Текст книги "Истина и судебная достоверность"

Несмотря на то что этот исторический памятник появился в российской юридической жизни 140 лет назад (в Указе от 17 апреля 1863 года «Об отмене телесных наказаний» и «Уложении о наказаниях» 1866 года), к великому сожалению, высказанные в нем мысли актуальны и сегодня. После того как российский законодатель изъял из постоянного пользования органов предварительного следствия «волшебную палочку» (арест), позволявшую отечественному следствию показателями раскрываемости преступлений вводить в замешательство видавших виды Шерлоков Холмсов мирового сообщества, количество лиц, задержанных по подозрению в совершении преступлений и оказавшихся на время предварительного следствия за решеткой, не просто снизилось, а стало на порядок (!) ниже. Правда, при этом и «раскрываемость» преступлений значительно снизилась. Не служит ли это убедительным доказательством того, что заключение под стражу как мера пресечения в нашей отечественной правоприменительной практике использовалось не только как гарантия проведения следствия, но и как метод официального насилия, применявшийся в отношении подозреваемых с целью получения от них признательных показаний?

Насилие (и пытка, как одно из его проявлений) – исторически возникшее и существующее в реальности явление, присуще процедуре изобличения преступника на стадии досудебного следствия. Все примеры человеческой истории – бесспорное тому подтверждение. Насилие (как минимум в виде процессуального принуждения) – это имманентное свойство предварительного следствия. Только в крайне редких, исключительных случаях лицо, совершившее преступление, добровольно желает участвовать в следственной, а затем и судебной процедуре[133]133
  В качестве примера приведем случай из нашей судебной практики. Мужчина средних лет совершил дерзкий грабеж – у всех на виду, средь бела дня зашел за прилавок магазина, собрал в сумку различную снедь, а также то, чем ее можно было запить. Совершал грабеж обстоятельно и размеренно. Когда дело изучалось в суде, выяснилось, что мужчина только что освободился из мест лишения свободы, где провел почти всю жизнь. Не имея «на воле» никаких связей, не имея возможности к адаптации, в преддверии наступления холодов, в связи с отсутствием крыши над головой решил вернуться в условия, которые ему стали родными, однако в милиции его просто так задерживать отказались. Суду пришлось удовлетворить нижайшую просьбу гражданина.


[Закрыть].

Из этого следует, что одним из «полушагов» к избавлению от обвинительного уклона может послужить для судьи требование ставить перед началом судебного разбирательства самому себе вопрос: а вдруг (при наличии признательных показаний) перед ним случай самооговора? Тогда создаются условия, препятствующие появлению в приговорах часто встречающихся формулировок, типа: «Вина подсудимого подтверждается показаниями подсудимого, данными им в ходе предварительного следствия. Отказ подсудимого в ходе судебного разбирательства от признания себя виновным в совершении преступления суд расценивает как стремление подсудимого избежать уголовной ответственности за содеянное».

Что можно сказать по этому поводу? Если 2000 лет назад в Израиле суд был обязан во время всего процесса крайне бережно и щепетильно соблюдать принцип презумпции невиновности, что должно было максимально сократить вероятность судебной ошибки и осуждения невиновного, то реалии сегодняшнего дня в России свидетельствуют о том, что как общественному сознанию, так и профессиональному сознанию судей, как действующему законодательству, так и самой судебной практике требуется длительная и серьезная корректировка, чтобы в судебной правоприменительной практике исключить обвинительный уклон и реализовать принцип презумпции невиновности. Это, в свою очередь, требует продолжения научных разработок теории судебного правоприменения и уяснения сущности судебного юридического познания.

Сущностной стороной судебной процедуры является исследование информации о правовом конфликте. Цель судебной процедуры – оценка данной информации и урегулирование конкретных отношений путем разрешения правового конфликта. «Режиссером» судебной процедуры выступает судья, перед которым с самого начала действия должна стоять цель – установление юридической истины по делу, и который только в «последнем акте сыгранной пьесы» должен осознать и обнародовать правовое резюме исследованного юридического конфликта. Правовая регламентация судебной процедуры должна быть подчинена ее сути и цели. В общетеоретическом плане она представляет собой одну из разновидностей правовой процедуры. Под правовой процедурой, в частности, понимается особый нормативно установленный порядок осуществления юридической деятельности, направленный на реализацию норм материального права и основанных на них материальных правоотношений, охраняемый от нарушений правовыми санкциями[134]134
  См.: Яковенко О. В. Правовая процедура: Автореф. дис…. канд. юрид. наук. Саратов, 1999. С. 7.


