Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

От армейского путча к народной революции

В одиннадцать вечера 24 апреля и вскоре после полуночи две радиостанции (одна развлекательная, другая церковная) передали условленные песни – сигналы к выступлению. В четыре утра мятежники занимают главные здания и перекрестки столицы. В восстании участвуют полтора десятка частей – боевых и из военных школ и училищ. В двадцать минут пятого несколько солдат и офицеров прерывают ночной эфир музыкальной радиостанции «Радиоклуб Португеш» и передают первое обращение «Движения вооруженных сил», а за ним еще несколько по радио и телевидению. Они объявляют цели восстания и просят граждан оставаться дома. Но граждане не слушают: они симпатизируют восстанию и не хотят сидеть по домам. Люди выходят на улицы и убеждаются, что военные пришли свергнуть режим Каэтану-Салазара.

Заждавшиеся смены надоевшей за полвека власти лиссабонцы толпами выходят поддержать военных, раздают солдатам сигареты, молоко, еду и красные гвоздики, которые стали символом апрельской революции. Цветы вставляют в дула автоматов и танков, под погоны и кокарды военных. Кроме гвоздик, девушки раздают солдатам поцелуи. Мятеж военных в считаные часы перерастает в уличную гражданскую революцию. «Революция гвоздик» – первая «цветочная революция», в будущем их переименуют в цветные. В Москве ей были рады не меньше, чем на Западе.

Одна за другой верные правительству части движутся в центр, чтобы разделаться с мятежниками, но солдаты отказываются стрелять и даже переходят на сторону восставших. Открыть огонь по революционерам отказываются и матросы фрегата, который был направлен в устье реки Тежу.

Несколько министров правительства, укрывшихся в здании минобороны, выбираются, пробив дыру в стене кабинета министра. Они перебираются туда, где нашел убежище сам Каэтану, – в казармы национальной гвардии на старинной площади Карму. Дыра в кабинете министра теперь тоже один из символов революции.

Вслед за министрами к казармам приводит своих солдат обаятельный революционный капитан Салгейру Майя. Его простое честное лицо с гагаринской улыбкой затмит в национальной памяти остальные лица революции. Площадь уже забита революционно настроенными гражданами и любопытствующими, штурм невозможен без гражданских жертв. В три часа дня Майя объявляет в мегафон ультиматум: если казармы не сдадутся, он начнет штурм – и подкрепляет сказанное автоматным огнем по окнам. Еще через час он ставит перед воротами легкий танк и начинает обратный отсчет. Появляются двое парламентеров от генерала Спинолы. Майя пропускает их внутрь, начинаются телефонные переговоры между Каэтану, Спинолой и штабом революционных капитанов.

В пять часов истекает срок ультиматума, гвардейцы складывают оружие, Майя поднимается к Каэтану и требует сдать власть. «Я понимаю, что больше не руковожу страной», – отвечает Каэтану, но просит о возможности передать власть «какому-нибудь генералу, а не в руки толпы». Генерал у восставших наготове. Командование «Движения вооруженных сил» поручает Спиноле принять власть у Каэтану. Для Спинолы все складывается наилучшим образом: он не нарушил присягу и не участвовал в перевороте до момента, пока Каэтану сам не отказался от власти.

Каэтану понимает, что в перевороте участвует меньшая часть армии. Можно попытаться вызвать верные ему части из других округов. Но он видит, что солдаты, не замешанные в перевороте, отказываются сражаться против его участников. Требование мятежных капитанов – найти политическое решение для завершения африканских войн – поддерживает вся армия. Восставшее меньшинство выражает мнение большинства.

