Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

От казни коммуниста до сближения с СССР

В разгар экономических реформ в Мадриде казнили члена ЦК компартии Испании Хулиана Гримау, который нелегально вернулся в страну. Гримау обвинили в преступлениях времен гражданской войны, когда он возглавлял политическую полицию республиканских властей в Барселоне и, по показаниям свидетелей, принимал участие в пытках и казнях не только националистов, но и политических конкурентов из числа левых.

После того как суд вынес Гримау смертный приговор, в мире развернулась кампания за его отмену. Испанские власти получили 800 000 телеграмм со всех концов света, на всех континентах прошли демонстрации у посольств Испании, от западных лидеров поступали личные просьбы заменить казнь тюрьмой, телеграммы отправили даже папа Иоанн XXIII и Никита Хрущев (впервые советский генсек вступил в прямой контакт с испанским диктатором). К удивлению Франко, среди участников кампании были и консервативные лидеры, которых он глубоко уважал, вроде британской королевы Елизаветы и французского президента Шарля де Голля.

Со времен преступлений Гримау прошло четверть века, и репрессии, которые устраивали побежденные республиканцы, в ретроспективе выглядели как сопротивление тирании. К тому же Вторая мировая война поставила воевавших против Франко на верную сторону истории. Мало кто на Западе отрицал, что Гримау был замешан в бессудных расправах, но казнь сколь угодно жестокого «чекиста» его бывшими противниками в гражданской войне, замешанными в не менее жестоких преступлениях, выглядела крайне несправедливой.

Заседание правительства под руководством Франко, прошедшее 19 февраля 1963 г., продолжалось десять часов. Министр иностранных дел Фернандо Кастиэлья, даром что бывший командующий «Голубой дивизии», советовал прислушаться к мировому общественному мнению, но Франко настоял на казни. Штатный отряд гражданской гвардии отказался стрелять, сославшись на устав, и генерал-капитану Мадрида пришлось набрать отряд добровольцев. Они нашлись.

Всего несколько лет спустя Франко уже не считал коммунистов главными врагами Испании, а Москва – испанский режим фашистским. Две стареющие автократии продемонстрировали абсолютно верное понимание современных реалий, когда перестали видеть друг в друге смертельную угрозу. Стимулом для смены режима и желанным примером для несогласных и в Испании, и в СССР были либеральные демократии Запада, а не альтернативный тоталитарный проект, правый или левый.

О восстановлении дипломатических отношений между Испанией и СССР, прерванных после падения республики, при жизни Франко не могло быть и речи. Но в 1967 г. Москва и Мадрид договорились открыть порты для судов обеих стран, а в 1969 г. в Мадриде появилось представительство Черноморской судоходной компании, политическая секция которого, возглавляемая профессиональным дипломатом Сергеем Богомоловым, де-факто стала мини-посольством СССР.

К началу 1970-х испанский бизнес искал новые возможности для развития, а обновленная бюрократия понимала: чтобы полностью снять международную изоляцию и стать «нормальной страной», нужно развивать отношения не только с Западом, но и с советским блоком, как это делают демократии Западной Европы. Даже президент США Никсон прилетел в Мадрид напрямую из Белграда, где правил красный маршал Тито, не делая разницы между ним и «белым» генералиссимусом Франко. При технократе из «Опус Деи» Лопесе Браво, который в «одноцветном» правительстве сменил пост министра промышленности на должность министра иностранных дел, Испания завязала отношения с ГДР, коммунистическим Китаем и самим Советским Союзом.

Москва тоже была заинтересована в осторожном возобновлении контактов. В 1960-х здесь начали осознавать, что плохо понимают современные Испанию и Португалию. После разрыва отношений советские дипломаты из МИД на Смоленской и могущественного международного отдела ЦК на Старой площади долго руководствовались простым подходом: при любой возможности обличать последние фашистские диктатуры Европы. В Москве на происходящее в Испании смотрели глазами испанских политических эмигрантов – республиканцев и коммунистов. Главным источником знаний были публикации в газете Mundo Obrero («Рабочий мир»), официальном органе Коммунистической партии Испании, звездным колумнистом которого была героиня гражданской войны сталинистка Долорес Ибаррури. Картина, которую рисовали эти публикации, не менялась десятилетиями: фашисты зверствуют, рабочие страдают, коммунисты борются, рано или поздно чаша народного терпения переполнится и режим падет.

