Текст книги "Звёзды против свастики. Часть 2"

Луч проектора гаснет, в зале зажигают свет. Три человека, которые были единственными зрителями показа, приступают к обмену впечатлениями.

– Вот так и создаётся альтернативная история, – замечает Глеб Абрамов.

– А что, что-то не так? – живо интересуется Михаил Жехорский.

– Ну, во-первых, немецкий флаг появился на берегу много позже, а польского так вообще не было. И на мосту мы с Холлером были совершенно одни, я имею в виду, что никто нас тогда не снимал.

– Выходит, эти кадры досняли позже? – Михаил с интересом посмотрел на Глеба, будто увидел в друге то, чего не замечал раньше. – Так ты у нас актёром заделался? Колись!

Глеб досадливо отмахнулся, за него ответил Ежов:

– Васичу сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

– А гонорар куда дел? – не унимался Михаил. – Неужто пропил, один, без друзей?

– Да идите вы! – осерчал Глеб. – Я им про Фому, а они мне про Ерёму. Какой, на хрен, гонорар?

– Ладно, не сердись, – примирительным тоном сказал Михаил. – Так что ты там хотел сказать про Фому?

Глеб осуждающе качнул головой, но продолжать перепалку не стал, заговорил о наболевшем:

– Ты хоть и язва, Шеф, но одно подметил верно: актёрство. Было два исторических события: уход Войска Польского за рубеж, и возвращение его обратно. Оба события теперь история. Однако когда понадобилось занести это в скрижали, прислали режиссёра, который осуществил постановку, но при этом назвал содеянное хроникой.

– Я пока что тебя не понимаю, – поморщился Михаил. – Отличие от действительности ведь только в мелочах, или нет?

– В мелочах, – подтвердил Глеб. – Но не выйдет ли одна из этих мелочей на передний план, лет эдак через надцать?

– Поясни, – попросил Михаил, а Глеб опять промолчал, но теперь и в его взгляде появилась заинтересованность.

– Возьмём флаги, – Глеб оглядел друзей. – Не было там фашистского флага, поскольку территория на тот момент уже была освобождена нашими войсками. Скажете, мелочь?

– А что такого? – недоумённо пожал плечами Михаил. – Чисто символический жест, это ведь и козе понятно.

– Верно, – усмехнулся Глеб. – А поднятие польского флага над освобождённым Белостоком – ещё один символический жест?

– Который продиктован политическими соображениями, – добавил Николай.

Михаил с прищуром посмотрел на друзей:

– Я не понимаю, братцы: вас что-то не устраивает?

– Сейчас, Шеф, нас всё устраивает, – примирительно улыбнулся Николай. – Васич, позволь, я закончу твою мысль? Ты, Миша, очень вовремя вспомнил о козе, которой сейчас всё понятно. Но пройдёт, как сказал Васич, лет надцать, и козлята, воспитанные на такой, с позволения сказать, хронике, начнут скакать и мекать, что это их деды освободили родную землю, а русские, если и были, то так, сбоку припёка. А ещё хуже, если им начнут подблеивать старые козлы-маразматики. И как тебе такая мелочь?

Михаил покачал головой:

– Складно глаголешь, боярин. Тут треба покумекать…

– Это правильно, – одобрил Глеб. – Пока мы с Ершом воюем, каждый на своём фронте, ты, Шеф, кумекай о будущем, и друзей своих, тех, что у власти, к этому делу приспособь!

Александрович выслушал Жехорского, не перебивая. Когда тот закончил, после небольшой паузы произнёс:

– Наши друзья правы. Но так уж устроено человечество: голую правду любят одни эксгибиционисты. Все остальные стараются прикрыть её, кто во что горазд, и всяк по-своему. И случается это, как правило, сразу после того, как событие произошло, а потом прикрытие не раз подвергается переделкам, в зависимости от преобладающей на тот или иной момент конъюнктуры. И выход у нас один: хранить правду для потомков в приятных их глазу одеждах, а для остальных оставлять как можно меньше поводов над нашей правдой глумиться. Поляки ведь предлагали похоронить Галина на центральной площади спасённого им Белостока, но мы отказали, сославшись на волю семьи покойного. И могил наших воинов за рубежами Родины нет ни одной. А чтобы их и на нашей земле не прибавлялось в устрашающей прогрессии, мы остановили наступление на Восточном фронте, с удовольствием откликнувшись на просьбу тех же поляков, пожелавших самим продолжить освобождение родной земли.

