Текст книги "Истина и судебная достоверность"

В соответствии с действующей уголовно-процессуальной регламентацией показания людей как участников уголовного процесса не должны иметь приоритета сами по себе, а оцениваются при изучении конкретной версии в совокупности с другими доказательствами (фактами, событиями и т. д.). В этом плане в рамках юридического познания, по нашему мнению, несколько особняком стоят показания лица, обвиняемого в совершении преступления.

Новелла, введенная в уголовно-процессуальную правоприменительную практику вместе с УПК РФ, согласно которой не может являться доказательством показание подозреваемого или обвиняемого, данное в ходе предварительного следствия без участия адвоката (и. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ), частично соответствует нашему представлению о юридическом значении для дела такого доказательства, как показания подозреваемого или обвиняемого. С учетом правового положения данного лица в уголовном процессе, позволяющего ему не только в соответствии со ст. 51 Конституции РФ не давать показаний вообще, но и давать любые показания, в том числе и явно ложные, по нашему мнению, показания лиц, обвиняемых в совершении преступления, не должны учитываться вообще как доказательство обвинения. Логика данного рассуждения состоит в следующем: если признательные показания обвиняемого (или подсудимого) не являются «царицей доказательств», то сами по себе, без совокупности других доказательств, они не могут быть положены в основу выводов суда о виновности того или иного лица в совершении преступления. Раз так, то в любом случае для признания лица виновным в совершении преступления требуется наличие такой совокупности доказательств, которая сама по себе (без признательных показаний обвиняемого или подсудимого) свидетельствует о виновности данного лица в совершении преступления. В этом случае показания подсудимого не имеют принципиального значения для окончательно императивного вывода.

Какое значение для дела тогда могут иметь признательные показания подозреваемого или обвиняемого (на стадии предварительного следствия) и подсудимого (на стадии судебного разбирательства)? На стадии предварительного следствия признательные показания подозреваемого или обвиняемого (если это чистосердечные показания лица о совершенных им действиях) позволяют следователю, не «распыляясь» на версии, сконцентрировать свои усилия на закреплении доказательств, подтверждающих правдивость версии обвиняемого. На стадии же судебного разбирательства признательные показания подсудимого могут быть свидетельством искреннего раскаяния последнего в содеянном, а также подтверждением того, что он активно способствовал следствию в раскрытии преступления, т. е. в данном случае они характеризуют личность подсудимого.

Какая цель может быть достигнута, если законодатель исключит показания лица, обвиняемого в совершении преступления, из перечня доказательств обвинения? На современном уровне «обвинительного следствия» и не отошедшего от обвинительного уклона суда исключение из доказательств обвинения показаний подозреваемого, обвиняемого и подсудимого, с одной стороны, заставит следствие и суд делать вывод о виновности лица в совершении преступления только на основе совокупности собранных по делу доказательств, а с другой стороны, в определенной мере уменьшит тягу ретивых следователей к получению от обвиняемых признательных показаний любыми средствами. А средства, как известно, не оправдывают цель, а объясняют ее истинное значение. Кроме того, «было бы нарушением всех норм… чтобы истина добывалась с помощью физической боли, как будто она коренится в мускулах и жилах несчастного. Такой подход – верное средство оправдать физически крепких злоумышленников и осудить слабых невиновных… Чувствительный невиновный признает себя виновным, надеясь тем самым прекратить страдания. И таким образом стирается разница между виновным и невиновным с помощью именно того средства, которое как раз и призвано эту разницу выявлять. Излишне было бы дополнительно иллюстрировать сказанное бесчисленными примерами того, как невиновные люди признавали себя виновными, корчась под пыткой от боли. Нет такой нации, такой эпохи, которые не давали подобных примеров. Увы, люди не меняются и не делают никаких выводов… Всякое насильственное действие спутывает и заставляет исчезнуть мельчайшие индивидуальные признаки предметов, с помощью которых иной раз правда отличается от лжи»[116]116
  Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1995. С. 121, 125–126.


[Закрыть]. Данная мысль актуальна и сегодня, хотя сформулирована два с половиной века назад.