[Закрыть]. Правовая регламентация судебной процедуры представляет собой юридическую канву или юридическое оформление деятельности суда при изучении правового конфликта. В свою очередь, сама судебная процедура (ее содержательная сторона) значительно шире своей правовой регламентации. Говоря о судебной процедуре, В. М. Розин выделяет три различные стороны, с которыми имеет дело судья: во-первых, это технология и организация судебного процесса, нередко занимающая значительный объем времени и внимания судьи. Во-вторых, процесс юридического познания, включающий организацию состязательности сторон, изучение всех обстоятельств дела, оценивание поведения и действий основных участников процесса и другие моменты. В-третьих, управление судебным процессом: организация и инициация действия всех участников судебного процесса, передача им энергии, стимулирование их активности, определение задач, создание условий и психологической атмосферы, устремляющих участников процесса к конечной цели – судебному разрешению конфликта сторон и возникающих по ходу дела юридических проблем.

Безусловно, все три стороны работы судьи связаны между собой и должны способствовать выяснению юридической истины. Однако на практике судья нередко или «подминает» представителей сторон (особенно если прокурор или адвокат пассивны или некомпетентны), во многом беря на себя функции выяснения и изучения обстоятельств дела, или же, наоборот, забывает свою функцию как одного из активных участников юридического познания[135]135
  См.: Розин В. М. Генезис права. С. 145–146.


[Закрыть].

Вполне очевидно, что судебная процедура как форма судебного юридического познания должна создавать максимальные условия для установления юридической истины по делу. В свою очередь, юридическая истина по делу может быть установлена лишь при наличии юридически значимых обстоятельств, закрепленных надлежащим образом. Имеет смысл развеять два широко распространенных предубеждения судей: будто юридическое событие существует объективно, вне, так сказать, построения (а также критики и обоснования) версий сторон, а юридическое познание напоминает собой исследование, сходное с естественно-научным. Подобные представления свидетельствуют о том, что судья не понимает сути юридического познания: правонарушение или другие юридические события не существуют в юридическом смысле, если знания о них получены с нарушением закона, если они юридически не обоснованы, не выдерживают критики сторон[136]136
  Там же.


[Закрыть]. Однако если судья невольно отождествляет юридически значимое событие с физическим, т. е. объективным, а юридическое познание путает с естественно-научным, то он будет делать вывод о виновности подсудимого, а также карать или миловать последнего, не замечая, что вместо судейской мантии на нем ряса.

Таким образом, судебное юридическое познание ограничено лишь юридически значимыми обстоятельствами, а судебная процедура как форма судебного юридического познания ограничена процессуальными нормами и подчинена цели – установлению юридической истины по делу.

Судебный процесс законодательно облечен в форму, имеет свои стадии, последовательность, сроки. Судебная процедура как форма юридического судебного познания также в рамках правовой регламентации имеет свое формальное выражение. И это не случайно. Еще в XVIII веке Ч. Беккариа писал: «Соблюдение формальностей и внешних атрибутов судебной власти необходимо при отправлении правосудия отчасти для того, чтобы не оставлять места для судейского произвола, а отчасти, чтобы народ удостоверился, что правосудие отправляется не беспорядочно и пристрастно, а на основе твердых и неизменных правил. Отчасти также потому, что на людей, по своей природе подражателей и рабов привычки, гораздо большее впечатление производит воспринимаемое чувством, чем разумом. Но эти формальности нельзя закреплять в законе так, чтобы от этого роковым образом пострадала истина, которая бывает или очень простой или очень сложной и нуждается в определенных внешних атрибутах, чтобы снискать расположение невежественного народа»[137]137
  Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. С. 221.


[Закрыть].

