Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

Дух 12 февраля. Консерватор оборачивается либералом

Незадолго до этих событий группа реформаторски настроенных интеллектуалов и функционеров начинает публиковать в католическом журнале Ya статьи под коллективным псевдонимом Tacito. Испанский «Тацит» пишет о том, что революционный переход власти в руки оппозиции невозможен, но и продолжение режима без изменений тоже немыслимо. Значит, нужна плавная трансформация. Идея многим импонирует: испанцы помнят гражданскую войну, боятся новых потрясений, а после десятилетия экономического чуда им есть что терять.

К удивлению «бункера», правительство Ариаса более сбалансировано, чем можно было ожидать: в нем есть пара либеральных министров, а на вторых и третьих ролях – представители группы «Тацит», авторов статей в журнале Ya. К балансу Ариаса, как и самого Франко, подталкивает логика удержания власти.

12 февраля 1974 г. премьер Ариас произносит в кортесах неожиданно либеральную речь. Он говорит, что груз политического обновления не может лежать на плечах одного человека – «нашего лидера», что пришло время, когда единство страны должно выражаться не в подчинении граждан власти, а в их участии в политике, и предлагает узаконить политические объединения, вернуть выборы мэров городов и увеличить долю избранных гражданами законодателей с тогдашних 17 до 35 %.

Некоторые фразы из речи Ариаса становятся крылатыми: «наша цель – складывать, а не вычитать», «нужно учитывать мнения, а не принуждать к ним», следует «объединять силы, а не распылять». После этой речи журналисты начинают писать о «духе 12 февраля», имея в виду надежды на либеральный поворот режима при новом премьере. В подготовке речи участвовала группа «Тацит». «Бункер», который считал Ариаса своим, теперь видит в нем чуть ли не предателя. Семья тоже встревожена: выяснилось, что недостаточно назначить охранителя главой правительства.

От премьер-министра, сменившего Франко на этом посту, ждут действий. Карреро Бланко пробыл премьером слишком недолго и не успел представить свою демоверсию Испании после Франко, значит, очередь следующего. Ариас противопоставлял себя сторонникам Хуана Карлоса (февральскую речь он тоже произнес без ведома официального преемника), теперь ему надо продемонстрировать визионерство, энергию, показать, что он не просто консерватор и бывший силовик у власти (глава Генерального управления безопасности, потом назначенный мэр Мадрида, министр МВД, в давнем прошлом – жестокий усмиритель республиканской Малаги), а современный политик, способный показать, куда и как двигаться. В «перезревших» режимах что ни затевай, получается попытка реформ: сам Франко через это проходил.

Иллюстрируя либеральный «дух 12 февраля», из эмиграции возвращается живой классик испанской литературы республиканский писатель Рамон Хосе Сендер, который покинул родину в 1936 г. Он готов преподавать в университете, если ему разрешат говорить то, что он думает.

Королевский театр открывает сезон пьесой 1926 г. «Тиран Бандерас» Рамона Валье-Инклана о крахе жестокого диктаторского режима. «Речь идет о латиноамериканской диктатуре», – на всякий случай уточняет государственная пресса.

Возвращение Луиса Бунюэля в официальную испанскую культуру закончилось скандалом с фильмом «Виридиана». Теперь его сын Хуан Луис приступает в Мадриде к съемкам фильма «Женщина в красных сапогах» с Катрин Денев в главной роли и с ненавистными Франко эротическими сценами.

Четвертый год подряд в курортном Ситжесе проходит Международный фестиваль фильмов ужасов и фантастики. Всемирно известный испанский танцор Антонио Гадес, директор собственного танцевального театра, во время съемок фильма «Треуголка» обвинен в богохульстве и приговорен к двум месяцам тюрьмы. Через две недели Франко лично помилует артиста при условии, что тот на камеру попросит прощения у образа Богородицы.

