Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

От старой доброй европы к свободе нравов

Опасения изоляционистов в окружении Франко, что Запад, получив доступ к испанской экономике, на этом не остановится и будет пытаться влиять на испанскую политику, подтвердились. Международное европейское движение, продвигавшее идеи европейской интеграции, пригласило на свою очередную ассамблею, проходившую летом 1962 г. под эгидой ЕЭС в Мюнхене, 118 испанских оппозиционеров, представлявших все политические силы за исключением коммунистов. Среди гостей были именитые эмигранты-республиканцы, диссиденты из самой Испании, монархисты из окружения дона Хуана и даже известные перебежчики из рядов режима, вроде видного фалангиста, бывшего главы отдела пропаганды времен гражданской войны Дионисио Ридруэхо, которого раньше называли испанским Геббельсом.

Кроме коммунистов, среди приглашенных не было и действующих представителей режима, даже его реформаторского крыла. Для Франко это стало очередным доказательством двойных стандартов Запада. По его мнению, раз испанское правительство тоже стремится к сближению с Европой, европейцы должны были пригласить всех, кто разделяет эту цель. Европа, со своей стороны, давала понять, что сближаться намерена только с «другой Испанией» в лице демократической оппозиции.

Делегация испанских оппозиционеров поступила непатриотично: она призвала ЕЭС не принимать Испанию в общий рынок, пока ее политический режим не станет похожим на режимы других стран – членов организации, и лидеры ЕЭС согласились. Испанское правительство осудило «мюнхенское сборище» как очередное свидетельство иностранного антииспанского заговора. Некоторые делегаты из Испании, в том числе Ридруэхо, не смогли вернуться домой и остались в эмиграции. Других по возвращении ждала ссылка на Канарские острова или преследования Политико-социальной бригады – испанской политической полиции.

И все же реальная изоляция Испании закончилась вместе с автаркией и крайним экономическим национализмом. Европейские президенты и премьеры по-прежнему не ездили в Мадрид и не приглашали Франко в свои столицы, но по мере того, как ужасы гражданской войны уходили в прошлое, встречи испанских и европейских министров стали обычным делом. Испанию наказывали за политическую неуступчивость диктатора и одновременно поощряли за открытость экономики и верность западной системе безопасности.

В прессе западных стран становилось популярным менее черно-белое и более заинтересованное описание Испании, которая, оказывается, не концлагерь, а почти нормальная страна. Ничего удивительного, ведь тот же подход в оттепельные 1960-е Запад пытался практиковать даже по отношению к гораздо более экзотическому и закрытому Советскому Союзу. Сам Франко теперь говорил, что рядовой советский человек не такой уж коммунист.

Долгое время Испанию обходили стороной и деятели культуры, по крайней мере те из них, кто дорожил репутацией в демократических странах или государствах соцлагеря и левых кругах. Но чем дальше в прошлом оставались жестокости войны и послевоенных репрессий, тем меньше осуждали тех, кто посещал Испанию, и к концу 1950-х негласный запрет ослаб. За один только 1959 г. здесь побывали звезды мирового кино Брижит Бардо и Джина Лоллобриджида, оперная дива Мария Каллас и, несмотря на свои левые взгляды, режиссер Федерико Феллини с женой, актрисой Джульеттой Мазиной.

Но главная звезда, которую удалось зазвать в Мадрид благодаря технократической оттепели, – президент США Дуайт Эйзенхауэр, который в канун Рождества 1959 г. приехал в Испанию в рамках международного турне. Любой новый, порвавший с прежним режим ищет внешней легитимации. С середины ХХ в. ее высшая форма – добиться, чтобы столицу твоей страны посетил президент США и чтобы визит прошел в теплой, дружественной обстановке.

В Мадриде надеялись, что встреча с лидером демократического мира снимет заклятье с главы испанского государства, а Франко был уверен, что они с гостем поймут друг друга как боевые генералы и союзники по холодной войне. На улицах Мадрида в честь приезда долгожданного гостя строили триумфальные арки, выкладывали светящимися лампочками приветствия на стенах домов, мобилизованные толпы горожан махали кортежу флажками, многие вполне искренне.

