Текст книги "Абрис"

18

 
Протест закончился победой,
Я заболел. А грипп в тот раз
Мне пособил. Я за обедом
Отверг родительский наказ.
Я снова гнал свои права.
Кружилась долго голова
От этой нечисти гриппозной
В температуре монструозной.
Сказал, что я не буду тренькать
На инструменте колдовском.
Пришёл покой в протестный дом.
Тихохонько и помаленьку
Совсем отстали от меня,
А мне милей и всё фигня.
 

19

 
Неправильно я это говорил,
Пришла ко мне сегодня утром
Моя родительница. Был
Неинтересен смысл кому-то.
Не мне. Я расспросил её
Про прошлое житьё-бытьё,
И мама всё и уточнила:
Мой дед, попавший под горнило,
Сидел три года. Красноярск
Был точкой, где сидел наш ссыльный,
В стране позорной и дебильной.
Вернулся в Горький. Было так,
Как моя мама уточнила,
Пойдём за нею, дело было
 

20

 
Всё в бабушке. Пойдём за нею
В давно протекшие года,
Когда войска чрез Пиренеи
Войной ударили сюда.
Она в Америку хотела.
Война велась за переделы
Всей карты мира. Был билет.
И пару захватив штиблет,
Её поклонник, брат далёкий,
Садится на корабль её
И отплывает. Вот житьё,
В котором смысл зарыт глубокий:
Как проживёшь, когда побег
Важней, чем хочет человек.
 

21

 
Они писали письма вплоть
До времени, когда проруха
Ударила в тугую плоть
Времён, а дальше было глухо
Кругом, и стала тишина
Наследницей двойного сна.
Они друг друга потеряли.
Жизнь коротка. Кто спорит. Я ли
Не знаю это. Весь мой сказ
О времени и разных людях,
Которые на терпком блюде
Поставлены на стол для вас.
Глядите же не отрываясь:
Шевелятся, живут, плутают.
 

22

 
На фотографии – жена
Дебелая, чужая тётка.
Муж, дети, дикая страна,
В которой самый воздух соткан
Из расставаний и щедрот
(Откройте шире жадный рот,
И всё достанется). Он только
Писал послания на Волгу.
Сам жил прекрасно. Всё, молчок.
Вступило новенькое время
Разрывов связей с той и с теми,
Кто пулю получил в висок.
Молчание, ты тяжкий груз
Для тех, кто целит в темя уз.
 

23

 
Идёт большая заваруха.
Идёт гражданская война.
Ночь. Погреб. Бухает так глухо,
Как будто в людях есть вина.
Ночь. Плач ребёнка. Бровка
Приподнята. – Стой! Ты жидовка? —
Ответила ему: – Еврейка. —
– Правдивая – он поскакал. Варенье
Подкладывала мне на блюдце.
Я слушал, мальчик удивлённый,
Настолько в бабушку влюблённый,
Что все проклятые сопьются,
Пока мы с бабушкой сидим.
Друг в друга мы глядим, глядим.
 

24

 
У бабушки моей ребята
Пошли как на дрожжах пирог.
Сначала мальчик. Боже, ратуй.
Ан, нет. Он умер. Вот итог.
Потом девчонка, Эстер, чудо.
Ох, заводная, я не буду
Всё пересказывать сейчас.
В пять лет сей ангелок погас.
Пришли профессора, мужчины,
Смотрели, щупали её,
Посовещались – ох, житьё, —
Потом сказали: скарлатина.
Но бабка Мирьям тут как раз:
Не дам малюточку! Приказ
 

25

 
Был выполнен. Девчонки нет в помине.
А бабушке на сердце тяжело.
Один рывок. Ой, Готыню. Богине!
Что говорить, давно прошло.
Погоревали с дедушкой над дочкой.
Жизнь тяжкая как гиря, и короче,
Чем нам хотелось бы её иметь,
Чтоб нам достойно умереть.
Ребёнок третий – наша мама.
Брак. Врач. Дети хоть куда.
Довольно о печалях, господа.
Пора в блаженство, и печаль не дама,
Чтоб перед ней нам делать антраша,
Мы пишем жизнь – ты, право, хороша.
 

