Текст книги "Попроси меня. Матриархат, путь восхождения, низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 2"

С другой стороны, если некая система находится в разорванном состоянии и происходит увеличение её возможностей (устойчивость, мощь, творчество) вследствие выхода её устройства за рамки примитивности образа взаимовыручки, гармония тут как тут, и со своей позиции она трактует это изменение волшебной формулировкой, что развитие есть условие совмещения «единства противоположностей» (сбалансированности сторон интересов). Когда же данное положение она начинает воплощать в действительность, в погоне за обретением мощи её соседями, то всё происходит до наоборот, система впадает в состояние абсолютного тормоза или её бешенной асимметрии – хаоса, из которого, если полностью не разваливается, она проваливается в очередные периоды смен покоя и хаоса, в переходных промежутках, перенимая технический опыт передовых систем, достигая следующей ступени технической мощи, в свою очередь, преподнося эту догонялочку принципом развития, параллельно совмещая всё это с ажиотажным характером (эгоизма гармонии) постановки вопроса ребром о достижении скорости развития обеспечивающей обгон неидеальных догоняемых при посредстве абсолютной идеальности способа совмещения «единства противоположностей», что в целом для гармонии является эталоном существования её феномена всеобщего саморазвития.

Равенство в гармонии является фактором идеализма существования всеобщей благоуспешности. Поэтому гармония радеет за демократический принцип. В гармоничной демократии структура бандитизма приобретает форму масштабности, т.е. когда все общество надеется уйти от фактора Божественного благословения, т.е. выйти из состояния не благословения. Подобная форма живет в иллюзиях спасения через многомыслие, а в усложняющейся системе через всеобщую коррупционность к отдельному представителю, выдвигает надежды обмануть на их взгляд немногочисленных особо коррупционных хитрецов своего общества для всеобщего процветания, соответственно – обмануть самих себя. В последнем случае исключительная близость растягивается на всех и потому становится явлением всеобщей заинтересованности, т.е. всеобщей коррупционности по отношению к Богу, в следовании не в уповании на Него, а на себя, когда народ поддерживает некую личность (парламент, правительство) выбором, чтобы затем она по близкому знакомству или за страх не быть переизбранным оказывала поддержку своим избирателям. Здесь одна заинтересованность друг в друге – все винтики системы (фактически мало отличающейся от централизованности), здесь все стремятся перехитрить самых хитрых – общество хитрецов, ленивых и гордых, здесь работа ума затормаживается, входит в состояние рефлекса, у которого нет милости. И даже в идеале этот тип управления лишь растягивает нужду на все общество, даже в благоприятных природных условиях от заклинивания мозга, но не выходит из нее, поскольку благоденствие начинается там, где дается сверх необходимости, т.е. в даре, в милости (проецируемое в реальности действием мозгового прорыва).

Демократия, как состояние народного воззрения в чистом виде, т.е. концентрированной (зацикленной) на себе системой «единения противоположностей», представляет собой сумму ограниченного сознания, что в конечном результате является все той же ограниченностью лишь с более раздвинутыми рамками ограничения, где сознание старается понять окружающий мир и в своей масштабности обманчиво принимает утверждение, что все не могут ошибаться, считая за истину (полагаясь на общее мнение) представление о целостном устройстве Бытия. Поэтому народное правление, демократия – это вообще сброд бредовых идей, которые, их общей бандитствующей основой, поскольку необходима сила, наводившая элементарный порядок во всеобщем хаосе бреда, мастерски воплощает либо перевес грубой силы одной из сторон, либо более цивилизованное продолжение этой силы в виде равноудалённой для всех сторон интересов централизации. Поэтому в гармонии демократия, в усложняющемся мире, тяготеет к централизации, которая способна либо создать сильный кулак, но, состоянием бреда, за счет огромной цены народа, либо рассыпаться, не оправдав надежды, приводя в хаос все общество, отражением хаоса его сознания, – централизация является способом ухода от дикостей (тормознутости) демократии, но находившись в этой же природе величественной ограниченности со временем сама превращается в ещё более дикую форму образа пребывания.