Фундаментальное когда-то деление на победителей и побежденных значит все меньше. В 1974 и 1975 гг. в Испании празднуют столетие двух больших поэтов – братьев Мануэля и Антонио Мачадо. Первый принял режим Франко, второй бежал от него и умер вскоре после падения республики. Теперь юбилеи обоих отмечают официально. Произведения расстрелянного националистами поэта Федерико Гарсиа Лорки давно вернулись на испанскую сцену и в книжные магазины. Не печатают лишь его гомоэротические «Сонеты темной любви», но против их публикации не только государство, но и семья гения.

Дальнейшее премьерство Ариаса развивается как два параллельных процесса: осторожной либерализации режима и жестокой борьбы с теми, кого «демократия с прилагательными» – особая, национальная форма суверенной демократии – не устраивает. Ариас мечется между собственными консервативными инстинктами и необходимостью завоевать симпатии граждан, сохранить баланс элит, угодить Франко. Тот не в восторге и переспрашивает у близких: что это за «дух 12 февраля», разве дата основания режима – не 18 июля?

Одновременно с либеральными экзерсисами Ариаса Франко четко обозначает рубежи, с которых не намерен отступать. Он утверждает смертный приговор двум ультралевым боевикам: потомственному республиканцу Сальвадору Пуч Антику и восточному немцу Георгу Михаэлю Вельцелю, который при аресте назвал себя поляком Хайнцем Чесом и осужден под этим фальшивым именем. Оба виновны в гибели полицейских. Просьбы Ватикана, иностранных лидеров и послов не помогают: обоих казнят старинным испанским способом при помощи гарроты – металлического обруча с винтом, ломающим шейные позвонки. Государственная пресса уверяет, что гаррота гуманней электрического стула, виселицы и гильотины, используемых в западных демократиях.

Меньше чем через два месяца после казни и всего через три после либеральной программной речи премьер-министра Ариаса охранители получают важное, как им кажется, доказательство того, что с врагами режима нельзя церемониться. В апреле 1974 г. группа офицеров среднего звена и левых взглядов при поддержке столичной толпы свергает правительство в соседней Португалии. Антикоммунистический режим-близнец, построенный на идеях особого пути, традиционных ценностей и на критике либерализма, правил в Лиссабоне с 1933 г., но рассыпается за один день.

Министр печати Пио Кабанильяс, главный либерал в правительстве Ариаса, шлет в Лиссабон съемочную группу. Репортаж не пускают в эфир, но тысячи испанцев сами отправляются в Лиссабон посмотреть на революцию, побыть в ликующей толпе, подышать воздухом внезапной свободы. С ними едут агенты испанских спецслужб и добровольные соглядатаи ультраправых – изучать, как в случае чего бороться с такой напастью. Отец Хуана Карлоса дон Хуан по-прежнему живет в Португалии: он поддержал революцию и гордится дружбой с генералом Спинолой, который стал президентом после свержения диктатуры.

Летом того же года после неудачной попытки аннексировать Кипр пала хунта «черных полковников», которая с 1967 г. правила Грецией. В некоммунистической части Европы Франко остается единственным диктатором.

Трудно быть преемником. Крах марселистской весны

Португальская революция – пример того, что преемнику труднее удержать власть, чем основателю режима. Она же – наглядная иллюстрация того, что действия преемника общество сравнивает не с прошлым, а с воображаемым будущим. Более либеральному, чем основатель режима, преемнику кажется, что он принес в страну свободу, а настроенной на перемены части общества – что он последнее препятствие на пути к ней. Наконец, правление Каэтану демонстрирует, что личные достоинства лидера совершенно необязательно должны вылиться в преимущества его правления.

Новый лидер Португалии профессор Марселу Каэтану был намного либеральнее Салазара и искренне хотел, чтобы португальцы жили в более свободной стране. Он был лучше образован и тоньше воспитан, чем совершившие апрельскую «революцию гвоздик» капитаны. Однако для демонтажа диктатуры ему не хватило тех самых свойств, какие Салазар проявил при ее строительстве. Каэтану не желал быть авторитарным. Он хотел, чтобы перемены родились из консенсуса между реформаторами и консерваторами, европеистами и африканистами, но волк никак не ложился с ягненком гарроты – металлического обруча с винтом, ломающим шейные позвонки. Государственная пресса уверяет, что гаррота гуманней электрического стула, виселицы и гильотины и достичь идиллии не удавалось.