К середине 1960-х в СССР оставалось около 4000 испанских эмигрантов, из них лишь несколько десятков активно занимались политикой, но вся советская дипломатическая и пропагандистская машина по инерции работала под их влиянием и в их интересах. В Москве начали этим тяготиться. Приближался физический конец Франко, а с ним так или иначе должны были произойти перемены – значит, нужно было лучше узнать реальную Испанию.

Ни в МИД, ни в ЦК КПСС в то время не было отдела, занимающегося Иберийским полуостровом. Специалистов по Испании и Португалии вообще было немного, в их роли выступали, кроме эмигрантов, отечественные специалисты по Латинской Америке. Таким молодым латиноамериканистом, переброшенным на испанское направление, был будущий министр иностранных дел России Игорь Иванов, который в начале 1970-х работал в относительно либеральном Институте мировой экономики и международных отношений. При Брежневе институт был одним из центров относительно свободного, не полностью догматического обсуждения мировых проблем. Когда в 1972 г. Испания и СССР решились повысить уровень отношений и обменяться торговыми миссиями, Иванова направили в Мадрид работать в торгпредстве. Дипломатическую секцию торгпредства возглавил тот же Сергей Богомолов, который до этого в ранге зампреда работал в представительстве Черноморской компании.

«Я уже был членом коммунистической партии, кое-что читал, и в моем восприятии я ехал в кровавую диктатуру, где людей сажают, расстреливают, вешают, – говорил в личном разговоре автору этой книги Игорь Иванов. – А приехал в нормальную европейскую страну. Выходишь в аэропорту и видишь обычных современных людей, современные машины». Консьерж дома, в котором молодому советскому дипломату сняли квартиру, за бокалом вина признался, что воевал в «Голубой дивизии», но сейчас ему стыдно и он прекрасного мнения о русских.

Советских дипломатов поражало, что к ним доброжелательно относятся и охотно идут на контакт с ними не только оппозиционеры и простые люди (хотя жители фашистского государства вроде бы должны таких контактов избегать), но и представители власти, в том числе самые высокопоставленные. Это происходило в те же годы, когда Евтушенко, находясь проездом в Испании, писал свое «может дорого стоить фраза». Он представлял себе местную диктатуру по советским шаблонам, а дипломаты сталкивались с иной реальностью.

Другим поводом для удивления стали встречи с оппозицией. Оппозиция была нелегальной, как бы в подполье, но ее видные представители ходили по улицам, преподавали в университетах, проводили публичные мероприятия. Советские дипломаты встречались в кафе с коммунистами, социалистами, лидерами независимых профсоюзов. Правда, за соседним столом, не слишком скрываясь, порой сидел наблюдатель, пряча за газетой внушительного размера диктофон. Супруга Игоря Иванова работала над диссертацией в Мадридском университете Комплутенсе у профессора-коммуниста Рамона Тамамеса, временно эмигрировавшего в США после участия в студенческом марше за демократию, а теперь вернувшегося.

Первой задачей советских дипломатов было установить контакты с представителями разных политических кругов и понять, что может произойти в Испании после ухода Франко. По словам Иванова, поначалу для Москвы это была миссия в тылу врага: «На месте нюхать, проверять, смотреть, куда склонится чаша весов – влево или вправо, кто будет преемником, согласится ли на преемника общество, что вероятнее – смена режима или его сохранение, как себя вести Советскому Союзу, когда в Испании начнется новый этап». Советские дипломаты встречались с западными коллегами и обсуждали статьи в официальной печати: правильно ли они прочли важную информацию между строк? У московских дипломатов было преимущество: богатый опыт чтения между строк советских газет.

Обнаружилось, что у последней фашистской диктатуры в Испании и развитой социалистической в СССР есть даже общие внешнеполитические интересы. В декабре 1973 г. замминистра иностранных дел СССР Алексей Манжуло принимал испанского системного либерала, финансиста и бывшего посла в США и Ватикане Антонио Гарригеса (запись беседы сохранилась в архиве МИД). Оба дипломата пришли к выводу, что сближению Москвы и Мадрида «может способствовать отношение Испании к недавним событиям на Ближнем Востоке». Ведь «Испания поддерживает хорошие отношения с арабскими странами и запретила США использовать базы на территории Испании для помощи Израилю». Под недавними событиями подразумевалась арабо-израильская «война Судного дня», в которой СССР был на стороне арабов.

