Текст книги "Стальное поколение"

– Положено комсомольский билет сдавать, да ладно, возьму грех на душу – сказал полковник – езжай, рейнджер. И возвращайся…

* * *

Отца дома не было. Болел… лечился. Николай дал себе зарок, что съездит и проведает – но знал, что сдержать его не сможет. Да и незачем… обоим душу то рвать.

Мать… рано поседевшая, нервно перебирающая в руках недоконченное шитье – молча собрала на стол. Села напротив. Николай ел жадно… про такое говорят – смотри ложку не проглоти. Домашней стряпни он не видел несколько месяцев… хотя такие же макароны по-флотски, как и в столовке части.

– Все нормально – сказал он матери, когда тарелка опустела.

– Положить еще?

– Да не, мам, сыт я… Я ненадолго…

– Куда? – только и спросила мать – опять…

– Да не… туда больше не ногой. Дамаск, мам. Это вообще африканский Париж, цивилизованная страна. Там и воевать то не придется. Буду местным товарищам… опыт так сказать передавать. Там никаких душманов, ничего нет.

Мать резко отставила табуретку так, что она грохнулась об пол. Вышла из кухни…

Николай налил себе чая. Не выдержал, пошел следом. Мать тихо плакала, сжавшись в кресле.

– Ну что ты, мам… – он не знал, что еще сказать и что сделать – там нет войны. Зато там чеками платят. Вернусь, кооператив куплю. Семьей обзаведусь…

– Будь прокляты эти чеки… – сказала мать, и тут опомнилась, схватила за руку – прости, Господи, дуру старую… Язык как помело. Ты главное возвращайся. И вперед не лезь… найдут, кого послать. Главное – никуда не ввязывайся, обещаешь?

– Обещаю, мам. Обещаю…

Но мать почему то снова заплакала…

Москва, СССР. Бутово. 12 сентября 1988 года

 
На столе лежит молодчик
Тускло свечи горят
А это был убит налетчик
За него – отомстят…
 

Народная воровская песня

Две машины – новенькая Лада-восьмерка и старый, с просевшими рессорами Иж-пирожок, маленький фургон, стояли во дворе самого обычно панельного дома – девятиэтажки, где-то на окраине Москвы. Дом был самым обыкновенным – высоким, в меру обшарпанным, с полощущимся на веревках выстиранным бельем и разномастными скворечниками самодельно застекленных балконов. Был рабочий день, точнее – день то к концу шел, но время было самое законное, рабочее, пяти часов еще не было. Это был спальный район, один из многих, которых построили при «непотоплямом бровеносце» и люди ездили на работу за несколько километров. Поэтому – сейчас во дворе была только компания старичков, азартно шлепающих костяшками домино по покосившемуся столу, да пара мамаш, важно наматывающих круги с колясками вокруг дома. Да эти две машины, стоящие около одного из подъездов и приехавшие непонятно к кому…

В машинах этих – было семь человек. Самых разных внешне, но кое-что их объединяло, что понятно было только наметанному глазу. Нарочитая небрежность в одежде, некая крученая театральность жестов, нервная, блатная дерганость, порывистость, постоянная готовность к рывку, И, конечно, партаки[19]19
  Татуировки.


[Закрыть]… Под замызганными пиджаками и моднявыми джинсовыми куртками не видно, но пальцы, пальцы… «Отбыл срок звонком», «Отбыл срок за грабеж» и много чего еще можно было узнать, едва взглянув на руки этих людей. Но за руки в Советском союзе не сажают, не так ли, товарищи…

– Время… – сказал один из блатных, сидящий на правом переднем сидении чернявый блатарь лет тридцати. Со своей спадающей на глаза челкой и клетчатым пиджачком он работал под какого-то актера…

– Нишкни, Муха… – раздалось уверенное, с заднего сидения – не стучи копытами…

Муха, в ином случае уже подорвавшийся бы – не повел и ухом. Более того – он стерпел бы любое оскорбление и даже почти любое издевательство от развалившегося королем на заднем сидении можной «восьмеры» сухого, среднего роста очкарика. Муха был стремящимся[20]20
  Тот, кто не признан блатным – но живет по блатным понятиям и стремится им стать.