Бог создал человека с потребностями больше необходимости, т.е. дисгармоничным, и, изначально проявив милость, поместил его не в жесткие рамки гармонии, а в богатую среду, т.е. дисгармоничной к человеку в позиции «+». В богатой среде, когда нет нужды в борьбе за выживание, гармония наиболее ярко отражает характер своей системы – превращается в покойственное состояние, тупеет. В момент каких-либо изменений, когда среда теряет привлекательность, гармония ищет инструмент спасения, причем самый дешевый – волшебную палочку, – развивает систему рабства, подсаживается на обмен-распродажу природных ресурсов, через не хочу занимается примитивным производством, видит спасение в спекулятивном капитализме, покидает насиженное место, в надежде подыскать более лучшее, нанимает войско для собственной охраны, или сама вооружается и проявляет агрессию, становится грабительским войском, занимается грабежом или воровством, наконец, для своей устойчивости она идет на централизованность или процент централизованности, – тупой может управлять тупыми, но самоуправление тупых выявляет ее слабое место – идеалистическая демократия, состоянием безмозглого твердолобого равенства, в спорах неповоротлива и беззащитна для угроз (особенно внешних; показательный пример тому период княжеской междоусобицы в русской истории, которую можно назвать княжеской демократией, и к чему она привела в столкновении с монголо-татарами).

Гармония оценивает своё состояние высшей степенью гениальности, но гениальность в «единстве противоположностей» равно тупизне, поэтому в системе гармонии тупость и гениальность не отличается друг от друга, и потому в гармонии тупой может управлять тупыми, что, в свою очередь, преподноситься гениальным управлением всеобщей средой лишь незначительно отсталой гениальности. В действительности система гармонии в творительной среде (в человеке, в человеческом обществе) не распадается лишь потому, что даже в уходе от Бога человек, даром Творца, не теряет мыслительно-творительных способностей, но лишь начинают превалировать личностно-эгоистические свойства. Управление в системе гармонии действует по принципу «повивальной бабки»: если не знаешь что делать и как делать, то надо просто быть жестче, а там, глядишь, используя элементарные навыки по приспособлению, что-нибудь и как-нибудь сладиться. То есть, принцип один – посильнее напугать, растолкать элементы, чтобы их движение ускорилось, и это ускорение дало бы толчок всеобщему ускорению системы. Сама гармония это обстоятельство рассматривает как копию Божественного принципа уничтожения греха, т.е. то, что не получилось. Но в отличие от Бога, Который уничтожает то, что не получилось, в гармонии состояние получилось и не получилось совпадает, и потому она слепа и не знает что нужно выкорчёвывать, и потому, тем более в стремлении обогнать Бога, она выкорчёвывает всех кто так или иначе попался под руку. P.S.: Бог делает «руками», гармония – «задницей».

Положение равенства в гармонии это аксиома. Но любое сообщество представляет собой сложное образование, требует знания и навыки до самых элементарных. Поэтому даже равенство сталкивается с потребностью наставления и направления следования. Но поскольку в гармонии все равны по способностям, то, как и в животном мире, функцию направляющего, особенного, берет на себя лучше ориентировавшийся в мире, более помнивший, т.е. старшинство. Поэтому гармония культивирует старшинство и старчество, – старшинство в истории человечества до последнего времени, президентской формы, было архиактуально, – и отвергает всем нутром, состоянием стабильности своего равенства, выделяющуюся способностями творческую дисгармоничность – живость ума. То есть гармония – это традиция стабильности позиции страха лишь бы не было хуже, отвергающая любое преобразование. Другими словами, гармония представляет собой мир застарелости, она реформируется только под нажимом силы, как отражение самой себя же, поскольку гармония есть фактор уравновешивания сил, т.е. она идет не на творческое преобразование, а на силовое копирование более сильных и устойчивых форм. P.S.: – но как можно скопировать творчество? – поэтому в результате получается лишь грубая с наименьшими затратами подделка… – либо под нажимом внешней силы, либо представ перед фактом окончательной потери достоинства, а соответственно, и устойчивости, либо, возможно, всё это суммируя, перспективу приобрести вид цивилизованности, в определенный период идти на быстрое и достаточно умелое копирование и даже примера прогрессивного творческого потенциала для всего мира антитворчества.