Работа следователя, направленная на получение знания о произошедшем событии и правовую оценку изучаемого события, должна подчиняться не только законам логики, но одновременно и позитивным законам, регламентирующим следственные действия. Нарушение следователем законов логики приведет к ошибочным логическим выводам, а нарушение процессуального закона – либо к потере юридического значения какого-либо следственного действия, в ходе которого закреплено то или иное доказательство, либо к утрате судебной перспективы всего уголовного дела. Таким образом, следователь, прежде чем прийти к окончательным выводам по делу, должен изучить все состоявшиеся по делу следственные действия с точки зрения соответствия их процессуальному закону. Те следственные действия, которые проведены с нарушением процессуального закона и не могут быть продублированы, должны быть исключены из перечня средств доказывания. Затем следователь должен дать логико-юридическую оценку всему, что осталось. Окончательная версия следствия должна быть правдоподобной, убедительной, обоснованной совокупностью разнообразных доказательств и выработанной на основе законности всей следственной деятельности в рамках изучаемого дела. Эта версия не должна оставлять места для сомнений в правильности полученного знания о произошедшем событии. Любые убедительные доводы и аргументы против нее могут свидетельствовать о низкой степени достоверности представлений о произошедшем событии.

Таким образом, юридическое познание в области правоприменения – это специфический вид мыслительной деятельности компетентного лица, заключающийся в субъективной интерпретации состоявшегося в прошлом жизненного события, связанного с человеческими отношениями, критическом анализе выдвинутых версий этого события, психологическом восприятии установленного знания о самом событии и его юридической оценки, знания, полученного в рамках юридико-познавательной деятельности, имеющей правовую регламентацию.

Данная характеристика юридического познания не претендует на роль единственной и абсолютно верной, но отражает наиболее сущностные стороны рассматриваемого явления. Судебное юридическое познание как одна из форм проявления юридического познания вообще обладает специфическими признаками, особенностями.

4.3. Судебное познание

В познавательной деятельности суда выражается подчиненность субъекта познания в процессе осуществления юридического познания как нормам позитивного права, так и законам гносеологии, логики, психологии, диалектики и т. д. При этом своеобразие судебного юридического познания в сравнении с иными видами юридического познания определяется ролью и местом суда в системе регулирования общественных отношений, спецификой данного регулирования, целями и задачами судопроизводства, силой юридической значимости принимаемых решений и проявляется в правовой регламентации процессуальной деятельности суда.

Судебное познание существует только в рамках судебной деятельности и осуществляется судьями – носителями судебной власти. Цель судебного познания состоит в выяснении обстоятельств дела, юридической оценке установленных отношений и определении прав и обязанностей (меры ответственности) лиц, причастных к данным отношениям. Способы и средства юридического судебного познания четко определены законом. Соблюдение судом в процессе изучения правового конфликта требований процессуального закона позволяет суду (судье) оставаться в рамках юридического познания и дает представление о логике размышлений судьи, интерпретирующего правовой конфликт. Судебное познание всегда опосредовано, поскольку направлено на изучение события, имевшего место в прошлом. Закон, в частности, запрещает судье участвовать в судебном разбирательстве правового конфликта, если он являлся очевидцем события, то есть свидетелем (и. 1 ч. 1 ст. 61 УПК РФ). Казалось бы, чего проще: разобраться судье в правовом конфликте, если он был очевидцем события? Однако в упомянутом требовании закона скрыт глубокий смысл правосудия, его сущность: судья при изучении конкретного дела должен быть максимально отрешен от эмоций, которые часто бывают не лучшим спутником разума. У Фемиды завязаны глаза не только для того, чтобы она не видела тяжущихся, но и для того, чтобы она не видела конфликта, а взвешивала на весах правосудия все представленные ей «за» и «против». В связи с этим необходимо отметить, что среди судей относительно юридического познания распространено предубеждение, что оно (юридическое познание) представляет собой мыслительную деятельность, напоминающую естественно-научное исследование, а юридическое событие, подвергаемое исследованию, существует объективно.