26

 
Четвёртый – дорогой мой дядя.
Родился года через два,
В двадцать шестом, я видел на параде
Его в семидесятые. Едва
Могли б его представить: стать мужчина.
Он в кителе морском, красавец, чинно
Стоит, и сразу видно: кавторанг.
Подлодник, к чёрту ранг.
Его давно уж нет на свете,
Жены и сына тоже нет.
Он горький получил билет
В Ракушке под Владивостоком. Эти
Сыны явились умирать
От радиации, пахать,
 

27

 
Служить родной стране геройски
Готовы сразу и всегда.
Смерть обращается по-свойски:
– Давай, братан, иди сюда.
Мне мама рассказала байку
Про дядю Зелика. Он банку
После похода вглубь, в моря,
Принял на грудь и выпил зря,
Поскольку вечером абзац:
Приехал Кац (он композитор),
А Зелик в зале. Он пюпитр —
На фортепьяно. Объявляют: – Кац! —
И Зелик поднимается на сцену:
Фамилия! Порадуй Мельпомену.
 

28

 
Он спел. Схватил аплодисмент.
Раскланялся и удалился.
Кац с Кацем, пережив момент,
Сдружились. Зелик всё хвалился
В столицу, собираясь в путь,
Он брал для друга что-нибудь.
В Москве они вдвоём ходили,
Что было правильно, дружили.
Ах, Зелик, скромная душа,
«Куда, куда ты удалился»,
Я сам с тобою подружился,
Ан, нет тебя. Нехороша
Традиция поцеловать,
Потом в могилу провожать.
 

29

 
Весь зал давно уже в могиле,
И на тебе, вот поворот,
В моря ходили, дружно жили,
Когда б не этот мерзкий род
Событий жизни беспредельной,
От вахты в море корабельной
Гуртом переходить в тот мир,
Где глохнет всяческий эфир,
Где нет надежды, где судьбина
Готовит вам на всех беду:
– Голубчики, вы все в аду.
Довольно жить, довольно сплина.
– Эй, мичман. Помнишь свой зарок?
О, горький, океанский рок.
 

30

 
Жена покойная была
Добрейшей тётей. Я, ребёнком,
Доныне помню, как дала
Большую грудь, и я, мальчонка,
Припал к стакану молока.
Пронзило вкусом. Жаль, курка
Не подвернулось. Пил… другое…
Я кончил бы тогда с собою,
Но всё прошло. Подташнивало. Вкус
Был странен, нов, необычайно жирен,
Настолько был горяч, эфирен,
Что мне напоминал, по правде, дуст.
Давным-давно прошедшие дела.
Пойдём же дальше. Крепче удила.
 

31

 
Сын пары стал молочным братом
Моим, помладше, чем был я,
Красивым, умным, неженатым.
Был парень-гвоздь. Погиб. Семья
Так сгинула. Из дней ушедших,
Неправильных, быть может, грешных,
Ушла в далёкие края.
Волнует сердце. Буду я
Всё вспоминать её и Женьку,
Погибшего из-за того,
Что обувь в городе его
Сулила и тащила деньги
Для тех, кто правит всем подряд, —
Стрельнул разок, и не скулят.
 

32

 
У бабушки коса до пола.
Такая длинная коса,
Что бабушка могла бы долго
Носить святые образа.
Но если б бабушка хотела.
Не хочет. А наверно, дело
Не в том, что хочет или нет,
А в том, что Бог, семья, обет.
Всё против, что коса большая,
Особенная у неё.
Нашли бы лучшее житьё,
Те образа, прообраз рая,
Пусть радуют святых людей.
Что значит слово: перст? Елей?
 

33

 
Пожарником иль водолазом?
Я задавал вопрос себе
Насущный. Если в воду сразу,
Проплыть по этой глубине,
Как в воздухе, и строго прямо.
А может, лётчиком? Упрямо
Идти по курсу, чуткий руль
Вращать, чтобы избегнуть пуль.
Пожарником – другое дело:
Звонок, тревога, рёв, огонь.
Ты тушишь пламя, и разгон.
Ты девочку спасёшь, смелый…
Какой из этого сюрприз?
Медаль на грудь, цветы и приз.
 