Даже визит американского президента не разморозил отношений между Испанией и Европой на высшем уровне. Франко был раздражен чистоплюйством европейских правительств, их заигрыванием с испанской оппозицией и вмешательством во внутренние дела его страны. Крайняя форма такого вмешательства – намеки на то, что Испанию пустят в ЕЭС и НАТО в обмен на либерализацию режима, а лучше – на уход Франко от власти.

Несмотря на это, Франко не свернул реформ, которые сближали экономику Испании с западной. Теперь ему нужно было доказать самому себе и своим критикам-националистам справа, что, доверив экономику новому поколению управленцев, он сделал правильный выбор. Кроме того, технократы поддерживали проект авторитарной монархии как способ сохранить режим после Франко, а к этому склонялся и он сам.

В новом правительстве 1962 г., которое Франко и Карреро Бланко укрепили еще несколькими технократами из «Опус Деи» (например, министром промышленности стал Грегорио Лопес Браво, которой тоже войдет в число авторов испанского экономического чуда), появился новый министр информации и туризма Мануэль Фрага – молодой функционер с вытянутым лицом, почти половину которого занимал высокий лоб. В то время как технократы из «Опус Деи» считали, что можно ограничиться экономическими реформами, Фрага пытался отстаивать необходимость общественных изменений. К нему присоединился Хосе Солис Руис, с 1957 г. министр – генеральный секретарь Национального движения, сделавший карьеру в официальных вертикальных профсоюзах. Фрага и Солис не были связаны с «Опус Деи» и, в отличие от тамошних технократов, попытались уменьшить оберегаемую Франко преграду между экономикой, которая менялась, и политикой, которую трогать запрещалось.

Как и следовало ожидать от фалангиста, Солис не поддерживал монархический проект, вокруг которого сплотились технократы и их покровитель Карреро Бланко. Он не верил, что Хуан Карлос или любой другой монарх сможет удержать власть и сохранить режим. Другое дело – правящая партия, для которой сохранение режима – это вопрос ее выживания.

Чтобы укрепить партию власти и ослабить монархический проект, Солис при поддержке Фраги намеревался усилить демократию внутри режима: сделать Национальное движение платформой для дискуссий, увеличить самостоятельность и роль публичных институтов режима – его правящей партии, кортесов, правительства, совета Национального движения и Совета королевства, чтобы будущее страны меньше зависело от воли одного человека и игры закулисных групп. Таким способом оба хотели адаптировать режим к современности, сделать его устойчивей за счет умеренной либерализации. Технократов, напротив, больше устраивала «рыхлая» правящая партия, лишенная субъектности и реальной власти.

Разногласия между технократами-экономистами и реформаторами-«политиками» до некоторой степени предвосхитили будущий спор между сторонниками советского и китайского пути. Солис задумал узаконить отсутствие монолитности внутри режима – поддержать ту самую политическую энергию, которая никуда не исчезает и вечно бурлит за закрытыми дверями. Чтобы удовлетворить общественный запрос на политическую конкуренцию, он предложил разрешить «объединения» или «ассоциации» – своего рода суррогатные партии или конкурирующие платформы внутри правящего Национального движения. Солис дважды вносил законопроект о политических объединениях, в 1964 и 1969 гг.

Луис Карреро Бланко и сам Франко настороженно относились к идее «объединений». Оба раза закон Солиса увязал в правительстве и кортесах. Его тормозили не только консерваторы – сторонники классической диктатуры, но и технократы, которые опасались, что излишняя политическая свобода может замедлить темп экономических реформ и подорвать их монархические планы. Но и без законодательного разрешения представители разных течений в номенклатуре стали неформально объединяться в ассоциации и группы единомышленников.

Министр информации и туризма Мануэль Фрага продвигал свои идеи успешнее, чем Солис Руис. Пока министры экономического блока привлекали миллиарды долларов зарубежных инвестиций, он открыл страну для миллионов иностранных туристов, улучшил ее имидж, добился отмены предварительной цензуры, раскрепостил культурную и повседневную жизнь.

В 1961 г. в страну приехало 7 млн иностранных туристов, в 1966 г. их было уже 17 млн, в 1970 г. – 24 млн, а в 1972-м – 35 млн, количество, равное населению самой Испании. Были годы, когда туризм выходил на первое место среди всех отраслей испанской экономики и давал около 10 % национального ВВП, попутно становясь основой роста других индустрий, например строительной.