У молодой советской дипломатической миссии не могло не возникнуть и технических трудностей. Это не было полноценное посольство, количество персонала было строго ограничено, а значит, нет техников, шифровальщиков, спецсвязи и в арендуемом здании не развернуть необходимое оборудование. Раз в месяц дипломаты ездили в советское посольство в Париж и оттуда отправляли телеграммы. Поначалу объем информации, которого в Москве ждали из Мадрида, был не очень велик и редких поездок в Париж хватало.

Глава 4
Поздняя осень

Декабрь 1970 г. Шесть лет до падения режима

Рубеж 1960–1970-х можно считать началом транзита власти, каким его задумал Франко. Провести транзит по плану и сохранить в неприкосновенности свое наследие ему в итоге не удалось. И все же если бы в последний период жизни Франко не занялся через не хочу частичной деперсонализацией режима, отделением государства от себя лично, наращиванием институциональной мускулатуры – этими неприятными предсмертными хлопотами о собственном наследии, – переход к парламентскому строю наверняка был бы более трудным и беспорядочным, а может быть, и кровавым. Последнее наверняка произошло бы, если бы Франко вместо укрепления институтов режима боролся за удержание прежнего уровня личной власти, как делал португальский диктатор Салазар.

Укрепляя институты режима, призванные ограничить власть преемника, Франко любил повторять фразу «все схвачено, и схвачено на славу». В действительности связанные им институциональные узлы не спасли режим, и Франко, вероятно, отшатнулся бы в досаде и недоумении от той Испании, какой она стала вскоре после его смерти. Но нескольких вещей, которых он боялся больше всего, с ней не случилось: она осталась единой страной, не стала республикой, не подпала под влияние коммунистов и Москвы, обошлась без новой революции и гражданской войны.

Последний период правления франко

Если условно разделить правление Франко на периоды, последний начался в 1969 г. В стране появился официальный преемник, будущий глава государства, принц Испании Хуан Карлос. Политический фаворит Франко адмирал Карреро Бланко стал вице-премьером с явной перспективой возглавить правительство, которое с каждым годом становилось все более самостоятельным.

Тогда же Франко позволил экспериментировать с выборами законодателей и, подписав органический закон, в принципе согласился с тем, что в стране возможно политическое разнообразие в виде объединений (ассоциаций) – разумеется, на платформе правящего Национального движения, рядовые республиканцы – участники гражданской войны были амнистированы. Предварительную цензуру отменили еще раньше, а очередной конфликт элит дал повод вновь омолодить правительство и почти полностью передать власть в руки технократов.

Однако этот условный последний период по части репрессий оказался более жестоким, чем предыдущее десятилетие. После 1960-х, когда благополучие граждан росло, режим смягчался, а Франко постепенно отходил от дел, многие ожидали, что в 1970-х либерализация ускорится, а вождь, возможно, передаст власть преемнику. Не произошло ни того, ни другого. На политические и экономические трудности государство ответило насилием в масштабах, про которые его граждане начали забывать, а Франко остался на посту до гроба.

Возможности догоняющего экономического роста исчерпывались по мере того, как Испания приближалась по уровню жизни к Западной Европе и переставала быть европейским третьим миром – развивающейся страной на развитом континенте. Экономический рост, а вместе с ним подъем уровня жизни, замедлился. Еще больше замедлил его мировой топливный кризис. Негласный договор режима с гражданами – политические свободы в обмен на благосостояние – зашел в тупик. Тогда же возродился баскский вооруженный сепаратизм. Он нанес удар по связке между автократией и безопасностью, уже закрепившейся было в умах жителей страны. Диктатура перестала выглядеть гарантом мира и стабильности и стала источником проблем, создающих опасность для жизни всех граждан, начиная со слуг режима.

Предчувствие скорого ухода вождя заставило оппозицию действовать смелее. Ей нужно было напомнить обществу о себе, чтобы люди узнали и приняли во внимание ее видение будущего страны. В ответ активизировались реакционеры. Борьба между ретроградами и реформаторами внутри государственного аппарата тоже обострилась. Режим Франко испытывал те же перегрузки, что и любая власть, столкнувшаяся со стагнацией.