Здесь, в гармонии, запрещается думать – на это расходуется энергия, влекущее слабость, впадение в дисгармонию и в целом не устойчивое состояние. Все нейроны успокаиваются, и система входит в стадию медитации – летания в облаках, где существует только один принцип – волшебство. Природа «становления» увеличивается, весь мир становится пустяковым предметом, сложность – это не к ней. Любая сложность упрощается до максимальности, особенно умственная и, особенно, властная, – централизация – ее конек по эгоизму и простоте и быстрой формой приспособления в мире изменяющихся условий, поэтому в целях самосохранения гармония тяготеет к военизировано-феодальному виду устройству. Сложность в гармонии иллюзорная, отражающее иллюзию положение равенства противоположностей, а поскольку равенство противоположностей иллюзорно, иллюзорно и равенство всех частей гармонии, – и патриархальная централизация и демократия (все внутренне матриархального уклона) здесь страстно афишируются, и выставляются (порой контрабандно) целью (вечного) развития общества; в состоянии стабильности гармония входит в «полет» медитации, ее физиология упрощается до максимальности, и в таком виде способна саккумулироваться только в примитивном обществе. Любая индивидуальность, тем более творческой наклонности, выкорчевывается (не замечается, отторгается примитивизмом системы, незаинтересованностью), криминальной, не угрожающей системе – наказывается не сильно, – у них одна основа – природа-«Мать», т.е. «социально близкие» друг другу, с разницей лишь скрытого или явного криминального начала, творчество и вообще любое напряжение ума ей угрожает больше, чем криминалитет, поэтому любые проблемы предпочтительно решаются способом – «само собою рассосется», – здесь все едино, личностей, кроме самой гармонии, нет, здесь самая несговорчивая между собой демократия – борьба противоположностей – вечно развивающаяся, здесь самый либеральный либерализм, фундаментальный, который есть всеобщее единение – помутнение мозгов, и вся эта платформа всеобщей шизофрении и разброда мнений удерживается единственной личностью, которая есть супер – гармонией, – контроль и пресечение перехода значительно уменьшенных границ здесь превыше всего, как единственный способ выживания, – поэтому, если в творческой системе разрешено все, что не запрещено, то супер состояние гармонии своей подозрительностью склоняется к запрещению всего, что не разрешено. Но повальное запрещение не гарантирует исполнение элементов стремящихся обрести личность, и потому гармонии для самого проникновенного контроля за всем нужен помощник, которому она, под зорким присмотром, позволяет приобрести некоторые свойства личности, и поэтому криминалитет, в усложненной системе и при определенных условиях частично, или целенаправленно приобретающий легальную форму, где дозволительное снисхождение, с некоторым выделением в старшинство, где феодало-монополиста, где образом чиновничества с мертвящим холодком к порученному делу, где фигурой правоохранительной системы, все вместе защищавшие достоинство центра гармонии от её менее достойных элементов окраин – составная физиологическая часть этой системы, – поэтому гармония перво-наперво пестрит угодничеством, а кроме этого, или всеобщим опущением нравов, или суровостью строгого закона, феодализмом, который переходит в монополизм (кланово-кумовской монополизм), и криминалитетом, криминальным феодало-монополизмом, которую прикрывают среды бездушного коррупционного чиновничества и правоохранительной системой – и, как проявитель в действительность эгоизма независимости, гнездовье феодализма, криминалитета, чиновничества и правоохранителей помогают содержать величины в безличностном состоянии, поддерживая тем атмосферу общего единения, которое все более и более «крепчает»… – чему способствует общая система справедливо-достоинства, где достоинство есть сама гармония, а всё остальное – «ничто», включая феодализм и криминалитет, которых гармония держит также за безличность, т.с. «временно исполняющих», поскольку не терпит ни малейшей конкуренции, поэтому в стремлении к идеалу гармония рано или поздно обращается к методу зачистки всего (а если это невозможно по каким-либо причинам предпринимает все усилия, чтобы элемент покинул систему), кто, так или иначе, имеет влияние на общую атмосферу, переводя всё состояние «крепости» в ценнейшее для нее положение «0» – это и есть конечная точка постановки балансирующей справедливости. Поэтому гармония, это единство не объединяющегося, другими словами – ломка через колено, но которое гармония позиционирует за идеальное устройство, которым все элементы обязаны быть довольны и счастливы одной лишь мыслью о лучезарности и сверхсмекалистости направляющего пути скорейшего остановления для сохранения потенциала движения.