[Закрыть] – отмотал всего один срок, и то по малолетке, но по серьезной статье – групповой разбой и тяжкие телесные, повлекшие смерть, целой компанией до смерти запинали мужика и забрали получку. А вот тот, кто сидел на заднем сидении один – такие как он, не могут терпеть соседей – уже носил погоны на плечах[21]21
  Носить погоны (эполеты) – быть вором в законе.


[Закрыть]…

* * *

– Рыба!

Выигравший дядек – лет шестьдесят, с неопрятной седой щетиной – победно посмотрел на соседей и партнеров по игре…

– Ну, ты и дашь, Виталич…

– А то…

– Вы его лапсердак[22]22
  Пиджак (не только блатное, но и еврейское)


[Закрыть] потрясите, юноша. Там небось – много чего припрятано…

– Виталий Семенович…

– Я шестьдесят три года как Виталий Семенович… – сказал лысоватый крепкий старик, выкладывающий на стол монету в пятнадцать копеек (играли по мелочи) – в машинах, у четвертого, кто?

Один из стариков надел старые, с замотанной синей изолентой дужкой очки, подслеповато всмотрелся.

– К Маринке, наверное. С третьего. У… блядища, кобели так и таскаются.

– Может, вызвать? Пускай проверят…

– Да ну… Связываться… Давай, мешай… а ты, Виталич, в стороне сиди. У тебя руки…

– Золотые…

– Угу. Того самого цвета.

А один из сидящих за столом мужчиков – он в этом дворе был всего чуть больше часа, но в компашку доминошников вписался как родной – подумал, что не все зависит от милиции. Хают милицию, хают… кому только не лень. А вот и в самом деле – оторвать задницу от скамейки, пойти и позвонить… нет. А ведь еще лет десять назад – пошли бы и позвонили. И в отделении… не отфутболили бы, как сейчас это бывает… приходится даже телефоны выборочно прослушивать и сверять с записями в журнале регистрации, чтобы выяснить сколько не зарегистрировали – а прислали бы помогайку[23]23
  ПМГ – патрульная милицейская группа.


[Закрыть], да проверили бы документы. Вот и спалилась бы банда. Но нет – не сходят и не позвонят, как будто не в своей стране живут. А потом – жалуются, что преступность выше крыши, на улицу вечером не выйти.

Правда, виноваты в этом обе стороны. Люди стали другими, государство стало другим. И ничего с этим не поделаешь…

– Ходи… – кто-то ткнул его локтем в бок.

Он сходил.

* * *

Веселая компашка пацанов – вынырнула из подворотни, помчалась по двору, размахивая портфелями и весело топая по лужам. Это был их двор, их город, их страна – и все, что было перед ними в качестве проблем – это годовая контроха по русскому. Только и всего…

– Глянь! Витек! Восьмерка!

В те времена – даже новая модель Ваза привлекала внимание, что уж говорить об иномарке типа Тойоты, одно появление такой машины во дворе было настоящим событием, из соседних дворов смотреть сбегались. Мигом забыв проблемы с предстоящей контрохой – пацаны заворожено уставились на рублено-обтекаемое чудо советского автопрома.

– Восьмера…

– А у меня такая же будет…

– Врешь!

– Не вру! Брат из Афганистана вернется – ему положена!

– Держи карман шире!

– Смотрите, на стекле чего написано!

Хлопнула дверь, с водительского сидения выбрался водитель восьмерки. Нагловатого вида, джинсы, кожан – похож на таксиста нового поколения, поднимающего три зарплаты на леваке и прирабатывающего продажей водки, а кое-где – уже и наркоты…

– А ну, сдриснули – мухой! Черти!