Мысль о подчинении судебной правовой процедуры основной цели – созданию условий для установления юридической истины по делу – не нова. Например, статья 187 главы 10 «Об обряде уголовного суда» «Наказа» Екатерины II от 30 июля 1767 года, данного Комиссии о сочинении проекта нового Уложения, звучит следующим образом: «Обряды нужны в отправлении правосудия; но они не должны быть никогда так законом определены, чтобы когда-нибудь могли служить к пагубе невинности; в противном случае они принесут с собою великие бесполезности».

Учитывая изложенное, можно сделать вывод о том, что судебное юридическое познание осуществляется в форме судебной процедуры компетентным субъектом правоприменения в рамках процессуальной регламентации его деятельности, имеет свои внешние проявления и временные границы, направлено на установление юридической истины по делу.

В ходе судебного юридического познания судья обязан (на основе юридически значимых обстоятельств) уяснить суть правового конфликта, сделать для себя императивный вывод о том, что у него нет сомнений в точности юридической оценки изученного правового конфликта, принять по делу законное и справедливое решение. Убеждение судьи в правильности сделанных юридических выводов должно базироваться на достаточной совокупности относимых, допустимых и достоверных доказательств по конкретному делу. Однако ограничивать право судьи формировать свое убеждение только лишь на основе юридических доказательств, игнорируя при этом эмоционально-волевой аспект, было бы неверно. Правовые конфликты – это конфликты между людьми. Каждый человек индивидуален. Оценка искренности того или иного лица, дающего пояснения суду, оценка степени добросовестности сторон требуют от судьи знаний и в области психологии.

Однажды к Соломону (сыну Давида) пришли две женщины и попросили рассудить их спор по поводу ребенка[138]138
  Далее идет текст по Библии.


[Закрыть]. «Тогда пришли две женщины блудницы к царю, и стали пред ним. И сказала одна женщина: О, господин мой! Я и эта женщина живем в одном доме; и я родила при ней в этом доме. На третий день после того, как я родила, родила и эта женщина; и были мы вместе, и в доме никого постороннего с нами не было; только мы две были в доме. И умер сын этой женщины ночью; ибо она заспала его. И встала она ночью, и взяла сына моего от меня, когда я, раба твоя, спала, и положила его к своей груди, а своего мертвого сына положила к моей груди. Утром я встала, чтобы покормить сына моего, и вот, он был мертвый; а когда я всмотрелась в него утром, то это был не мой сын, которого я родила. И сказала другая женщина: нет, мой сын живой, а твой сын мертвый. А та говорила ей: нет, твой сын мертвый, а мой живой. И говорили они так пред царем. И сказал царь: подайте мне меч. И принесли меч к царю. И сказал царь: рассеките живое дитя надвое, и отдайте половину одной, и половину другой. И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! Отдайте ей этого ребенка живого, и не умерщвляйте его. А другая говорила: пусть же не будет ни мне, ни тебе, рубите. И отвечал царь и сказал: отдайте этой живое дитя, и не умерщвляйте его; она его мать»[139]139
  Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Третья Книга царств. Гл. 3 (16–28).


[Закрыть].

Убеждение Соломона в данном случае было связано с пониманием элементов психологии. Каких-либо юридически значимых доказательств в этом примере не наблюдается. Сегодня, безусловно, меч судье не потребуется, достаточно по генам определить родственную связь ребенка с одной из женщин. Тем не менее данный пример лишний раз подтверждает сделанный нами вывод о том, что убеждение судьи по конкретному спору может быть обусловлено не только совокупностью доказательств, но и иными факторами, не имеющими юридического свойства. Эти факторы постоянно проявляются при разрешении правового конфликта и имеют правовое закрепление в виде требований принятия решения с соблюдением принципа разумности и справедливости. При этом любому судье следует непременно помнить, что фундаментом для выводов по юридическому спору для него может служить лишь совокупность юридически значимых доказательств, т. е. тех доказательств, которые в рамках юридической жизни (в рамках судебного правоприменения) доказали свое право на существование. Только в этом случае судья будет максимально защищен от совершения судебной ошибки, во избежание которой уважающий себя судья должен постоянно помнить, что «трагедия безвинных берет начало в виновности виноватых, однако никогда виновность виноватых не оправдывает трагедию безвинных».

Вместе с тем в процессе судебного юридического познания судья не может являться посторонним наблюдателем состязания сторон, механически «складировать» предоставленные ему доказательства, а затем определять тяжесть каждой из чаш весов правосудия.