Система криминалитета существует в мире свободы, т.е. из тюрьмы криминал выходит на свободу, на волю, и в действительности это жаргонные понятия, ярко демонстрирующие насколько природа бандитизма прописалась в мире людей всеобщим употреблением этого выражения в положительном аспекте. Честный же человек пребывает в состоянии повседневного житья, которое вовсе не свобода (в Евангелие это притча о блудном сыне). Поэтому, свобода и житьё (и вообще жизнь) являются антагонистами друг друга. Свобода есть условие, т.е. правило существования, которое, исходя из этого, является позицией законничества, в котором, соответственно, существует только принцип выживания. Со своей стороны, житьё не есть свобода, поскольку обременено зависимостью, лишь относительно меньшего размера, чем прежнее, крайне несвободное. Поэтому житьё лишь относительно свободно, и своим фактором уже входит в процесс творчества, хотя бы даже по обстоятельству необходимости приспособления.

Свобода есть выражение крайней, пиковой, высокой необходимости, и поэтому она с омерзением смотрит на умеренную необходимость житья, отторгает ее, как низшую, но не абсолютно чуждую по природе. Поэтому житьё находится в положении между абсолютной свободой и абсолютным творчеством, склоняясь либо туда, либо сюда, а свобода, поскольку в «единстве противоположностей» она несвобода, стремится обрести устойчивость в несвободе, используя умеренную свободу в своих интересах, что, в свою очередь, является стимулом для появления новых форм, «творчества», процесса рождения-отпочкования, в природе склоняющейся к абсолютной свободе умеренной свободы.

Поразительно, как запутанно, словно в цепи испорченной телефонной линии, в мире людей выражается природа Бога и человека одним словом «свобода». Состояние равнозначности условия «свободы Бога» и «свободы человека» переводит человека в бога, а бога в человека, становившись, таким образом, эффектом «золотой серединой» – сущностью геройства, героем труда и побед, следовательно, тяжелого пути преодоления-аскетизма, следовательно, постановкой отброшенности, которое, в свою очередь, феноменом общей притяженностью распространяется повсюду, становиться всем. И никакого другого понятия, по крайней мере, в русском языке, не существует, что прямо указывает на изначально присутствующий здесь, да и во всем мире, давление культа героизированной свободы, проникновением во всё принципа лучшести (в состоянии страха приобрести неблаговоление, упадок в низость, стремлением к объединяющему все элементы природы образу чистоты) доминанта мировоззрения целостности мира. (Поэтому выражение максимальная, абсолютная, свобода это пояснение того, что человек изначально неправильно выражает, поскольку свобода она уже есть свобода, а в форме абсолюта в действительности означает максимальный максимум. Поэтому, по сути дела, понятие свобода должна иметь множественность оттенков, которых нет, и поэтому в мире запутанной недосказанности («язык мой – враг мой») один свободу героизирует, а другой проклинает).

Гармония – система «единения противоположностей», поэтому здесь одно является всем, а все – одним, – это по-своему сложная конструкция, копирующая сложность бытия Бога-Творца. Поэтому представление об отдельной демократии природы гармонии является игрой фантазии нездорового рассудка, где сложность пребывает в фазе наипростейшей простоты (в действительности наяву раскрывающее наипростейшую сложность мира природы гармонии, ее сумасшествие, что, в то же время, в «единстве противоположностей» представлявшееся пиком научности).

