Текст книги "Нестор Махно, анархист и вождь в воспоминаниях и документах"

Махно и убийство Григорьева

(Показания махновцев Чубенко и Аршинова.)

После первого разрыва с советской властью, последовавшего в июне 1919 года после отдачи приказа по Красной армии о ликвидации махновщины, начинается полоса борьбы Махно с соввластью, бродяжничество махновского отряда по степной Украине, полоса нападения на тыл советских войск, захвата городов и разграбления их… В этот период состоялась случайная встреча махновцев с григорьевским отрядом в районе села Петрова, Александрийского уезда Херсонской губернии (недалеко от «столицы» Григорьева – села Верблюжки того же уезда). У обоих атаманов уже была общая почва – борьба с советской властью, и здесь был заключен между Махно и Григорьевым союз. До недавнего времени в литературе не было материалов, рисующих историю заключения союза Махно с Григорьевым, союза почти одномесячного, закончившегося убийством Григорьева. – В выше упомянутой книге Кубанина опубликованы ценнейшие показания об этой истории члена махновского штаба – А. Чубенко (подлинник их хранится в музее ГПУ УССР):[253]253
  Стиль показаний сохранен.


[Закрыть]

«Махно послал делегатов к Григорьеву. Часа через два приехал Григорьев, его начальник штаба Бондарь и еще два члена его штаба. При входе Григорьева его. первыми словами были: «А у вас тут жидов нет?»

Когда Григорьев… так сказал, есть ли у нас жиды, то ему кто-то ответил, что есть. Он заявил: «Так будем бить». В это время подошел и Махно, и разговор Григорьева был прерван. Махно задал первый вопрос: «Это ваш универсал?» Григорьев ответил: «Да, мой». Махно ничего не сказал, а только покачал головой и сказал, что он немного с ним не согласен. Но Григорьев ничего не ответил. После этого они перешли на разговоры, за что Григорьев был объявлен вне закона. Долго они говорили, а потом Махно велел созвать членов штаба для того, чтобы кое о чем поговорить. Были созваны: Шпота, Фома, Кожин, Фома Каретников, Семен Чалый, Григорий Махно, Нестор Махно, Алексей Чубенко, Марченко Алексей, Васильевский, Тарановский, Александров, Пащенков. Когда все были в сборе, было объявлено заседание..

На повестке было соглашение махновцев с Григорьевым. Разговоры продолжались целые сутки; после некоторых вопросов совещались то григорьевцы, то махновцы. Как только зашел вопрос, с кем будем воевать, Махно задал вопрос: «Кого мы будем бить? коммунистов?» (предложил он). Григорьев отвечал: «Будем Петлюру бить». Махно говорил, что будем Деникина бить. Григорьев тут уперся и стал говорить, что если он говорил «будем бить коммунистов и петлюровцев», – то потому, что он уже видел, кто они такие, а Деникина он еще не видел, а потому бить его не собирается.

Когда сказал это Григорьев, то мы вышли совещаться; за то, чтобы соединиться с Григорьевым было 4 голоса, а за то, чтобы Григорьева тут же расстрелять или же не соединяться, – 7 голосов. Но Махно стал говорить, что во что бы то ни стало нужно соединиться, так как мы еще не знаем, что у него за люди, и что расстрелять Григорьева мы всегда успеем. Нужно забрать его людей: те – невинные жертвы, так что во что бы то ни стало нужно соединиться. После такой речи Махно было за соединение 9 голосов и два воздержавшихся. Когда закончились переговоры, то возник вопрос, кто будет командовать всеми вооруженными силами; вопрос этот решен был так: Григорьев должен быть командующим всеми вооруженными силами, а Махно председателем реввоенсовета. Командующий всецело должен подчиняться председателю реввоенсовета, т. е. Григорьев должен подчиняться Махно. Начальником штаба был назначен брат Махно – Григорий Махно, начальником снабжения – григорьевец, начальником оперативной части – Пузанов (махновец). Так был сорганизован штаб и реввоенсовет».