В результате страна оставалась диктатурой, хоть и менее жестокой, чем раньше, и продолжала вести колониальные войны. Вдобавок Каэтану сам не понимал, как далеко он готов зайти на пути трансформации режима, и избегал ответа на два проклятых вопроса: готов ли он легализовать запрещенную оппозицию и уступить власть на выборах. Он хотел дать португальцам столько свободы, сколько они смогут переварить, но мерил на глазок и в действительности был готов дать ее столько, сколько мог переварить сам.

Все ожидали, что после смерти Салазара Каэтану осмелеет, перемены ускорятся и «весна» перейдет в «лето». Произошло обратное. Каэтану словно оробел, оставшись единоличным главой режима, зато собрались с духом консерваторы. Пока Салазар был жив, сохранялась иллюзия, что старый мир продолжается. Теперь, когда отец-основатель умер, они поняли, что остались на страже сложившегося порядка одни. Контрнаступление возглавил друг и соратник Салазара министр иностранных дел и убежденный имперец-африканист Алберту Франку Ногейра.

Помимо давления справа, начались атаки слева. Репрессивность режима уменьшилась, и левые экстремисты начали тестировать революционные методы борьбы. В 1970 г. они взорвали 14 вертолетов прямо на базе ВВС, вывели из строя боевой корабль и армейскую связь накануне саммита НАТО в Лиссабоне.

Начало вооруженных акций противников режима мобилизовало консерваторов и повлияло на поведение осторожного Каэтану. Добрый реформатор увидел злой облик борцов за свободу. Забастовки, которые стали организовывать освобожденные от опеки правительства профсоюзы, напугали чиновников и предпринимателей. Местный «бункер» забил тревогу, противники перемен принялись саботировать марселистскую весну и, где возможно, отодвигать Каэтану от принятия решений, а сам он начал терять энтузиазм. Сопротивление реформам в персоналистском режиме приняло форму «антимарселизма»: надо избавиться от Марселу Каэтану, и жизнь наладится.

Каэтану по-прежнему хвалил прогрессивные начинания и одобрял реформаторские инициативы, но откладывал серьезные реформы до лучших времен, ссылаясь на то, что во время войны не до них и ультраконсерваторы все равно не дадут их провести, а попытки навязать реформы силой расколют общество. Своим либеральным критикам Каэтану отвечал, что ускоренная либерализация приведет к революции, которая сметет самих же либералов, что настоящую демократию могут выдержать только очень богатые страны, а Португалия к таким не относится. К тому же просвещенное и компетентное управление может существовать в недемократическом государстве не хуже, чем в демократии, подчиненной прихотям толпы.

К 1973 г. Каэтану сворачивал даже те демократические эксперименты, на которые решился в конце 1960-х. За несколько дней до голосования на вторых при Каэтану парламентских выборах – их назначили на октябрь 1973 г. – объединенная оппозиция сняла своих кандидатов, жалуясь на давление чиновников, неравный доступ к СМИ и невозможность наблюдать за подсчетом голосов. Все 120 мест в парламенте вновь заняли депутаты партии власти. Уже в 1970 г. Португалию вновь покинул оппозиционный юрист, защитник обвиняемых по политическим статьям Мариу Соареш, похожий на повзрослевшего и немного полысевшего барочного херувима. Его вызвали в политическую полицию DGS, бывшую PIDE, и предложили выбор между отъездом и арестом. Соареш выехал через Италию во Францию, преподавал там в университетах и основал в эмиграции Социалистическую партию Португалии.

Непопулярная война и обиженная армия

Франко отличался от Салазара среди прочего тем, что быстрее отказался от империи. В 1957 г. он вернул под власть султана испанскую часть Марокко после того, как французы предоставили независимость своей части.

