовал одно пирожное с заварным кремом. Себе на десерт.

Когда официантка ушла, Власоглав (сидел он напротив) поманил меня пальцем, слегка навис над столом и, взявшись за мою пуговицу, тихо сказал:

– Знаешь, в чем основная трудность?

– Трудность чего? – не поняв, спросил я.

– Да всего. В том, что каждый считает себя чуточку лучше, чем есть на самом деле. Отсюда многое предстает в сильно обезображенном виде. Никогда не замечал?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Наверное, все зависит от самого человека.

– Человека! – журналист презрительно отмахнулся. – А что он – этот твой человек? Ручки, ножки, огуречик… Сейчас выпьем, я тебе такое расскажу, волосы на голове дыбом встанут.

Обещание, признаться, не вызвало особо радостных чувств. Кроме того, казалось недостаточно ясным: кто, если журналист станет пить, поведет машину. Этим опасением я поспешил поделиться.

– Ты! – однословно отозвался собеседник.

– Но у меня прав нету.

– А у меня есть?!

– Так как же тогда?

– Скажем, что дома забыли. Добавим пятьсот рублей. На первый раз простят.

– Такое возможно?

– Здесь – да.

– Где?

Власоглав чуть-чуть помолчал.

– В мире сладостных несбывшихся грез и ярко выраженных галлюцинаторно-параноидных синдромов… – За новой паузой последовал его громкий смех. – Знаешь, при этом самое смешное что?

– Что? – более чем серьезно спросил я.

– Ты и сам до сих пор толком не знаешь, кажется это тебе или нет.

– То есть?

– Чтобы что-то увидеть, достаточно иметь это перед глазами, да? так ведь считают некоторые ученые дураки. Ну а если все окружающее тебя лишь результат деформации образа действительности, тогда как?… Все! Водка, длинноногие грудастые блондинки, деньги, слава, карьера? Где гарантия, что воплощенные в форму объективно существующих вещей жизненные мечты и идеалы завтра не окажутся наплывом элементарных ощущений, неверно переработанных нашим сознанием? Разум! Вот что делает человека несчастным.

Сказав, журналист явно собрался с силой садануть кулаком по столу, однако кулак застыл в воздухе, проделав только половину пути. Объяснялось это в первую очередь тем, что нам принесли заказ.

Деловито разлив водку по рюмкам, Власоглав тут же приговорил, не чокаясь, свою, хлебнул несколько ложек супа, затем расстегнул молнию на воротнике свитера, расслабил брючный ремень и, откинувшись на спинку скамьи, заулыбался.

– Королевич мне говорил. Привезли ему как-то одного клиента. Сорок пять лет мужику, начитанный, два высших образования, три языка, внешностью недурен – сразу видно, бабы, как мухи, со всех сторон липнут. К тому же гендир крупной нефтеперерабатывающей компании. «Хаммер» второй, недвижимость по всей Европе, миллионы на счетах. Словом, блондин в шоколаде, да и только. А на чем при этом спалился, знаешь?

– В смысле – спалился?

– На том, что «Хаммер» с ним по вечерам разговаривать стал. Ага. «Ты, говорит, дебил и дурак, потому что вражду непримиримую и подлость мелкопакостническую зло на земле нашей сеет…»

– Что ты сказал? – внезапно перебил я, почувствовав, что эти слова мне знакомы.

– Подлость, говорю, мелкопакостническую на земле нашей сеет, а ты, придурок, сиднем сидишь, у моря погоды ждешь. Видишь, шляпа с очками тебе пропуск просроченный дает? Так отоварь его битой бейсбольной как следует.

– Какой пропуск?

– В том-то и дело. Не было никакого «Хаммера». А мужичонка наш вахтером в театре драмы и комедии служил. Жизнь пресная, вот и распалил фантазию. И все б ничего – так, наверно, до самой смерти себя олигархом считал, если бы шляпа с очками не главным их режиссером оказалась. А он бедолагу зонтиком да по голове. Шум, гам, визг. «Деньги, говорит, на лечение можете снять с моего швейцарского счета». Народ малость помялся, посовещался, ну и «скорую» наконец вызвал. Такая тебе и драма, и комедия.