В 1965 г. Фрага попал в центр внимания, искупавшись вместе с послом США в холодном апрельском море недалеко от места катастрофы американского бомбардировщика B-52 с термоядерными бомбами на борту. Одна из четырех бомб упала в залив, ее искали больше двух месяцев, и министр с послом не щадя живота доказывали, что испанское море безопасно.

Туризм был важен не только как источник валютных поступлений. Благодаря туристам из Западной и Северной Европы раскрепостились нравы самих испанцев. В начале министерской карьеры Фрага решился на смелый ход: продвигая Испанию за рубежом, он не прятал ее отличия от демократической Европы, а подчеркивал их. Испания – Европа, но другая: суровая, неиспорченная, верная старине, где мужчины – настоящие рыцари, а женщины – стыдливые прекрасные дамы, где семьи крепки и многодетны, люди чисты и религиозны. Однако благодаря усилиям Фраги по привлечению иностранцев отличия, которые он выпячивал, стирались, и жители испанских городов все больше походили образом жизни, внешним видом и вкусами на итальянцев или французов.

Отделение права от государства

Новая экономическая и общественная жизнь все чаще входила в противоречие с законодательством и судебной практикой, сформировавшимися в репрессивный период диктатуры, когда Франко управлял Испанией как завоеванной страной. Международный бизнес и его испанские подрядчики, миллионы иностранных туристов хотели чувствовать, что находятся не в чрезвычайном, а в нормальном и предсказуемом правовом пространстве, – во всяком случае, пока это не касалось напрямую политики.

В ответ на этот запрос режим дополнил законодательную базу двумя новыми «фундаментальными законами». В 1958 г. Франко лично представил в кортесах закон о принципах Национального движения. Закон представлял собой попытку совместить автократию с элементами независимого правосудия. Авторитарный режим словно бы вычленял из себя отдельную судебную власть и только с ее согласия мог теперь посягать на неполитические права граждан.

Новый закон состоял из смеси лозунгов, положений о государственном устройстве и социальных гарантий. Однако среди этих постулатов присутствовала статья о равенстве всех испанцев перед законом. Она подразумевала юридическое равенство и бывших противников по гражданскому конфликту, и нынешних лоялистов с несогласными. Это был важный шаг к тому, чтобы перестать делить испанцев на патриотов и врагов. Закон исполнял роль, сходную с ролью сталинской конституции 1936 г., которая через полтора десятилетия после Гражданской войны в России тоже формально уравняла в правах всех граждан СССР, но в отличие от нее в Испании за новым законом не последовали массовые репрессии. Право на труд, частную собственность, предпринимательскую инициативу закрепили в отдельном «принципе».

Среди различных объединений, разрешенных в испанском обществе, наряду с профессиональными, семейными, религиозными и молодежными новый закон упоминал политические. Пункт об этих загадочных «политических объединениях» или «ассоциациях» и стал той почвой, на который сторонники демократизации в рядах номенклатуры, вроде Солиса Руиса и Фраги, пытались вырастить подобие политических партий.

В 1966 г., к 30-летию путча, который привел Франко к власти, Мануэль Фрага подготовил «Органический закон государства». В очередном призванном заместить конституцию законе вновь была сделана попытка комбинировать авторитарное государство с правовым. Режим поставил целью создать такое государство, в котором граждане, так и не получившие политических прав, были бы равны перед законом, а судебная власть стала бы по-настоящему автономной, не зависящей от исполнительной.

По мере того как старел и слабел глава режима, закон укреплял другие институты государства – правительство, парламент и суды. «Органический закон» вновь определял Испанию как королевство, несколько ограничивал абсолютные полномочия Франко и, подтверждая его право выбрать будущего короля, указывал, что в дальнейшем трон будет передаваться по наследству. Это должно было стабилизировать режим в будущем, пресечь попытки ввести военную или партийную монархию, в которой власть при каждой передаче трона оказывалась бы полем соперничества влиятельных фигур и групп. Наконец, благодаря закону был сделан новый шаг в сторону разделения властей. Часть кортесов теперь избиралась напрямую, но не всеми гражданами, а «главами семей», а посты руководителей государства и правительства должны были занимать разные люди. Должны – не значит заняли. И здесь Франко тянул время, насколько хватало сил, и продолжал совмещать их еще семь лет.