Демократия в системе гармонии это разброд мнений личностей, не слышащих друг друга, охраняющие каждый свое весомое мнение, достоинство, пограничным ограждением от всевозможного проникновения из вне. Поэтому соединение в одно целое элементов гармонии невозможно в принципе из-за самого факта существования железобетонного забора между ними, и поэтому для их соединения, нивелирования, приведения противоречия в действие, требуется «волшебная палочка».

В гармонии, кроме равенства демократии, существует принцип старшинства, являющийся ценнейшим фактором мудрости. Таким образом, и старшинство и демократия – неотъемлемые части друг друга, демократия опирается на старшинство, а старшинство на демократию. Демократия выдвигает старшинство, чтобы затем старшинство продвигала (как можно быстрее и в максимальном виде) идеи демократии. Они существует в гармонии ее природой неотделимости равенства и неравенства, и потому являются выражением качества справедливости по отношению друг к другу. Поэтому старшинство в гармонии несет функцию представителя демократии, «первого среди равных» (или, по русской поговорке касающейся, как правило, властно-блатных групп населения времени равенства материалистического социализма – «самые равные среди равных»), и эта ситуация внешне копирует Божественное положения братского равенства, только в гармонии равенство является пропастью обожествления выделенности, а в открытой системе наоборот, пропасть выделенности приближается к равенству, непреодолимая бездна есть мостик братства и сострадания.

Демократия вообще является невыгодным условием не только в деле управления системой, но и повышено затратной формой с точки зрения элементарной экономики, – т.е. богатые не потому что беспечно демократичны, но бездумье демократии потому что в хороших условиях существования, т.е. богатые. (Прекрасным примером тому служит современная Швейцария, несмотря на свою сверхдемократичность не показывающая опережающего роста влияния ни в политике, ни в экономике мира). Поэтому демократия, рано или поздно, в мире динамики сама превращается в централизацию с простых экономических позиций природы «единения противоположностей», принимает форму ускорения процессов движения, тяготеющих к покою, ускорителя экономики природы тормоза, причем, чем больше система пребывает в состоянии тормоза, тем, внутренним её чаянием к выживанию в мире активных изменений, более подвижный деспотичностью вид принимает ускоритель, – необходимость в целенаправленной подвижности системы экономии проецируется в состояние слабодумующей централизации, которая, остротой впадения в мертвечину стремиться к обратному, и потому примером своей живучести переходит в состояние подвижной свободы, т.е. анархии – деспотизм, расталкивая тем все элементы системы, тяготеющих к застою.

Для более эффективного управления системой, демократия, посредству элементарной заинтересованности выхода из тупика самоорганизации, идет на частичную централизацию, которая, в свою очередь, в системе гармонии быстро осознает своё положение лучшести, т.е., языком «противоположностей», более высшей ступенью, но поскольку в гармонии высшее отрицает низшее, централизация отрицает хаосную самоорганизацию, как прошедшую низшую ступень развития.

Причем, оформившаяся централизация в природе гармонии фактически не подвержена изменению изнутри плавным, реформаторским движением, поскольку все её органы управления пронизаны фактором коррупционности, лени, безрукости, надменности, и чтобы сохранялась устойчивость каждой ступени управления, в представленной, по их мнению, суперпрогрессивной картине устройства бытия, всем им требуется надежный защитник, в роли которого и выступает вышестоящая ступень, которая, в свою очередь, элементарно понимая, что от смены мест слагаемых сумма не меняется, на смену чем-то провинившимся не придут более гениальные, расторопные, честные, и вообще побаивающаяся в принципе менять привычную обстановку на лиц новой неопределенности, не заинтересована ни в какой перемене, всей мощностью аппарата выступает в роли не для организации дела, но для охраны всех от организации дела, в первую очередь касающееся вопроса устройства дела институтов контроля властного шабаша.

Справедливость, как таковая, вообще, является фактором дуализма, поэтому справедливость является основой и условием вовсе не Бога, а гармонии. Справедливым, к примеру, может быть суд, да и то относительно100100
  К примеру, если следовать древнему положению кровь за кровь о какой справедливости, что значит симметричности, может идти речь, – какая равнозначность, когда все люди разные, по возрасту, по каким-либо данным-талантам, по занятию в обществе положения. Все разное, однако, в стремлении за идеалом справедливости, абсолютная различность мира «кривизной глазомера» человечества выдается им за равнозначность. Поэтому, даже суд выражает состояние не равнозначности, а правильности наказания.


