Текст книги "Белый, белый снег… (сборник)"

3

Утром прибыла последняя партия. Всех, вместе с новичками собрали на плацу, и началось формирование подразделений.

Мы с земляками попали в одно отделение и чрезвычайно обрадовались этому. Кроме нас, в отделении было еще пятеро. Все ребята северные, только Миша Липенко – с юга. Приехал подзаработать на никелевых шахтах. Оттуда его и забрали на службу. Говорил он с сильным украинским акцентом, за что тут же получил прозвище Миша-хохол. Так оно к нему и прилипло.

Все в нашем отделении были со средним образованием, лишь Володя Беляев – с высшим. На гражданке он работал инженером. Еще мы узнали, что тесть у него – глава областной администрации. Рудин спросил, за какие грехи тесть упек его в такую глухомань, на что Беляев загадочно улыбнулся и подкрутил кончики светлых гусарских усов…

Большей частью курсанты – так нас теперь называли – проходили службу в воздушно-десантных, пограничных и внутренних войсках.

Перед обедом капитан Соловьев объявил, что сегодня нас вывезут в новое расположение.

– Учебный лагерь, – сказал он, – будет разбит своими силами на берегу лесного озера. Жить придется в палатках…

Кое-кто, услышав это, сразу загрустил, а другие, наоборот, обрадовались. В нашем отделении радостнее всех эту весть встретил Рудин.

– Ништяк! – просиял он. – В тайге сильно гонять не будут.

До семи вечера мы просидели в казарме, ожидая транспорт. То не было бензина, то водителей, то чего-то еще… Мы изнывали от скуки. Известно: ждать да догонять – хуже некуда.

Вместе с нами скучал и наш старшина. От нечего делать он поддразнивал окружающих.

Рядом с ним листал книгу чистокровный немец по фамилии Этих. Прапорщик поддел его:

– Почему у тебя фамилия такая странная? Ты что, не русский?

Этих приподнял белесые брови и гордо ответил:

– Я представитель высшей расы.

– Еврей, что ли? – удивился прапорщик.

Все, кто был рядом, так и прыснули…

Наконец подали машины. Сначала загрузили весь наш скарб: палатки, доски, пилы, топоры, печки-буржуйки и массу других нужных вещей. Потом сели сами.

Колонна тронулась в путь уже под вечер. Долго ехали по разбитой «грунтовке», потом и вовсе свернули в тайгу. Дорога была настолько узкой, что ветви придорожных деревьев скребли по кабине и брезенту, обтягивающему кузов.

Машину покачивало, как корабль в шторм. Медленно, но уверенно пробирались мы все дальше и дальше. В сумерках вспыхивали огоньки сигарет. Все томились ожиданием: куда везут, будет ли этому конец?

Неожиданно встали, и наступила тишина. Вначале я подумал, что заглох мотор, но оказалось – приехали.

Спрыгнув на землю и размяв затекшие ноги, я огляделся.

Мы были посреди небольшой поляны. С трех сторон ее окружала тайга, а с четвертой – плескалось озеро.

От воды тянуло сыростью, и мы, зябко поеживаясь, кутались в бушлаты. Шел второй час ночи, но до сна было еще далеко – сначала надо поставить палатки.

Капитан Соловьев приказал выделить по одному человеку с отделения – разжигать костры и кипятить чай. Я немедленно среагировал, и тут же был назначен костровым.

Вот это дело! Сидеть у костра и кипятить чай куда приятнее, чем впотьмах таскать доски, забивать гвозди, копать землю.

Я принес хвороста, срубил несколько высохших елочек и, положив все это между двумя смолистыми сосновыми стволами, чиркнул спичкой. Огонь жадно лизнул сухие ветки, и они весело затрещали. Сразу стало теплее.

Взяв ведро, я спустился к озеру. Тут было необыкновенно тихо. Со стороны лагеря слышались голоса, стук топоров, повизгивание пил. Оранжевые пятнышки костров дрожали в белесой мгле, образуя причудливое созвездие.