Многовековая судебная практика выработала разнообразные инструменты (средства и способы) юридического познания в процессе судебного правоприменения. И поскольку судья является единственным участником судебного процесса, перед которым изначально стоит задача познать юридическую суть изучаемого правового конфликта, установить юридическую истину, он обязан знать этот инструментарий и профессионально владеть им.

Глава 5
Толкование закона в рамках судебного правоприменения

5.1. Общее понятие толкования закона

Юридическое познание в процессе судебного правоприменения представляет собой комплексное явление, которое характеризуется как мыслительная деятельность человека, осуществляемая специфическим должностным лицом, наделенным полномочиями применения права при отправлении правосудия, деятельность, подчиняющаяся законам мышления и направленная на правовое осмысление человеческих отношений. Правовое осмысление человеческих отношений, или оценка человеческих отношений такой социальной мерой, как право, предполагает, в свою очередь, наличие у субъекта правоприменения четкого представления, во-первых, об этой самой мере, а во-вторых, о процедуре «промеривания», или процедуре измерения исследуемого объекта имеющимся эталоном (мерой). Из этой посылки следует, что правоприменитель должен понимать, что́ представляет собой эталон, которым он обязан пользоваться.

Приступая к освещению вопроса о толковании закона в рамках судебного правоприменения, необходимо отметить, что «толковать» означает взять в толк, понять значение, осмыслить содержание. Толковые словари разъясняют значение слов, показывают их смысловое содержание. Любой позитивный юридический закон выражен в форме слов, объединенных в предложения, тексты. Достаточно порой заменить только одну букву в слове или перенести знак препинания, чтобы смысловое содержание всей фразы кардинальным образом изменилось. Вспомним хотя бы хрестоматийную фразу «казнить нельзя помиловать», которая ставит в зависимость от места расположения запятой жизнь человека. Поскольку юридические законы могут вовне иметь только словесное выражение, объективно проявляется проблема, связанная с осознанием смыслового содержания словесного выражения юридического закона. И если неточное понимание смысла закона простым обывателем может негативно сказаться на нем самом, то ошибочное понимание смысла закона правоприменителем (в абсолютном проявлении) губительно для общества.

Всегда и всюду юридические законы были, есть и будут несовершенными хотя бы потому, что они составляются (оформляются) людьми. Но даже самый совершенный закон, который на соответствующем этапе развития общества выдерживает любую конструктивную критику, не может претендовать на абсолютную ясность для правоприменителя, который в каждом случае применения данного закона сталкивается с конкретной жизненной ситуацией, индивидуальной и неповторимой.

«Всякий закон ясен и его применение просто для того, кто читает закон на манер гоголевского Петрушки; раз усвоенное понимание закона непоколебимо у того, кто, как прокурор того же Гоголя, своим умом дошел до всего, даже до сотворения мира; непричастный к науке права или, с получением диплома, немедля стряхнувший прах школьного знания с летящих в высь судебной иерархии сандалий, всегда довлеет сам себе; но кто вкусил плодов древа юридической науки, сделался хотя бы пассивным сопричастником работам юридического творчества, тот знает, что в науке мало рецептов, годных к немедленному употреблению против всякого заболевания, что она живет и движется и на этом движении основывает свою силу. К этим общим условиям развития научного толкования права, делающим понятным изменение правовоззрений, присоединяются особенности (судебной. – А. А.) практики: жизнь хитрая механика; рассматриваемый… отдельный случай часто затрагивает только часть, и иногда второстепенную, большого вопроса, приподымает лишь край завесы, скрывающий целый институт, а затем, позднее, этот вопрос, это учение, на которое иногда есть только намек в законе, встанет во весь рост, даст возможность понять и уразуметь его только при втором, третьем, а иногда и при десятом рассмотрении случаев того же рода»[140]140
  Таганцев H. С. Русское уголовное право. Часть общая. Тула, 2001. T. 1. С. 668.


[Закрыть].