Пацанам второго слова было не надо – они бросились бежать. Не врассыпную, но бросились. Несмотря на то, что они росли в своем городе, в своем дворе, в своей стране – они знали, что бывает – по всякому. В одиннадцать – двенадцать лет – они уже слушали страшноватые рассказы про то, как на соседнем районе недавно убили паренька на три года старше их – двое взяли его, уже избитого, за руки – за ноги и били об перекладину ворот на поле за школой. Они знали, что так бывает и тоже … и чувствовали, когда надо бежать без оглядки. А в этом водиле в кожане – они чувствовали злую, наглую волю, которая может переехать их и забыть об этом через пять минут. От таких – надо было бежать…

* * *

Топая новыми, только что купленными за полтинник американскими кроссовками по грязным лужам и расплывшимся от сырости клумбам, во двор сбежал маленький, похожий на подростка человек. Это тоже был стремящийся… их хорошей семьи, но связавшийся с плохой компанией. Звали его Вадим, и уголовники его использовали там, где нужен был именно такой, похожий на нормального, без единой чернильной точки под кожей. Ничего серьезного у него за душой пока что не было – так, хвосты матерым подносил…

Вадим подбежал к восьмере, сунулся внутрь.

– Там!

– Видел? – растягивая по-блатному слова спросил сидевший на правом-переднем.

– Точняк, отвечаю!

– Самого Кима видел?

– Не, но тачка его – точняк там. Тойота, красная, со двора стоит. Шикарная лайба, точняк его, без базара…

Вадим был совсем молодым, и лупил известные ему блатные слова в дело и не в дело…

Сидевший на правом-переднем ухарь – небрежным жестом потрепал его по плечу.

– Теперь сдристни отсюда, мухой. Вечерком брякну…

Пацан в кроссовках за полтинник, которые купил ему в подарок отец – чиновник Внешторга – побежал дальше, во весь опор убегая от срока за вымогательство, а возможно – и за убийство. Его время еще не пришло…

– Муха…

– Пацан правильный – задумчиво сказал Муха – из мажоров, но правильный. Стремится.

– Отвечаешь. Поехали…

Восьмерка резко, с пробуксовкой тронулась с места, следом – отставая, покатился и пирожок, в котором хорошо было вывозить людей в лес.

* * *

Пролетев поперек дороги под яростный гудок желтой, таксистской волжаны – восьмерка резко ввалилась во двор, одну из стен которого составляли зады нужной стекляшки. Зады были самые обыкновенные: ржавая сетка – рабица на полусгнивших слегах, валяющаяся тут и зимой и летом никому не нужная пустая тара, размешанная сапогами грузчиков грязь, два ободранных мусорных контейнера, полных с верхом. Дальше – эстакада, как раз по высоте кузова Зил-130, рабочей лошадки советской торговли. На ней, сидя на корточках курят двое работяг-грузчиков в засаленных, черных телогрейках и с пропитыми лицами…

Восьмерка тормознула прямо перед мордой Тойоты – на грани фола, едва не боднув. Водитель и пассажир с правого-переднего выскочили из машины одновременно, оставив двери широко открытыми. Водила восьмерки резко, без рук – запрыгнул на эстакаду.

– Ты куда, мужик! Сюда нельзя!

– Ща, отец… – невнятно ответит тот, и сделал короткое движение рукой.

Нанявшийся на день бомжара осел, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

– Ты чего…

Второго успокоили просто – пассажир с правого переднего сбросил его с эстакады пинком, а водитель – приголубил завернутой в газету арматуриной – по голове. Потом – перебросил арматурину в другую руку…

Очкастый – ногой подвинул ящик и взобрался на эстакаду как по ступеньке. Законному – не пристало прыгать как мартышке, за него и гладиаторы попрыгают.

Тем временем пассажир с правого-переднего – аккуратно открыл приоткрытый задний ход в магазин. Шагнул внутрь.

Внутри – тоже было все то же самое, как и в обычном советском магазине. Проход доверху заставлен пустой тарой, в основном деревянными ящиками и гнутыми из проволоки – под молочное, которое продавалось в бутылках[24]24
  Эх, времена были… Молоко – как с росой было. А сейчас пьешь – на языке как пыль мелкая от сухого молока водой разведенного.


[Закрыть]. Надо бы отправить обратно на комбинат – да грузить лень, однако…

Поворот, тускло светит висящая под самым потолком лампочка, выкрашенная зачем-то краской. Еще поворот.