34

 
А если девочка влюбилась
В тебя? Возникнул перескок
С вопроса на вопрос; стремилась
К тебе, любимому; итог —
Любовь великая до гроба,
Влюбились, полагаем, оба,
И, завершив свой скромный путь,
В могилу ляжем. Как-нибудь
Нас отпоют, потом поплачут,
И скажут: мы любили вас.
Зароют в землю, и про нас
Другим каким-нибудь расскажут,
Что мы стремились с детских лет…
– Эй! Саша! Живо на обед!
 

35

 
Я горько плакал у окошка.
Пришла беда в наш тихий дом.
Ах, дядя Шура. Бог поможет
Вернуть тебя и мать с отцом.
Они уехали. Машина
Их увезла, а я, мужчина,
Стою, и слёзы потекут,
Когда в машину не берут.
Ах, горькая моя судьбина,
Стою, а слёзы кап-кап-кап,
Нет. Прекратились. Эскулап
Сказал бы: – Господи, причина
Реветь белугой, ай-яй-яй. —
Не плачу. – Дед, в футбол, давай?
 

36

 
Катались с папой по реке,
Замёрзло всё и мы на лыжах,
И братик с нами шёл; в виске,
В ушах свистело, шли поближе
Мы к центру речки. Ветер жёг,
Я отставал, так, на чуток,
А варежки наш бег спасали.
Домой пришли. Мы чай глотали
Помногу, пить хотелось нам,
А чай был сладкий и прекрасный.
Я грыз баранку, был весь красный
От бега, оттого, что бам
Часы пробили громко нам,
Что день давно уже погас.
– Пора в постельку. Тихий час.
 

37

 
Вода тогда меня пугала,
Я просто плавать не умел.
На пляже горьковском я мало
В воде плескался. Я сидел
Под пляжными грибами с мамой.
Она читала с тою самой
Улыбкой книгу. Я глядел
На берег тот, где, кроме дел
Моих неспешных, два оленя
Стояли, чутко приподняв
Рога свои, моя родня,
В моей фамилии Алейник
Твердила мне, что я в долгу
С оленями на берегу.
 

Третья глава

1

 
Не спится. Ночь. Гроза над домом
Моим, и молнии в окне
Вдруг делают всё незнакомым
И на мгновенье новым мне.
Гремят над улицей раскаты,
Вдруг бухает, и дождь мохнатый
Разгуливает и льётся с крыш,
Из неба бродит в окнах, рыж
От света фонарей неспящих…
Их свет в ночи ни для кого,
А лишь для зренья моего.
Они всё делают из статуй
Домов и улицы пустой…
Да нет, она в ночи со мной.
 

2

 
Мы с папой едем на Ошару,
На улицу, где папа рос.
Трамвай. Тепло. Кондуктор старый
Клюёт лицом и спит… Всерьёз
Я этот день воспринимаю,
В окно гляжу и размышляю
О том, как папа, взяв меня,
Передаёт при свете дня
Сегодняшнего эстафету
Своих далёких детских дней…
Пусть позаботится о ней
Сын и подхватит по завету
Уверенность прожитых лет…
Уйду спокойно – мой обет.
 

3

 
Мы по Ошаре к дедушке идём
По улице такой старинной,
Что папу понимаю; дом,
Звонок, и мы в гостиной.
Берёзки три стоят гуртом,
Смотрю на площадь под окном,
И голуби влетают в небо.
Давно у дедушки я не был.
А новый дедушка не тот,
Что раньше был описан мною:
Массивен, жаден, я не скрою,
Что не люблю его. Щедрот
Не видел от него ни разу,
Ну, бог с ним, с дедом, мы за разум!
 