– Психически больной человек, – после небольшой паузы заключил я.

– В том-то и дело, – Власоглав понизил вдруг голос и придвинулся ближе ко мне. – Никаких психически больных людей в действительности не бывает.

– Как? – почему-то с испугом спросил я.

– Так! Со мной этой информацией Королевич по секрету поделился. Галлюцинации – такая же естественная функция организма, как и поллюции во сне. Железы наши что-то там вырабатывают, и вся эта хрень поступает в мозг. Он сейчас монографию на эту тему пишет.

– Кто?

– Королевич. Нобелевской премией, говорит, попахивает. Если, конечно, подтверждение удачно пройдет.

Я промолчал.

– Жуть, да?! – поежившись, Власоглав опрокинул в рот вторую рюмку. – Клепаешь себе статьи, высвечиваешь истину, гвоздишь к позорному столбу всех подряд, откладываешь бабки, думаешь, что ты ого-го-го, и тут раз – очухиваешься на старости лет в психушке, понимая, что вся прожитая жизнь – миражи, а ты сам – обычный, никому не нужный вахтер. До нутра, сволочью буду, пронимает.

Видимо, для демонстрации последнего журналист снова наполнил свою рюмку.

– Чего не пьешь? – глядя на меня.

– Тебя послушать, так мест на всех в соответствующих лечебницах не хватит.

– Хватит с головой! – эти слова Власоглав подчеркнул резким взмахом руки. – Туда только тех определяют, у кого галлюцинации злокачественные.

– Какие?

– Ну, когда видится то, чего на здравый рассудок увидеть нельзя. Мужик какой-нибудь с рогами на голове, чудища всякие, инопланетяне. Вот шапка-то и горит.

– Какая шапка?

– Пословица это. Представь, сидишь ты где-нибудь в кабаке, водку пьешь…

– Я водку не пью, – перебил я.

– Или коктейль безалкогольный. А тут ниоткуль возьмись маленький зеленый человечек в скафандре подле тебя. Что делать будешь?

– Ну-у… – начал было я, но тут же умолк, так как воспроизвести в воображении такую картину оказалось делом мудреным. – На реакцию окружающих, наверное, посмотрю.

– А им по хрену! Сидят и рылом не ведут! Нет никакого чертова пришельца. А?

– Чушь какая-то, – проворчал я, не чувствуя большого желания развивать дискуссию.

– Чушь начнется, когда ты с расспросами идиотскими полезешь. «Нет, вы видели, а?! Ничего себе заявочки, инопланетяне средь бела дня по городу ходят!» Тут-то тебе как личности психически полноценной конец и придет. А ничего не поделаешь: назвался груздем – лечись дальше. Теперь же представь ситуацию наоборот.

– В смысле?

– В том же баре подсаживается к тебе какая-нибудь сисястая тетечка, шепчет на ушко ласковые слова и предлагает, причем совершенно бесплатно, заняться сексом у нее на квартире. Станешь ты реакцию окружающих выяснять?

– Это тоже галлюцинация?

– Нет, явь! – Власоглав сделал несколько судорожных движений, открывая и закрывая рот, точно ловил воздух. – Я же сказал – совершенно бесплатно. Ты что, кинозвезда, миллионер или журналист известный питерский, чтоб такой десерт нашаромыжку лопать?!

– Может, я ей понравился, – проронил я равнодушно.

– Понравился, – журналист смерил меня пренебрежительным взглядом. – Адонис хренов!.. Вот в какой плоскости это твое «понравился» нынче лежит, – сказав, он вытянул из кармана краешек стодолларовой купюры. – Ага?

– Извини, – неизвестно зачем решил вставить я. – А как насчет других чувств. Например, любви?

– О-то-то-то, любовь! – Власоглав сделал резкий взмах рукой от себя, напомнив мне Потапова, доктора Королевича и Гардинную Девочку вместе взятых. – Очередная сказочка для обывателей, задача которой отвести их внимание от истинных ценностей. Мелкобуржуазный трюк. Хотят посеять иллюзию, что счастье доступно каждому… – Внезапно журналист замолчал, внимательно посмотрев на меня: – Опять Алёнка?