Еще Каэтану видит праздничную толпу жителей столицы на площади Карму. Они кричат «Свобода!» и «Победа!», обнимаются с солдатами, дарят им цветы. Люди выглядят такими счастливыми, какими он ни разу не видел их за годы своего правления. Чтобы подавить мятеж, придется их разгонять, а то и убивать. Но он, Каэтану, не убийца, а политик-реформатор, который хотел дать гражданам разумную свободу. Он не заслужил того, что происходит. Он не тиран, экономика страны в относительном порядке. Никто из этих людей не впал за время его правления в крайнюю нищету, напротив, почти все они стали богаче и даже свободнее. Посмотрите, как они хорошо одеты и причесаны; они сыты и покупают солдатам цветы и угощение. Разве они посмели бы раньше так выйти на площадь? Это несправедливая революция, которой он не заслужил. Случайная революция, которой могло не быть. Надо было обращать больше внимания на оппозиционных военных, о которых ему докладывали. Может быть, следовало действовать на опережение, усилить охрану столицы. Он слишком доверился военным министрам, упустил сговор мятежников со Спинолой.

В шесть часов вечера генерал Спинола прибывает на площадь Карму, капитан Майя провожает его к Каэтану. Спинола в своем обычном монокле принимает от имени только что созданного Совета национального спасения власть у Каэтану в ходе импровизированной церемонии. Потом оба больше часа разговаривают наедине: Спинола задает вопросы, Каэтану дает советы.

Революционный транзит власти выглядит в этот момент мирным, даже дружеским, если бы не военная техника за окном. По приказу Спинолы капитан Майя вывозит Каэтану с министрами из казарм на бронетранспортере. Люди на улице колотят по броне и кричат: «Победа!» Каэтану испуган, но держится с достоинством. Через полтора часа езды по запруженным толпой улицам Майя привозит пленников в командный пункт ДВС на севере Лиссабона.

Революция могла завершиться без жертв, но четыре человека погибают возле штаб-квартиры политической полиции PIDE/DGS. Ее сотрудники меньше других рассчитывают на милость революционеров и открывают огонь из окон по демонстрантам, пытающимся штурмовать здание. Директор PIDE, ультраправый силовик Фернанду Силва Паиш, десять лет назад бывший одним из организаторов убийства главы оппозиции генерала Делгаду, хочет подтолкнуть власть к сопротивлению. Впрочем, когда революционные морпехи утром 26 апреля занимают здание, он лично снимает со стены портрет Салазара. PIDE/DGS упразднена одним из первых декретов новой власти, а ее офицеры отправлены в тюрьму в ожидании суда.

Капитан Майя провожает свергнутого диктатора-реформатора и его министров к военному самолету, который вылетает на португальский остров Мадейра. Месяц спустя Каэтану разрешат эмигрировать в Бразилию.

На следующий день после восстания Совет национального спасения въезжает в барочный президентский дворец в Белене, генерал Спинола принимает титул президента. В Португалии появляется временное правительство во главе с беспартийным либералом, юристом и (к ужасу Франко) масоном Аделину да Палма Карлушем. В состав временного правительства входят самый известный политэмигрант, глава Социалистической партии Мариу Соареш, генсек коммунистической партии прославленный политзаключенный Алвару Куньял и ветеран оппозиции Энрике ди Барруш, брат Терезы ди Барруш, жены свергнутого Каэтану.

Новая власть упраздняет все институты старого режима, легализует запрещенные партии и разрешает создавать новые. 27 апреля капитан Салгейру Майя возвращается в свою часть в городок Сантарен в том же капитанском звании, в каком участвовал в восстании, но большинство его соратников предпочитают остаться в столице и заняться политикой.

Революция, которая покончила с полувековым режимом, занимает сутки. Все опоры режима оказались ненадежны, неверны ему, ослаблены и бесполезны. ЦРУ в записке для Белого дома красочно описывает восхождение генерала Спинолы к власти как демонстрацию «силы меча, помноженной на силу пера»: прославленный португальский военачальник написал книгу года, и вот результат – он во главе страны.

Уже в первые дни после революции обнаруживаются противоречия между президентом Спинолой и капитанами из ДВС. Движение требует выпустить всех политзаключенных, Спинола согласен только на тех, кто невиновен в политическом насилии, но в итоге амнистирует всех.

Теперь в Португалии вместо вертикали авторитарной власти выстроена революционная горизонталь. Есть президент и первое временное правительство, но кроме них страной правят Совет национального спасения и «Движение вооруженных сил» во главе с координационной комиссией. Во всех этих органах представлены люди самых разных убеждений. Всех объединяла мысль, что пора покончить с прежним режимом. Теперь, когда режим рухнул, в головах победителей зреют разные планы о будущем страны. Те, кто покончил с диктатурой, втягиваются в соперничество друг с другом. Португальцы с изумлением осознают, что перед ними вместо узкого коридора возможностей внезапно открылось пугающее разнообразие дорог, идущих в совершенно противоположных направлениях.