4

 
По пятницам ходил я в баню,
Здесь сто шагов, и повернуть
Налево, прямо и… В тумане
В помывочной. Сквозь пелену
Стоит передо мною боком
Учительница. Я наскоком
Ей «Здрасьте!» скромно произнёс,
Она за шайку, и курьёз
Назавтра в школе сорок девять,
Куда меня перевели,
Из бани женской удалил
Меня, безвинного, с пригрева,
Которое давала мне
Помывочная, и всей родне.
 

5

 
На следующую пятницу я с папой
Пошёл помыться в баню. Мы зашли
В помывочною… Только для арапа
Мерцали лампочки вдали
От нас. Повсюду были люди
С мочалками. Без словоблудий
Мы мылись в обществе мужчин,
Далёких, впрочем, для ундин.
Я тёр мочалкой своё тело,
Глядел вокруг, и для меня,
Всю кровь мою воспламеня,
Явился чёткий, загрубелый
Мир истинных, прямых мужчин,
Я понял, что средь них один.
 

6

 
Я вспомнил о другом, подспудном,
О женщинах. Тогда меня
Несло по бытию бурунам,
И златорунная броня
Хранила и оберегала,
Так почему же было мало
Смотреть на них во все глаза…
Ползла проклятая слеза.
Пришёл домой и думал горько:
Опять мучения мои!
Меня позвали гнать чаи,
Но не было в чаях нисколько
Той простоты и доброты
К которой пристрастился ты.
 

7

 
Младенчество закончилось моё,
И детство тоже? Нет, неправда это,
И в школу завтра. Новое житьё.
Я в класс вхожу, ученики одеты,
Как я. Сажусь, гляжу.
Моя фамилия! Скажу.
Конец урокам. Я домой
Бегу меж тени кружевной.
От дома метров сто, ан нет.
Я прибежал через минуту.
Сажусь за стол. Жую, как круто.
Я ем сготовленный обед.
– Эй, Саша! Списывать нельзя.
Пошла учебная стезя.
 

8

 
Друзья, конечно, появились.
А первый друг – Пахан Ябров.
Он шустр, задумчив, мы бесились,
Преследовали всех врагов,
Которые нам досаждали,
Мы их по переменкам ждали,
Покажутся – мы тут как тут:
– Ура! А то они живут!
Ходил я в гости. Раз сидим,
Считаем за окном машины.
Вдруг в череп мой, как бы дробина,
Мысль: если просто пригласим
Мы девочку, и просто стащим
Трусы, как будто были в чаще.
 

9

 
План был простой. Ябров взял трубку
И позвонил девчонке одной.
Она пришла, сняла пальто. Ни звука
Не проронили мы, и сразу в бой.
Сказали ей, что под кроватью
Сидит шпион из злобной рати,
Который выдаст нас врагам.
Согласна ты? Поможешь нам?
Она согласна. Под кровать
Она ныряет так бесстрашно,
Что может в схватке рукопашной
Побить врага как дважды два.
Она там не нашла шпиона
И вылезла с улыбкой скорпиона.
 

10

 
Я снял трусы и письку увидал.
Она стояла перед нами
И плакала. Какая в том нужда!
Но, видимо, был сбой в программе,
Которая подталкивала нас.
Ябров стоял как дикобраз
И делал вид, что понимает,
Так только видит и внимает
Тому, что здесь произошло,
Что поздно всё, трусы-то сняты…
Ну, что поделаешь, ребята.
Молчанье нас оберегло.
Потом зима – и мы вдвоём
По льду реки Оки идём.
 

11

 
Мы подошли к высокой барже,
И вдруг под нами треснул лёд.
Мы надрываемся, как в шарже —
Изображенье лучших од.
Вода под нами. Мы кричим
Каким-то криком, аноним
Вытаскивает нас на берег.
Ух, слава богу! Мы в партере.
Театр, на сцене мы вдвоём
Так беззащитно тонем, глупо!
Когда б не парень, то два трупа
На сцене в неком голубом —
Вода – предстали вам как драма,
Но нас ждала суровая программа.
 