Не желая затрагивать личное, я тем не менее кивнул.

– Хочешь дружеский совет?

Реакции от меня не последовало.

– Разбогатей и стань знаменитым. – Власоглав оприходовал очередную рюмку и, бросив пачку с сигаретами на стол, закурил. – Видишь ли, вся беда в том, что пока мужик беден как церковная крыса, все его телки регулярно проскакивают мимо кассы. У них всегда наготове целая куча разных причин, отмазок и отговорок, чтобы не быть с ним, а тому только и остается, что лить по ночам крокодиловы слезы, рвать на себе волосы и тупо спрашивать: «почему?».

Видимо, уловив какое-то мое движение, Власоглав стрельнул вопросительным взглядом:

– Я ведь прав?

– Не знаю, – получилось как-то нетвердо. – Я… я не помню.

– Все ты помнишь. Просто не хочешь об этом вспоминать. Но это именно так, потому что по-другому в жизни не бывает! Пока ты никто, все – как бы тщательно они этого ни скрывали – будут относиться к тебе соответственно. До тех самых пор, пока ты не разбогатеешь и не станешь знаменитым. Потому что, когда ты разбогатеешь и станешь знаменитым, то весь мир окажется у твоих ног. А раз весь мир окажется у твоих ног, то и все, что есть в этом мире, тоже окажется у твоих ног. И тогда ты получишь право купить себе любую женщину – черненькую, рыженькую, беленькую, скромную, умную, глупую, развратную. У тебя будет тысяча разных Алёнок! Тысяча разных Алёнок на любой вкус. Потому что: ПОКА ТЫ ПЛАТИШЬ, ТЕБЯ ЛЮБЯТ. Понял, да?

Конца этой тирады было достаточно, чтобы я освирепел.

– Заткнись! – с хрипом вырвалось у меня. – Моя Алёнка… она не такая.

– А какая?

– Да вы все ее мизинца не стоите!

– А сколько стоит ее мизинец?

Власоглав смотрел на меня большими ясными глазами, а его лицо было внимательным, сосредоточенным и серьезным.

– Так сколько стоит ее мизинец?

Опешив, я не мог найти должных слов.

– Нет уж, ответь, будь любезен. Это важно. Тем более что никто никого за язык не тянул. Так? – над тонкими бровями журналиста вырезались два ряда хорошо заметных морщин. – Ты только что сказал, что все, а значит, в том числе я, не стою Алёнкиного мизинца. Так назови его цену. Назови! Мне страсть как хочется быть ориентированным в этом вопросе. Узнав ее, я смогу наконец понять, сколько стою, хотя бы приблизительно, я. Так что ты? Не знаешь? Теряешься в догадках? Не обладаешь последней биржевой информацией? К чему тогда этот зыбкий аргумент.

Пару минут лицо журналиста сохраняло строгое и укоризненное выражение. Затем оно просияло.

– Да ты, друг, не серчай: правде-матке завсегда в глаза смотреть надо, какой бы тяжкой та ни была. Отвлеклись мы немного. С галлюцинаций вроде как начали.

– Предлагаешь ими и кончить? – хмуро спросил я, глядя, как журналист снова склоняется над столом, чтобы наполнить рюмку.

– Шутник! По правде сказать, меня эта тема до озноба волнует. Нельзя быть безграмотным в деле, за которое взялись.

– За какое дело?

– Не за последнее по степени важности. Меня богатым сделать и твою Алёнку спасти. Однако прежде чем задницами понапрасну рисковать, неплохо бы выяснить, не кажется ли нам все это?

– Ты… в своем уме? – осторожно произнес я.

– Кто его знает! Со злокачественными галлюцинациями – тут все просто, я уже объяснял: если видишь то, чего в природе в принципе не существует, диагноз, что называется, подтвержден. А вот что делать с другими?

– С какими?!

– С доброкачественными.

Казалось, Власоглав не слишком-то реагировал на растущее во мне раздражение. Сейчас он стаскивал с шампура куски мяса, энергично жевал их, периодически приподнимая голову и говоря.