Таким образом, мы подошли к одному из краеугольных камней оценки профессионального сознания судьи. Как уже отмечалось, главнейшей составляющей юридического познания в области правоприменения является определение юридической значимости исследуемого жизненного события, а юридические свойства правового события не есть результат механического «надевания платья» (правовой нормы) на «тело» (фактические отношения). Юридическая жизнь – это совсем другая сущность, нежели фактическая жизнь. У юридической жизни своя плоть, свои внутренние законы, свои критерии, свои проявления. Чтобы существовать в юридической жизни, необходимо соответствовать и подчиняться ее внутренним законам. Правонарушения или другие юридические события в юридической жизни появляются и существуют не тогда, когда произошло какое-то событие в реальной жизни, а лишь тогда, когда, во-первых, о них имеется юридическое знание, но не всякое знание, а знание, полученное в полном соответствии с законом, с юридическими нормами; во-вторых, если данные правонарушения или иные юридические события юридически обоснованы совокупностью доказательств (получивших, в свою очередь, право на юридическую жизнь, поскольку возникли в соответствии с юридическими нормами); в-третьих, если данные правонарушения или другие юридические события, появившись на свет в форме юридической версии, докажут свое право на существование в юридической жизни в качестве этих самых правонарушений или иных юридических событий, выдержав юридическую критику с различных сторон.

Например, обнаружение трупа человека еще не свидетельствует о том, что в юридической жизни произошло убийство. Убийство как уголовное правонарушение (преступление) появится в юридической жизни лишь тогда, когда версия об убийстве докажет свое право на существование. До этого момента в юридической жизни нет убийства, а есть лишь версия об убийстве. Это в обыденном сознании человек, лишивший жизни другого человека, совершил убийство, а в юридической жизни произошедшее может быть и умышленным убийством, и убийством (лишением жизни) по неосторожности, и убийством при превышении пределов необходимой обороны, и не убийством. В последнем случае (который может выражаться также в разных видах – от лишения жизни в пределах необходимой обороны до лишения жизни человека лицом, не являющимся субъектом уголовно-правовой жизни) событие реальной жизни в юридической жизни в качестве преступления не проявляется.

Обозначенный ранее своеобразный краеугольный камень профессионального сознания судьи позволяет определить, понимает судья существо судебного юридического познания или нет. Если понимает, то для него не возникнет дилеммы – было ли юридически значимое отношение с вытекающими из него правовыми последствиями или его не было, если по уголовному делу нет ни одного допустимого доказательства. Данные рассуждения отнюдь не означают, что судебное юридическое познание – юридическая схоластика. Безусловно, в суде в полной мере проявляются человеческие страсти, конфликты, трагедии, поскольку именно суд занимается правовым разрешением тех человеческих конфликтов, которые вытекают из отношений, отнесенных обществом к наиболее важным, а потому урегулированных нормами права. Это говорит о том, что в юридической жизни общества имеются закономерности, на основе которых созданы правила, следование которым так же необходимо, как необходимо соблюдение хирургом при проведении операций правил, обусловленных закономерностями человеческой физиологии.

Представление предмета судебного юридического познания в виде результата механического соединения в суде жизненного события с юридической нормой в соответствии с законами логики приводит к выводу о том, что стадия предварительного следствия излишня, так как суду нужны (в этом случае) лишь обстоятельства жизненного события, а «надеть» на эти обстоятельства юридическую норму он в состоянии и сам.

Таким образом, понимание сущности судебного юридического познания может служить той путеводной звездой, которая не позволит судье сбиться с начертанного ему законом пути, несмотря на имеющуюся в некоторых случаях «кромешную мглу» поступающих от органов предварительного следствия в суд «нелитературных произведений детективного жанра».

Касаясь этой темы, необходимо затронуть вопрос о судебной истине, о том, какая «истина» открывается в результате судебного юридического познания. В этой связи невольно вспоминается фраза, постоянно звучавшая в известном телесериале: «Истина где-то рядом». Интересно проявляется сознание человека. Оно способно постигать сущность явлений природы; заглядывать в глубины Мироздания; управлять абстракциями; фиксировать конкретное в общем и находить проявления общего в конкретном; наконец, годами накапливать массу всевозможной информации, выстраивая ее в виде системы индивидуальных знаний, а иногда без всяких видимых причин, «самостоятельно», каким-то непостижимым образом в нужное время найти ключ к разгадке волнующей человека проблемы, дать ответ на давно интересующий вопрос.