12

 
Сначала отвели его домой,
Потом меня. «Ой, Саша! Что случилось?
Эй, говори! Ты что? Глухонемой?»
В постель… Мне ослики приснились…
Наутро в школу. Прихожу.
Товарища не нахожу.
Нет день, другой, и две недели
Без друга быстро пролетели.
Пришёл. Он хмур, угрюм, молчит.
В меня не смотрит. На уроке
Сказал он моём пороке.
Я встал и вмазал. Он кричит.
Ну, выключили из процесса школы,
Пошли против меня приколы…
 

13

 
Из октябрят был исключён. Слезу
(Ведь первый класс) ронял. Я плакал
Тогда в последний раз, в глазу
Сложился мир под знаком зодиака.
В миру моём всё хорошо.
Я говорил ему: ничо!
Горело солнце и планеты,
Светили древние заветы.
Не помню больше ничего
Достойного, ну разве это:
Влюбился в космос, и ракеты
Влекли меня, другое – фаблио,
Литература больше занимала,
И виделось хорошего немало.
 

14

 
Но вряд ли это точно понимал,
Мне жизнь казалась мелкой, скучной,
Я думал, что она нема,
Немыслимо ярка и жгуча.
Прошла зима. Закончился второй.
Другая школа за собой
Представила моё существованье
В неведомой мне ранее нирване.
Всему причиной новый друг,
В той школе сразу подружились,
Увиделись и просто сжились,
И изменился мир вокруг.
Мир стал другим и лучше всех на свете,
Ну что поделаешь – мы дети.
 

15

 
Мы фантазировали: если
Слетать, положим, на Луну!
– Ты, Игорёк, в огромном кресле.
Ты видишь всю голубизну.
– Но дальше-выше – всё другое.
Там Космос! Ты покоя
И расслабухи не найдёшь.
– Скажи мне, ты меня возьмёшь?
– Конечно! Но Луна так близко.
Венера, вот что я люблю!
Садимся. Пульт… И кораблю
Лететь в стремлении великом
До диска Солнца. Сел в туман
И вышел в красный котлован.
 

16

 
– Идёшь – планета как планета.
– Твой звёздный пистолет с тобой?
– Чудовища вокруг? – А мета —
Галактики? – Мы вступим в бой!
– Сидишь и смотришь на вершину.
– Вдруг в небе видишь ты морщину.
– А из морщины той, гляди.
– Выходит некто: – Впереди
Огромная. Мечтали вместе
Мы на уроках и потом.
Бывало, заходили в дом,
Что нам казался при диете,
Когда вам пичкают одно,
А вы наелись им давно.
 

17

 
Шпионы очень занимали
Воображение тогда,
Круг подозрений мы сжимали,
Пока не скажем: «Вот сюда!»
Вокзал. Мы зырили за ними.
Вокруг народ. Нам только имя
До тех божественных минут,
Когда мы не поймём, что тут
Удача нам и улыбнулась!
Он! Что об этом говорить!
Пошли за ним, а нам следить
Раз плюнуть. Вот и гробанулась!
Ой, вот так да так да!
Горком! Всё лопнуло, как ерунда.
 

18

 
Мы выследили раз шпиона,
Пошли по следу. Он в такси,
И чемоданы (он учёный).
Не повезло. Он колесит
По городу, а мы не знаем,
Впустую мы глядим, тремаем,
Ан, глядь, и дядю унесло…
Нам в этот день явилось зло.
Зло отвратительная штука,
Когда оно берёт тебя
И, посекундно теребя
(Какая роковая скука!),
Хватает и гнетёт тебя,
Тебе макушку раздолбя.
 

19

 
Что ж, одиночество? Ну ладно…
Довольно вам баклуши бить.
Послушайте, не бонвиван я,
Чтоб вас без промаху бомбить.
Я с Игорем читал всё время,
Я помню то благое семя,
Заложенное мной в те дни,
Когда казалось, что зевни —
И всё уйдёт, оставив муку
О траченном запросто так.
Я не какой-то весельчак,
Чтоб натощак по ультразвуку
Понять, что все усилья зря,
А я дошёл до букваря.
 