Но союз этот продолжался недолго. По мнению Кубанина это объясняется тем, что «Махно и махновцы в 1919 году представляли идеологию середняка зажиточного района Украины. Григорьев же был типичным представителем кулацких интересов. Середняк хотя и боролся против советской власти, но еще большим врагом для него был помещик и его защитник – Добровольческая армия… Григорьева и заподозрили в связи с белогвардейской армией. Кроме того, поведение григорьевских войск, состоявших в большинстве случаев, из деклассированных элементов и кулачья, претило даже махновцам. Махновские повстанцы жаловались Махно на Григорьева, что последний стоит на стороне буржуазии, продукты реквизированные у сельской буржуазии, он возвращает последней, а у бедных забирает и, в случае жалобы бедноты, выгоняет ее из штаба… Слова повстанцев относительно подозрительного поведения Григорьева по отношению к белым получили полное подтверждение в следующем факте. Однажды повстанцами были арестованы два каких-то подозрительных типа, которые были представлены в штаб. Они хотели видеть самого Григорьева. Махно назвался Григорьевым, и тогда один из них вынул письмо от командовавшего белой армией, отправленное Григорьеву». – Вот что произошло через несколько дней по словам П. Аршинова:

«27 июля 1919 года в селе Сентове, близ Александрии, Херсонской губернии, по инициативе Махно был созван съезд повстанцев Екатеринославщины, Херсонщины и Таврии. Согласно программе работ, съезд должен был наметить задачу всему повстанчеству Украины связи с моментом. Съехалось масса крестьян и повстанцев, отряды Григорьева и. части Махно, всего до 20000 человек. Докладчиками были записаны Григорьев, Махно и ряд других сторонников того и другого движения. Первым выступил Григорьев. Он призывал крестьян и повстанцев отдать все силы на изгнание большевиков из страны, не пренебрегая в этом деле никакими союзниками. Григорьев не прочь был ради этого соединиться с Деникиным. После, мол, когда иго большевиков будет низвергнуто, народ сам будет видеть, как ему устроиться. Заявление это оказалось роковым для Григорьева. Выступившие немедленно после него махновец Чубенко и Махно указали на то, что борьба с большевиками может быть революционна только в том случае, если она ведется во имя социальной революции. Союз с злейшими врагами народа – с генералами – будет преступной авантюрой. К этой контр-революции зовет Григорьев, следовательно он – враг народа»,

Об убийстве же Григорьева Чубенко пишет следующее:

«В то время, когда я говорил, то Григорьев прошел в толпе и подошел ко мне, но сзади меня сидел Махно. Тогда он обратился к Махно и сказал, что я ответствен за то, что говорю. Махно же ему ответил: «пусть кончает, мы его спросим»[254]254
  В своих воспоминаниях П. Аршинов пишет о выступлении Махно на этом съезде: «Махно публично перед всем съездом потребовал Григорьева к ответу за чудовищный погром, совершенный им в мае месяце 1919 года в городе Елисаветграде, и за ряд других антисемитских действий, «Такие негодяи, как Григорьев, позорят Всех повстанцев Украины, и им не должно быть места в рядах местных тружеников, революционеров». Так закончил Махно свои обвинения Григорьеву».


[Закрыть]. Я, увидев такое дело, кончил говорить. После меня выступил Фома Шпота, а я пошел в помещение сельского совета, а за мной пошел Григорьев, а за Григорьевым пошел Махно, Каретников, Чалый, Колесник, Троян, Лепетченко и телохранитель Григорьева, какой-то грузин.

Зайдя в помещение сельсовета, зашел за стол, вынул из кармана револьвер «Библей» и поставил его на боевой взвод. Это я сделал так, чтобы Григорьев заметил, и, стоя за столом, держал в руке револьвер. Когда зашли все остальные, то Григорьев встал около стола против меня, а Махно рядом с ним с правой стороны, Каретников сзади Махно; с левой стороны Григорьева стали Чалый, Троян, Лепетченко и телохранитель Григорьева. Григорьев был вооружен двумя револьверами системы «Парабеллум»; один у него был в кобуре около пояса, а другой привязан ремешком к поясу и заткнут за голенище.