Кореец – Коган, телохранитель Кима, маленький, и верткий, со сморщенным в кулачок лицом – подхватился с перевернутого ящика, но бандит с правого-переднего его опередил. Резко махнул рукой – и не успевший принять боевую стойку кореец так и повалился на грязный бетонный пол. Гладкий, тускло поблескивающий шарик весом чуть ли не в полкилограмма – от большого подшипника, удобно запястья тренировать – катился к ногам хозяина…

Бандит почтительно посторонился, пропуская к двери Вора.

* * *

Небритый, заросший щетиной дядек, держа в потном кулаке пару мятых купюр – вывернулся из подворотни, шаркающим, нетвердым шагом направился к стекляшке. У стекляшки такого оживления, как в старые добрые времена не было – беленькая стояла свободно, только не укупишь – двадцать пять рубликов изволь – выложь, четвертной. Хуже, чем у таксистов в свое время, те и за два чирика отдавали. Кто хочет подешевле – тому к тете Маше, что в фабричном доме проживает – ей с деревни везут, бидонами, она разливает и продает. Чирик за четверть мутной, воняющей сивухой, щедро сдобренной для крепости димедролом бурды – от которой можно и копыта откинуть. А если пройти подальше и спросить Вазгена в чебуречной – то за тот же чирик, можно достать четверть относительно чистого, разбавленного водой, воняющего жженой резиной спирта. Вазген – молодец, он контакты с летчиками в какой-то части установил, там спирт зачем-то в самолеты заливают… а потом сливают. И по идее – в канаву выливают. Но многие к Вазгену опасаются идти, мало ли с чем там этот спирт после самолета, еще верней коньки отбросишь, чем от самогона тети Маши. Но идут – трубы если горят, так тут и лосьон полетит…

Вот такой вот расклад… невеселый. Ну негде рабочему человеку выпить, негде. Хоть еще раз революцию устраивай…

Ошивающиеся около Ижа – пирожка двое мутных, фиксатых личностей со всепонимающими улыбочками и руками в карманах – обратили внимание на упорно борющегося со штормом забулдыгу, только когда он подвалил к самому магазину. Возможно, если бы он не споткнулся на первой же ступеньке, не выругался в голос, руками нащупывая точку опоры на заплеванном бетоне – они и не обратили бы на него никакого внимания. Обращать внимание на пропойного алкоголика не то, что впадлу… это просто глупо, точно так же как обращать внимание на пробежавшую мимо бродячую, лохматую собаку. Но алкоголик попал в поле зрения стоявших на стреме блатных – и один решил покуражиться. Просто так – блатным не нужен какой-то повод, чтобы унизить человека слабее себя… это называется «крутануться на кураже», показать свою власть, жесткость, крутость, что мол мы из крепкого теста сделаны…

– Слышь!

– А?

– Синяк прется. Сделай его!

– А чо…

– Через плечо! Пшел!

Среди блатных, да и не только, наверное, среди блатных – в компании из двух человек один будет главным, а второй будет ему подчиняться. Поэтому – главный захотел «сделать» в общем то безобидного на вид пропойцу, но не сам – отправил шестерку. И спектакль бесплатный посмотреть и свое самолюбие потешить – я приказал, а он подчинился.

Хлябающей, разболтанной походкой – молодой блатной догнал синяка как раз на ступеньках. Легко, в один прыг преодолев сразу две – оказался рядом.

– Слышь, ты! Чудила с Нижнего Тагила! Чо потерял здесь?

Алкоголик что-то замычал, ему удалось, наконец, принять вертикальные положение бренного тела. Несло от него как от винокуренной бочки.

– Это… я… чо…

– Через плечо! А ну – пшел отсюда! Давай, давай…

– Это… ты чего… сынок…

– Ать… батя нашелся. Давай, давай… у…ай…

Батя – неспешно поковылял обратно, как раз мимо фургона – не въехал, доходяга дохлый. Второй блатной, главный из двух – напрягся, чтобы отоварить доходягу с ноги, как только он пойдет мимо.