20

 
Мы фехтовали. Взяли палки
И бились только потому,
Что начитались. В раздевалке
Дуэли были. Руку жму
Я Игорю (Д’Артаньяну),
И приступаем. Средь незваных
Противников мы вчетвером
С товарищами, как пером,
Сражаемся самозабвенно,
Тесним проклятого врага,
Кричим и колем за блага,
Но вот конец! Но вот измена!
Мы сплачиваем весь наш круг
И правда в жесте наших рук.
 

21

 
Д’Артаньян был Игорь Чурдалёв.
Друг с той поры далёкой и доныне.
Он восставал на всяческих врагов,
Мы были вместе в середине
Тревог, подавленности. Нас
Не утешает Фортинбрас,
Мы Гамлета оплакиваем вместе,
Готовые погибнуть ради чести.
А клады? Мы искали их
По всем подвалам, закоулкам,
Вдвоём мы лазили по люкам
Всё в помышлениях благих.
Но ничего мы не нашли
И оказались на мели.
 

22

 
Учился я не очень гладко,
Пятёрки – редкость в дневнике,
Четвёрки, тройки, если кратко,
Водились в нашем кошельке.
Умора-парень! Хохотали,
Когда к доске… Все кайфовали
Над колким юмором моим,
Но зоркий глаз неумолим.
Учительница. Игорь в курсе.
Родная бабушка его!
А мне, представьте, каково,
Когда при нём, а я во вкусе.
Приходится молчать и мне,
Мы с ним повсюду наравне.
 

23

 
С младенчества я был привязан
К двоюродному брату моему.
По чести был ему обязан.
Он далеко… И почему
Судьба связала нас, разъединила,
Обоих впрок потеребила,
И нет его. А я живу.
Эй! Алик! Отзовись! Ау!
Двоюродный! Я обнаружил,
Когда пришёл я в третий класс,
Мой братик, добрый Алик Кац,
Другое Я, мой крепкий друже,
Учёба в школе сорок девять.
Я слышу вас. Скажите, где вы?
 

24

 
А грех на мне. Я выбил зуб
Ему ударом. В третьем классе.
Я никакой не душегуб —
Король манежа при Пегасе.
Всё брат родной. Зовёт вдвоём
С приятелем в какой-то дом,
Даёт по паре нам перчаток.
Мы глупые, как медвежата,
Стоим и начинаем бой.
Удар… И зуб летит молочный.
Так, нам головки замороча,
Он наслаждается собой!
А Алик? Он меня простил,
Он все печали погасил.
 

25

 
В апреле прихожу я в школу.
Звонок. Все высыпали. Мы
За ними. Радио и соло.
А наши бедные умы
Поражены известьем громким:
– Гагарин полетел! – подскоков
Поток! Мы дожили! Ура!
И прочее et cetera.
Пошло другое увлеченье —
Вернулся космос снова к нам.
Мы сговорились, и врагам
Мы объявили nota bene!
Отправились мы через мост
Под кучу шуток и острот.
 

26

 
Гагарин Юрий Алексеич,
Любимый дедушкин герой,
И летчик, друг его, Серегин,
Давно лежат в земле сырой.
Быть может, дедушка их встретил
И рассказал, как их жалел,
Когда они разбились оземь,
Ведь он за ними улетел.
Теперь все трое там, все трое,
Где Рим, и Греция, и Троя,
И если скучно им втроем,
Пусть не скучают. Мы придём.
 

27

 
Неправда это. На трамвае
Мы ехали через Оку,
В снегу дома, холмы вставали,
И небо было начеку.
Вдруг снег пошёл. Мы поднимались.
Вот планетарий. Мы из дали
(Поскольку было далеко)
Глядели в реки, в молоко
Реки Оки и – справа – Волги.
В снегу и старый окский мост,
Деливший реку, и на ост.
Канавино, и долгоногий
Трамвайный путь на берегу —
Как нож прошёл по пирогу.
 