Крах греческой хунты. И монархии

Греческая хунта, подобно португальской диктатуре, пала на этапе либерализации. Либерализовать режим попытался ее глава, премьер-министр Георгиос Пападопулос, чтобы привлечь на свою сторону граждан и элиту. Предложенная им декорация не удовлетворила сторонников возвращения к демократической норме, но перестала мобилизовывать поклонников твердой руки. Ни Аполлону свечка, ни Дионису кочерга.

Роковую ошибку Пападопулос совершил весной 1973 г., когда отменил для неуспевающих студентов отсрочку от призыва в армию. Студенты в Греции – самая политизированная часть общества, а политический активизм – одна из стандартных причин их неуспеваемости. Неограниченное время учебы давало студентам возможность учиться в свободные от политики часы. Как военные считали себя оплотом порядка, так студенты видели себя хранителями свободы.

В глазах университетского сообщества отмена отсрочки была не наказанием за двойки, а покушением на дух и традиции студенчества. 136 политически активных студентов были насильно призваны в армию. Сначала взбунтовались студенты юрфака Афинского университета и на несколько дней захватили здание факультета («каталипси», захват кампуса, – одна из традиционных форм греческого студенческого протеста).

Летом произошло восстание на флоте. Его подавили, но миноносец «Велос» с непокорным экипажем ушел в Италию – туда, где жил в добровольном изгнании король Константин II. У Константина всегда были тесные связи с флотом, и его немедленно обвинили в организации заговора. Пападопулос воспользовался случаем, чтобы избавиться от монархии и занять место, которое в Испании занимал Франко, – полноправного и единоличного главы государства. Он отрешил от власти «предателя-короля», провел молниеносный плебисцит, изменил конституцию, принятую всего пять лет назад, и провозгласил Грецию республикой, а себя – ее президентом.

Лингвистическая двусмысленность отмены монархии состояла в том, что республика и демократия по-гречески обозначаются одним и тем же словом. Кампанию за низложение монархии Пападопулос провел под лозунгом Zito i dimokratia – «Да здравствует республика (она же демократия)». Обещал вам демократию – получайте.

Переместившись из премьерского кресла в президентское, Пападопулос забрал себе все реальные полномочия, а премьером назначил союзника по путчу – не слишком удачливого консервативного, но гражданского политика Спироса Маркезиниса. Премьер в штатском – вот вам еще одно свидетельство возвращения к нормальной жизни.

Чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, что грядет нормализация жизни в стране, Пападопулос объявил амнистию, отменил военное положение, еще сохранявшееся в двух крупнейших городах – Афинах и Салониках, и обещал провести президентские выборы в следующем, 1974 г. Президента, который обладал бы самой широкой властью, должны были избрать на рекордные для Европы восемь лет. Пападопулос был одним из разрушителей греческой парламентской демократии, так смотрите, он же ее и восстанавливает в виде президентской республики с полновластным президентом из военных – им же самим, Георгиосом Пападопулосом, греческим де Голлем! Вот что нужно стране: демократия в твердых руках офицера.

Греки не очень любили короля Константина II, но не больше они любили полковника Пападопулоса – в лучшем случае начали к нему привыкать. Зато соратников Пападопулоса по перевороту насторожила непрошеная либерализация, в частности отмена военного положения, которая, по их мнению, не сулила ничего хорошего; и они как в воду глядели.

14 ноября 1973 г. студенты, возмущенные насильственным призывом неблагонадежных в армию, заняли кампус Политехнического института в центре Афин по соседству с Национальным археологическим музеем. К студентам тут же присоединились оппозиционеры и активисты самых разных направлений, не имеющие отношения ни к Политехническому, ни к учебе вообще. На следующий день стены института и окрестных зданий были исписаны дерзкими лозунгами в поддержку демократии, против фашистской хунты, Америки, НАТО и капитализма, а из кампуса начала вещать, призывая к восстанию, самодельная радиостанция: будущие инженеры пусть и не отличники, но передатчик собрать смогли.