Чтобы сохранять текущий уровень поддержки во время замедления экономического роста, приходится двигаться быстрее. Остается ответить на вопрос куда. Реакционная часть истеблишмента считала, что надо вернуться назад, к более суровым временам патриотической мобилизации против внешних и внутренних врагов. Реформаторские круги, напротив, придерживались мнения, что надо двигаться в сторону политической либерализации: только так можно удержать элиту режима на плаву и сохранить поддержку граждан. Одни предлагали превратить страну в утес посреди бурного моря, другие – в корабль. Дряхлеющий Франко словно бы замер в нерешительности. Он явно не был готов инвестировать свой тающий политический вес в новые реформы – наоборот, перед приближающимся уходом он был озабочен тем, чтобы созданная им система пережила его.

Испанские университеты находились под сильным впечатлением от французских событий 1968 г. В январе 1969 г. Энрике Руано, студент юрфака Мадридского университета Комплутенсе, задержанный за распространение брошюр запрещенных независимых профсоюзов, выбросился с седьмого этажа здания испанской политической полиции. Доказывая, что это было именно самоубийство, власти опубликовали отрывки из дневников погибшего, где встречались суицидальные мысли. Друзья Энрике Руано и его товарищи по романтической подпольной организации «Народный освободительный фронт» настаивали, что это было убийство и Энрике выбросили из окна сотрудники спецслужб. Начались беспорядки в университетах, в Барселоне был сожжен испанский флаг.

В ответ на волну студенческих и рабочих протестных акций и вооруженных выступлений баскских националистов Франко объявил чрезвычайное положение и приостановил действие прав, которые только что дал жителям органический закон. Во Франции 1968 г. закончился отставкой могущественного де Голля, и Франко не хотел, чтобы в Испании похожим образом завершился 1969-й. Глава режима дал понять: граждане могут получить права сверху, по милости власти, но лишатся даже тех прав, что имеют, если попытаются расширить их сами при помощи протестов.

«Бункер», семья и фалангисты поддержали режим чрезвычайного положения, но Карреро Бланко и технократы добились его быстрой отмены, опасаясь, что это сорвет «операцию "Принц"» и задержит провозглашение Хуана Карлоса преемником. Их поддержал министр информации и туризма Фрага, который в вопросе будущего устройства режима перешел на сторону технократов. Он объяснял Франко, что туристы не поедут в страну, в которой действуют законы военного времени, туристический сезон будет сорван и пополнения казны не будет.

Франко прислушался к его доводам, но не отказался от мысли приостанавливать действие своей полуконституции, когда понадобится. Теперь он объявлял ЧП на отдельных территориях – чаще всего в провинциях басков. Это давало возможность проводить обыски, задержания и суды без предписанных законами формальностей.

Рубеж 1960–1970-х в Испании выглядел как странная череда репрессий и послаблений. Общество, а вместе с ним власть, уже не было готово к массовым жестоким наказаниям. Послабления злили реакционеров, а бессистемность репрессий возмущала граждан.

Возвращение сепаратизма

Для патриотической мобилизации пригодилась бы новая война, которой, казалось, неоткуда взяться. В бывшей республиканской оппозиции даже коммунисты официально отказались от вооруженной борьбы и объявили, что смена режима будет исключительно мирной. И тут в конце 1960-х вернулась эпоха вооруженного баскского сепаратизма, которая закончится только в новом, XXI в.

В 1967 г. националистическая группировка ЭТА перешла к террористической войне. Это было настолько кстати для сторонников патриотической мобилизации во власти, что появившиеся тогда версии о связи баскских радикалов с реакционерами в рядах режима не исчезают по сию пору. Но были между ними отдельные случаи «взаимопомощи» или нет, у возрождения баскского сепаратизма имелись свои корни.

Ускоренное промышленное развитие баскских провинций привело к изменению их этнического состава, и националисты боялись, что баски останутся в родных краях в меньшинстве, а репрессивное языковое законодательство, отсутствие преподавания и вещания на местном языке делали эту ситуацию особенно опасной. Кроме того, рубеж 1960–1970-х – время активизации ультралевых и националистических групп от «Красных бригад» до боевиков Ольстера по всей Европе.