На обустройство ушла вся ночь. Лишь под утро, когда из-за леса выглянуло солнце, уставшие курсанты без сил повалились на нары.

Проспали до обеда. Разбуженные криком дневального, пошли умываться.

Спустились к озеру и – о чудо! – увидели совсем недалеко от берега пару белоснежных лебедей. Почти не поднимая волн, они плавно скользили по водной глади. Мы стояли, онемев от восторга.

Вдруг рядом с птицами взметнулся столб воды. Лебеди испуганно кинулись в сторону и, захлопав крыльями по воде, тяжело поднялись.

За нашими спинами послышался довольный смех. Мы обернулись – это был рыжий. Запустив вдогонку птицам еще один камень, он прошел мимо нас.

– Зачем ты?.. – спросил я. – Тебе мешали?

– Пусть боятся, – безразлично ответил он. – От человека надо держаться подальше. Это такая тварь!..

– Но ведь ты чуть не зашиб их.

– И ладно, поели бы свежатинки… Раньше лебедей на царский стол подавали.

Попробуй, поговори с ним!

Вообще мурманчане оказались пронырливыми ребятами. Не успели мы глазом моргнуть, как они расхватали все непыльные должности.

Костя Семенов – так звали рыжего – стал санинструктором. Его приятель Гриша Якимчук – поваром. А вся остальная челядь – поварятами, каптерщиками и еще бог знает кем.

Того, первого знакомства они, конечно, не забыли. Поэтому дружеских чувств к нам не питали. Но и открыто враждовать опасались.

На следующий день после прибытия начались занятия. Часами сидели мы на скамьях, прямо под открытым небом или под навесом – в зависимости от погоды, – и прилежно конспектировали лекции, которые читали нам офицеры. После учебы принимались обустраивать лагерь.

Через неделю поляну было не узнать… Наехавший для проверки командир части остался доволен – палаточный городок поразил его чистотой и добротностью. В порядке поощрения нам даже показали фильм. После ужина приехала кинопередвижка, раскинули простыню на доске в учебном классе – и, пожалуйста, смотрите на здоровье!..

Обычно перед отбоем мы сидели возле костра, и пили чай, заваренный прямо в ведрах. Трепались о жизни, пели песни под гитару.

В один из таких вечеров услышали неподалеку странные звуки: кто-то ходил рядом, трещал сучьями, но к костру не шел. «Наверное, кто-нибудь из наших», – подумали мы, не придав этому особого значения. И только Рудин высказал неожиданное предположение:

– А может, это медведь?

Все рассмеялись, но оказалось – он был прав. Когда утром мы с ним пошли туда посмотреть следы, то наткнулись на свежие отпечатки огромных когтистых лап.

Сначала подумали, что медведя привело сюда любопытство, но потом догадались – здесь же неподалеку вываливались пищевые отходы с кухни. Вот и пришел косолапый, как на приваду… Снег в лесу еще только-только сошел, ничего не выросло – голодно.

– Попробую с офицерами договориться, – сказал Рудин. – Может, дадут пару автоматов? Засаду сделаем…

Я счел затею нелепой. Но Рудин не шутил. Вечером он поговорил с капитаном Соловьевым, и тот при мне обещал выдать два АКМ[5]5
  АКМ – автомат Калашникова


[Закрыть], с условием: если добудем зверя, часть мяса и шкура достанутся ему. На том и порешили…

Готовясь к охоте, Рудин вслух размышлял:

– Страшновато, конечно… Но если что, сын потом будет гордиться: не от водки батька сдох – медведь заломал.

Но сразиться с медведем нам не удалось. Он словно почуял грозящую ему опасность и подался прочь из этих мест. Сколько мы ни ходили кругами, ни высматривали следы – ничего больше не нашли. Так и остался капитан Соловьев без медвежьей шкуры.

4

Третью ночь не спим… Виной тому – комары. Пока было прохладно, и по ночам случались заморозки, про этих насекомых никто и думать не думал. Но потеплело, прошел дождичек – и столько их вдруг объявилось!