* * *

…– Товарищ капитан! Военно-медицинская комиссия признала вас ограниченно годным к воинской службе, поэтому об отправке вас в действующую армию не может идти и речи. Получите предписание о направлении для дальнейшего прохождения службы в Учебный центр ГКО, и можете быть свободны!

Петру ничего не оставалось, как, повернувшись через левое плечо, покинуть кабинет, не забыв напоследок послать его хозяина куда подальше, разумеется, мысленно. По коридору он шёл, погружённый в обиду, машинально отдавая честь встречным офицерам, пока не услышал:

– Капитан Ежов?

Пётр остановился и сфокусировал внимание на молоденьком лейтенанте, сосредоточенное выражение лица которого должно было, по-видимому, означать, что он персона ответственная.

– Так точно!

– Прошу вас следовать за мной!

Лейтенант повернулся и пошёл по коридору. Пётр, после некоторых раздумий, среди которых было и такое: а не послать ли служивого туда же, куда он недавно посылал кадровика, поплёлся следом. Кабинет, куда он вошёл следом за лейтенантом, своим видом не поражал, обычный такой кабинет. В глаза бросалось разве то, что за столом сидели разом два полковника: один – союзный, другой – польский.

Лейтенант тарабанил:

– Товарищ полковник, ваше приказание выполнено!

– Спасибо, лейтенант, свободны!

После того, как за лейтенантом закрылась дверь, взгляды обоих полковников сошлись на Петре. Пришлось понести ладонь к козырьку и представиться:

– Капитан Ежов.

– Полковник Сиротин, – в свою очередь, представился союзный полковник. – Полковник Печка, – представил он поляка. – Прошу, капитан, присаживайтесь.

И хотя последняя фраза прозвучала на немецком языке, Пётр без смущения подошёл к столу и уселся на предложенный стул. Пять минут общались с одним полковником на немецком, потом ещё пять с другим на польском. Затем союзный полковник с улыбкой произнёс:

– Всё в соответствии с анкетой: безупречный немецкий и удовлетворительный польский. Я так понимаю, пан полковник, капитан Ежов вам подходит?

Поляк кивнул.

– Замечательно! – обрадовался полковник. – Теперь осталось выяснить, подойдёт ли капитану Ежову ваше предложение.

Суть предложения сводилась к тому, что Петру предлагалась должность инструктора в только что сформированном мотострелковом полку Войска Польского вплоть до отправки полка на фронт. Поскольку польский полк дислоцировался ближе к передовой, чем Учебный центр ГКО, Пётр принял предложение.

Как примерная офицерская жена, Светлана ждала Петра возле кадрового управления.

– Ну, что, вместе возвращаемся в Питер? – с потаённой надеждой спросила она.

«Однако про Учебный центр ей известно», – подумал Пётр и обнял жену, прежде чем огорчить её сообщением:

– Нет, я убываю в Белоруссию!

– На фронт?! – испугалась Светлана.

– Если бы на фронт, то я бы так и сказал: на фронт, в крайнем случае – в Польшу. А так я еду в Белоруссию, инструктором к польским мотострелкам.

Светлана успела взять себя в руки. Спросила довольно буднично:

– Когда?

– Завтра. – Заметив, что глаза жены против её воли начинают набухать слезами, Пётр поспешил их (глаза) поцеловать, ощутил на губах привкус соли, как можно более жизнерадостно произнёс:

– Оставь печаль для расставания. Завтра ты вернёшься в Питер, а я отбуду к месту назначения. Зато сегодня я весь ваш! – при слове «ваш» положил руку на наполняющийся новой жизнью живот Светланы. – Ребята, а не махнуть ли нам в Сокольники?