В 1920-е Франко прославился на родине как завоеватель и усмиритель Марокко, эта война сделала его известным, самым молодым в Испании и во всей Европе генералом. Мечты о расширении африканской части империи чуть не толкнули его к вступлению в мировую войну на стороне Гитлера. Как бывший завоеватель, Франко знал, сколь тяжело дается покорность нелояльного населения и как рискованны завоевательные войны, победы в которых укрепляют власть, а поражения ослабляют. После того как Франция не смогла сохранить свое Марокко и начала терять Алжир, шансы Испании удержать африканские территории были ничтожны, а проигранная война могла стоить Франко власти.

Без молодого генерала Франко не было бы испанского Марокко, поэтому у зрелого диктатора Франко хватило авторитета для того, чтобы мирно отпустить колонию, не рассорившись с неуступчивой частью армии. Десять лет спустя он так же ушел из Испанской (Экваториальной) Гвинеи и после недолгих попыток сопротивления отдал марокканцам Сиди-Ифни – старинный испанский анклав на атлантическом побережье. К середине 1970-х у Испании из африканских владений оставались огромная, но пустынная Испанская Сахара и два города на средиземноморском побережье Африки, Сеута и Мелилья, которые считались историческими частями Испании.

Португалия к середине 1970-х была последней из европейских колониальных империй. У гражданского юриста Каэтану не хватало ни авторитета, ни силы воли, чтобы разрешить спор африканистов и европеистов в своем окружении в пользу европейского выбора и отказа от Африки. Несмотря на разговоры о федерализации империи, Каэтану продолжил войны в Анголе, Мозамбике и Гвинее.

Консервативные патриоты эти войны героизировали, однако оппозиция, либеральные журналисты и просто критически настроенные обыватели все больше смотрели на собственных солдат и офицеров, воюющих в Африке, как на карателей, убийц мирного населения и душителей чужой свободы. Зарубежные СМИ регулярно публиковали материалы о португальских зверствах в колониях, войны стали причиной некоторых зарубежных санкций и частичной дипломатической изоляции Португалии. Официальные лица страны и государственные журналисты отвечали на это ответными обличениями, но престиж африканских экспедиций в обществе и, главное, в армейской среде упал.

Офицеры и солдаты португальской армии почти не имели шансов миновать службу в Африке, а хотели туда попасть далеко не все. Многие из тех, кто там оказывался, приходили к выводу, что ведут несправедливую войну против местного населения, регулярно сталкивались с плохим снабжением, коррупцией, воровством и просчетами государственного аппарата. Они на своем опыте убеждались, что авторитарное правление далеко не синоним эффективности.

Португальские вооруженные силы скатывались к будущему поражению – позору для военных, какого не желает ни одна армия на свете. Офицеры винили в этом политиков, которые плохо организовали снабжение армии и не могут договориться с местными движениями за независимость о политическом решении проблемы. Поражение США во Вьетнаме в начале 1970-х еще больше деморализовало португальских военных: если сама Америка не может справиться с повстанцами в джунглях, значит, и у португальских войн хорошего конца не будет. Разочарованные и уставшие солдаты и офицеры становились легкой добычей левых и ультраправых агитаторов.

Солдаты не хотели ехать в Африку, семьи не желали их туда отпускать. Как раз в 1960-е Португалия совершила демографический переход. Три десятилетия подряд, в 1930-е, 1940-е и 1950-е, население Португалии росло на 10–13 % в год, в 1960-е выросло только на 4 %, а в 1970-е население впервые начало уменьшаться. Португалия перестала быть страной, где крестьянки рожают солдат. Детей стало меньше, ценность человеческой жизни возросла. При этом португальская армия была самой массовой в Европе в пересчете на количество населения, а доля ВВП, потраченная на военные расходы, – самой большой среди натовских стран (до 7,5 % в конце 1960-х).