Истина где-то рядом. В этой простой фразе скрыт глубокий философский смысл. В отечественной правовой науке и судебной правоприменительной практике были периоды, когда политика слишком явно оказывала воздействие на юридическую науку, на ее выводы, а следовательно, на судебную практику. Затем следовали периоды, «исправлявшие» допущенные «перегибы и ошибки»[117]117
  См., например: Сырых В. М. H. В. Крыленко – идеолог советского правосудия. М., 2003.


[Закрыть]. На сегодняшний день существует немало точек зрения по поводу того, какую истину должен установить суд. Ответ на этот вопрос, действительно, является исключительно важным как с теоретической, так и с практической точки зрения.

Однако здесь важно избежать чрезмерной прямолинейности, каких-либо элементов упрощенного подхода, надо уделять особое внимание выявлению соотношения объективной и юридической (судебной) истины.

Что есть истина? Или что подразумевается под истиной? Это тема философии, теологии и других естественных и «неестественных» наук.

Согласно словарю Ожегова истина – это то, что существует в действительности, отражает действительность, правда. С точки зрения философии истина – это правильное отражение в сознании людей мира, объективной действительности. Принципиально в понимании истины то, что характеристика истины относится к мысли, к сознанию. (Истины без человека не будет, а будет лишь объективная реальность.) Истинно в сознании то, что правильно отражает существующие в природе явления. Однако сознание людей индивидуально, а проявления природы безграничны. «Объективная истина – это правильное отражение в сознании людей, в положениях науки объективного мира, объективной действительности»[118]118
  Краткий философский словарь / Под ред. М. Розенталя, П. Юдина. М., 1954. С. 414.


[Закрыть]. Объективный мир представляет собой бесчисленные взаимодействия оформленных сущностей. Но как определить, является ли отражение объективного мира в сознании конкретного человека верным (соответствующим объективной действительности) или не является? Дальтоник убежден, что его сознание отражает действительность верно, хотя не имеет возможности насладиться всеми цветами радуги. Значительная часть населения планеты имеет такую возможность, но означает ли это, что в природе существует только тот спектр преломления света, который доступен человеческому глазу? Основная часть населения Земли имеет довольно усредненные возможности воспринимать звуки (отсутствует музыкальный слух), но некоторые люди способны воспринимать звуковые волны такой длины, которые «обычному смертному» никогда не услышать. Означает ли это, что для простого смертного истина одна, а для «необычного» человека – другая? Можно сказать, что с учетом слишком разных индивидуальных особенностей человека, истина – это положения науки об объективной действительности. Однако жизненные реалии свидетельствуют о том, что достижения науки настолько грандиозны по масштабам, что каждый новый день с учетом очередных научных достижений меняет представление человека о жизни. И то, что вчера было истинным представлением человечества об объективной действительности, сегодня может оказаться ложным. Нетрудно понять, что в полной мере объективную реальность человек никогда не познает. Получается, что объективная истина – недостижимая мечта. Но процесс познания человеком мира продолжается, наука открывает все новые и новые грани и горизонты объективной действительности, а эти новые грани находят свое отражение в сознании людей. Следует ли из этого, что истина сиюминутна?

И что же тогда понимать под истиной, которую должен установить суд в результате разбирательства конкретного дела?

Мы сознательно опускаем рассуждения многих ученых, обосновывающих требование поиска судом объективной истины социальными, юридическими, моральными, этическими, политическими и т. и. причинами, поскольку они никак не обосновывают тезис о том, что суд должен установить объективную истину. Объективная реальность во всех ее проявлениях слишком разнообразна, а человеческие возможности для ее абсолютного познания ничтожно малы.

Мнение же о том, что суд должен устанавливать не объективную истину, а просто истину или относительную истину, ничуть не меняет положения вещей, поскольку при таком подходе мы рассуждаем об одном, а истина – она и есть истина, т. е. точное отражение объективной реальности. Это не терминологический спор, поскольку мы рассуждаем о судебном юридическом познании, о том, что же все-таки должен установить суд в результате разбирательства дела, и о том, что к суду предъявляются пусть популярные, но нереальные требования.

Так что же должен установить суд в рамках разбирательства уголовного или гражданского дела?