– Они, подлецы, точь-в-точь на нашу жизнь похожи… Что так, что эдак… Не подкопаешься… Но есть у них одно слабое место… Логики и наблюдательности боятся… И тут уж, брат, держи ухо востро… Следи, смотри, анализируй…

– Анализируй что-о?! – почти выкрикнул я.

– Все!

В этот момент журналист поднял на уровне головы указательный палец и застыл, к чему-то прислушиваясь.

Я повернулся по направлению его взгляда. Через два столика от нас сидела четверка молодых людей в потертых комбинезонах водителей-дальнобойщиков и ожесточенно о чем-то спорила. Из-за музыки в зале, а также в некоторой степени из-за их уже не совсем четкой артикуляции слышимость была не самого высоко качества, однако одна фраза, повторяемая наиболее часто, распознавалась хорошо. «Да тебе это только кажется, б…!».

Весьма вероятно, фраза имела для моего собеседника более широкие смысловые границы. Оголив руки до локтя, он тут же вскочил на ноги и, прихватив недопитую бутылку водки, заторопился туда, где горел спор. Мне же было сказано: «сейчас».

В следующие пять минут оживление за вышеупомянутым столом нарастало crescendo. К четырем голосам добавился пятый, власоглавовский, звучал он убежденно и громко, до меня доносилось: «мысль, сволочь, проецируется во внешний мир, одеваясь в сенсорную оболочку», «совесть – жалкая христианская выдумка!», «а судьи, судьи-то кто?», просто короткие матерные слова, сопровождаемые резкими хлопками по столу; долгий одобрительный смех.

Оставшись в одиночестве, я придвинул тарелку с салатом и принялся за еду. Время от времени меня посещали довольно странные размышления.

Их было сложно передать словами. Компотникова, Гардинная Девочка, Королевич, Власоглав… В какой-то момент я даже начинал верить журналисту. Все, что происходило со мной и вокруг, выглядело слишком нелепым, чтобы соответствовать истинному положению вещей. Заговор? Театрализованное действие? Подстроенность? Но кому… кому это нужно?! Компотниковым, Королевичу, Власоглаву? Причем, предположи я, что все обстояло, как обстояло, все равно в это не верилось. Ибо гораздо проще было принять за правду слова доктора Королевича, чем искать объяснения всего происходящего. ВСЕГО И ВО ВСЕМ! Анализировать каждую фразу, находить последовательность в поступках, сопоставлять факты, реконструировать события. Да и под силу ли розыгрыш такой комедии человеку?… Ведь, чтобы убедить в моей невменяемости меня, недостаточно просто «подсовывать нужных людей», вести нелепые разговоры. Требуется еще, как бы это сказать, немного переделать, подправить саму реальность. Лишить ее смысла, довести до абсурда отдельные ситуации, сделать непонятной, подозрительной для меня. Например, когда я ехал с Власоглавом, приемник в машине с гордостью передал, что зимняя Олимпиада в 2014 году пройдет в курортном городе Сочи. Интересно, Компотникова подкупила и радио?

«По нашей жизни режиссеры ставили фильм». Строчка из стихотворения, прочитанного мною когда-то. Сейчас я уже не помнил его полностью, забыл имя автора, но общий смысл состоял в том, что вся наша жизнь… Впрочем, нет, не могу передать. Могу только объяснить, почему оно, это стихотворение, вдруг вспомнилось. В последнее время действительно казалось, что оно про меня…

Вернулся Власоглав.

– Эх, люблю молодежь! В идею однажды уверовав, на любую рогатину переть готова, – сказал он, улыбаясь, показывая мне и отправляя в карман две визитки.

– В какую идею? – утомленно и апатично спросил я.

– Какую, в этом ли разница? Главное – огонек в душах разжечь.

Тут же в кармане у журналиста заиграл телефон.

Власоглав посмотрел на дисплей, шепнул мне «Компотников», поднес палец к губам и сосредоточился.