19-Август-41

Разведёнка (Игра разведок)

Любимая игрушка Фюрера

Остров Белёк, что в числе прочих островов навеки застрял в Горле Белого моря, готовился к проводам короткого заполярного лета. Вернее, не столько сам остров – он к такому давно привык, – сколько его обитатели. И заключалась подготовка преимущественно в заготовке дров. Некогда вся макушка крохотного, в общем-то, островка покрывал сосновый лес. Пришли люди. Часть леса спилили, чтобы расчистить участок для строительства острога. Поскольку случилось это относительно недавно, наверное, правильнее назвать поселение лагерем, но острог звучит, согласитесь, как-то солиднее. Точно так посчитали и в ГУИНе Карело-Поморской Советской Федеративной Республики, в ведении которого находится ЛВП № 413 «Беличий острог». На канцелярском поименовании останавливаться не будем, но почему острог назвали беличьим? Если рыжие зверьки на острове когда и водились, то с приходом человека их быстро повывели. Думается, виной всему название острова, не всякой канцелярской душе известно, что за зверь такой – белёк.

Ну, да и бог с ним, назвали и назвали…

Попиленные деревья вместе с камнями, коими были завалены местные пляжи, пошли на строительство. Дальше лес стали экономить, но всё одно за время существования острога извели, считай, половину всего лесного массива, извели в дым, а если не столь художественно: сожгли в печах для сугрева неласковыми здешними зимами.

Трёхметровые стены острога, выполненные в виде неправильного пятиугольника, имели в углах по вышке и колючую проволоку поверх периметра – а как же без неё-то? Во внутреннем дворе построили комендантский дом, казарму для охраны, различные хозяйственные постройки и барак для заключённых. Правда, жили в нём осуждённые лишь зимой – так и теплее и экономнее, а летом их отселяли за ограду, в ими же построенные неказистые избушки. Почему так? Сейчас узнаете…

Великан в телогрейке стоял на валуне и смотрел на стада белых барашков, которых ветер (нынче, кажись, моряна) пас на морском просторе. Деликатное покашливание за спиной заставило его обернуться.

– Разрешите, оберштурмфюрер?

Подошедший уступал визави в габаритах и держался подчёркнуто вежливо, хотя и был одет в такую же телогрейку.

– Разумеется, унтерштурмфюрер. – Иссечённое шрамами лицо Скорцени источало добродушие. – К себе не приглашаю. Камушек для нас двоих маловат, однако соседний валун, думаю, вам вполне подойдёт!

– Благодарю, оберштурмфюрер! – Подошедший легко заскочил на соседний камень. – Как вам погода, оберштурмфюрер?

– Отвратительная, как и всегда, – пожал плечами Скорцени. – Но вы ведь не о погоде пришли со мной сюда поговорить?

– Вы правы, оберштурмфюрер…

– Момент! – прервал визави Скорцени. – Это правильно, что вы и в плену остаётесь офицером СС, но обращаться по званию, когда мы одеты, мягко говоря, не по уставу… Вам не кажется, что это выглядит слегка комично?

– Виноват, оберштрум… – запнулся и замолк, багровея, собеседник Скорцени.

– Предлагаю, как поступают все остальные наши товарищи по заключению, обращаться друг к другу по именам, – сделав вид, что не заметил растерянности собеседника, предложил Скорцени. – Вас ведь Генрих зовут? А я Отто! Так что, Генрих, вы согласны?

– Да, Отто!

– Прекрасно! А теперь поведай мне, kamerad, о чём ты хотел у меня спросить?

– О многом, обер… Отто! Но сначала я хотел бы узнать, почему с нами здесь так обращаются?

– Я понял твой вопрос, Генрих, – кивнул Скорцени. – Ты хочешь узнать, почему мы, военнопленные, гуляем как бы на свободе, а наши охранники прячутся от нас за забором?

– Да, именно это! – воскликнул Генрих.

– Ответ прост, мой друг: нас охраняют не люди, а вот это! – Скорцени широким жестом обвёл пространство перед собой.

– Море? – осторожно уточнил Генрих.

– Море, холод, безлюдные просторы – вся эта дикая природа! – воскликнул Скорцени. – И дело не в том, что мы на острове, доберись мы отсюда до материка, всё равно наш побег был бы обречён! Но и до материка добраться нам не дадут!