Как это ни покажется странным – истину… Но истину совершенно не ту, о которой говорилось выше, а истину юридическую.

Если объективная истина существует в действительности, отражает действительность, это правда, правильное отражение в сознании людей мира, объективной действительности, то юридическая истина существует в действительности юридической жизни и отражает эту юридическую действительность, это юридическая правда, правильное отражение в сознании людей юридической действительности. На первый взгляд, мысль может показаться неясной, но вспомним, что право как результат сознательного (от слова «сознание») творчества людей реально. Жизнь права имеет свои имманентные закономерности. Все проявления жизни права всегда связаны с деятельностью человека, но дело как раз и заключается в том, что человек, попадая в орбиту жизни права, вынужден подчиняться внутренним закономерностям жизни права, в противном случае (если люди от этого откажутся) право как явление исчезнет. Следовательно, некоторые проблемы в изучении, познании и осознании правовых явлений связаны с нарушением принципов научного исследования явления: при изучении правовых явлений (несомненно, они происходят в обществе) используется не присущий жизни права специфический понятийный аппарат, а понятийный аппарат социальной действительности. Для обыденного сознания абстрагировать жизнь права от реальной общественной жизни, вероятно, сложно. Для правовой науки это один из методов познания такого явления, как право. В обычной жизни каждый человек индивидуален (пол, вес, возраст, фамилия, цвет волос, рост и т. д.), но все эти люди-индивидуальности при обращении в суд с иском попадают в орбиту жизни процессуального права и теряют свою «житейскую» индивидуальность – все они становятся истцами. Истец – это уже участник процесса, участник процессуально-правовой жизни. Для права – это субъект, наделенный определенной совокупностью прав и имеющий обязанности. В жизни права совершенно не имеет значения человеческая индивидуальность каждого истца. То же самое можно сказать и об ответчике. Но вот начинается судебный процесс. Право живет, оно действует, оно диктует свои «правила игры», т. е. правила своей жизни. Возьмем для примера распространенный случай: в «житейских отношениях» один человек – А. передал другому человеку – В. сумму денег в долг, при этом, как в России часто водится, постеснялся взять долговую расписку. В рамках процессуальной жизни права происходит установление значимых для жизни права обстоятельств. Никто не спорит, что в основе этой жизни права лежит житейский конфликт между конкретными людьми, реальные жизненные отношения, но, попадая в орбиту жизни права, они становятся абстрактными, в житейском смысле – ирреальными. Для судьи, который в период изучения данного правового конфликта осуществляет юридическое познание, как для обычного человека, конечно же, представляет интерес, давал ли человек по фамилии А., проживающий там-то, работающий там-то, имеющий большую семью и т. д., другому человеку по фамилии В., также имеющему свои житейские индивидуальные признаки, обозначенную в исковом заявлении сумму денег или не давал. Но для него как судьи с точки зрения жизни права должен быть интересен совсем другой вопрос: а получена ли долговая расписка? Так какую истину устанавливает судья как участник жизни права, вынужденный подчиняться правилам, которые диктуются этой жизнью? Ту, которую некоторые называют объективной? Но ведь эта истина из другой области знаний, из другой жизни. Судья, подчиняясь требованиям жизни права, будет устанавливать истину юридическую. Судья познает не объективную, а юридическую реальность. И нет здесь ничего ни аморального, ни противоестественного, поскольку юридическая истина – это то, что существует в юридической действительности, отражает юридическую действительность, юридическую правду, это адекватное отражение в сознании людей права, юридической действительности. В приведенном примере очевидно, что объективная «житейская» истина может пострадать, а юридическая истина восторжествует, если А. реально давал деньги в долг, но не взял долговой расписки. Плохо это или хорошо? Для истца А. – плохо, для ответчика В. – хорошо, для общества в целом – очень хорошо. И именно в силу того, что до тех пор, пока общество будет нуждаться в регулировании общественных отношений таким инструментом, как право, до тех пор жизнь права для общества будет благом. Здесь вполне уместным и понятным будет выглядеть следующее сравнение: если судья в рамках юридического познания опускается (чтобы не обидеть естественные науки – поднимается) до уровня естественно-научного познания в поисках объективной истины, то он тем самым уходит из области юридического познания и напоминает человека, который, пытаясь постичь ценность произведения искусства, изучает его с точки зрения размеров, объема, веса, количества печатных страниц, количества израсходованной краски и т. и.