Этот крайне важный закон вынесли на референдум. Тех, кто собирался голосовать против, заранее записали в агенты «масонов» и Москвы, но поддержку в 98 % можно приписать не только усилиям пропаганды, манипуляциям с голосованием и выученной беспомощности жителей автократии, но и общественному оптимизму. Экономический рост бил рекорды, а в новом законе одни видели залог стабильности после ухода Франко, другие – начатки политической либерализации.

Под внешне неизменной политической оболочкой режима в его третье десятилетие возникла новая экономическая и общественная реальность, которая прорывалась сквозь эту оболочку наружу. Франко все больше походил на rostrum – фигуру, украшающую нос корабля, которая верит, что ведет его за собой. Пока фигура произносит хвалебные речи в адрес верно проложенного в прошлом курса, кораблем правят другие, и курс меняется.

Этот карикатурный образ требует оговорок. В экипаже не было единомыслия в том, куда вести корабль. Члены команды тянули его в разные стороны и были готовы выкидывать друг друга за борт. Поэтому носовая фигура судна, его все более свадебный, по мнению насмешников, капитан был вполне реальным арбитром в спорах. Во власти Франко оставались главные решения по кадровым вопросам. Политическая форма режима не была пустой оболочкой или маскировочной сеткой. Она являлась именно формой, внутри которой, растягивая и деформируя ее, пыталась расположиться поудобнее изменившаяся реальность.

За время авторитарной модернизации изменилась экономическая база страны. Привилегированным группам победителей в гражданской войне пришлось уступить место новым хозяевам жизни. Помещиков, священников, бюрократов и генералов потеснили собственники и директора новых промышленных предприятий, в том числе вывезенных в дешевую Испанию из Америки и Европы. Представителей старой элиты сменяли менеджеры отечественных и транснациональных компаний, застройщики, отельеры, предприниматели из сферы услуг и индустрии развлечений, которая обслуживала все более многочисленных иностранных туристов, растущий средний класс и даже богатеющих рабочих.

Франко, заключив Мадридский пакт с Америкой и призвав технократов управлять экономикой, ставил целью укрепить и продлить режим. И экономические реформы действительно продлили его. Однако ценой этого стало изменение страны до неузнаваемости. В первое десятилетие правления Франко главной силой Испании была армия во главе с генералиссимусом – победителем в гражданской войне, союзниками – тоталитарные Германия и Италия, финансовой опорой – землевладельцы и старые промышленники, которым режим поставлял дешевую рабочую силу из рядов побежденного пролетариата, идеологическим институтом – церковь.

В шестидесятые финансовой опорой страны окончательно стали транснациональные корпорации и модернизированный местный бизнес, военным союзником – демократические Соединенные Штаты, главным торговым партнером – Европейское экономическое сообщество. США и НАТО превратились в незаменимых защитников от внешних угроз, армия заняла более скромное положение, чем раньше, возможность реванша побежденных предотвращали полицейские силы, церковь после Второго Ватиканского собора отказалась от безоговорочной поддержки консервативных диктатур. Из осажденной крепости Испания превратилась в страну массового туризма и развлечений.

Авторитарный политический режим в своих интересах вызвал к жизни эту новую Испанию и управлял ею. Но и сама новая Испания тоже управляла режимом и постепенно двигалась к тому, чтобы избавиться от него и жить не по особенным, а по общим для всех правилам.

Новая открытость

Экономическая либерализация, как правило, раскрепощает не только экономику, но вместе с ней нравы и культуру. Эмансипированные от государства собственники и наемный средний класс жаждут новых впечатлений и статуса, который может дать доступ к самым модным, передовым, даже рискованным, экспериментальным формам творчества и потребления. Именно поэтому верно и обратное: если государство покушается на свободу культуры, его экономическая жизнь со временем деградирует, ведь из общества исчезает та творческая атмосфера, в которой нуждаются бизнесмены и менеджеры для развития новых проектов.