Григорьев, обращаясь ко мне, сказал: «ну, сударь, дайте объяснение на основании чего вы говорили это крестьянам.» Я ему стал по порядку рассказывать, на основании чего я говорил. Сначала я ему сказал, что он поощряет буржуазию: когда брал сено у кулаков, то платили за это деньги, а когда брал у бедняков и те приходили просить, так как у них это последняя надежда, то их он выгонял. Затем ему напомнил, что он оставил у одного помещика пулемет, два ящика патронов и несколько винтовок, 60 пар черных суконных брюк, в то время как у нас люди совершенно раздеты; затем я ему напомнил о том, как он расстрелял махновца за то, что он у попа вырвал лук и выругал попа. Я ему еще напомнил несколько человек, которым он бил морды, потом я ему еще сказал, что он действительно союзник Деникина и не захотел наступать на Плетеный Башлык, так как там были шкуровцы. Григорьев стал отрицать, я ему в ответ: «Так вы еще отрицаете, что вы не союзник Деникина, а кто же посылал делегацию к Деникину и к кому приезжали офицеры, которых Махно расстрелял?»

Как только я это сказал, то Григорьев схватился за револьвер, но я, будучи наготове, выстрелил в упор в него и попал выше левой брови. Григорьев крикнул: «Ой батько, батько!» Махно крикнул: «Бей атамана!»

Григорьев выбежал из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил.

Телохранитель Григорьева выхватил маузер и хотел убить Махно, но Колесник стоял около него и схватил его за маузер и попал пальцем под курок, так что он не мог выстрелить. Махно в это время забежал сзади телохранителя и начал стрелять в него. Он выстрелил пять раз, и пули прошли навылет и ранили его, телохранителя, и Колесника, так что они оба упали одновременно. Когда оба (Григорьев и его телохранитель) были убиты, то их вытащили за ворота в канаву. В это время прибежали Щусь, Забудько, Лазаренко и еще каких-то четыре кавалериста[255]255
  Аршинов иначе рассказывает этот эпизод: «Григорьев увидел, что дело принимает для него страшный конец. Он схватился за оружие. Но было уже поздно. Семен Каретник, ближайший помощник Махно, несколькими выстрелами из кольта сбил его с ног, а подбежавший Махно с возгласом «смерть атаману» тут же застрелил его». Приближенные и члены штаба Григорьева бросились было последнему на помощь, но па месте были расстреляны группой махновцев, заранее поставленных на страже. Все это произошло в течение двух-трех минут перед глазами съезда».


[Закрыть].

Махно приказал, чтобы я взял у кавалериста лошадь и быстро сообщил своим войскам, чтобы они оцепили село и разоружили григорьевцев, что и было сделано. Когда григорьевцы были разоружены, то они пошли в штаб, где был еще один григорьевский командир и казначей, которых они забрали и тут же на площади убили камнями. А бывший начальник штаба Григорьева Бондарь бежал, и как не старались его поймать, не смогли. Так была ликвидирована григорьевщина, и многие григорьевцы у нас остались…

После ликвидации григорьевщины Махно опять принял командование и распорядился, чтобы мы во что бы то ни стало заняли одну из железнодорожных станций для того, чтобы можно было сообщить по телеграфу, что нами убит атаман Григорьев и что григорьевщина ликвидирована. Телеграмма была следующего содержания: «Всем, всем, всем. Копия – Москва, Кремль. Нами убит известный атаман Григорьев. Подпись: Махно. Начальник оперативной части Чучко».