В этой связи интересным кажется высказывание А. Л. Боровиковского: «В судейской службе наигорчайшая тягота – сомнение в правосудности постановленного решения, – в особенности, когда видишь, что обстоятельства дела недостаточно выяснены, а вполне выяснить их суд оказался бессильным…»[119]119
  Цит. по: Боннер А. Т. Установление обстоятельств гражданских дел. М., 2000. С. 14.


[Закрыть] Интерес представляет «двойной стандарт» в оценке судьей постановленного решения. Очевидно, что чисто человеческая сущность мучается в сомнениях относительно правильности сделанного по делу вывода, но сущность судьи (как субъекта процесса жизни права) требует вынесения именно такого решения, вследствие «недостаточности выясненных обстоятельств, выяснить которые суд оказался бессильным». Так какая истина в данном случае была установлена?

Те же самые рассуждения можно полностью перенести на жизнь права в уголовном процессе, где есть подсудимые и потерпевшие, свидетели и иные участники процесса, где индивидуальные «житейские» признаки субъекта будут значимы лишь в том случае, если они интересуют право (например, возраст, уровень умственного развития, половая принадлежность и т. д.), где житейское понимание реально произошедшего в прошлом события будет пониманием совсем из другой жизни, и где проверяемая версия события из прошлого может стать преступлением, а может, подчиняясь законам жизни права, погибнуть в рамках жизни права так же реально, как потерпевший по делу погиб в другой жизни.

Все это вовсе не означает, что судебное юридическое познание полностью игнорирует реальную жизнь людей, что оно «оторвано» от жизни (это было бы слишком просто). Сказанное означает лишь то, что реальная жизнь людей, попадая в орбиту жизни права, в плоскости судебного юридического познания должна получать правовую интерпретацию, быть элементом юридической жизни, подчиняться внутренним законам жизни права ради себя самой.

Данные рассуждения позволяют логично вновь вернуться к одной проблеме. Она заключается в следующем. Если подходить к уяснению предмета судебного юридического познания (т. е. того, что должен установить суд в процессе осуществления юридического познания) с «ошибочной» меркой – с инструментарием социальной, а не сугубо юридической сферы, или подходить к этому же вопросу с «двойным стандартом», то предмет судебного юридического познания будет либо объективной истиной, либо материальной правдой, либо истиной в виде постижения житейской и юридической правды дела[120]120
  См.: Кони А. Ф. Нравственные начала в уголовном процессе. (Общие черты судебной этики.) Избранные произведения. T. 1: Статьи и заметки, судебные речи. М., 1958. С. 28–29, 33–34 (цит. по: Боннер А. Т. Установление обстоятельств гражданских дел. М., 2000. С. 14–16).


[Закрыть], либо чем-то еще. Эти двойные стандарты (наряду с юридической правдой параллельно существует и материальная, житейская правда дела) объясняются, по нашему мнению, смешением понятий «социальная» и «юридическая жизнь». Такое смешение вряд ли может принести четкость в сознание судей, стремящихся понять, что же все-таки должен установить суд в результате судебного юридического познания? В свою очередь, утверждение о том, что суд в рамках судебного разбирательства должен установить юридическую истину, а именно то, что существует в юридической действительности, отражает юридическую действительность, юридическую правду, знания о которой получены в полном соответствии с требованиями закона (а значит, в рамках судебного разбирательства изучалась и реальная жизнь, получившая свою юридическую интерпретацию), с одной стороны, дает четкое представление о цели судебного юридического познания, а с другой – вполне определенно способствует укреплению законности и правопорядка в самом обществе.

Если наше общество достигло того уровня, когда в Конституции страны появилось положение о приоритете общепризнанных принципов и норм международного права, содержащихся в ратифицированных Россией международных договорах, перед внутригосударственными законами, то правоприменительная судебная практика в рамках жизни права, опираясь на эти самые принципы и нормы, будет способствовать развитию и укреплению в России не только правопорядка, соответствующего общепризнанным принципам и нормам международного права, но и содействовать достижению российским обществом международного демократического уровня.