Это вовсе не означает, что если в каждом конкретном случае правоприменения должна быть максимально мобилизована умственная и эмоциональная энергия правоприменителя при уяснении закона, применяемого для данного конкретного правового конфликта, то законы могут быть и неясными, непонятными, могут представлять собой конгломерат «каучуковых» норм. Напротив, социальный прогресс с закономерностью требует максимальной определенности правовых норм. Это объясняется тем, что человек, находясь в обществе, нуждается в упорядоченности общественных отношений. Подчинять свое поведение установленной упорядоченности можно лишь при условии определенности, четкости и понятности тех требований, которые общество предъявляет к конкретной личности. «Индивид, поставленный лицом к лицу с обществом, государством, имеет право требовать, чтобы ему было этим последним точно указано, чего от него хотят, и какие рамки ему ставят. Логически это право на определенность правовых норм есть одно из самых неотъемлемых прав человеческой личности, какое только себе можно представить; без него, в сущности, вообще ни о каком «праве» не может быть речи. (Индивид оказывается один на один с государством в опасности для его свободы, если только между ними нет ясного закона и независимого судьи)»[141]141
  Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М., 2001. С. 89.


[Закрыть].

Определенность правовых норм как атрибут законности есть характерная черта любого культурного цивилизованного общества, того общества, в котором к минимуму сведены условия для возникновения произвола в какой-либо форме. О социальной опасности «темноты» законов предупреждали передовые люди всех эпох: «Будучи не в состоянии судить о степени своей свободы или свободы своих сограждан, гражданин попадает в зависимость от кучки посвященных, поскольку такой язык законов, непонятный народу, превращает кодекс из книги всеми почитаемой и всем доступной в книгу квазичастную и доступную лишь для узкого круга лиц…Чем больше будет число понимающих и читающих священную книгу законов, тем меньше будет преступлений, поскольку совершенно очевидно: невежество и отсутствие ясного представления о наказаниях способствуют необузданности страстей.

Из сказанного напрашивается вывод: без писаных законов правление никогда не сможет осуществляться таким образом, чтобы власть исходила от всего общества, а не от отдельных его частей, чтобы законы изменялись не иначе, как по общей воле, а не искажались бы под давлением частных интересов»[142]142
  Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. С. 80–81.


[Закрыть].

При изучении исторических фактов развития судебной власти и сопоставлении их с уровнем общественного развития, качеством законодательства, социальными тенденциями в конкретном обществе наблюдается четко выраженная взаимообусловленность и цикличность таких явлений, как степень соответствия позитивного права идеальному (в идеале объективно необходимому для данного общества, абсолютному правовому идеалу), с одной стороны, уровню самостоятельности или допускаемому обществом уровню «произвола» суда при разрешении им конкретных правовых конфликтов – с другой. Данное наблюдение является для автора рабочей версией, пока не нашедшей опровержения. И если эта версия в результате научной проверки получит подтверждение как отражение закономерности общественного развития, то применительно к современной истории развития России можно (с учетом знаний о цикличности) сделать вывод, что длительный период работы судов в условиях, когда правовые нормы с каждым годом становились все более оторванными от объективных потребностей общественного развития, когда потребность в нивелировании существующего разрыва проявлялась в практической корректировке (и в общественных отношениях и связях, и в судебной практике – о чем уже упоминалось ранее), привел к тому, что суды вполне закономерно вынуждены были (по мере возможности) в своей правоприменительной деятельности толковать нормы права в угоду объективным потребностям, возможно и не замечая этого.

Народная мудрость потому и является мудростью, что не оторвана от реальной действительности и создается, формулируется самой общественной жизнью. Поэтому постоянно встречавшиеся обидные упреки в адрес судов, звучавшие следующим образом: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло», можно было с горечью воспринимать чувством, как в основном и происходило, а можно было и умом – чем чаще звучит глас народа о несовершенстве закона, о несоответствии закона жизненным потребностям общества, тем яснее и чаще должна возникать мысль о том, что не все в порядке в Отечестве.