– А если всё-таки попытаться! – воскликнул Генрих. – Перебить здешнюю охрану, как кажется, не составит труда. Потом мы захватим катера или лодки…

– Нет здесь ни катеров, ни лодок, – остудил пыл товарища Скорцени.

– Как? – не понял Генрих.

– А вот так! Русские совсем не дураки. Плавсредств на острове нет, охрана состоит из отребья, сосланного сюда за какие-либо прегрешения. Им этих людишек не очень-то и жалко, понимаешь? Потому и вооружены они плохо. А за стенами прячутся, потому что всё про себя понимают, а нас боятся и ненавидят. Если мы взбунтуемся, то, вероятнее всего, победим, но с большими потерями. И что дальше?

– Строить плот! – воскликнул Генрих.

– Ну, допустим, построим мы плот, – снисходительно усмехнулся Скорцени. – Сколько на это уйдёт времени? Неделя?

– Может и меньше, – сказал Генрих.

– Вряд ли, – покачал головой Скорцени. – Но допустим. Ты здесь сколько? Три дня? Тогда тебе простительно не знать, что каждую неделю остров посещает катер. Да не спеши ты радоваться! Катер не подойдёт к причалу, если на пирсе не будет коменданта или его заместителя, без всякого, заметь, сопровождения. Да и сам катер безоружен. А вся разгрузка и погрузка происходит под наблюдением с мостика сторожевого корабля, который обязательно сопровождает катер. И каковы при таком раскладе наши шансы на успех? То-то, – посмотрел Скорцени на притихшего Генриха.

– Обожди! – встрепенулся тот. – Надо захватить рацию и сообщить нашим, где мы находимся!

– Браво! – похлопал в ладоши Скорцени. – Только рации на острове тоже нет.

– То есть как? – опешил Генрих. – Никакой связи с материком в течение целой недели? А если случится нечто, требующее срочного вмешательства?

– Я же тебе объяснил, – усмехнулся Скорцени. – Плевать русские хотели на любую срочность.

– Но это как-то… – зябко передёрнул плечами Генрих.

– По-варварски? – закончил за него Скорцени. – На это русским, я уверен, тоже плевать. Зато заперты мы здесь надёжно! Кстати, зимовать мы будем за оградой, в бараке.

– Ты здесь так давно? – удивился Генрих.

– Нет, – рассмеялся Скорцени. – Выведал у старожилов.

– А кто они, эти старожилы? – поинтересовался Генрих.

– Теперь их тут осталось только двое, оба офицеры СД из ведомства Шелленберга, арестованы русской контрразведкой больше года назад. Остальные – всего нас здесь пятнадцать человек – попали сюда от двух месяцев до нескольких недель тому назад. И все, заметь, из разных ведомств СС, но никого из Ваффен-СС. Есть над чем поразмыслить, верно?

– Да, – согласился Генрих. – Ты сказал, что старожилов осталось только двое, раньше было больше?

– Молодец, подмечаешь главное, – похвалил Скорцени. – Верно, контингент здесь периодически меняется. У меня создалось впечатление, что это какой-то особый фильтрационный лагерь. Людей здесь держат не совсем обычных, и до той поры, пока решат, что с ними делать дальше. Но это всего лишь мои догадки.

– А зимой? – спросил Генрих.

– Что зимой? – не понял Скорцени.

– Зимой море, наверное, замерзает, и как в таком случае осуществляется связь с материком?

– Не знаю, – задумался Скорцени. – Надо будет выяснить, но, боюсь, и тут у русских всё продумано.

Помолчали. Потом Скорцени спросил:

– Может, расскажешь о себе?

– Да, конечно, – спохватился Генрих. – Генрих Фогель, унтерштурмфюрер СС. Год назад в составе диверсионной группы заброшен в Пруссию. В день «Д» участвовал в попытке захвата форта № 11. В конце дня был ранен, в бессознательном состоянии попал в плен. Лечился в госпитале при лагере для военнопленных вблизи Кёнигсберга. После выздоровления отправлен сюда. Всё.