Лучшее доказательство, что война баскских радикалов против Испании – не проект реакционных франкистов, – то, что она продлилась гораздо дольше, чем диктатура Франко. Война тянулась долго потому, что огромная часть баскского общества поддерживала насильственные методы борьбы. Этаррес (члены ЭТА) убивали полицейских и жандармов, военных и гражданских чиновников, а заодно басков из числа «коллаборационистов», облагали бизнес «революционным налогом», нападали на собственников предприятий, на которых бастовали рабочие, – демонстрировали, что ведут не только национальную, но и классовую войну. И все это происходило не только при диктатуре, но и при переходе к демократии и при самой демократии.

Как обычно, даже во время прицельных атак страдали случайные люди, а иногда нападениям сознательно подвергались туристические и гражданские объекты. Тем не менее в поздние годы диктатуры часть оппозиции какое-то время видела в радикальных басках тактических союзников в борьбе с режимом. Даже те, кто был против насилия, боялись оттолкнуть всех басков, осудив террористов, выступавших от имени своего народа. Со временем пути испанцев, которые хотели демократии, и радикальных басков, требовавших независимости, разошлись.

Баскское националистическое движение постоянно разделялось и перегруппировывалось, дробилось на фракции более миролюбивые и воинственные. Всякий раз, когда одна часть баскских националистов переходила к легальной борьбе, другая обвиняла бывших соратников в предательстве. Со временем воинственных националистов остудило постепенно нараставшее отвращение к насилию самого баскского общества. Действия ЭТА оттолкнули даже тех испанцев, которые стремились не к мягкому транзиту власти, а к жесткому краху режима.

И все же этаррес внесли свой вклад в общее настроение конца эпохи Франко. Теракты ЭТА помогли разорвать в умах испанцев связь между отсутствием свободы, с одной стороны, и порядком и спокойствием – с другой. Диктатура больше не гарантировала безопасность. Так что как бы ни пытались сторонники ужесточения диктатуры извлечь из баскского террора пользу, вреда он им принес больше.

Те из оппозиционеров, кто был рад, что террористы бьют по франкистский стабильности, совершили ошибку и тоже создали долгосрочную проблему. Отказываясь осудить насилие в отношении главных хранителей режима – силовиков, оппозиционеры превращали их в сплоченный коллектив противников демократических реформ, питали антидемократический скепсис людей в погонах, сопротивление которых станет главной проблемой демократического транзита.

Столкнувшись с вооруженным вызовом, власть вознамерилась показать, что еще способна железной рукой наводить порядок. В декабре 1970 г. начался Бургосский процесс. Среди 16 обвиняемых баскских боевиков и их сообщников оказались двое священников. По этой причине апостольский администратор Бильбао при поддержке Ватикана добился открытых судебных слушаний.

В присутствии публики и журналистов глава трибунала полковник Мануэль Ордовас выслушал рассказы обвиняемых о пытках во время следствия и о том, что баскские провинции – это территория беззакония и полицейского произвола. Заседания по делу тут же закрыли, но опубликованные прессой показания и смертный приговор шести обвиняемым привели в смятение Испанию и мировое сообщество. Намечалась первая после расстрела коммуниста Гримау в 1963 г. политическая казнь в Испании, да еще и групповая. Приговор стал поводом для шумной протестной кампании за рубежом.

Франко, как всегда в таких случаях, в ответ организовал демонстрацию народной поддержки. Он собрал огромный патриотический митинг у королевского дворца на площади Ориенте. Толпа выкрикивала его имя, зиговала и пела фалангистский гимн. Однако технократы убедили его, что казнь помешает движению в сторону европейской интеграции, и Франко лично заменил смертные приговоры тюрьмой. Только после этого министру иностранных дел Лопесу Браво удалось подписать торговое соглашение с ЕЭС.

Национальные чувства каталонцев проявлялись более сдержанно, чем басков. В 1971 г. на неофициальной, но весьма представительной Ассамблее Каталонии собралось 300 делегатов, представляющих разные классы и политические взгляды. В кастильских регионах Испании классовый инстинкт все еще удерживал буржуазию от прямого сотрудничества с левыми оппозиционерами, в Стране Басков революционная идеология вела боевиков-националистов на борьбу против своей же буржуазии. В Каталонии национализм не принял радикальных форм и местные левые сравнительно мирно сошлись с местной буржуазией на националистической почве.