По нашему мнению, разрыв между уровнем общественных отношений и формой, регламентирующей эти отношения, зашел столь далеко, что исторически «смертный приговор» обществу, объединенному в государство под названием СССР, был подписан, и стало лишь вопросом времени, когда и каким образом данное общество в данном виде исторически прекратит свое существование. Теоретически этот болезненный процесс мог пройти в двух формах: в форме народного бунта (революционным путем) или менее болезненно – в форме эволюционных преобразований (эволюционным путем). Поэтому судьба СССР исторически была предрешена не Беловежским соглашением, не волей М. С. Горбачева (на его месте при таком историческом развитии мог оказаться любой политик), а тем, что уровень общественных отношений и объективная потребность в их регулировании в данном обществе на данном этапе его исторического развития вошли в полное противоречие с позитивным правом, влияющим на эти отношения; с позитивным правом, не просто сдерживающим общественное развитие, а имеющим выраженную направленность к регрессу; с позитивным правом, которое в ущерб закономерным потребностям общественного развития «насаждалось» обществу принудительной силой государства с использованием репрессивного аппарата.

Сдерживать постоянно проявляющиеся социальные конфликты, возникающие из-за явного противоречия содержания и формы (при нежелании или неумении понять объективные потребности в развитии данного общества) государство могло лишь одним способом – путем максимальной активизации своего репрессивного аппарата. Неразумная по сегодняшним меркам уголовно-правовая жестокость, приведшая к физическому уничтожению сотен тысяч граждан и появлению многомиллионной армии лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, сформировала более чем терпимое отношение общества к преступникам и к преступлениям. Однако, с учетом изложенного, репрессивная политика государства была «разумной» именно в силу того, что лишь насилие позволяло продлить агонию его существования в том виде, в котором оно существовало.

Вполне понятно, что первой естественной потребностью общества после относительно бескровного социального взрыва и прекращения своего существования в старой форме, стало инстинктивное желание максимально быстро создать то промежуточное звено между человеком и государством, которое единственное может позволить сохранить свободу человека перед государством, – ясный закон и независимый суд. Процесс создания законодательства, соответствующего современному уровню развития общественных отношений, и процесс становления независимого суда как самостоятельной власти в нашей стране идут со свойственной российскому менталитету «широтой колебания». «Вот уж действительно неистребима традиционная российская любовь к шараханию из одной крайности в другую»[143]143
  Становление судебной власти в обновляющейся России / Отв. ред. Б. Н. Топорнин. С. 5.


[Закрыть]. Вместе с тем, говоря о динамике уровня правовой самостоятельности судов при разрешении конкретных правовых конфликтов или об уровне «произвола» суда при разрешении им конкретных правовых конфликтов, который допускался обществом, следует предположить (исходя из сделанного наблюдения), что в ближайшие годы развития и становления российского общества проявится тенденция ограничения такой самостоятельности судов. Понимание этой тенденции, которая, по нашему мнению, уже наметилась и будет в ближайшее время усиливаться, способствует более выверенной регламентации процессуальной деятельности суда на современном этапе.

В свете изложенного крайне важно на теоретическом уровне выяснить, каково на практике должно быть отношение судьи к закону, какова степень самостоятельности судьи – должен ли он быть всегда механическим правоприменителем («рабом закона») или должен творчески подходить к разрешению конкретного правового конфликта, т. е. условно «закон должен быть его рабом». Иными словами, в какой степени в правоприменительной практике суда должны сочетаться «святость закона» и «святость жизни»? В рамках судебного правоприменения этот вопрос представляется нам одним из важнейших. Острота данной проблемы ощущается наиболее отчетливо в те периоды существования общества, когда закон воспринимается как несправедливый либо когда закон не вполне ясен или имеет пробелы.

Как отмечалось ранее, позитивный закон, с одной стороны, не может идеально отражать потребности регулирования общественных отношений, а с другой, представляя собой «усредненную величину» регуляции отношений, принципиально не может включать в себя все многообразие конкретных отношений и связей в обществе. «Даже самый ясный закон при применении его к тому или другому конкретному случаю в силу особенностей этого случая или в силу радикально изменившихся условий может оказаться несправедливым: известно ведь латинское изречение “самый совершенный закон есть величайшая несправедливость”»[144]144
  Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. С. 96.


[Закрыть]. Кроме того, в отличие от выдержанного вина, закон «с возрастом» становится менее «качественным», если не происходит его «омоложение» путем приведения в соответствие с объективной потребностью регулирования изменившегося уровня общественных отношений. Одним из постоянных недостатков позитивного закона является также то, что юридический закон, представляя собой результат человеческого творчества, всегда несет на себе отпечаток человеческого несовершенства, «часто страдает пороками – пороками мысли или пороками редакции»[145]145
  Там же. С. 90.