Официальной доктриной оставалась идея, что Португалия – не белая европейская метрополия с черными колониями, а особая единая межконтинентальная цивилизация. В действительности, как писали в Белый дом американские дипломаты из Лиссабона, Африка после начала войн за независимость стала для метрополии убыточной. Самая прибыльная территория, Ангола, была способна оплачивать до 60 % расходов на поддержание португальского контроля и на собственное развитие, остальные – еще меньше. Португальцы видели, что французы, англичане и даже испанцы расстались с колониями, а живут лучше.

Реформы Каэтану освободили от жесткой авторитарной опеки все звенья государственного аппарата, но не создали того демократического контроля, который могли бы обеспечить конкуренция партий и свободные СМИ. Страх наказания, в том числе за коррупцию, уменьшился, цена несогласия даже для военных понизилась, особенно в колониях, где армии воевали самостоятельно, вдали от столичных чиновников. В офицерской и солдатской среде стали возникать оппозиционные организации, в том числе левые и марксистские.

Непосредственной причиной португальской революции, состоявшейся 25 апреля 1974 г., стало острое чувство несправедливости в среде офицеров среднего звена. Во времена бурного экономического роста, совпавшего с началом колониальных войн, престиж армии поблек.

Дети элиты пошли учиться на менеджеров и юристов, и вакансии лейтенантов освободились. Салазар ввел бесплатное обучение в военных академиях, сделал их доступными для выходцев из небогатых семей. Таким способом он намеревался пополнить армейские ряды новыми кадрами, обязанными карьерой лично ему. Кроме благодарности за доступ к социальному лифту, эти молодые люди принесли в офицерский корпус жизненный опыт небогатой провинциальной Португалии и оказались гораздо более восприимчивыми к левым идеям.

Большинство офицеров этого салазаровского призыва ко времени правления Каэтану дослужились до званий капитанов и майоров. Чтобы усилить собственные позиции в армии, Каэтану решил разбавить армейский корпус более либеральными выпускниками гражданских вузов. В июле 1973 г. он подписал новые декреты о милисиануш (milicianos).

Сама система милисиануш – призыва выпускников университетов на кратковременную военную или гражданскую службу – появилась еще при Салазаре. Но теперь молодые гражданские специалисты после полугодовых курсов военной подготовки получали офицерское звание – как правило, капитанское – со всеми причитающимися выплатами и льготами, с мундиром и погонами, до которых выпускники военных школ дослуживались за 10–12 лет после нескольких двухгодичных командировок в Африку. C точки зрения кадровых капитанов, это была оскорбительная несправедливость.

Уже в сентябре 1973 г. 136 кадровых офицеров среднего звена собрались на тайную встречу недалеко от римского храма Дианы в городе Эвора. Участники встречи подъезжали к якобы сломавшемуся на дороге грузовику и от копавшегося в моторе водителя получали указание, куда следовать дальше. 9 сентября 1973 г., за два дня до правого военного переворота в Чили, неожиданно многочисленные любители Античности создали «Движение капитанов», не предполагая, что всего через шесть месяцев будут управлять страной.

Политическая полиция знала о подозрительном собрании военных, но Каэтану не хотел ссориться с армией и начинать чистки. Некоторых из активистов новорожденного движения отправили служить в дальние гарнизоны. Это только способствовало его популяризации в разных частях империи. К весне 1974 г. в «Движении капитанов» состояло около 300 действующих офицеров – почти 10 % офицерского корпуса вооруженных сил метрополии, и от административной задачи – отмены декретов о милисиануш – движение перешло к политическим требованиям мирного завершения колониальной войны и демократизации государства.

После того как оппозиция осенью 1973 г. ушла с выборов, надежды на мирную демократизацию исчезли. «Движение капитанов» принимает революционный план: военные сами должны убрать правительство, неспособное решить проблемы колоний и справедливого распределения офицерских званий, а также демократизации страны.