[Закрыть], но милость не может быть справедлива. Поэтому в мире Бога-Творца справедливости не существует, он содержится благословением Бога, – несправедливость является выражением движения Бытия, само движение есть несправедливость, – справедливость, если так можно сказать, в смысле правильного решения вопроса, здесь является следствием фактора положительной, преобразовательной несправедливости. Принципом копирования Бога подобное положение наблюдается также и в «единстве противоположностей», где справедливость равна несправедливости, поэтому гармония заявляет, что она, как Бог, в несправедливости справедлива, и содержит свой мир через справедливую несправедливость. Отличием от Бога-Творца является только особенность гармонии, ее природа ограниченного целостного состояния. Поэтому в несправедливой структуре Бога всего много, очень много и очень очень много, а в справедливой позиции гармонии – мало, очень мало, очень очень мало (и вообще ничто). Поэтому в положительной системе Бога проявляется милость, где нехорошее спасается-переделывается – у Бога сил и фантазий много, – милость является неотделимой частью творчества, и потому есть творчество, – а в отрицательной, ограниченной, требующей сбалансирования справедливости гармонии, хорошее «вознаграждается» нехорошим, а нехорошее – хорошим, – так, что в русском мире гармонии даже сложилась пословица – «не делай добра, не получишь и зла».

В постановке справедливости гармонии очертывающим фактором достоинства изолирующей крепости зрение и мыслительная способность элементов системы сужается, а распорядитель крепости (монастыря-тюрьмы) старательно помогает, чтобы недоразвитые слепцы случайно не увидели чего-нибудь лишнего и не продвинулись более положенного в своем разумении: возможность разглядеть иное, новое, есть дар повышенной способности, выходящей за рамки привычного, т.е. крепости, поэтому справедливость боится нового, поскольку она сама по себе есть привычка, т.е. старина.

Законы физики безжалостны, но это безжалостное состояние сил законов является конструкцией мира творческой фантазии удивительной стройности природы красоты, и весь живой мир, как часть Бытия, как замысел Бога-Творца в логическом продолжении сложной конструкции, несет в себе отражение это состояния природы совмещения свирепости и милости. Проявление тех или иных качеств в живом мире происходит по закономерности, чем больше вид нуждается, применяет творческие навыки, роет норы, вьёт гнёзда, строит избы, добывает пропитание, тем больше у него проявляется милости, и наоборот.

Бог сотворил огромный мир физических явлений и, отображением Своего творчества-жертвенности, искусно украсил нищенской природы законы Вселенной обстоятельством повышенного дара, представленное средой живого мира, и особенно человеком. В человеческой природе больше чем в остальном животном мире заложен принцип олицетворения победы ни законов физики, где тело с большей энергией расправляется с телом меньшей энергией, т.е. силы агрессивного (бандитствующего) характера, а их поражение, воплощающееся в факторе милости, что является социальностью, назовем, положительного образа. То есть, милость отрицает физику, она другой природы, неподвластно физике, где все предсказуемо логично, потому является фактором фантазии, которое облекается в действие творчества силой движения, и тем не дающее успокоение, направленное к «0», силе процессов физики. Поэтому милость является творчеством и направленно против агрессии, агрессивных законов физики мира справедливости. Поэтому, чем больше милости, тем больше творчества, тем более сильна система, тем более счастлива и интересна искусством движения история ее элементов. Поэтому, когда торжествует справедливость, то в действительности, внутренним смыслом, праздничает глупость, радуется победа безрукой озлобленности, поскольку справедливость, в чистом виде, есть идеальный способ уничтожения, перевод всего в состояние «0». Поэтому принципиальная и точная в исполнении справедливость в действительности асоциальна, а глупая жертвенной щедростью милостивость является фундаментальным условием социальности. Поэтому, соответственно, и коммунистический типаж устройства асоциален (сюда относится и модное сегодня выражение социальная справедливость, относящееся к социальности отрицательного образа), а точнее сказать, поскольку живой элемент не в состоянии быть вообще один, социален на минимальном уровне. Это социальность суровых будней тяжелого существования скорее напоминающий процесс выживания со страхом – лишь бы не стало хуже.