Засевшие в кампусе объявили себя Ελεύθεροι Πολιορκημένοι, «в осаде, но свободными», по названию известной каждому греку поэмы Дионисиоса Соломоса, посвященной осаде турками города Месолонги. В той осаде умер поэт лорд Байрон (от инфекции, не от пули), доброволец-интернационалист, а с точки зрения Стамбула – иностранный боевик. Так студенты вызывающе сравнили правительство «православных эллинов» с турецкими угнетателями. Сочувствующие горожане носили осажденным еду, а анархисты использовали кампус как базу для атак на близлежащие госучреждения.

В ночь с 16 на 17 ноября в центре Афин погасили уличные фонари. В три часа ночи ворота Политехнического института в классицистической ограде XIX в. проломил танк. Начался штурм, который несколько минут освещала в прямом эфире студенческая радиостанция, пока не замолчала. О числе погибших спорят до сих пор. Расследование, назначенное после падения хунты, установило, что в день штурма погибли 24 гражданских лица – не в кампусе, а в перестрелках вокруг него. Раненых было больше сотни.

Восстание, которое теперь принято считать предвестником скорого конца режима, в тот момент выглядело иначе. Для респектабельных военных Пападопулос был плох тем, что устроил кровопролитие в центре столицы, для сторонников жесткой линии – тем, что вообще допустил восстание. Через неделю после восстания генерал Димитриос Иоаннидис, глава ESA, жестокой спецслужбы диктатуры, совершил переворот внутри переворота – отстранил Пападопулоса и его гражданского премьер-министра Маркезиниса от власти и вернул военное положение на территории всей страны.

Пападопулоса заперли под домашним арестом на его роскошной вилле в Аттике. На пост президента Иоаннидис пригласил уважаемого в армии генерала Федона Гизикиса, шесть лет назад поддержавшего переворот полковников. Сам Иоаннидис предпочел остаться тем, кем слыл до этого, – «диктатором-невидимкой», которому принадлежит реальная власть. Диктатура армии сменилась диктатурой спецслужб.

Есть много примеров того, как восстание против диктатуры завершается не свержением, а ужесточением режима, и события в Греции в конце 1973 г., казалось, иллюстрировали именно этот случай. Тем не менее всем было ясно, что дела у военной диктатуры пошли вразнос. После того как раскол между сторонниками мягкой и жесткой линии вылился во внутренний переворот, новой версии хунты нужен был впечатляющий успех, чтобы легитимировать себя в глазах граждан.

Греция оказалась на развилке, которую могла пройти иначе, чем прошла. Чтобы поднять пошатнувшийся престиж режима, Иоаннидис и его союзники решили присоединить к Греции Кипр. Если бы поглощение удалось, они стали бы героями греческой нации. Но оно провалилось, и хунта полковников превратилась в идеальный пример падения авторитарного режима в результате военной авантюры, которая оказалась ему не по силам. Точно так же через семь лет после неудачной попытки силой вернуть оспариваемые у Британии Фолклендские (Мальвинские) острова пала аргентинская военная хунта.

На Кипре шел давний конфликт между греческим большинством и турецким меньшинством. Попытка свергнуть кипрского президента, архиепископа Макариоса, и воссоединить остров с Грецией привела к турецкой военной интервенции. Хунта не решилась на полноценную войну с огромной соседней державой. Вместо «эносиса» – объединения Кипра с Грецией – произошло разделение острова на непризнанное турецкое государство на севере Кипра и официальное греческое на юге.

Греческие военные потеряли в глазах общества право на власть, это было ясно и им самим. Унизительное поражение и хаотичная мобилизация лишили их поддержки армии. Третий армейский корпус, дислоцированный на севере Греции, объявил правительству ультиматум. Генерал Гизикис, которого «серый диктатор» Иоаннидис назначил президентом, явил пример воскрешения декоративных институтов в критической ситуации. Пользуясь президентскими полномочиями, он отправил в отставку правительство хунты и передал власть гражданским политикам. Полковники даже не пытались призвать армию на помощь; они понимали, что после кипрской катастрофы их не послушают.