В 1960 г. возобновился конкурс «Мисс Испания», который не проводился с начала диктатуры. В 1962 г. на испанских киноэкранах появилась первая актриса в бикини. В 1965 г. в Испанию приехали The Beatles. Власти не были в восторге от их гастролей, официальная пресса с удовлетворением отмечала, что на мадридской и барселонской аренах для корриды, арендованных под концерты, оставалось много пустых мест, и вообще в Испании обошлось без массового истерического поклонения новомодным идолам. Поклоняться мешали и дорогие билеты, и суровые меры безопасности, но о запрете концертов речь не шла.

С рок-н-роллом бороться было поздно, да никто и не собирался. На следующий год после гастролей The Beatles песня Black is black испанской рок-группы Los Bravos поднялась на второе место в британском хит-параде и на четвертое в американском. И даже когда в 1971 г. испанская цензура заставила британскую группу The Rolling Stones изменить обложку альбома Sticky Fingers – джинсы Джо Далессандро со скандальной ширинкой на молнии заменили консервной банкой с пальцами в кровавом соку – получилось не менее эпатажно. Желающие могли увидеть в этом варианте обложки политический подтекст: пальчики кровавые в глазах.

Впрочем, кроме коммунизма и «масонства» (синоним либерализма в местном политическом словаре) из всех других порочных проявлений свободы Франко больше всего боялся порнографии, даже намеков на нее в виде молнии на штанах. А отрубленные пальцы – ну что ж, к ним не привыкать. Еще из испанского издания альбома убрали песню Sister Morphine как пропагандирующую наркотики. Группа не возражала.

В 1963 г. испанские прокатчики и продюсеры попытались договориться с профильным министром Мануэлем Фрагой о расширении границ дозволенного в кино и тут же на практике протестировали достигнутые договоренности. Запрещены были обнаженное тело, нападки на религию и недовольные режимом персонажи, способные вызвать у зрителя симпатию. В том же году на экраны вышла франко-испанская кинокартина «Благочестивая Сюзанна», в которой крупным планом снято, как обнаженная Сюзанна поднимается из пенной ванны. «Останься пеной, Афродита, и, слово, в музыку вернись». Но поздно.

Поправившие материальное положение и купившие автомобили испанцы повадились ездить во Францию смотреть фильмы, которые в Испании не пустили в прокат или подвергли цензуре. Поездки в соседнюю страну ради просмотра вырезанных откровенных сцен даже стали предметом разрешенного юмора в собственном кино и на телевидении. «Ура, мы в Европе!» – радуются доехавшие до французского кинотеатра мужчины в одной из комедий. «Или еще нет?» – сомневаются они, увидев, что кинотеатр окружен машинами с испанскими номерами. И возмущаются, когда встречают собственных жен, приехавших посмотреть фильм без купюр. Само по себе словосочетание «в Европе» указывало на промежуточное, периферийное самосознание испанцев: мы уже Европа или еще нет?

В 1966 г. Мануэль Фрага добился отмены предварительной цензуры, которая действовала со времен гражданской войны. Теперь цензура работала постфактум: СМИ, издательства, продюсеры наказывались штрафами, приостановкой работы или закрытием издания, конфискацией тиража, запретом проката фильмов, даже тюрьмой, но все это уже после выхода продукции в свет.

Не менее важным источником валютных поступлений и знаний о мире европейских демократий, чем туризм, стали испанские гастарбайтеры. Франко держал границы открытыми, демократическая Европа тоже. Между 1960 и 1973 гг. из Испании уехали работать в более богатые страны Западной и Северной Европы больше 1 млн человек. Возвращаясь или навещая родных, они знакомили их с новыми модами и нравами, также делясь наблюдениями за жизнью в странах, где можно протестовать на улицах, выбирать власть и рисовать карикатуры на главу государства.

Пока рабочие отправлялись в трудовую эмиграцию, деятели культуры, уехавшие во время гражданской войны, начали навещать Испанию. Тех, кто по-прежнему не приезжал, теперь издавали, показывали, исполняли на родине. В Испании жил будущий нобелевский лауреат Камило Хосе Села, автор самого переводимого и издаваемого испанского романа ХХ в. «Семья Паскуаля Дуарте». Власти сначала запретили суровый реалистический роман, он вышел в 1942 г. в Аргентине и стал мировым бестселлером. Но в 1946 г. книга все же была опубликована в Испании.