Далее следовало: «Здравствуй, Володенька, здравствуй! Душевно рад тебя слышать, дорогой!», «Работушка? Своим чередом, да-да», «Ни в одном глазу», «Что? В пирожковой, перекусить заехал», «Оборони Бог, как стекло!», «Где? В машине сидит», «Нет, не догадывается», «Ну что тут поделать!», «Надежда? Надежда есть», «С души воротит, ей-богу, даже слышать такое!», «С деньгами? На пару деньков хватит», «Прожорливый», «Да-да, как обещал!», «Прощай-прощай, дорогой!»

– Гнида поганая! – произнес журналист чуть позже и с ущемленным до крайности видом посмотрел на меня. – Ты людям добро, а тебе… Поэкономнее, говорит, будь! Состояние, можно сказать, для него сколачиваю, крохобор чертов.

– А ты сколачиваешь? – полюбопытствовал я.

– Он так думает. Нет, деньги – великое бедствие. Любую душу, коли та есть, осквернить способны…

И он замолчал, шевеля еще некоторое время губами, отчего производил впечатление человека, ищущего для выражения своей мысли наиболее точные слова.

В моей же голове, словно назло, как дятел, начала стучать первая строчка стихотворения про режиссеров и фильм. Причем стучала настолько настойчиво, что на какой-то миг показалось: вспомни я продолжение – это обязательно что-то даст.

– Скажи, – обратился я к Власоглаву. – «По нашей жизни режиссеры ставили фильм», никогда не слышал такого стихотворения?

– Что? – журналист поднял голову и рассеянно, точно не понимая, что от него хотят, уставился на меня. Затем (когда, видно, понял) погрустнел, ответил равнодушно, хотя почти сразу же:

 
По нашей жизни режиссеры ставили фильм,
Нам посвящали стихи и сонаты,
И под горячие крики «браво» и «бис»
В холодном морге выдавали зарплату…
 

Это?

– Да. А автора случайно не знаешь?

Последовала кислая ухмылка.

– Королевич. Когда последний раз с тобою гипнозом занимался, набормотал. Тот еще поэт! Я, дружок-пирожок, сейчас не о том больше думаю.

И он уставился на меня долгим, испытующим взглядом:

– А если не получится ничего? Ну вдруг! Память твоя заартачится или вообще… Засада ведь полная. Я же – покойник. Назад в журналистику хода нет, Компотниковым как попу баян, деньги без них скоро кончатся; водка, кабаки, девочки – это тоже сразу тю-тю. Что ж мне тогда, издыхать как собаке?

– В театр драмы и комедии вахтером работать пойдешь, – сказал я без тени иронии.

Однако внесенное предложение кануло в пустоту. Власоглав сидел слегка ссутулившись, тер лоб и, казалось, настраивался на какой-то последний, бесповоротный и решительный шаг… Закурил. Сделал пару глубоких затяжек и, придавив сигарету о дно пепельницы, грохнул кулаком по столу:

– Все правильно. Сражаться – так до последнего рубля! А там, как говорится, или руль пополам, или коробка передач вдребезги… Поехали! Давай, рысьим шагом.

Минут через пять мы вышли на улицу. Справа, опершись руками о стену, стоял один из недавних власоглавовских собеседников и содрогался от приступов рвоты. Заметив журналиста, он сумел приостановить шедший процесс, сделал движение рукой и сказал: «я позвоню». Власоглав ответил: «именно в сенсорную оболочку! Понимаешь меня?» Парень кивнул, и в этот момент изо рта у него вырвалась новая струйка.

5

Я сел за руль. «Крайслер» дважды коротко дернулся, после чего неторопливо и величаво покатил нас вперед. Дорога, прощупываемая светом фар, выглядела как сюрреалистическое полотно. Мой пассажир молчал. Голова его то и дело клонилась на грудь, и все говорило, что пассажир спит. Последнее не могло не радовать.

– Думаешь, мне деньги нужны? – раздалось весьма неожиданно (в тот самый момент, когда я в который уж раз предпринял попытку разобраться в собственных чувствах).

– Мне деньги по херу. Я ими, если понадобится, зад вытру и выброшу. А Компотниковы их поднимут, оближут и по карманам своим поганым рассуют… Мне не деньги нужны.