[Закрыть].

Вспомним, в дополнение к сказанному, изречение Н. Г. Чернышевского об относительном невежестве человеческого сознания, невежестве, которое объясняется недостаточно развитым предметом, мнение о котором формируется, и вынуждены будем согласиться с тем, что даже относительно совершенный юридический закон, регулирующий общественные отношения, изначально обречен на пробелы и противоречия, поскольку не может и не должен в момент своего появления предвидеть тех жизненных отношений, которые только зарождаются и проявят себя в полной мере впоследствии. А жизнь, как известно, это органическое единство и одновременное сосуществование настоящего с элементами прошлого и будущего.

Во всех перечисленных случаях для судебного правоприменения возникает принципиальный вопрос: следует ли ставить во главу угла судейское усмотрение, основанное на понимании судьей принципа справедливости, норм морали, объективных потребностей общественного развития (в связи с чем судья волен «корректировать» закон), или судья должен применять закон всегда, даже если в конкретном случае его применение приводит к явной несправедливости?

Очевидно, что так вопрос стоял всегда и, видимо, будет стоять до тех пор, пока человеческое общество вынуждено будет использовать такой инструмент регулирования социальных отношений, как закон и суд.

В человеческой истории эти две тенденции проявляются в постоянной борьбе и, в зависимости от комплекса разнообразных причин, с переменным успехом каждая становится то более, то менее выраженной. Периодические колебания в развитии этой «борьбы» отмечены правовой наукой. «Есть моменты, когда жизнь и юриспруденция требуют строгого и неуклонного подчинения судьи закону, полного воздержания его от всякой оценки и исправления закона сообразно своим представлениям о справедливости; и есть, с другой стороны, эпохи, когда торжествует тенденция противоположная: судье предоставляется право не только широкого толкования закона, но даже и его исправления. При этом смена этих эпох находится в известной зависимости от падения или повышения естественно-правового настроения: чем сильнее (в обществе. – А. А.) отрицательное отношение к позитивному праву, чем распространеннее вследствие этого симпатия к праву естественному, тем больше у судов склонности признавать справедливость непосредственным источником права, способом восполнять и даже исправлять положительный закон»[146]146
  Там же. С. 91.


[Закрыть].

Эта закономерность, чрезвычайно актуальная для России последних двух десятилетий, не только проявляется в практической и правоприменительной деятельности, но и становится причиной возникновения в правовой науке теоретических построений, противопоставляющих позитивное право естественному. Такое противопоставление представляет собой логически ошибочную посылку, поскольку в одной плоскости теоретического анализа подвергаются исследованию разноплоскостные явления. В свою очередь, изначально ошибочная посылка при соблюдении законов

логики не может привести к достоверным выводам. Интересна в этом плане полемика яркого представителя нормативного правопонимания – М. И. Байтина[147]147
  Байтин М. И. Сущность права (Современное нормативное правопонимание на грани двух веков). С. 100–109.


[Закрыть] с последовательно-принципиальным представителем широкого понимания права – Л. В. Петровой[148]148
  См.: Петрова Л. В. О естественном и позитивном праве // Государство и право. 1995. № 2. С. 32–41.


[Закрыть].

Противопоставляя естественное и позитивное право, Л. В. Петрова считает, что видеть в праве систему общеобязательных государственных норм, считать правовыми лишь те правила поведения, которые изданы или санкционированы государством, – значит лишать право самостоятельной ценности и роли, превращать его в какой-то придаток государства. Право по своей сущности надгосударственно, оно может иметь авторитет только тогда, когда этот авторитет содержится в нем самом, а не в каком-то внешнем влиянии, пусть даже и государственном. Если понимать под правом волю государства, регулирующего человеческие отношения посредством установления меры поведения, то такая мера поведения, установленная государством, унижает человека. В некотором смысле с приведенным мнением Л. В. Петровой можно согласиться. Ведь если абсолютную свободу человека взять за критерий оценки «высоты» его положения, то любые ограничения абсолютной свободы есть «унижение». Но дело заключается в том, что «унижение» человека путем ограничения его абсолютной свободы приводит к «возвышению» его из одного качества – абсолютно свободного одинокого биологического существа в другое – относительно свободную социальную личность.