Но советское командование поняло цель этого маневра Махно, желавшего таким поступком реабилитировать себя перед соввластью исполнять свои политические акции, но уже 4 августа 1919 года Троцкий в № 75 походной газеты «В пути», вывешенной на ст. Лубны, писал Вусвоей статье «Махно и другие»: «Убийством Григорьева Махно, может быть, успокоил свою совесть, но своих преступлений перед Рабочей и Крестьянской Украиной Махно этим еще не искупил»,

Нестор Махно о себе

Вождь махновского движения, не в пример многим другим печальной памяти «вождям», до сих пор не записал воспоминаний о своей эпопее. Насколько нам известно, Нестор Махно до сих пор еще не выступал в печати как мемуарист.

Публикуемый, нами документ, вышедший из-под пера самого Махно, вероятно, единственный в своем роде. Написанный уже за пределами СССР, но сейчас же после окончательного разгрома махновской армии, документ этот хранит в себе разбойничий пафос только что пережитых авантюр. Правдивость фактов, сообщаемых в этом письме, и своеобразное контр-революционное изображение событий остается, конечно, на совести автора его. Но колоритность языка этого письма заставляет вспоминать лучшие страницы бабелевских новелл о гражданской войне.

Письмо это адресовано П. А. Аршинову, ближайшему другу Махно и одному из «идейных» главарей махновского движения. Как и напечатанные выше приказы и телеграммы Махно, письмо это, впервые публикуемое в СССР, извлекается нами из книги П. А. Аршинова «История махновского движения» (Берлин, 1923 г., стр. 193–200).

(Письмо Н. Махно к П. А. Аршинову.)

«Как только ты уехал, дорогой друг, через два дня я занял город Корочу (Курск, губ.), выпустил несколько тысяч экземпляров «Положения о вольных советах» и сейчас же взял направление через Вапнярку и Донщину на Екатеринославщину и Таврию. Ежедневно принимал ожесточенные бои – с одной стороны с пехотными частями коммунистов-большевиков, которые шли по нашим следам, а с другой стороны – со второй конной армией, специально брошенной против меня большевистским командованием. Конечно, ты нашу конницу знаешь, – против нее большевистская, без пехоты и автоброневикои, никогда не устаивала. И я, правда, с большими потерями, но удачно расчищал перед собой путь, не меняя своего маршрута. Наша армия каждым днем доказывала, что она есть подлинно-народная революционная армия, – по создавшимся внешним условиям она логически должна была бы таять, а она росла и людьми, и богатым военным снаряжением.

На пути этого направления в одном из серьезных боев наш особый полк (кавалерийский) потерял убитыми более 30 человек, наполовину из них командиры. В числе последних наш милый, славный друг, юноша по возрасту, старик и герой в боях, командир этого полка Гаврюша Троян. Пуля сразила его наповал. С ним же рядом Аполлон и много других славных и верных товарищей умерло.

Не доходя до Гуляй-Поля мы встретились с большими свежими нашими силами под командой Бровы и Пархоменко… Борьба с властью и произволом большевиков разразилась еще ожесточеннее.

В первых числах марта Брова и Маслак были выделены мною из армии, которая находилась при мне, в самостоятельную донскую группу и отправлены на Дон и» Кубань. Выделена была группа Пархоменка и отправлена в район Воронежа (сейчас Пархоменко убит, во главе оставался анархист из Чугуева). Выделена была группа, сабель в 600 и полк пехоты Иванюка под Харьков.

В это же время наш лучший товарищ и революционер Вдовиченко в одном бою был ранен, вследствие чего его с некоторой частью пришлось отправить в район Новоспасовки для излечения. Там он. был выслежен одним большевистским карательным отрядом и при отстреле он и Матросенко[256]256
  Матросенко – активный махновец.