Возникшее было желание спросить «а что?» оказалось подавленным внутренним ощущением, что вопрос безусловной необходимостью не станет. Пять или десять минут мы снова ехали в тишине.

– Вы умеете быть счастливым, князь? – последовало по прошествии этого времени, причем явно перекликаясь с вопросом одного из романов Федора Михайловича.

– Когда-то умел, – чуть обождав, сказал я.

– Что значит «когда-то»?

– Когда Алёнка рядом была.

– Алё-ё-ё-нка, – неодобрительно протянул Власоглав. – Сейчас эти Алёнки рядом, а завтра кого чуть побогаче только найдут, и все: «пиши, в крайности телеграфируй». Бабы – существа зависимые, а потому дальше денег никогда не глядят. Нет, истинное счастье в другом.

– В чем?

– Я тогда молод был, – продолжил журналист, проигнорировав мое любопытство и таким тоном, будто и не ставил целью, чтоб его слушали, – всё смысл жизни искал. Главный, никому еще не ведомый… Что же, сам все себя спрашивал, за скотина такая, этот человек? В чем его суть? Что за гадость скрывается в нем и за ним? Где, на чем зиждется основание и в чем конечность человеческого существа? Ради чего он, собственно, небо коптит? А потом вдруг нашел.

– И в чем он, по-твоему?

– А ни в чем. Нет его. Вообще. Конвейер массового производства, где целей добиваются единицы. Остальные – бессмысленный хлам! Ходячие запчасти. Некое наглядное подтверждение, что природа всегда готова к игре под названием «изменившиеся требования».

– Не понимаю.

– Чего?! Достоевский должен быть один! Толстой должен быть один! Эйнштейн! Власоглав! Все остальные – лишь для того, чтобы в экстренном случае заменить их, если что-то в чем-то пойдет не так… Вот где она, эта твоя избыточность.

– Почему именно «моя»?

– А ты разве не один из той многомиллиардной армии горлопанов, которые в качестве доказательной базы небессмысленности нашего бытия выдвигают тезис: «миллиарды не могут жить просто так»?… Могут! Еще как могут! Природа с упорством, достойным Сизифа, пытается создать сверхчеловека, а наше высокое назначение – раз уж так вышло, вернее, не вышло, находиться у нее под рукой. На всякий случай. Писать статьи о новом средстве для борь-279 бы с перхотью, покупать дешевые полочки в ванну, просматривать реалити-шоу, спорить, у кого более дешевый тарифный план… Доброкачественные галлюцинации. Теперь врубаешься, для чего нам они?

– Постой, – решился наконец я. – Во-первых, то, что ты сказал, – глупо. А во-вторых, по-твоему, каждый из нас видит эти… как ты их называешь – доброкачественные галлюцинации?

– А ты напряги зрение. По-твоему, вокруг тебя быль?!

Я не нашел, или, верней, не захотел искать слова для ответа. Власоглав промолчал тоже. Дорога внезапно сделала крутой поворот и снова пошла по прямой.

– Бессмысленность порождает отчаяние. Галлюцинации придают нашему существованию смысл, – философски изрек Власоглав. – Ложь в привлекательной оболочке гораздо лучше, чем правда, не приносящая ничего.

– Твое журналистское кредо? – зачем-то понадобилось мне влезть в новую словесную перепалку.

– В том числе.

– Смысл есть всегда. И отсутствие конечной цели вовсе не означает отсутствие пути.

– На кой жить, если знаешь, что все бессмысленно?

– Исполнять свой долг перед близкими, любить, стараться делать добро, уметь понимать прекрасное, отличать хорошее от плохого.

– Плохого-махого, – проворчал Власоглав. – Нет никакого плохого! Как нет никакого хорошего, никаких долгов, никакой любви, никаких близких и… и… никакого свиного гриппа. Сказки все это!

– И даже свиного гриппа нет? – спросил я с легкой усмешкой. – А как же главный санитарный врач, который…

– И никакого главного санитарного врача нет.

– А что же тогда есть?