Коммуна-справедливость выступает антагонистом развития социальности: коммуна отторгает разносторонность – это вообще отдельный мир со своим уставом исключительности равноправия, – она создает иллюзию идеальности, что особенно сильно распространённо в примитивном обществе, и уже этим фактором предстает тормозом установления более сложных конструкций социальных взаимоотношений.

В коммуне скупость равенства является миром богатства всеобщей успешности и потому направленно против мира богатства милости неравенства: свобода отрицает социальность, а социальность – свободу, поскольку сама по себе социальность является фактором зависимости. Но в «единстве противоположностей» присутствует состояние аскетической жертвенности, и на этом основании, передергивая позицию умеренной зависимости нормальной социальности, делая подмену понятиям, гармония приписывает себе образ социальности, а условием, что аскетическая жертвенность стоит дороже умеренной зависимости ставит свою социальность выше творческой, в состоянии супер. Кроме того, даже жертвенность в гармонии по своему внутреннему качеству отлична от состояния зависимости творческой системы, несет двойственное значение в факторе «+» и «—». С одной стороны – «мы за ценой не постоим», с другой – на аскетов смотрят как на дурачков, «не от мира сего». Поэтому в гармонии жертвенность является продолжением фактора общей скудости – жертвуют все («всем миром, всем народом, всей землей»), чтобы дело сдвинулось, малыми крохами всех, с мертвой точки, достигая результативности последующим общим обессиливанием, и жертвуют единицы, от которых толку, в масштабе всей системы, никакого нет. Поэтому в гармонии фактор жертвенности служит для того, чтобы создать иллюзию нормальной системы, в которой состояние изобилующей милостивости является обычным условием повседневности, а наметившие путь построения социализма в русле коммунизма (социализма при справедливости), ожидая, что всё это положительного свойства, «хорошее, доброе, вечное», будут довольствоваться вначале вспышками их столкновений, а затем вечными полумерами, и в общем превалирующем мировоззрении коммуны-гармонии, в конечном итоге, в тревожном для гармонии обстоятельстве мира постоянного развития-помощи (утопающему в природе затягивающей сбалансированности), всё снизойдет к состоянию отражающего, зеркального, т.е. в гармонии бизеркального развития, суперразвития – деградационному положению обстоятельства нулевой милосердности – «затягиванием гаек» для окончательного «срыва резьбы». (Интересно, город всегда более продуктивен, чем село, и один из важных тому факторов это обстоятельство более сильного разрушения в городе коммуны, чем в сельской местности (конечно, если своим увеличивающимся неравенством система не входит в хаос, другую противоположность гармонии). Другими словами, построение коммуны (равенства) это построение сельского типажа устройства (где наилучшим образом воплощены принципы гармонии связью с природой, бдением друг за другом и т.п.), и марксизм, таким образом, сводится к условию разрушения городской среды для воплощения села городского масштаба, с убеждением, что такое суперсело так рванет непревзойденной силой цивилизованности, что своей продуктивностью обгонит все города цивилизованного мира. Только у Маркса вместо города страна и вообще весь мир. P.S.: Город, превращенный в село, обгоняет город – это фантастическая глупость шизофренической наклонности, имеющее основание в мистическом факторе повернутости мозгов в сторону всеобщей справедливости и равенства. Клиника…)

В гармонии фактор социальности является обстоятельством преизбыточности, выходящего за рамки равноправия, вследствие чего социальность, будучи чуждым явлением, здесь отторгается всеобщим принципом паритетности. Сказать иначе, в гармонии социальность оказывается псевдосоциальностью, поскольку здесь помощь оказывается только тогда, когда по-настоящему возопиют, т.е. боясь потерять устойчивость, и только для того, чтобы наглядно продемонстрировать свою «не сгибаемую» природу справедливости, которая искусством иллюзии принципа восхождения преподноситься вопиющим подарком доброй милосердности.