– Типичная история, – кивнул Скорцени. – Кроме меня, да той пары старожилов, о ком я тебе рассказывал, все попали сюда после дня «Д», только через госпиталь прошёл ты один, оттого, видно, и прибыл сюда позже других. Что интересно, все парни попали в плен практически в один день, но в разных частях Пруссии, так что масштаб операции я оценить по их рассказам смог. Остаётся только сожалеть, что у вас ничего не получилось. Слышал я и о боях у форта № 11. Вам ведь удалось его захватить, и даже какое-то время удерживать?

– Несколько часов, – подтвердил Фогель. – По крайней мере, когда меня ранили, форт ещё был в наших руках.

– Видно, уже недолго. – Скорцени сочувственно похлопал Фогеля по руке. – Расскажи, дружище, как там было?

– У форта № 11? – уточнил Фогель. – Ты ведь понимаешь, Отто, я птица невысокого полёта, и не могу знать плана всей операции. Но одно знаю точно: именно через захват форта № 11 мы должны были вскрыть пресловутый «Прусский вал», как консервную банку, потому что только там комендант и часть гарнизона были на нашей стороне.

– Вот как? – удивился Скорцени. – Не знал…

– Трудно поверить, правда? Ведь хорошо известно, что службу на валу несут смешанные гарнизоны, состоящие на треть из союзных войск, а на две трети из фанатиков-коммунистов, предателей германской нации! – Фогель не на шутку разгорячился, но Скорцени его не останавливал. – Так вот, комендант форта № 11 тоже поначалу был отъявленным сторонником Тельмана. Поговаривают даже, что он причастен к вывозу из Варшавы Мостяцкого. – В этом месте Скорцени насторожился. – Но потом случился у парня какой-то с коммунистами разлад. Ему стали меньше доверять и отправили помощником коменданта форта № 11. В это время с ним связалась наша разведка. Какой промеж ними состоялся разговор – не знаю, но парень согласился нам помогать. Буквально накануне дня «Д» комендант форта № 11 серьёзно заболел, да так, что его пришлось срочно госпитализировать, а наш человек остался за него исполнять обязанности коменданта. Правда, русскую часть гарнизона это насторожило. Для справки. Форты «Прусского вала» построены в виде крепостей, главной силой которых являются три самостоятельных форта, способных вести круговую оборону. Два форта смотрят на Польшу и между ними расположены главные ворота, а третий форт оттянут чуть в тыл, и караулит ворота в Пруссию, как день «Д» караулил «Тевтонский меч». – Взглянув на изумлённое лицо Скорцени, Фогель смущённо улыбнулся: – Извините, оберштурмфюрер, я и сам не очень понял, что только что сказал. Просто в университете я очень увлекался поэзией. Говоря языком военным, «Тевтонский меч» – кодовое название войсковой операции по зачистке Пруссии от оккупационных войск и коммунистического отребья. Вермахт должен был атаковать союзные границы и «Прусский вал» в четыре часа утра, а днём предшествующим по всей территории Пруссии должны были пройти акции гражданского неповиновения, саботажа, и вооружённые диверсии в виде взрывов и стрельбы по должностным лицам прусской администрации и военнослужащим союзных войск и Volksarmee. Спровоцировать какие-либо серьёзные народные волнения не предполагалось – не было у нас в Пруссии для того достаточно сил, – а вот вызвать среди населения панику и создать неразбериху в действиях властей, да, очень даже предполагалось! Нашему отряду предписывалось выступить последним: сами понимаете, захватить форт было необходимо именно к четырём часам утра. Во время очередной смены караула наш комендант расставил на всех подчинённых ему постах своих людей. В 3-15 он берёт под контроль арсенал и оружейную комнату, в 3-30 открывает ворота со стороны Пруссии. В 3-35 через ворота на территорию форта входит переодетый в союзную форму батальон полка особого назначения Бранденбург 800, целью которого является захватить левый форт, занятый союзными войсками, но русские проявили бдительность и не спешили пускать «своих» в форт. Что их так насторожило? Приказ о повышенной боевой готовности, что поступил ещё с утра? Но прибывший батальон, по имеющимся у его командира документам, которые отличить от настоящих практически невозможно, прислан как раз во исполнение этого приказа для усиления гарнизона. Может, русских смутила возня в гарнизонной казарме, где наши люди в это время блокировали безоружных солдат Volksarmee? Так или иначе, когда пришло время открывать основные ворота, левый форт оставался в руках противника. Я со своей группой занимал позиции в тыловом форте, и когда поднялась стрельба, машинально взглянул на часы: стрелки показывали 04–02. Отто, ты не будешь возражать, если я покурю?