Из добровольного изгнания в Париже вернулся лидер консерваторов Константинос Караманлис – принять власть из рук армии. Он прилетел в Афины на белом самолете французского президента Жискара д'Эстена, чтобы возглавить правительство национального единства. В аэропорту его встречала ликующая толпа. Граждане, еще недавно уставшие от демократии и семь лет назад равнодушно принявшие военный переворот, с энтузиазмом приветствовали возвращение гражданских политиков.

Правительство Караманлиса отменило цензуру, выпустило политических заключенных, легализовало профсоюзы и партии, включая коммунистическую, которая стала легальной впервые с 1947 г. 17 ноября 1974 г., в годовщину восстания в Политехническом, прошли выборы, на которых победила партия Караманлиса «Новая демократия» (или «республика» – ведь на греческом это одно и то же. Караманлис организовал повторный референдум о государственном устройстве, на котором 70 % граждан, к огорчению Константина II, уже в условиях политической свободы проголосовали за ликвидацию монархии.

Брат Софии, ставшей из греческой принцессы испанской, лишился трона и даже права жить на родине, а вместе с ним и весь греческий королевский дом. Константин остался в Италии, а кем-то вроде греческого де Голля вместо неудачливого Пападопулоса стал Константинос Караманлис. Во всяком случае, он, подобно де Голлю, вывел Грецию из-под военного командования НАТО и даже поставил вопрос о выводе американских военных баз, зато немедленно возобновил членство в Совете Европы и начал переговоры о вступлении в ЕЭС. Пападопулос, которого ранее арестовали бывшие соратники по хунте, теперь вместе с ними в ожидании суда был взят под арест новыми демократическими властями.

Роковой переход власти от военной хунты к гражданскому правлению прошел в Греции празднично и мирно. Транзит получился драматичным, но без хаоса, поскольку в Греции сравнительно недолгой автократии предшествовали два десятилетия демократической конкурентной политики. За эти десятилетия в стране сформировался обширный и влиятельный политический класс, заинтересованный в парламентской демократии. У Испании и Португалии после 40 лет диктатуры такого политического класса не было. Если бы тамошние правители внезапно отказались от власти, ясного ответа на вопрос, у кого бы она оказалась, не существовало. В этом и состояла главная проблема более устойчивых иберийских автократий в сравнении с греческой.

«Как в Португалии»

Крах диктатур в Греции и особенно в соседней Португалии ободряет испанскую оппозицию. Оказывается, диктатуры, даже полувековые, как португальская, могут закончиться в один день: сначала выступление прогрессивных военных и горожан, затем изгнание деятелей режима, временное правительство с участием всех партий, включая запрещенные.

Особенно вдохновлены левые и прочие нелегальные оппозиционеры, ведь в Португалии происходит желанная ruptura – полный разрыв между старым режимом и новой политической реальностью. Летом 1974 г. 20 000 испанских рабочих со всей Европы и из самой Испании съезжаются в Женеву на коммунистический митинг слушать выступления генсека компартии Сантьяго Каррильо и пламенные речи ее почетного председателя Долорес Ибаррури. Ораторы призывают к всеобщей забастовке с политическими требованиями, учреждению временного правительства, свободным выборам и референдуму о республике.

Реформаторы из номенклатуры делают из португальской революции свои выводы. Обществу, если оно настроено на перемены, недостаточно робких, затянутых, декоративных реформ вроде португальской весны Марселу Каэтану. Разочаровавшие людей реформаторы пользуются еще меньшей поддержкой граждан, чем диктаторы – основатели режимов. Настоящие перемены – единственный для действующей политической элиты способ сохранить престиж, власть и влияние в будущем, и, если не договориться с оппозицией, может случиться так, что она будет заниматься переменами одна, без участия тех, кто сейчас управляет страной.