[Закрыть] застрелялись. При этом Матросенко совсем, а у Вдовиченко пуля осталась в голове ниже мозга. И когда коммунисты взяли его и узнали, что он и есть Вдовиченко, дали ему скорую помощь и таким образом на время спасли от смерти. В скорости после этого я имел от него сведения. Он лежал в Александровске в больнице и просил забрать его как-либо оттуда. Ему предлагали отречься от махновщины через подпись какой-то бумаги-отречения. Он с презрением все это отверг, несмотря на то, что в это время он еле-еле мог говорить, и поэтому был накануне расстрела, но расстреляли его или нет, – мне не удалось выяснить.

Сам я за это время сделал рейс через Днепр под Николаев, а затем оттуда обратно через Днепр по-над Перекопом направился в свой район, где должен был встретиться кое с какими своими частями. У Мелитополя коммунистическое командование устроило мне ловушку. Назад на правый берег Днепра ходу уже не было. Пошел лед по Днепру. Поэтому мне самому пришлось сесть на лошадь[257]257
  В это время Махно имел раздробленную ногу: нуля попала в щиколодку ноги н вынесла почти псе кости. Поэтому верхом на лошадь он садился в исключительных случаях.


[Закрыть] и руководить маневром боя. От одной части я уклонился от боя, другую своими разведывательными частями заставил сутки стоять развернутым фронтом в ожидании боя и этим временем сделал переход в 60 верст, разбил на рассвете 8 марта третью часть большевиков, стоявшую у Молочного озера, и через стрелку между Молочным озером и Азовским морем вышел на простор в районе Верхнего Токмака. Здесь я откомандировал Куриленко в район Бердянск – Мариуполь руководить в этом районе делом повстания. Сам отправился через Гуляй-Поле в район Черниговщины, откуда от нескольких уездов у меня была от крестьян делегация, чтобы заглянул в их район.

В пути моя группа, т. е. группа Петренко в 1 500 сабель и из двух пехотных полков, находившихся при мне, была остановлена и сжата со всех сторон сильными большевистскими частями. Здесь опять-таки пришлось мне самому» руководить контр-атакой. Контр-атака была удачна. Мы разбили врага вдребезги, массу взяли в плен людей, оружия, орудий и коней. Но спустя два дня нас снова атаковали свежие и сильные части противника. Каждодневные бои настолько втянули людей в бесстрашие за жизнь, что отваге и геройству не было пределов. Люди с возгласом: «жить свободно или умереть в борьбе» бросались на любую часть и повергали ее в бегство. В одной сверх-безумной по отваге контр-атаке я был в упор пронизан большевистской пулей в бедро через слепую кишку на вылет и свалился с седла. Это послужило причиной нашего отступления, так как чья-то неопытность крикнула по фронту: «Батько убит!..»

12 верст меня везли, не перевязывая, на пулеметной тачанке, и я совершенно было сошел кровью. Не становясь на ногу, совершенно не садясь, я без чувств лежал, охраняемый и доглядываемый Левой Зиньковскмм[258]258
  Знаменитый Левка Задов, начальник махновской контр-разведки.


[Закрыть]. Это. было 14 марта. В ночь против 15 марта возле меня сидели все командиры групп, члены штаба армии во главе с Балашем и просили подписать приказ разослать по 100, по 200 бойцов к Куриленко, к Кожину и другим, которые самостоятельно руководили восстаниями в определенных районах. Приказ этот имел целью отправить меня с особым полком в тихий район до времени, пока я вылечусь и сяду в седло. Приказ я подписал и разрешил Забудько выделить легкую боевую группу и в указанном районе действовать самостоятельно, не теряя со иною связи. А на рассвете 16 марта части уже были разосланы, кроме особого полка, оставшегося при мне.