Палаточный брезент, простыни, подушки – все покрылось бурыми пятнами засохшей крови. Лица наши опухли, глаза покраснели от хронической бессонницы.

Как только ни боролись с гнусом. Устраивали в палатке тотальные облавы, тщательно занавешивали вход и заделывали мельчайшие щели, выкуривали табачным дымом и жгли хвою – ничего не помогало.

Рудин достал где-то дихлофос и, несмотря на наши протесты, извел весь баллончик, тщательно опрыскав палатку изнутри.

Как и следовало ожидать, ничего путного из затеи не вышло. Утром, угоревшее отделение едва проснулось. Болели головы, тошнило, в руках и ногах – страшная слабость… А насекомые чувствовали себя прекрасно. Показалось даже, что аппетит у них улучшился.

Каждый день мы просили начальство – дайте мазь от комаров! Нам обещали, но дальше этого не шло. Наконец терпение иссякло… Собравшись вечером у костра, решили действовать. Договорились: подъем завтра – на час раньше. Кухонный наряд предупредили, чтобы завтрак к этому времени был уже готов. После приема пищи, пешей колонной – в часть.

Решение приняли легко, но потом многие задумались. Ведь как ни крути, а это форменный бунт. За такие дела по головке не погладят… Однако белой вороной выглядеть никто не хотел, поэтому сомнения каждый держал при себе.

В пять утра дежурный по роте объявил подъем. Через три минуты курсанты стояли в строю, их внешний вид был безупречен: выбриты, воротнички подшиты, сапоги почищены, бляхи на ремнях надраены до блеска.

Лейтенант Капустин, остававшийся на ночь ответственным, выглянул из офицерской палатки. Протирая глаза, он смотрел на происходящее и ничего не понимал. Поднес к уху часы – вроде тикают…

– Ребята, вы чего? – спросил он недоуменно. Но никто не обратил на него внимания.

– Заместители командиров взводов, доложить о наличии личного состава! – приказал курсант Бобров, в чьи обязанности входило командование ротой в отсутствие офицеров.

После короткой паузы над поляной раздались голоса:

– Товарищ старший сержант, личный состав второго взвода в полном составе, за исключением: Иванов – санчасть; Сомов, Кириченко и Груздев – кухонный наряд.

– Товарищ старший сержант, личный состав третьего взвода…

Все это походило на хорошо отрепетированный спектакль, единственным зрителем которого был лейтенант Капустин. Полуодетый и взлохмаченный, он растерянно метался перед строем и срывающимся голосом кричал:

– Отставить!.. Отставить, я сказал!

Но его никто не замечал.

В отчаянии лейтенант бросился к телефону, чтобы сообщить в полк о творящихся беспорядках. Но аппарат молчал… Ночью кто-то нарушил связь. Причем сделал это вполне профессионально, не только перерезав провод, но и унеся с собой моток кабеля метров в тридцать. Так что соединить концы было уже невозможно.

После завтрака мы снова построились и повзводно двинулись по дороге в сторону поселка.

Утро было туманным и теплым. Молодая душистая листва зеленой дымкой окутывала деревья. Пахло влажной землей. Со всех сторон щебетали и насвистывали пернатые…Мы молча шли, почти не разговаривая между собой. Каждый думал о своем.

Так незаметно прошли половину пути.

Вдруг где-то далеко родился неясный шум. Он приближался, усиливался и вскоре перерос в грозный рокот. Все тревожно закрутили головами, и по колонне прошелестело:

– Танки… Танки…

Мы не знали, но оказалось, что лейтенант Капустин все же сумел сообщить о случившемся. Оставшись без связи, он сбегал на полигон к ракетчикам, который был в нескольких километрах от нас, и оттуда дозвонился в часть.

Шум приближался. Мощные моторы ревели уже совсем рядом.

– Держись, мужики! – весело крикнул Рудин. – Сейчас гусеницами по дороге раскатают!