Ни один из бандитов даже не понял, что произошло. Полетевшую было ногу что-то как подкрутило и придало дополнительное ускорение – не ожидавший этого бандит потеряло равновесие и, взмахнув руками упал, ударившись головой о заднюю дверцу пирожка. Второй бандит, так и не поняв, что произошло – открыл рот, но сказать ничего не успел: доходяга уже стоял перед ним. Закрыться блатной – несмотря на то, что в качалку ходил и по видаку Брюса Ли смотрел – тоже не успел: первый удар пришелся в кадык, второй, с левой руки – в солнышко. Но пробил так, что он опустился прямо во всю грязь, прямо как был, в шикарной, серой ГДРовской кожаной куртке. Отряд не заметил потери бойца…

С неожиданной силой – доходяга подхватил его и бросил за фургончик, чтобы не видно было от входа. Хромированными наручниками проворно сковал левую руку одного блатного с правой рукой другого, пропустив цепь наручников через крепление заднего бампера: самого бампера не было, а крепление было очень удобным, как специально сделанным для таких целей. Затем – достал маленькую, с ладонь рацию – на пятьсот метров всего бьет, но больше и не надо. Выдвинул длинную, блестящую антенну.

– Два нуля!

* * *

Ким был на месте. И директор гастронома – тоже, по странному стечению обстоятельств, кореец по папе – тоже был на месте. Считали выручку…

– Деловым людям…

Законник сделал какое-то движение рукой, отдаленно напоминающее, как мушкетеры приветствовали друг друга, подметая перьями на шляпах мостовую…

– Тебе чего?! – удивился Ким.

– Да вот… Зашел спросить – кто крышу тебе, такому красивому делает. Почему на общие дела не башляешь. Вижу – удачно зашел – вор кивнул на открытый кейс, полный купюр самого разного достоинства, перехваченных резинками.

– Я собирался…

– Собирался, собирался… Три птички сидели на заборе, две собрались улететь – сколько осталось? Штраф на тебя, натикал, деловой. Да и я… за беспокойство возьму. А беспокоить я тебя часто буду…

* * *

Времени не было – бросив рацию, чтобы освободить руку (ох, взъ…т за это…) доходяга обогнул торец дома, чуть не поскользнулся на грязи, выскочил во двор.

Водила – подорвался моментально, перекрыл дорогу, размахиваясь газетным свертком в руке. Смешно – но оснований для применения оружия не было…

* * *

Красно-желтый, с надписью «Мосгорэлектросеть» полноприводный КамАЗ 43118 – медведем проехался через газон, чуть ли не через пустую по причине рабочего дня и спального района остановку, едва не вызвав сердечный приступ у бабушки – божьего одуванчика. Если присмотреться – у КамАЗа были подозрительно мутноватые стекла и несколько нарушенные пропорции кабины. Но присматриваться было некому и некогда – сзади открылись широкие распашные дверцы, грохнули об асфальт десантные полуботинки. На выскочивших из кузова рослых, плечистых бойцах была серо-сине-черная форма «серый волк», черные бронежилеты, белые, похожие на новые мотоциклетные каски шлемы с прозрачным забралом. Короткоствольные автоматы в руках и надпись большими буквами ОМОН спереди и сзади на бронежилетах.

Слаженно – ОМОНовцы ринулись в разные стороны, двое – блокировать движение на тротуаре, чтобы не допустить посторонних лиц. Остальные – к хлябающим на сильной пружине дверям стекляшки.

* * *

Иваньков не был бы законником, если бы не был готов – ко всему и всегда. Услышав подозрительный звук, едва слышный здесь, в директорском кабинете – это был топот ног – он моментально все понял…

Выскочил в коридор, ломанулся лосем, не забыв крикнуть – «делай!». Его гладиатор – ему по жизни обязан, должен спасти, дать хотя бы несколько секунд. В любом случае на зоне подогреют, а если сдаст – на перо поставят…

Рука – машинально, на бегу хватанула штабель ящиков у стены, те стали падать, перекрывая проход. Только бы успеть…

Только бы успеть…

* * *

Милиционер – пропустил свистнувший газетный сверток над собой, неожиданно ловко пригнулся. Сумел еще врезать водиле поддых, из неудобного положения – но тот только зашипел, самортизировал прессом удар. Замахнулся снова.

Во дворик – влетела новенькая семерка, тормознула, водитель мгновенно оценил ситуацию, толкнул коленом дверь…

– Бах!