Пока Фогель раскуривал сигарету, Скорцени задал вопрос:

– Насколько мне известно, захват форта № 11 в конечном итоге результата не дал. Неужели причиной провала операции стало то, что русским удалось удержаться в одном из трёх фортов крепости?

Фогель глубоко затянулся, выпустил часть дыма через нос и только потом ответил:

– Вряд ли. – Взглянул на недовольное лицо Скорцени. – Извини, Отто, но на сто процентов я могу отвечать только за то, в чём абсолютно уверен. Я же в том бою оборонял ворота в Пруссию, и о том, что происходит у меня за спиной, мог лишь догадываться по звукам боя, да по отрывочным сведениям, которые до нас доходили. Так вот, по этим непроверенным данным могу сказать, что когда прилетела русская авиация, огонь по левому форту вёл и правый форт, и наш, и наступающие со стороны Польши части. Скажу больше: я точно знаю, что передовые части вермахта уже вступили на территорию крепости.

– Тогда я ничего не понимаю! – в сердцах воскликнул Скорцени.

– Не один ты, Отто, – вздохнул Фогель. – Может, русские просто оказались расторопнее? Я видел, Отто, эти самолёты, эти чёртовы русские штурмовики. Они проносились у нас над головами волна за волной, десятки, а может, и сотни, я потом сбился со счёта. Я не видел, лишь слышал, что происходит во дворе и за стенами замка со стороны Польши, но уверен – там был ад!

– Вас тоже бомбили? – спросил Скорцени.

– Нет. Русские не стали подвергать форты бомбёжке. Старались их сохранить в целости. На нас у них нашлась другая управа.

– Какая?

– Спецназ!

– Расскажи об этом подробнее! – потребовал Скорцени.

– Слушаюсь, оберштурмфюрер! – криво усмехнулся Фогель. – Хотя рассказ мой будет краток. Снаружи никого не видно, а у нас возле бойниц стали падать люди. Чёртовы снайперы! Я когда догадался, в чём дело, приказал спрятаться за стены, а за местностью следить только при помощи стереотрубы. Но даже в неё я так никого и не разглядел. Потом послышался шум танковых двигателей. Я приказал приготовиться к отражению атаки – ворота мы, понятно, давно закрыли. Но пока мы ждали появления на поле боя танков, нас атаковали снизу. Русский спецназ проник в форт, видно, через какие-то потайные ходы.

– И что дальше?

– Не знаю, – пожал плечами Фогель. – Я очнулся уже в госпитале. Полагаю, нас разбили.

– Несомненно, так оно и было, – лицо Скорцени стало жёстким. – Ответь, Генрих, это точно был спецназ, тебе с перепугу – не обижайся, но это очень важно! – не показалось?

– Нет, – проглотив обиду, помотал головой Фогель, – не показалось. Своих я различаю по почерку. Не забывай, я ведь тоже спецназ!

– Если так, то вас, скорее всего, заманили в ловушку.

Слова Скорцени чуть не заставили Фогеля потерять равновесие, и он едва не свалился в воду.

– Что? Да нет, не может быть… Хотя… – Фогель охватил голову руками.

Скорцени с холодным любопытством наблюдал за переживаниями товарища.

– Но если так, – Фогель убрал руки от головы, – то, значит, русским был заранее известен план всей операции?

– Может, и не всей… – пожал плечами Скорцени. – Хотя, нет, ты прав – всей! Вот почему они так хорошо подготовились к встрече, и вот почему провалилась операция «Тевтонский меч!» И этот твой комендант – тоже подставная фигура!

– А вот это нет! – живо возразил Фогель.

– Почему ты так говоришь? – удивился Скорцени.

– Потому что я встречался с этим человеком уже в плену, в госпитале! – выпалил Фогель.

– Ты с ним разговаривал?! – воскликнул Скорцени. – И что он тебе сказал?