Охранители уже после либеральной речи нового премьер-министра Ариаса, произнесенной 12 февраля 1974 г., чувствуют необходимость сплотиться и не позволить «слить» режим. Апрельская революция в Португалии мобилизует их еще сильнее. Их вывод: Каэтану играл в реформы, либеральничал, пустился в эксперименты с выборами, переименованием правящей партии, в разговоры о федерализации империи, породил несбыточные ожидания и проиграл, а вместе с ним рухнуло все здание.

Падение режима полковников в Греции, случившееся летом того же года, окончательно подтверждает догадки «бункера». Полковники пали после того, как Пападопулос ослабил хватку и принялся изображать гражданского президента. Уже 28 апреля, через три дня после «революции гвоздик», один из лидеров «бункера» Хирон Веласко публикует в официальном органе Национального движения, газете Arriba, манифест: не допустим никакого «духа 12 февраля», во власть проникли вредоносные элементы, которые разлагают режим изнутри. Лидеры «бункера» разворачивают в правой прессе атаку на опасных номенклатурных либералов: «Час командиров (вождей, caudillos) и воинов настал!» – пишут консервативные издания, намекая, что армия должна предотвратить португальский сценарий и остановить либеральную эрозию режима.

Однако и армия не едина: как и в португальской, в ней есть сторонники демократии, во всяком случае не все там ее непримиримые противники. Одно дело – дослужившиеся до высших постов участники гражданской войны, «голубые генералы», как их называют по цвету рубашек фаланги и по имени знаменитой дивизии, другое – молодые офицеры вроде сокурсников Хуана Карлоса по военным академиям. Испания, в отличие от Португалии, не ведет затяжных колониальных войн, армия не перенапряжена и не боится, что ее сделают ответственной за поражение в войне, которую невозможно выиграть.

У испанской армии меньше стимулов рваться в политику, офицеры заняты карьерой, как и гражданская бюрократия. Многих можно назвать военными технократами. Эти офицеры не готовы по первому звуку идеологической трубы нарушить армейский нейтралитет и устроить еще одно 18 июля – спасти режим, созданный армейским путчем, посредством нового путча. Другое дело, если возникнет угроза распада страны, начала новой гражданской войны или коммунистическая опасность, – тогда они на страже.

Один из парадоксов военной диктатуры Франко состоит в том, что он удалил армию из политики. До Франко каждый генерал мог считать себя спасителем отечества, запугивать политиков, угрожать переворотом, а то и брать власть. Давление армии на политику называлось «звон сабель». Но стоило генералу Франко получить власть, он принялся делать все, чтобы эта традиция прервалась. Новому правителю не нужны были генералы, которые считали себя вправе влиять на управление государством. И со временем таких генералов становилось все меньше. Однако теперь, когда Франко дряхлел, многие хотели разбудить генералов и вернуть армию в политику. Парадоксальным образом это были не только «бункер» и ультраправые, но и сторонники демократический революции, которые искали в армейских рядах своих революционных капитанов и своего Спинолу, чтоб «как в Португалии».

Глядя на португальский пример, испанские оппозиционеры высматривают популярного среди военных генерала, сторонника демократизации, который мог бы возглавить переходное правительство и нейтрализовать армию в момент смены режима. Им кажется, они находят подходящего кандидата. Это Мануэль Диес-Алегриа, глава генерального штаба, потомственный военный и одновременно интеллигент с длинным французским лицом, похожий на безусого де Голля: тоже хороший признак, усы носят консерваторы.

Диес-Алегриа – герой гражданской войны, но на Восточный фронт воевать за Гитлера не пошел, зато изучил военное и гражданское право. Подобно португальцу Спиноле, Диес-Алегриа сочетает силу пера и меча. Он автор публикаций на тему взаимоотношений армии и общества. Спинола носит монокль, и генерал Диес-Алегриа после португальской революции в качестве прозрачного намека получает по почте один монокль за другим: пора становиться испанским Спинолой.

Летом «бункер» находит повод убрать генерала, набирающего опасную популярность, с поста главы генштаба. Диес-Алегриа побывал в коммунистической Румынии и встретился с ее главой Чаушеску. А главное, утверждают разоблачители, он встречался там с опаснейшим из оппозиционеров и предателей, генсеком запрещенной испанской компартии Сантьяго Каррильо, а это явный заговор. Поездка действительно была, ее, по слухам, даже неофициально одобрил глава правительства Ариас, но, разумеется, она частная и оформлена как туристическая.