Водитель с железной трубой – взвыл, хватаясь за простреленное плечо. Газетный сверток глухо стукнулся об асфальт…

* * *

С пинка проскочив дверь – вор услышал выстрел – обложили! Справа – столпотворение машин, Гюрзач, молодец, схватился с кем-то. Не забуду…

Бежать…

* * *

Поняв, кто выскочил через заднюю дверь магазина – доходяга извернулся и выхватил невесть откуда массивный Стечкин.

– Иваньков – стоять!

Вор подорвался – с ходу, скакнув в сторону как лось. Грамотно подорвался, прыгнул в сторону подельников, прикрылся ими. До свободы было метров тридцать, там проходняк – можно уйти, ищи ветра в поле.

Ствол АПС в твердой как гранит руке указывал на бегущего вора.

Бах! Бах! Бах! Бах!

Убегающий вор споткнулся – и растянулся с размаху на земле, упав лицом в развезенную ногами грязь.

– Атас!

С треском проломившись через дверь, подминая пол собой остатки ни в чем не повинной тары – на эстакаду, держа автомат перед собой, носорогом выломился здоровенный ОМОновец. За ним – тяжко топал другой…

– На землю! Буду стрелять!

– Свои! МУР!

Несмотря на этот окрик – доходяга послушно лег в самую грязь, рядом с завывающим белугой водилой с простреленным плечом. Молодой, из семерки – бросать оружие не спешил, просто поднял руки, держа в одной из них пистолет за спусковую скобу, чтобы было видно.

– Витек! – вдруг присмотревшись, крикнул он – будь здоров, пехтура! Ты чего в братана целишься?

ОМОНовец присмотрелся.

– Санек… Ты что ли?

– Я…

– Вот ё-мое. Отбой, свои. Братуха мой, по Афгану.

Автоматы опустились.

Дамаск, Сирия. 01 августа 1988 года

Николай летел в Сирию обычным, рейсовым самолетом Аэрофлота. На этом направлении ходил не доходяга сто пятьдесят четвертый, с пыточными креслами и ненавязчиво-советским сервисом – а красавец шестьдесят второй, самолет для дальних рейсов. Но впечатление сразу ломалось, как только оказывался внутри самолета. Видимо, этот Ил был списан с рейсов в капстраны и брошен на перевозки в страны третьего мира. Пластмассовый столик в кресле впереди был непоправимо сломан, на обивке кресел были подозрительные пятна, а стойкий запах блевотины в салоне невозможно было вытравить даже массированным применением чистящего средства.

Николай летел один, не в группе – и моментально выделил три категории пассажиров. Первая – самая малочисленная – обычные граждане, гражданские, летящие в Сирию по своим делам. Они отличались явно не военными повадками и большим количеством сумок, какие они рассовывали по отсекам над креслами. Вторая категория – побольше – это братья наши меньшие, Николай окрестил их «духи». Как он будет работать с ними, он не знал, с Афгана у него сложился острый комплекс подозрительности к тем, у кого есть борода и кожа темнее обычной. Хотя он понимал, что Сирия не Афганистан, и вроде как социалистическая страна – поделать он с собой ничего не мог. Хотя эти… на духов они мало были похожи… или усатые или чисто выбритые, оливковая кожа скупые, экономные движения. Институт дружбы народов имени Патриса Лубумбы, Военно-Дипломатическая академия и другие тому подобные заведения. Возвращаются… мелиорировать, в общем. Третья, самая многочисленная категория – советские, едущие по контракту. Настоящему, гражданскому и такие же как он, мелиораторы. Эти отличались чересчур громкими голосам и позвякивающими сумками. Как только самолет взлетел – они, разбившись на группки, и не обращая внимания на стюардесс, начали дегустировать, прикладываться и иными способами выражать приязнь богу виноделия Бахусу. Николай заметил, как на них смотрел сидевший неподалеку сириец – и ему стало мерзко и стыдно за своих. Ни к какой из компаний он не присоединился.

Шестьдесят второй летел без промежуточных посадок. Когда объявили по связи о том, что они пересекли границу СССР – веселые компании под приветственные крики налегли на водку еще сильнее, хотя многим уже было «под горлышко». Кто-то уже пугал унитаз, кто-то издевательски пел советский гимн пьяным голосом… вот тогда то все и произошло.