И в это время на меня наскочила 9-я кавалерийская дивизия л в течение 13 часов преследовала нас 180 верст. В с. Слобода возле Азовского моря мы заменили лошадей и пять часов покормили людей и лошадей…

17 марта на рассвете мы направились в сторону Новоспасовки и, пройдя верст 17, натолкнулись на другие свежие кавалерийские части большевиков, которые шли по следам Куриленко и, утеряв след последнего, напали на нас. Прогнав нас, нуждающихся в отдыхе и неспособных на сей день к бою, верст 25, совсем начали наседать. Что делать? В седло я сесть не могу, я никак на тачанке не сижу, я лежу и вижу, как сзади в 40–50 саженях идет взаимная неописуемая рубка. Люди наши умирают только из-за меня, только из-за того, что не хотят оставить меня. Но в конце концов гибель очевидна и для них и для меня. Противник численно в 5–6 раз больше, и бойцы его все свежие и свежие подскакивают. Омотрю – ко мне на тачанку цепляются люйсисты[259]259
  Команда пулеметчиков, вооруженных ручными пулеметами системы «Люйса».


[Закрыть], что были и при тебе возле меня. Их было пять человек под командой Миши из села Черниговки, Бердянского уезда. Поцепившись, они прощаются со мной и тут же говорят: «Батыко, вы нужны делу нашей крестьянской организации. Это дело дорого нам. Мы сейчас умрем, но смертью своей спасем вас и всех, кто верен вам и вас бережет; не забудьте передать нашим родителям об этом». Кто-то из «их меня поцеловал, н больше я никого из них возле себя не видел. Меня в это время Лева Зииьковокий на руках переносил из тачанки на крестьянские дроги, которые повстанцы достали (крестьянин куда-то ехал). Я слыхал только пулеметный треск и взрывы бомб, то люйсисты преграждали путь большевикам. Это-то время мы уехали версты 3–4, перебрались через реченку. А люйсисты там умерли.

После мы заезжали на это место, и крестьяне села Стародубовки, Мариупольского уезда, показали нам в поле могилку, в которой они, крестьяне, похоронили наших люйсистов. И по сию пору вспоминая этих простых честных крестьян-борцов, я не могу удержаться от слез. Я все же должен сказать тебе, дорогой мой друг, что это меня, как бы, вылечило. В тот же день к вечеру я сел в седло и вышел из этого района.

В апреле месяце я связался со всеми своими частями, и тем, которые были недалеко от меня, велел сгруппироваться на Полтавщине. К маю месяцу я сгруппировал на Полтавщине Фому Кожина и Куриленко. Это составило более 2 000 сабель одной конницы и несколько полков пехоты. Решено было пойти на Харьков и разогнать земных владык из партии коммунистов-большевиков. Но последние не спали. Они выслали против меня больше 60 автоброневиков, несколько дивизий конницы, целую армию пехоты. Бой с этими частями длился несколько недель.

Спустя месяц после этих боев там же, на Полтавщине, в одном бою погиб Щусь. Последнее время он был начальником штаба в группе Забудько и очень хорошо и честно работал.

А еще спустя месяц погиб Куриленко. При переходе нашей армии через линию железной дороги он своей группой прикрывал армию, почему, размещая части, он оставался с дежурным взводом, сам лично наблюдал за разъездами. В одном хуторе его охватила кавалерия Буденного, и он там погиб.

18 мая 1921 г. конная армия Буденного передвигалась из района Екатеринослава на Дон для подавления крестьянского восстания, руководимого нашими товарищами Бравой и Маслаком.

Наша сводная группа под руководством Петренко-Платнова, при которой находился я и главный штаб, стояла в 15–20 верстах от маршрута, по которому двигалась армия Буденного. Это соблазнило Буденного, ибо он хорошо знал, что я нахожусь всегда при сводной группе. Поэтому он приказал начавточасти № 21, двигавшейся в это время туда же на Дон для подавления восстания, сгрузить 16 автоброневиков и оцепить предместье с. Ново-Григорьевки (Стременное). Сам Буденный с частями 19-й кавалерийской дивизии (бывшей дивизии «внус») через поля и дороги пришел в с. Ново-Григорьевку ранее, чем это предполагал начальник авто-бронечасти, объезжавший реченки и овраги и расстанавливавший у дорог сторожевые автоброневики. Бдительный глаз наших наблюдателей это вовремя заметил, что дало наем возможность приготовиться, и как раз в то время, когда Буденный подходил к нашему расположению, мы бросились ему навстречу.