Оппозиция интересуется настроениями в армии, реформаторское крыло режима – мнением оппозиции, в том числе коммунистов. И те и другие заинтересованы во взаимных контактах. Но глава генштаба антикоммунистического правительства в роли туриста в коммунистической столице – уже подозрительно. Правда, Чаушеску не вполне обычный коммунист. Его режим жестче, чем в большинстве стран советского лагеря, но сам он вышел из-под прямого влияния Москвы. Он не только коммунист, но и, можно сказать, романский националист: хочет сделать Румынию влиятельной частью латиноязычного мира, к которому принадлежит и Испания, насаждает в школах французский язык, а в Бухаресте строит здания в духе древнего Рима. Он еще в 1967 г. восстановил дипломатические отношения с Испанией, в то время как другие соцстраны ждут конца диктатуры.

Чаушеску действительно пригласил генерала Диес-Алегриа по договоренности с генсеком испанской компартии Каррильо. Вдохновленный португальским примером Каррильо видит себя во главе демократической революции. А главная задача будущих революционеров – нейтрализовать армию.

Чаушеску расспрашивает генерала о настроениях в войсках и пытается осторожно выяснить, готов ли тот возглавить правительство, которое покончит с диктатурой. Диес-Алегриа старается не реагировать на столь провокационные идеи. Чаушеску не решается лично предложить ему встречу с Каррильо, это делает румынский функционер. Генерал отказывается. Глава испанского генштаба и руководитель испанской компартии летят из Румынии одним рейсом до пересадки, так и не встретившись. Но разговоров о том, что генерал и коммунист виделись в Бухаресте, избежать не удается. Консервативные коллеги требуют отставки ненадежного командующего.

Франко принимает очередное соломоново решение. Диес-Алегриа уволен, и почти одновременно с ним увольняют реакционного командующего гражданской гвардией генерала Иньесту Кано, который в день убийства Карреро Бланко отдал несогласованный приказ стрелять по подрывным элементам, а теперь в первых рядах выступает за возвращение армии в политику.

На этом проблемы с армией не кончаются. Военная разведка раскрывает «Военный демократический союз», вдохновленный португальским «Движением капитанов». В испанский «Союз» поначалу входят несколько офицеров, связанных скорее с либеральной, чем с левой оппозицией. Осенью 1974 г. проходит первое собрание «Союза». Когда весной следующего, 1975 г. начинаются аресты его членов, «Союзу» симпатизируют уже несколько сотен офицеров. Цель одних – революция на манер португальской, других – не столько совершить переворот, сколько удержать армию в казармах, когда политики займутся демократизацией.

Из публикаций об аресте первых девятерых членов «Союза» испанцы узнают, что даже в армии есть недовольные. И это не обойденные по службе неудачники, а офицеры с блестящими карьерными перспективами. Один военный летчик даже бежит на своем боевом самолете из Испанской Сахары во Францию и осуждает режим на пресс-конференции в Париже.

Правительство решает не раздувать проблему в глазах общества и не раздражать военных массовыми чистками. Так поступил и Каэтану в Португалии. В причастности к «Союзу» подозревают от 200 до 400 офицеров, еще сотни знали о нем и не донесли, но обвинения предъявлены девятерым. В марте 1976 г. суд приговорит их в общей сложности к 43 годам тюрьмы и навсегда уволит из вооруженных сил. В итоге офицеры проведут под арестом несколько месяцев и подпадут под амнистию. Но еще долгие годы новая, уже демократическая власть откажется восстанавливать в званиях и в рядах вооруженных сил офицеров – членов «Союза», чтобы не раздражать консервативную часть армии. Ведь подпольный союз в войсках, даже созданный с благими намерениями, – нарушение присяги, а среди военных множество тех, кто не хочет служить рядом с изменниками.

В восстановлении званий и должностей членам «Союза» в последний раз откажут в 2002 г., и только в 2009-м парламент специальным законом признает вклад членов «Союза» в переход Испании к демократии и наградит 14 из них Крестом военных заслуг.