– Нет, – смутился Фогель, – я с ним не разговаривал. Я видел его лишь мельком, когда его провозили мимо моей палаты на каталке под окровавленной простыней. Он был без сознания, но лицо я успел рассмотреть.

– Понятно, – протянул Скорцени, – а потом?

– Я знаю, что была сложная многочасовая операция, и ему чудом удалось выжить. Со мной лежали товарищи, которые были в комендантском доме, где он принял свой последний бой. Под конец он подорвал себя гранатой. Тогда погибло несколько русских, а он, весь посечённый осколками, ухитрился выжить.

– Похоже на сказку. Впрочем, – Скорцени потрогал рукой один из своих шрамов, – в бою и не такое бывает. Но если, – он посмотрел на Фогеля, – твои осведомители так хорошо его знают, то, наверное, они называли и его имя?

– Конечно! – Фогель наморщил лоб. – Обер-лейтенант Курт Раушер!

* * *

Начальник Главного управления имперской безопасности (РСХА) Обергруппенфюрер СС и генерал полиции Рейнхард Гейдрих любил работать за расчищенным от посторонних предметов столом: он, документ, и зелёное сукно столешницы. Вот и теперь перед ним лежала всего одна папка, личное дело человека, чьё имя выведено на обложке красивым готическим шрифтом: Курт (Конрад) Раушер. Сегодня эта папка легла на стол в третий раз за последние несколько дней, что говорило о повышенном внимании со стороны обергруппенфюрера к человеку, чья биография пряталась за обложкой.

Какое-то время Гейдрих задумчиво постукивал пальцами по обложке, потом развязал тесёмку и раскрыл папку. Сверху фото молодого человека в форме. Немецкой форме, как и на нём. Но чужой, враждебной армии. Гейдрих нахмурился, перевернул фото. Год рождения 1921. А парень выглядит старше своих лет. Что-то мешает признать в нём чистокровного арийца. Не очень-то он похож на своего отца. Вот он на другом фото, справа. Этот да! Этот сразу видно: чистокровный ариец! И его, Гейдриха, друг, Конрад Раушер. А слева на снимке его жена, как её? В деле есть, но неважно! Это на неё похож Раушер младший, и это в её жилах текла польская кровь. Когда мальчик родился, его, как и отца, назвали Конрадом, но потом чаше стали звать уменьшительным именем Курт. Вот он, между отцом и матерью. Когда сделан этот снимок? В 1932. Он, Гейдрих, тогда по приказу Гиммлера занимался организацией службы безопасности или сокращённо СД. Это по его приказу Конрад Раушер сначала внедрился в коммунистическое подполье, а потом вместе с семьёй тайно перебрался в Пруссию. При переходе границы случилась накладка: погибла жена Конрада, погибла от немецкой пули на глазах у Курта. Отец ни тогда, ни на протяжении многих лет не мог открыть мальчику своё истинное лицо. Курт вырос настоящим коммунистом, сыном народного генерала Раушера. С отличием окончил Кёнигсбергский университет и русскую спецшколу. В 1939 году, будучи студентом, отличился в операции по вывозу президента Польши Мостяцкого из Варшавы. Как он тогда назвался?

Гейдрих порылся в бумагах. Унтерштурмфюрер Клаус Игель. Мог сделать в КГБ блестящую карьеру, но тут контрразведка вышла наконец на след Раушера. Генерал службы безопасности Пруссии, после того, как убедился, что мерзавец-адъютант подменил в пистолете патроны, успел выброситься из окна служебного кабинета, когда дверь уже ломали. Курта тогда не арестовали, но перестали доверять. В итоге он оказался в Народной армии, даже не в разведке, на «Прусском валу», в должности помощника коменданта форта № 11. Там на него и вышел агент СД. То, что парня удалось перевербовать, Гейдриха не удивило. Смущало другое: провал порученной, в том числе и Курту, операции по захвату форта № 11. Правда, руководил операцией вовсе не он, но ключевой фигурой был несомненно. Теперь он в плену у русских. Мнения экспертов о его роли в провале важной операции разошлись, и теперь лично Гейдриху предстояло решить судьбу сына старого друга и воистину бесценного агента – его гибель обергруппенфюрер искренне оплакивал.