Кошмарная картина боя развернулась тогда перед нами. Красные части, пришедшие на нас, состояли из бывших войск внутренней охраны, с нами на крымском фронте не были, нас не знали и, следовательно, были обмануты, что они идут против «бандитов», что воодушевляло их гордость – от бандитов не отступать.

Наши же друзья-повстанцы чувствовали себя правыми и считали долгом во что бы то ни стало разбить их и разоружить.

Бой был, какие редко до того и после того бывали. Он завершился полным поражением Буденного, что послужило разложением в армии и бегством из нее красноармейцев.

После этого мною был выделен отряд из сибиряков под командой т. Глазунова, который был всем хорошо снабжен и отправлен в Сибирь.

В первых числах августа 21 года по большевистским газетам мы читали об этом отряде, что он появился в Самарской губернии. Больше о нем не слыхали.

Все лето 21 года мы не выходили из боев.

Засуха и неурожай в Екатеринославской, Таврической, частью Херсонской и Полтавской губ., а также на Дону, заставили нас передвинуться частью на Кубань и под Царицын и Саратов, а частью на Киевщину и Черниговщину. На последней все время вел бои тов. Кожин. При встрече с нами юн передал мне целые кипы протоколов черниговских крестьян, которые гласят полную поддержку нам в борьбе за вольный советский строй.

Я лично с группами Забудько и Петренко сделал рейс до Волги, обогнул весь Дон, встретился со многими нашими отрядами, связал их между собою и азовской группой (бывшей Вдовиченко).

В начале августа 21 года, в виду серьезных ранений у меня, решено было временно выехать мне с некоторыми командирами за границу, на излечение. В это время тяжело были ранены наши лучшие командиры – Кожин, Петренко и Забудько. 13 августа 1921 г. я с сотней кавалеристов взял направление к берегам Днепра и 16 августа того же года на рассвете, при помощи 17 крестьянских рыболовческих лодок, между Орликом и Кременчугом переплыл Днепр. В тот же день был шесть раз ранен, но не тяжело.

По пути движения и на правом берегу Днепра мы встречали многие наши отряды, которым освещали цель нашего выезда за границу, и от всех слыхали одно: «уезжайте, вылечите Батько и возвращайтесь снова к нам на помощь…» 19 августа, в 12 верстах от Бобринца, мы наткнулись на расположенную по реке Ингулец 7-ю красноармейскую кавалерийскую дивизию. Поворот назад грозил нам гибелью, так как один кавалерийский полк заметил нас справа и устремился, отрезать нам путь назад. Вследствие чего я попросил Зиньковского посадить меня на лошадь. В мгновение ока, обнажив шашки и с криком – ура! – бросились мы в деревню и вскочили в расположение пулеметной команды упомянутой кавдивизии. Захватив 13 пулеметов «Максима» и три «Люйса», мы двинулись дальше.

В то время, что мы брали, пулеметы, вся кавалерийская дивизия выскочила из села Николаевки и ближайших хуторов в поле и, опомнившись, перешла в контр-атаку. Мы, таким образом, оказались в мешке. Однако, не потеряли духа. Сбив с нашего пути 38-й полк 7-й кавдивизии, мы затем шли на протяжении 110 верст, отбиваясь от беспрерывных атак этой дивизии и в конце концов ушли от нее, правда, потеряв 17 человек лучших наших товарищей.

22 августа со мной снова лишняя возня, – пуля попала мне ниже затылка с правой стороны и на вылет в правую щеку. Я снова лежу в тачанке. Но это же ускоряет наше движение. 26 августа мы принимаем новый бой с красными, во время которого погибли наши лучшие товарищи и бойцы – Петренко-Платнов и Иванюк. Я делаю изменение маршрута и 28 августа 1921 г. перехожу Днестр. Я – заграницей..».