– В данном случае – устная договоренность тайного ордена мировых журналистов, члены которого в ожидании реальных крупных катастроф разрабатывают временные сенсационные проекты, чтобы было о чем писать. Это я тебе как участник их последнего слета говорю.

– Что?! – взорвался я. – Ты совсем со своими галлюцинациями сбрендил! Свиного гриппа нет! Да я о нем…

– Есть, есть свиной грипп, – Власоглав медленно расправил рот и продемонстрировал до единого все свои зубы. – Ну, отлегло от души?… Странный вы все-таки народ, обыватели. Радуешь вас – сомневаетесь чего-то, дерьмо ушатами на голову льешь – довольны как никогда. От того, наверное, так, что счастливыми быть не умеете.

– А ты умеешь?

– Я?… – Власоглав лениво поскреб плотную щетину на своем подбородке. – Э-э… помнишь, я тебе говорил, что народец в одно предприятие будущее подбираю?

– Ну.

– Что «ну»! Помнишь?

– Да.

– Так вот… – он снова замялся. – Когда мы… я… деньги получу. Словом, знаю я, как всех счастливыми сделать.

– Оба-на! – вырвалось у меня непроизвольно, и я чуть не выпустил руль.

– Почему ты несчастлив? – журналист никак не отреагировал на мое «оба-на» и спрашивал, казалось, совершенно серьезно.

– А тебе невдомек?

– Хочу, чтоб ты сам ответил.

– Потому что Алёна не со мной.

– А почему она не с тобой?

Вопрос неожиданно поставил в тупик. Не отрывая глаз от дороги, я задумался – и память тотчас перенесла меня в другое время. Совсем иные люди, совсем иные места, совсем иные события… Лица: Компотниковой, Алёнки, наших общих приятелей и друзей, снова Компотниковой, снова Компотниковой, вздрогнув, я тряхнул головой, но ее лицо мелькало опять и опять.

– Подлости, наверное, потому что много, – почти не разжимая губ, выдавил я.

– Подлости? – Власоглав, хмыкнув, не то удивился, не то обрадовался. – Что ж, может, и так. Только подлость-то, ты погляди, но-нича вся сплошь с улыбками ходит. И встречный, и поперечный, и старый, и малый, и со здоровой психикой, и душевнобольной – все в тридцать два зуба тебе улыбаются. Один вон Бабах чего только стоит! Тебе, наверное, когда рыло чистил, улыбаться по привычке не прекращал. В чем тогда дело?

– Полагаешь, в том, с чем ходит подлость, есть какая-то разница?

– Для подлости – нет. А для ее восприятия тобой – офигительная!

– В самом деле?

– А то! Смекни-ка: все воспринимаемое нами – лишь результат преломления личного мироощущения через призму социальных особенностей, так?

– Не понял.

– Вот тебя чему с детства учили?

– Ну… – ответил я с некоторым опозданием, – разному.

– Ха, разному! А хочешь, я твое «разное» за пять секунд по пальцам пересчитаю? – не дожидаясь ответа, Власоглав занялся перечислением: – не укради, будь бережлив, мой ноги перед сном, уважай старших, не давай воли страстям, довольствуйся малым, сноси оскорбления, еще этот… как там его? – журналист брезгливо поморщился, – Экзюпери чертов.

– Сент-Экс-то здесь при чем?

– Как же. Мы в ответе за тех, кого приручаем, он сказал?

– Он.

– Он… – Власоглав со значительным видом поиграл одной из бровей. – Не сочти уж за труд: кого конкретно приручил Экзюпери и за кого из них он был в ответе? Только учти: мне нужны полные сведения. Фамилии, отчества, имена, адреса.

– Ну… не знаю, – проговорил сбитый с толку я и с опаской глянул на собеседника.

– Еще бы ты знал! Я, например, тоже не знаю, но могу сказать точно: ни-ко-го… Ложь. Громкие слова! Гнилая конъюнктурная фальшь, направленная на то, чтобы сделать всех нас несчастными. – И тут же добавил: – Да и со стилистикой там тоже не все исчерпывающе безупречно.