Гейдрих закрыл папку. Что он имеет? На одной чаше весов – приказ фюрера о вызволении из русского плена оберштурмфюрера Скорцени, где сроки уже похожи на тиски, в которых заплечных дел мастера из его ведомства так любили зажимать гениталии допрашиваемых. На другой чаше – судьба не вызывающего абсолютного доверия агента, которого вполне реально можно направить в нужный адрес, чтобы известить Скорцени о готовящемся для него побеге. И в чём тут риск? В том, что агент окажется двойным? А если другого варианта всё одно нет? Не вытащим Скорцени до ледостава – русские упрячут его на зиму в такую берлогу, откуда выковырять будет никак не возможно, минимум до весны. Фюреру такое точно не понравится. А если всё удастся, то и агента лишний раз проверим в деле, и приказ фюрера, глядишь, выполним. Решено!

Гейдрих снял трубку:

– Соедините меня с Канарисом!

* * *

– Разрешите, товарищ маршал?

– Входи, Трифон Игнатьевич, присаживайся, – Ежов дождался, когда начальник Второго главного управления КГБ разместится по ту сторону стола. – Ну?

– Берлин принял решение, Николай Иванович! Куратор от германской разведки назначил агенту Роза…

– Называй её Анюта, – поморщился Ежов, – как она проходит по нашему ведомству.

– Слушаюсь! Назначил Анюте срочную встречу, на которой передал приказ Берлина: обеспечить прикрытие операции «Подмена» и, в случае успеха, проконтролировать скорейшую отправку Зоненберга в «Беличий острог». Ей же приказано проинструктировать Раушера на предмет его разговора со Скорцени.

– Курт Раушер, до этого был Клаус Игель, теперь вот Вальтер Зоненберг, и всё это мой сын Николай, в голове не укладывается! А ведь пацану нет ещё и двадцати пяти…

Таким Захаров не видел Ежова даже когда сообщал ему о тяжёлом ранении Николая. Видно, и самые прочные плотины иногда дают течь. А это опасно, поскольку крайне разрушительно. Надо срочно затыкать фонтан!

– Осмелюсь напомнить, Николай Иванович, что этот «пацан» орденоносец и капитан государственной безопасности, – стараясь говорить мягко, без нажима, произнёс Захаров.

– Ну да, – опомнился Ежов. – Это он для нас с матерью ребёнок, а для… Ладно, лирику побоку! Давай по делу!

Специальный агент государственной безопасности Анюта, она же капитан юстиции Анна-Мария Жехорская, немецкий госпиталь при фильтрационном лагере для военнопленных посещала не в первый раз. Старший следователь Главной военной прокуратуры, она была в составе следственной группы, в задачу которой входило определение статуса лиц, захваченных с оружием в руках на территории Пруссии в так называемый день «Д». Шпионы и предатели на статус военнопленного рассчитывать, как известно, не могут. Капитан Жехорская отделяла зёрна от плевел, просеивая попавших в плен во время неудачной попытки захвата форта № 11. Пленных было немного, работа спорилась. Военнослужащие Народной армии Пруссии, перешедшие на сторону врага, объявлялись предателями, с остальными велась более тщательная работа, на предмет обнаружения среди солдат вермахта и Ваффен-СС агентов спецслужб. Те, с кем определились, отправлялись по этапу: солдаты и офицеры Вермахта в обычные лагеря для военнопленных, их коллеги из Ваффен-СС – в специальные.

Вскоре из числа подопечных Жехорской в фильтрационном лагере остались только те, кто долечивался в госпитале. Среди них имелось двое тяжелораненых. Оберштурмфюрер СС Вальтер Зоненберг первым на танке ворвался в открытые ворота форта, торча по пояс в верхнем люке. Серьёзно пострадал при попадании в танк выстрела из РПГ, но остался жив, поскольку ударной волной был выброшен из башни, тогда как остальные члены экипажа сгорели. В лазарете форта ему оказали первую помощь, там его и захватили по окончании боя. Обер-лейтенант Курт Раушер был одним из предателей, перешедших на сторону врага, отстреливался до последнего патрона, а под конец подорвал себя гранатой, но чудом остался жив.