Стюардессы старались ни во что не вмешиваться и вообще показываться как можно меньше. Но одной – все же пришлось пройти в хвост салона… и какой-то жлоб схватил ее за руку. Это произошло всего в трех креслах от того ряда сидений, где сидел Николай.

– Девушка…

Николай бил вполсилы – но этого хватило, даже с лихвой. Первым – плюхнулся в кресло, зашипев от боли, любвеобильный грузин… костяшка пальцев попала по позвонку… наверняка до врача дело дойдет по прилету. Вторым – схватившись за глаз, заголосил еще один… этот удар и вовсе был вполсилы, даже в четверть – правильно выполненный, он приводил к гарантированной инвалидности. Николай подтолкнул девушку в сторону, чтобы не мешала ему, и спокойно, как он научился еще в старших классах, выдал.

– Сидеть тихо, жлобье. В пол втопчу.

Расчет был простой – жлобье обычно трусливо и сейчас мысленно подсчитывает, сколько чеков удастся накосить в очередной загранке. К силовому противостоянию оно не готово, даже по принципу «все на одного». Вылететь можно легко и просто, за драку в самолете – так и вовсе запросто. Чеки покажутся дороже чести…

Один из алкашей пытался выступать – но его дернули за руку, и он заткнулся. Грузин полулежал в кресле и тяжело дышал, второй держался за глаз. Николай повернулся к девушке, отметив, что она настоящая красавица. Волосы стрижкой каре, что он не любил – а все остальное – очень даже…

– Приношу извинения за этих… – сказал Николай.

– Да ничего… – девушка попыталась улыбнуться – уже привыкла… Меня Марина зовут.

– Николай.

Возвращаясь в кресло, Николай поймал одобрительный взгляд сирийца. До чего же все распоясались…

* * *

Садились в гражданском аэропорту Дамаска, Дамаск – Интернэшнл, Вопреки ожиданиям, этот аэропорт не был назван в «отца нации», или кого-то еще. Кроме Дамаск – международный у него не было никакого названия. Садились под аккомпанемент мата и утробных звуков, с которыми перепившие специалисты приходили в себя – кто успел в туалет, тот блевал в туалете, кому не повезло – в гигиенический пакет. Благо выдали проездные, а как снова в стране разрешили пьянство – так понеслась, родимая по кочкам. Бутылка Московской, с зеленой этикеткой двадцать рублей – но для отъезжающего в командировку специалиста не деньги.

Выглянув в иллюминатор при посадке – Николай увидел развернутые по боевому, вращающиеся антенны советских радарных систем и накрытые маскировочными сетями позиции ПВО, явно не пустые. Совсем весело. Главный аэропорт страны постоянно прикрывают системы ПВО – хотя… Израиль совсем же рядом, он помнил карту.

И все равно – весело.

Трап был советским. Как и аэропортовская скотовозка – прицеп для пассажиров с тягачом в виде советского Зил-130. Как и не уезжал никуда…

Проблемы начались в аэропорту – Николай вдруг понял две вещи. Первая – он летит один. Вторая – его никто не встречает. С его знанием арабского – почти катастрофа. Он выжил бы в Афганистане, в Пакистане, в Иране с его знанием пушту и дари, который почти то же самое, что и фарси. Мог он говорить и на урду, но вот на арабском… Если только он заговорит на фарси, его могут принять за шпиона. На Востоке, вне зависимости от ориентации, проамериканской или просоветской, к людям, говорящим на фарси относились очень настороженно. Иран … и шииты. И те и другие доверия не внушали, плели козни и интриги – и началось это не в семьдесят девятом[25]25
  В Иране в семьдесят девятом произошла исламская революция


[Закрыть], а несколькими сотнями лет раньше. Так что если надо найти шпиона – говорящий на фарси парень подойдет как нельзя лучше….

Приехал, называется…

Валюта у него была. Больше он опасался таможни – как все это будет воспринято. Хотя… как потом оказалось, местная таможня далеко не самое опасное, что может поджидать советского командированного. Свои – страшнее…

– Эй…

Он резко обернулся. Руки автоматически заняли исходное – одна прикрыла живот, другая…

Марина. Аэрофлотовские форменные блузка, юбка – хоть на картинку…

– Ты в Дамаск?