Следует напомнить, что мы ведем речь о судебном юридическом познании, т. е. о центральной, стержневой составляющей деятельности суда в рамках отправления правосудия, но далеко не обо всем процессе отправления правосудия. Цель судебного юридического познания как процесса юридического осознания и оценки юридической действительности специальным юридическим субъектом состоит в получении точных знаний о юридической действительности, о юридической правде дела. Но вот, свершилось… Судебное юридическое познание в рамках конкретного правового конфликта завершено. Определены все юридически значимые моменты изучаемой юридической реальности, отброшены «инородные», т. е. чужие для юридической жизни явления (не относимые к данной юридической действительности, к данной юридической правде или недопустимые для этой юридической действительности). И вот на этом этапе судопроизводства, когда судебное юридическое познание конкретной юридической действительности свершилось, происходит (опять-таки в рамках правовой регламентации) великое событие: познанная и оцененная судом конкретная юридическая реальность подвергается комплексному критическому судебному осмыслению. Этот момент, который можно назвать оценкой сердцем, душой, житейским опытом и т. п., – не теоретическая конструкция. Он обоснован не столько общей значимостью формирующих принципов права (свобода, равенство, справедливость), даже не столько конкретными правовыми предписаниями, требующими от суда законности и справедливости принимаемых решений, сколько тем, что именно в суде и именно на стадии принятия окончательного решения, когда судья обязан собрать воедино знания, опыт, талант, душевную энергию и т. д., со всей очевидностью предстают перед судьей вполне реальные, осязаемые противоречия между формой и содержанием, между правом и моралью, между словом и делом… Именно в этот момент результаты судебного юридического познания конкретной юридической реальности оказываются в бушующем океане всевозможных юридических и «околоюридических» факторов. Именно в этот момент проявляется индивидуальность судьи (он ведь не только специальный субъект судебного юридического познания, но и человек, возможно, несколько необычный, но и не герой. По крайней мере, требовать героизма от всех судей нелепо[121]121
  См.: Полудняков В. И. Современная российская судебная реформа. На пути в мир правосудия. СПб., 2002. С. 76.


[Закрыть]). И если мы стремимся познать истинное содержание всех побудительных мотивов, влияющих на выводы суда по конкретному делу, не стоит уподобляться страусу и прятать голову в песок, скромно замалчивая причины, порождающие эти мотивы.

Здесь мы специально вышли за рамки вопроса о судебном юридическом познании, чтобы своими рассуждениями постараться доказать, что та область правовой жизни, которая под различными углами зрения исследуется и освещается в правовой литературе и обозначается как сторона или цель юридического судебного познания (получившая название «объективная истина», «правда жизни», «житейская правда», «материальная правда») не является ни формальной, ни сущностной стороной судебного юридического познания, ни его целью, а представляет собой одну из важнейших сторон другого этапа судебного процесса – этапа комплексного критического судебного осмысления результатов судебного юридического познания, осмысления, происходящего на стадии формирования окончательного решения по делу. Только четко отграничивая юридическую истину от объективной истины правоприменитель на уровне теоретического осмысления проблемы судебного познания сможет понять, что именно является нитью Ариадны для судьи, постоянно оказывающегося в темных лабиринтах человеческих конфликтов. Несомненно, идеальными для общества являются такие условия, когда установленная судом юридическая истина максимально полно и точно отражает ту часть объективной истины, (т. е. «житейской» правды), которая подпадает под действующую правовую регламентацию[122]122
  Одним из важных факторов, позволяющих правоприменителю приблизиться к обозначенной цели, является его относительно полное знание о юридической герменевтике, а также доказательствах и доказывании. Этим вопросам диссертант посвящает две последние главы исследования.


[Закрыть]. Однако при этом следует помнить главное: если позволить «житейской правде дела» доминировать в суде над юридической правдой дела, то правосудие становится излишним. В этом случае общество лишается четких «правил игры», вместо которых во главу угла ставится судебный произвол (т. е. произвольное разрешение судьей изучаемых правовых конфликтов). Очевидно, что современное цивилизованное общество должно избегать подобной перспективы по причинам, обоснованию которых автор ранее уже уделял значительное внимание.