28

 
Я видел планетарий раньше,
Он маленький; и белый снег.
От остановки он подальше,
Повыше. Не попал бы ввек
В него, когда б не это утро.
Кричали все. А мы? Мы мудро
Пришли сюда. Мы входим внутрь.
– Эй, мальчики… Чего? Да ну!
Мы стали приходить два раза
В неделю в новую мечту.
Тачали стёклышки. Вплету
В роман рассказ о пользе глазу
Глядеть сквозь малое стекло
На то, что в космосе прошло.
 

29

 
Мы, маленькие, там тачали
Среди кружка больших людей,
А вечерами обретали
У телескопа сонм идей.
Мы грезили полётом в космос,
Глядели ввысь, искали дома
Для наших тел, голов, сердец.
Мы думали, что есть гребец,
Который смотрит тоже в небо
И, может быть, увидит нас.
– Эй! Дорогой! Небесный ас!
Лети сюда! Я в жизни не был
Ни в космосе, ни в голубой тени
У вас; мой голос сохрани.
 

30

 
Я трачу жизнь не для того,
Кто труд мой правильно оценит,
Чтоб мне в потомстве боевом
Не обернутся вашей тенью.
Ну, я умру, пробьёт мой час.
Утешит моя гибель вас?
Да вряд ли, жизнь – она звезда,
От смерти – прыг! И никуда
Не вырваться, хоть как не бейся.
Беда торчит в себе самой.
Так что вам до родства со мной?
Рассудок ваш, шагни и взвейся,
А смерть и от неё покой.
Что будет с жизнью и со мной?
 

31

 
Осталось верить только в чудо.
О, горький, неминучий бой!
А смерть? Да ну её, паскуду.
Не веришь? Ну и чёрт с тобой.
О смерти надо все заботы,
Оставить, ровно позолоту
Дремота… А потом и сон.
Смерть – мир другой. Что значит он?
Обрыв… Конец и прекращенье
Забот, печалей и скорбей,
И станет хорошо… слабей…
На вечном ты с тех пор рентгене.
Что там увидят, то в тебе,
Ты не причастен к ворожбе.
 

32

 
Тачали мы, и надоело.
Три месяца прошло. Июль.
Я с мамой в лагерь. Вот, пробелы
В воспоминаньях. Карауль
Ты памяти своей основы,
Что было раньше, станет новым,
За прошлое сейчас возьмись,
Ты только правду отщеми
От вороха воспоминаний,
Что было нам не изменить.
Так проходили наши дни,
Как время, далеко, в тумане.
Ты ищешь, где проходит путь —
Секунд потраченных пальбу.
 

33

 
Дружок мой, толстый Миша Слугин,
Большой и добрый человек.
Я преданней и лучше друга,
Наверно, не сыщу вовек,
Но Игорь тоже ходит в первых,
Он, правда, на поджатых нервах,
А Миша – добрая душа,
Он белобрысый, есть в нём шарм,
И всё. Достаточно для дружбы,
И преданность твоим страстям,
Наверное, забавна вам,
Мне нет, и, Мишенька, голуба,
Я сохраню твой добрый вид,
Пройдя сквозь жизни лабиринт.
 

34

 
Глухая ночь. С наганом Галя
Идёт к махровым кулакам.
Её на бой в стране позвали,
Несдобровать её врагам.
Так приблизительно я думал
О бабушки лице угрюмом,
Была учителкой она,
И Чурдалёв – те времена —
Был в нашем классе внуком «дамы»
Галины (столько лет прошло)
Сергеевны (раз-два… в седло!),
И гнавшей лошадь с криком «Мама!»
Галин Сергеевны мы все
Боялись гнева и досье.
 

35

 
Обед в роскошном ресторане,
На первое – шикарный борщ.
Вокзал наискосок от зданья.
Оркестра нет. Какая мощь
У Игоря. Директор дед!
Сияют окна и паркет.
Он нас сюда поесть позвал.
Едим, как будто ритуал
Мы исполняем. Вот второе.
Бифштекс с картошкою! Беда!
Я есть, что ли, пришёл сюда?
Официант – лицо смурное.
Наверное, он денег ждёт,
А дед ни капли не даёт.