Николай осмотрелся по сторонам.

– Ну… да, в общем.

– Если хочешь, у нас место есть.

Николай раздумывал недолго. Если местные на него… положили, то и он в полном праве на них положить. Опоздали – пусть ищут.

– Буду благодарен.

Марина засмеялась.

– Поехали…

* * *

С шутками, с прибаутками втиснулись в почти новый аэропортовский РАФик. Насчет места – Марина видимо немного преувеличила – места не было, но девушки потеснились. Машина стояла у здания карго-терминала, в закрытой зоне, оттуда – они поехали к воротам. Страх ворот, солдат с автоматом выпустил их не досматривая. Николай вдруг подумал, что не стоило бы рисовать аэрофлотовские значки на машине, для моджахедов – великолепная цель, украсть и потом шантажировать. Одернул себя – какие моджахеды. Видимо… это навсегда останется с ним…

Когда выезжали на дорогу – мельком увидел две Волги и РАФ, в него, кажется, грузили грузина, которого он пришиб в самолете. Николай еще не знал, какими неприятностями это для него обернется…

Пошла разматываться под колесами отличное гладкое как кованая сталь шоссе. По обочинам – какие-то здания, фруктовые и оливковые сады. Везде – ощущение достатка и богатства, следов войны нет совсем – хотя война здесь была всего несколько лет назад. Отличные, многоуровневые дорожные развязки. Среди машин – много советских, грузовики так большинство советские – хотя встречаются всякие. Машины в основном белые, но оно и понятно – жара, солнце.

Возможно, Марина того и не хотела, просто хотела помочь парню, вступившему за нее в самолете – но остальные стюардессы более старшие и опытные – поняли все правильно. Они с мариной оказались на соседних сидениях, а стюардессы стараясь на них не смотреть, балагурили о чем то о своем…

– Вы москвич? – вдруг спросила Марина.

– Москвич…

– Странно… не похожи?

– А на кого я похож? – с неожиданной злостью в голосе спросил Николай.

Он уже знал все это. Интернационалисты – в мирных советских городах успехом не пользовались. Если какая-то девушка и рисковала завести отношения – родители были категорически против, шипели – вот смотри, этот интернационалист как-нибудь ночью всю семью вырежет. Афганистан многих сломал… многое выявил в больном, безусловно больном советском обществе. И если отцы, возвращались с Великой Отечественной находили свою судьбу даже без рук без ног, то вернувшиеся из Афгана пацаны находили где страх, а где хамство. Я тебя туда не посылал, мать твою!

Вот и шли они – по жизни. Кто спивался, кто садился. А кто – как Николай – нес войну на другую землю, нес ее в себе…

– Ну… – Марина растерялась от звеневшей в голосе злости – ты как будто с юга…

Николай скосил взгляд на нее, увидел просто красивую девушку. Такую красивую, какой у него и не было никогда…

– Извини… – сказал он – но я и в самом деле москвич. Просто я… оттуда, в общем. Как говорят – из-за речки. Понимаешь?

Теперь – как-то странно посмотрела на него Марина. РАФик уже въезжал в Дамаск, по обочинам мелькали заборы дорогих домов, они пролетали одну развязку за другой, не снижая скорости…

– Понимаю… – сказала она – а где ты учился?

Николай назвал школу.

– Правда? А я в соседней… – школу назвала она.

И они…. как то разом оттаяли оба, не сговариваясь – заговорили о своем, о том, о чем могут говорить парень с девушкой, из одного большого города, из одного района вдали от дома. Они вспоминали кинотеатр у них в районе, упомянули танцы и еще что-то. И почти не заметили – как РАФик остановился у отеля, в котором Аэрофлот постоянно держал номера для экипажей на пересменке…

– Ну? – сказали они одновременно, когда вылезли из машины и посмотрели друг на друга.

Неловкое молчание. Николай не знал, что говорить и что делать – в центре Дамаска, чужого города и чужой страны – и точно так же, не знала что делать она.

– Я тебе спасибо не сказала… – прервала молчание Марина.