Нервный смешок взметнулся над колонной и тут же оборвался… Из-за поворота выскочили две БМП[6]6
  БМП – боевая машина пехоты


[Закрыть]. Головная, лязгнув гусеницами, на ходу развернулась и встала поперек дороги, преградив путь.

Из верхнего люка показался командир учебной роты капитан Соловьев. Высунувшись по пояс, он поправил сбившуюся фуражку и грозно скомандовал:

– На месте, стой!

Передние замешкались, строй сломался. Возникла пауза.

И тут из задних рядов донеслось:

– Чего встали? Вперед!

Подстегнутая криком, колонна двинулась с места.

– Стой, кому говорят! – снова приказал капитан Соловьев. Но людей уже было не удержать. С двух сторон обходя БМП, рота пошла дальше.

Войдя в расположение полка, выстроились на плацу напротив штаба. Старший сержант Бобров пошел докладывать командиру части, а мы замерли в ожидании.

Рудин толкнул в бок Мишу-хохла и, оттянув толстую губу, прошептал:

– Ну, все, суши сухари…

Тот лениво отмахнулся:

– Да ла-а-адно!

– Испугался? – не отставал Рудин. – Не боись, всех не посадят.

Бобров все не шел. Народ начал нервничать.

Наконец он появился, и курсанты устремили на него свои взоры, пытаясь прочесть на лице – все ли хорошо?

Приближаясь, Бобров всеми силами пытался сохранить серьезную мину, но не выдержал и расплылся в улыбке.

«Обошлось», – подумал я с облегчением.

Через пять минут мы сидели в кинозале и смотрели фильм… Потом нас накормили обедом и на машинах доставили в лагерь.

С этого дня в палатке дневального появилась трехлитровая банка с маслянистой жидкостью. Теперь, намазавшись перед отбоем, мы могли спать спокойно – кровожадные насекомые облетали нас за версту.

5

Каждую субботу нас возят в баню. Вот и сегодня – банный день.

Настроение с утра хорошее. Только что позавтракали, лежим в палатке, травим анекдоты.

Мауров знает их несметное количество и выдает целыми сериями: про Петьку и Василия Ивановича, про Штирлица, про Вовочку, про чукчу… Удивительно, как он смог столько запомнить?

Но и этого ему мало – привез из дома записную книжку, куда заносит все новые, какие только услышит.

Еще он захватил с собой фотоаппарат. Обещал по окончании сборов одарить всех фотографиями.

В палатку заглянул Андрюша Кавтаев – из третьего отделения.

– Ребята, дайте спичек.

Мохов бросил ему коробок.

Отсыпав половину, Кавтаев поблагодарил и повернулся к выходу, но вдруг застыл как вкопанный…

– Это кто? – спросил он, внимательно вглядываясь в прилепленный над входом снимок.

На фотографии красовалась раскинувшаяся в неприличной позе обнаженная негритянка… Увеличенную копию с эротического журнала привез недавно из поселка Балашов. Качество снимка оставляло желать лучшего, но кое-что рассмотреть было можно.

– Кто это? – снова спросил Кавтаев.

– Да так, – многозначительно изрек Рудин, – приходила тут одна. Пьяная… Шурик ее и сфотографировал.

– А чего она темная какая-то?

– Так освещение какое? – обиженно отозвался из дальнего угла Мауров.

– Во дают! – покачал головой Кавтаев. И непонятно было – осуждает он или приветствует.

Уходя, Кавтаев заговорщически подмигнул и сказал:

– Если еще раз придет – позовите.

– О чем разговор, Андрюша! – с чувством произнес Рудин. – Обязательно позовем!..

Едва за гостем опустился полог, палатка взорвалась истерическим смехом.

Несмотря на свои тридцать лет, Андрюша Кавтаев оставался большим ребенком. Был он весь какой-то нескладный, неловкий. За себя не мог постоять совершенно. Поэтому часто становился предметом насмешек и всевозможных розыгрышей.