– Ложь?! – едва не задохнулся от возмущения я. – Ну, знаешь…

– Знаю. «Укроти плоть и спаси душу», да?… Хрен! Налицо сознательный увод обывателя от реальных жизненных целей и насильственное насаждение тех идеалов, которые кому-то нужны. Никогда не задумывался, почему так несчастлив всесторонне развитый человек и счастливы неразумные животные?

– По-твоему, животные счастливы?

– До неприличия! – Власоглав снова повернулся ко мне и посмотрел так, что я сразу же понял: сейчас будет представлена доказательная база. – Что по обыкновению делает несчастный человек?

– Что? – кратко спросил я.

– Вместо люстры с веревкой на шее висит. Вены режет. Таблетки пригоршнями жрет. Под колеса движущегося на большой скорости бросается. Умирает, одним словом.

– И… – неопределенно протянул я.

– В кармане у судьи! Ты когда-нибудь в лесу зверушку, на суку добровольно висящую, видел?

В этот момент мне пришлось пойти на обгон автобуса, уже несколько минут не дающего «Крайслеру» набрать нормальную скорость, и, занятый процессом, я не ответил. Впрочем, журналиста это не остановило.

– Нигде и никогда! – продолжил он. – Суицид – явление, внедренное в жизнь человеком, и является элементарной реакцией на неспособность человеческого существа противостоять свалившемуся на него несчастью. Нет… – Власоглав замолчал и задумался… – Явление и является. Коряво сказал… Суицид – явление, внедренное в жизнь человеком, и выступает в качестве реакции… Ну в общем, ты понял. У животных такого явления нет, что позволяет нам с необычайной логичностью доказать, что они – животные – счастливы.

– С необычайной логичностью?

Я недоверчиво покачал головой и попытался противопоставить власоглавовским аргументам свои, высказав, что, для того чтобы быть несчастными, животным хватает причин. Это может быть голод, холод, эпидемии.

– Не сравнивай кривое с желтым, – хмыкнул журналист. – Голод, холод – это страдания. Они объективны, поскольку представляют собой часть непосредственной реальности, в которой животное живет. Несчастье – вещь нематериальная, зарождается оно непосредственно в наших головах от ощущения употребленной к нам несправедливости. Можно страдать и быть счастливым, а можно – наоборот.

Власоглав помолчал, закурил и вдруг неожиданно громко причмокнул губами.

– У меня в выпускном своя Алёнка была… Тамаркой звали. Ангелочек, пес ее задери, во всех отношениях. Попка, грудка, ножки, мордашка, все такое. И главное дело – все время одна… А баба одна что? Горох при дороге: кому и ни надо, щипнет… Дай, думаю, сам в таком разе приволокнусь. Глядишь, чего и отколется… А девка-то, враз видать, правильная. По кафе, кинотеатрам – вопросов нет. А чуть только руку не туда, куда можно, положишь – ни-ни. Так и проходили как шерочка с машерочкой все полгода.

Снова издав какой-то мечтательный звук, журналист рассмеялся:

– Парадокс в чистом виде! Чем меньше тебе дают, тем нестерпимее хочется. А тут еще петеушник как назло. Здоровенный, падла, бугай. Мысли в глазах ноль, матом в общественных местах ругается, сквозь щербину в зубах плюется. Я, – Тамарке почти уже моей говорит, – давно за тобой наблюдаю и типа люблю. А ты (мне), червь, будешь продолжать возле нее ползать, получишь… ну, в общем, того, чего я от Томченка все последние полгода получить и хотел. И – бамс мне в дыхалку. Я-то, дурак, книжек в то время читал много, экзюпери всяких. Благородство характера, честь-совесть, чистота души. Отойдем, – отвечаю, разогнувшись, – в сторону, не будем при даме опускаться до уровня дикарей. Увел, значит, пацана за угол и отдубасил почем зря. Сам, что характерно, не знаю, как вышло. Вроде он и сильней, а, видимо, вера, что истина за мной, какие-то дополнительные силы дала. Вернулся, Тамарку под руку, «не бойтесь, сердце мое, молодой человек больше не станет обременять вас своим присутствием».