Писатель и режим начали учиться терпеть и даже принимать друг друга. К 1960-м гг. Испания гордилась тем, что самый известный испанский прозаик работает на родине, а он, подобно Сальвадору Дали, пользовался благоволением властей не только для того, чтобы писать что хочет, но и для эксцентричных выходок: например, в строгом костюме искупался в фонтане на открытии памятника ему же в Эльче возле Аликанте. Главное, что Села не был напрямую вовлечен в деятельность запрещенной оппозиции.

Прежде большинство представителей культуры связывали себя с одной из сторон гражданской войны. Теперь становилось все больше тех, кто избегал жесткой самоидентификации со сторонами гражданского конфликта. Случались курьезы. Чиновникам министерства культуры очень хотелось вернуть на родину великого кинорежиссера, республиканского эмигранта Луиса Бунюэля. Он согласился снимать в Испании. После того как фильм «Виридиана» – по мнению многих кинокритиков, лучший у Бунюэля – был готов, оказалось, что в титрах упоминается поддержка Государственного управления кинематографии.

Премьера на Каннском фестивале 1961 г. обернулась двойным скандалом: после того как за контакты с режимом режиссера разнесли политическая оппозиция и эмиграция, на фильм обрушились испанские консерваторы и Ватикан. Даже прогрессивный по меркам недавнего прошлого папа Иоанн XXIII назвал фильм кощунственным. Директор управления кинематографии был уволен, в Испании фильм показали только после смерти Франко. На фестивале картина получила «Золотую пальмовую ветвь», и ее мировым прокатом занялась Мексика, где жил Бунюэль и которая вместе с Испанией участвовала в производстве шедевра.

Друг и в прошлом сорежиссер и соавтор Бунюэля Сальвадор Дали поселился в Каталонии. Он охотно встречался с Франко и другими официальными лицами, которые вместе с журналистами государственных СМИ терпели его экстравагантные выходки и периодические выступления на камеру на сепаратистском каталанском языке. С политическими обличениями Дали не выступает, а властям хочется показать, что современное искусство высшей пробы в стране процветает. Песни на каталанском теперь попадали на испанские телевизионные конкурсы вроде Международного фестиваля песни в Бенидорме, который был основан в 1959 г. в подражание итальянскому фестивалю в Сан-Ремо, и даже занимали высокие призовые места.

Сам Франко, консервативный католик-семьянин с буржуазными вкусами, был предельно далек от современной культуры, как элитарной, так и молодежной и массовой. Перед ним, как перед любым стареющим вождем, стоял выбор: объявить эту новую культуру враждебной национальным ценностям, деструктивной и разлагающей или смириться с ней. Франко и самая дальновидная часть его окружения понимали: заклеймить вражескими модную у молодежи музыку, кино, одежду чревато отчуждением всего молодого поколения от государства. В этом случае даже аполитичная молодежь перестанет относиться к режиму нейтрально, будет считать его чужим и желать ему скорого конца. Власть решила терпеть молодежную и современную культуру и даже по возможности участвовать в ней.

Поднявший благосостояние граждан режим избавляется от своих прежних страхов и словно бы уговаривает себя спокойнее воспринимать изменения, которые принесло время. В 1962 г. с грандиозным успехом на экраны выходит музыкальная комедия «Песня юности». Сюжет и видеоряд мало чем отличаются от советского оттепельного кино тех же лет с верой в любовь и дружбу и едкой, но конструктивной сатирой на ретроградов.

В «Песне юности» есть персонаж, старорежимный директор архитектурного колледжа для юношей, – практически одно лицо с завклубом из советской «Карнавальной ночи», но, в отличие от советского бюрократа, испанский формалист в конце фильма поддается перевоспитанию. В соседней школе для девушек командуют две прогрессивные монахини-воспитательницы – чем не католические технократы во главе перемен? Но главный герой ленты – веселая, прекрасная, современная молодежь, которая, несмотря на непривычный внешний вид, непонятную старшим музыку и свободные манеры, верна настоящим ценностям и дружно восстанавливает часовню, разрушенную… войной, уверен старорежимный директор. «Нет, морем», – спорит с ним старый рыбак. Там, где официальное искусство 1940-х заостряло политические противоречия, искусство 1960-х их сглаживает.