Его наивность просто поражала…

Две недели назад Кавтаев выпросился у командира в увольнение – съездить на выходные к семье. Его, как многодетного отца – трое у него – отпустили. Но до дома он так и не доехал.

Дело в том, что, отправляясь в дорогу, Андрюша прихватил с собой в качестве сувенира – гранатомет. И, может быть, все сошло бы ему с рук, но он решил прямо в вагоне похвастаться подарком старшему сыну. Разложив на столике части грозного оружия, на глазах у перепуганных пассажиров начал его собирать. А тут как раз наряд транспортной милиции проходил… В общем, вместо домашней постели попал Кавтаев на нары гауптвахты. Хорошо еще, что гранатомет был учебным – замяли дело. А то бы…

В баню на этот раз едем с вениками.

Вчера капитан Соловьев перед строем поинтересовался, кто умеет веники вязать.

Не успел он закрыть рот, как от толчка в спину я вылетел из строя и по инерции сделал два шага вперед. Следом за мной вышел Рудин.

– Мы, товарищ капитан! – крикнул он.

Растерявшись, я дернул Рудина за рукав и прошипел ему в ухо:

– Ты что, сдурел? Я понятия не имею…

Но он только ухмыльнулся в ответ. Вероятно, это могло означать «я тоже».

Капитан Соловьев отозвал нас в сторону.

– Сегодня после обеда займитесь.

Рудин как-то сразу поскучнел.

– А сейчас что?

– На занятия…

Рудин замялся, переступая с ноги на ногу. Потом шумно втянул перебитым носом воздух и, глядя куда-то мимо офицера, задумчиво сказал:

– Вообще-то я давно не вязал… Разучился… Забыл уже…

Капитан Соловьев махнул рукой:

– Ладно, идите сейчас.

– Ага! – радостно кивнул головой Рудин. – А сколько надо?

– Сколько сделаете…

Капитан дал нам пассатижи и проволоку. Топор мы взяли в палатке дневального. Складной нож одолжили у Мохова.

– Ты в самом деле умеешь веники вязать? – спросил я у напарника.

– Нет, – честно признался он.

– Чего же ты тогда напросился? Меня втянул…

– Ничего, все будет о'кей? – решительно сказал Рудин и хлопнул ладонью по стволу высокой березы.

– Вот эту руби.

Когда дерево рухнуло, я принялся отсекать сучья, а Рудин выбирал тоненькие веточки, и, обрезая ножом, складывал в кучу. Потом стали вязать.

Через пять минут первая пара была готова. Рудин свой веник сделал хорошо. А у меня получилось нечто среднее между веером и опахалом. Пришлось рассыпать и начать все заново.

– Слушай, – оказал Рудин, когда три веника были готовы, – чего-то я устал. Пойдем, передохнем.

Мы забрались в палатку и развалились на нарах. Народ ушел на занятия, поэтому в лагере было тихо. Обстановка располагала ко сну, и мы не стали с ним бороться…

После обеда вернулись к срубленной березе. С энтузиазмом взялись за дело.

– Слушай, – вздохнул Рудин, когда мы связали по венику, – чего-то я устал…

В общем, за день на двоих у нас вышло пять веников. Подозреваю, что капитан Соловьев рассчитывал как минимум на пятьдесят.

Однако напарника моего это не смутило. Из жалкой кучки он отобрал пару, что получше, и сказал:

– Вот нам… А остальное – ему…

По дороге к лагерю меня начала мучить совесть. Но Рудин был невозмутим:

– Пусть и за это спасибо скажет.

Хорошо после баньки посидеть на свежем воздухе. Ветерок прохладный обдувает, листва над головой шумит – благодать.

Скинулись… Мауров с Моховым сходили в магазин, принесли сигарет и трехлитровую банку яблочного сока.

Мауров попытался сдернуть крышку о край скамейки, но у него ничего не вышло. Тогда Балашов взял банку, обхватил ладонями горловину и нажал снизу большими пальцами на выступающий металлический ободок. Крышка податливо отогнулась. Сорвав ее, Балашов отхлебнул через край и пустил банку по кругу.