В движении нет никого званием выше полковника, а значит, ему не хватает авторитета, чтобы в случае успеха повести за собой всю армию. Заговорщики ищут уважаемого генерала, разделяющего их взгляды и способного возглавить предприятие. Они быстро выходят на генералов Франсишку да Кошта Гомиша и Антониу ди Спинолу (последний примерял на себя роль португальского де Голля).

Во Второй мировой войне победили Советский Союз и западные демократии, правые диктатуры проиграли. По этой причине пережившие мировую войну правые диктаторские режимы утратили часть легитимности в глазах своих граждан, не говоря о мировом сообществе. Однако элиты авторитарных стран считали ничем не ограниченную демократию слишком опасной. Этот взгляд разделяло большинство в испанской и португальской верхушке, обе элиты искали, как совместить частичную демократизацию с жесткой управленческой вертикалью.

На помощь пришел де Голль. Затяжная колониальная война в Алжире привела к политическому кризису во Франции, чьи демократические традиции и статус державы-победительницы никто не ставил под сомнение. Консервативные французские военные – сторонники сохранения империи – устроили в 1958 г. путч и потребовали вручить власть действующему министру обороны, лидеру французского антифашистского сопротивления, прославленному генералу де Голлю. С этой идеей согласились многие политические партии, так что парламент действительно утвердил де Голля главой чрезвычайного антикризисного правительства.

С этой должности де Голль вскоре был избран президентом, расширил президентские полномочия, поменял конституцию и управлял страной до конца следующего десятилетия, сочетая демократические и авторитарные методы. Правда, путчистов он разочаровал – предоставил Алжиру и еще множеству французских колоний независимость, попытавшись преобразовать империю в содружество франкоязычных наций.

Зато идея сильного президента или премьера из числа военных, «как де Голль», сочетающего демократическую легитимность и авторитарные методы, стала популярна во многих странах, где хотели жесткой власти, но без классической военной или однопартийной диктатуры старого образца. К этой идее, кроме Спинолы в Португалии, будут обращаться глава греческой хунты Пападопулос и разные военные и политики Испании в период перехода страны к демократии.

Генерал Спинола был давним сподвижником Салазара, добровольцем сражался за Франко на испанской гражданской войне и служил португальским наблюдателем при вермахте на Восточном фронте, в том числе под Сталинградом. В шестидесятые Спинола воевал в Анголе, в начале 1970-х стал военным губернатором в Португальской Гвинее. Здесь он столкнулся с тем, что страна де-факто принадлежит повстанцам, а Португалия контролирует только города и дороги между ними, и то не круглые сутки.

В Гвинее Спинола первым среди колониальных губернаторов начал подключать местных сторонников независимости к управлению в надежде в будущем перестроить империю в федерацию. У Спинолы была подходящая, «историческая» внешность – вытянутое лицо, обрамленное массивными, словно бы отдельно подвешенными, как бомбы к старому бомбардировщику, щеками и постоянным моноклем под одной из кустистых бровей. Публикация его книги «Португалия и будущее», где он предлагал трансформацию империи в конфедерацию, вызвала скандал. От него не спас и статус самого прославленного полководца современной Португалии. Консерваторы настаивают на наказании Спинолы и его начальника, главы генштаба Кошту Гомиша, и 15 марта 1974 г. обоих увольняют.

Увольнение начальника генштаба и его прославленного заместителя раскололо армию, зато помогло найти общий язык недовольным капитанам и опальным генералам. Оба уволенных дали предварительное согласие «Движению капитанов» взять на себя руководство в случае удачного выступления, но так, чтобы это не было сопряжено с нарушением воинской присяги.

18 марта «Движение капитанов» разослало в воинские части свой манифест. План операции – результат коллективного творчества, неофициальный глава авторского коллектива – майор Отелу Сарайва ди Карвалью, человек с коротко остриженной седеющей головой, решительным и одновременно недоверчивым выражением лица. Ему 38 лет, он из семьи провинциального банковского работника, окончил военную академию и служил в Африке под командованием Спинолы. Перед восстанием «Движение капитанов» переименовано в «Движение вооруженных сил». Выступление назначено на четыре утра 25 апреля.