Мимо, подозрительно косясь, прошли несколько смуглых черноволосых солдат. Один из них, кивнув в нашу сторону, что-то сказал. Мы проводили их настороженными взглядами, вспомнив происшествие, случившееся на прошлой неделе.

Тогда тоже был банный день. Помывшись, второй взвод ожидал машину. Курсанты Зайцев и Петров зашли в столовую, где кухонный наряд наводил послеобеденный порядок. Повару, рядовому Гусейнову, это не понравилось, и он послал чужаков подальше. Слово за слово – завязалась драка.

Из столовой «боевые действия» перенеслись на улицу. С обеих сторон подошло подкрепление. Над головами замелькали латунные бляхи, штакетник от разобранного забора.

Пытаясь остановить побоище, дежурный по части метался среди дерущихся, стрелял в воздух из пистолета, но все было напрасно…

В лагерь второй взвод вернулся, как из боя: все в лохмотьях, грязные, окровавленные, с распухшими лицами.

Больше всех не повезло Петрову – в драке крепко досталось по голове. Рану перевязали, но ночью вдруг поднялась температура. Он то и дело терял сознание. Срочно нужна была медицинская помощь.

До части дозвониться не удалось – связь забарахлила. Тогда ребята с его отделения решили нести раненого на руках. Положили на плащ-палатку, взялись за четыре конца – и вперед… Четверо несут, остальные отдыхают, потом меняются. И так почти все десять километров… Только перед самым поселком их нагнала попутная машина.

Мы допили сок, и пошли строиться. Толпясь возле бани, услышали нарастающий рев.

Низко, на бреющем, шел боевой самолет. Без труда можно было рассмотреть все детали. Летчик, увидев нас, качнул крыльями. В ответ ему замахали руками, засвистели, закричали…

Когда начали пересчитывать людей, выяснилось, что одного не хватает. Отсутствовал Дима Лиманов – личность в роте известная. Прославился тем, что постоянно задавал нелепые вопросы.

Идут, например, занятия. Подполковник какой-нибудь или майор целый час распинается перед аудиторией, а в конце, как водится, интересуется:

– Вопросы есть?

Все молчат… И тут Дима поднимает руку:

– Можно?

– Пожалуйста, – с готовностью откликается лектор.

– А деньги когда будут давать?..

На «гражданке» Лиманов был дамским парикмахером. Зарабатывал неплохо. Намекал, что имел от постоянных клиенток не только чаевые…

Пропавшего искали долго. Обшарили все закоулки, заглянули на склад, в магазин – нет Димы… И вдруг видим – идет. Но не один, а в сопровождении офицера. Какой-то грустный…

Как оказалось, повод для грусти был. Ведь вели его – на гауптвахту. За что?.. Потом мы узнали, что здесь замешана симпатичная кладовщица Люся.

Сам он рассказывал так:

– Договорился с ней в прошлую субботу, что приду прическу делать. Она адрес сказала. Пришел, позвонил… Только дверь открылась – сзади по лестнице шаги… Поворачиваюсь – наш комбат! Он мне: «Ты чего здесь делаешь?» Я ему: «А ты?..»

Короче, дали Лиманову трое суток за самовольную отлучку.

В баню и из бани нас возят повзводно, на открытой машине. Поэтому, когда едешь обратно, главное, чтобы впереди никого не было. Иначе приедешь грязнее, чем до бани – столько пыли.

Выезжая из поселка, мы увидели на параллельной дороге колонну автомобилей. Сзади к каждой машине было прицеплено по орудию – артиллеристы поехали на стрельбы.

Примерно через километр дороги должны были сойтись. Если они окажутся у развилки быстрее, то в лагерь мы вернемся чернее негров. Это точно…

Сидящие впереди засвистели, застучали по кабине:

– Жми, салага!

Машина рванулась, как пришпоренный конь. Мы вцепились в борта.

Нам повезло – к развилке успели первыми. Пыль глотать пришлось артиллеристам.