Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

Изгнание в тень

Меньше чем через год, 4 августа 2020 г., 82-летний «почетный», то есть отрекшийся в пользу сына, король Хуан Карлос покинул Испанию, которую возглавлял 38 лет. Отъезд, как было сказано в коммюнике двора, стал результатом обдуманного решения. Журналисты некоторое время искали бывшего короля по миру и наконец нашли – в Арабских Эмиратах. Целью отъезда было вывести собственного сына, короля Филиппа VI, из тени скандалов, окружающих Хуана Карлоса, и таким образом укрепить институт монархии и династию Бурбонов на испанском троне. Король-сын Филипп VI выразил отцу благодарность за отъезд.

Путь Хуана Карлоса к трону сопровождался непрерывными размышлениями о том, что он должен сделать, чтобы не дискредитировать восстановленную монархию. Тогда они привели его к мысли о восстановлении демократии, сейчас – к тому, что он должен покинуть страну. Хуан Карлос вновь стал изгнанником, каким был до того холодного ноябрьского дня, когда десятилетним подростком пересек на поезде португальско-испанскую границу, чтобы у Франко появился возможный преемник королевской крови.

Вынос из мемориала покойного диктатора и состоявшийся полгода спустя отъезд его состарившегося преемника критиками нынешней «коронованной республики» воспринимаются как две взаимосвязанные победы. Эти события словно бы знаменуют наступление новой эпохи, где былые заслуги обнуляются самим фактом принадлежности к прошлому, породившему недостаточно справедливое настоящее. А прошлое, как того требует новейшая мода, без колебаний взвешивается на весах настоящего.

Ничего более выдающегося, чем перевод страны от диктатуры к демократии, Хуан Карлос, как и его протеже Адольфо Суарес, не совершил. Роль Хуана Карлоса преуменьшают так же, как роль Суареса, говоря, что транзит был неизбежен: уже сразу после войны националистическая консервативная диктатура в Европе выглядела настолько очевидным анахронизмом, что начала трансформировать себя сама – сперва в целях мимикрии, потом – экономического и политического выживания. И все же с того времени, как испанский режим стал восприниматься анахронизмом, он просуществовал еще почти 30 лет. Если переход к демократии и был неизбежным, то произошел именно в тот момент, когда главой Испании стал Хуан Карлос.

В отличие от франкистских законов, в соответствии с которыми молодой король начал этот транзит, демократическая конституция не давала ему полномочий совершить что-то в политике, но долгие десятилетия большинство испанцев считали, что сделанного в переходное время достаточно. Дальше публичная жизнь короля состояла из непрерывной череды положенных конституционному монарху торжественных актов, а параллельно с нею шла приватная, в которой за 40 лет набралось несколько крупных и мелких личных и финансовых прегрешений. Последнее и худшее из них – многомиллионный саудовский откат, премия за посредничество в заключении контракта на строительство испанской компанией скоростной железной дороги между Мединой и Меккой и многомиллионные же пожертвования в благотворительный фонд немецкой возлюбленной – то ли залог любви, то ли способ сохранить богатство.

Изгнание бывшего короля вписывается в более широкую тенденцию разгрома старых элит, охватившую мир после того, как закончился подруживший граждан с элитами политический и экономический праздник 1990-х и ранних 2000-х.

В начале 1990-х демократизация политической жизни совпала с глобальным экономическим подъемом. Знаменующие свободу классические либеральные ценности, поддерживаемые тогдашними правящими элитами, и рост уровня жизни пришли вместе и задержались надолго. В бывших коммунистических странах трудности перехода от социализма к капитализму сгладились новыми рыночными возможностями. Что касается развитых стран, их народы больше, чем когда-либо, доверяли своим элитам, которые избавили их от страха ядерной войны, победили одни коммунистические диктатуры, а другие, вроде Китая, превратили в капиталистическую экзотику под красным флагом, разрушили Берлинскую стену, объединили Европу, позволили путешествовать, пользоваться новыми технологиями и повысили всеобщее благосостояние.

Люди настроились жить под звуки «Оды к радости», но трек внезапно закончился. Сначала случился экономический кризис 2008 г., потом миграционный 2015 г., вслед за ними стагнация, пандемия и, наконец, настоящая война, какой Европа не знала со времен Второй мировой. Причем именно та, которой удалось избежать во время холодной войны, – между Западом и Востоком. В Испании официальная безработица уже к 2012 г. выросла до 25 % и подошла к 50 % среди молодежи и вчерашних студентов, недоумевающих, почему государству и бизнесу не нужен их такой важный диплом по истории искусства или антропологии.

Открытый мир без противостоящих военных блоков обернулся исламистской угрозой и страхами за европейскую идентичность. Мало того, что опасная Россия никуда не делась и пошла дальше, чем от нее ожидали, кроме нее появился опасный Китай, который совсем не пушистая панда. Новое поколение пришло к выводу, что свободный мир – это мир застарелого расизма, мир, где ничтожное меньшинство владеет той же долей собственности, что миллиарды людей, а страны, казавшиеся образцом парламентских демократий, это пережившие свой век репрессивные империи.

В эпидемический 2020 г. именитый британский историк, специалист по современной Испании Пол Престон выпустил книгу под близким русскому слуху названием «Преданный народ: История коррупции, политической некомпетентности и социального разделения в современной Испании». Если не читать других книг об Испании, в том числе того же автора, может сложиться неверное впечатление, что сторонники авторитаризма были правы: испанская демократия не удалась, потому что не подходит нации, идущей своим особым путем. Чтобы избежать этого искаженного толкования, Престон показывает историю коррупции и некомпетентности как при авторитаризме, так и при демократии. Получается книга о культурных константах, существующих на более глубоких уровнях, чем политическая система, авторитарная или демократическая. Книга о национальной колее и культуре как судьбе.

Не вдающиеся в детали, но критически настроенные к собственной власти российские пользователи социальных сетей бросились сравнивать бегство Хуана Карлоса с желанным для многих уходом российского правителя, хотя первый покончил с авторитарным режимом, а второй его построил. Но и молодая протестная Европа провожала бывшего испанского короля словно свергнутого тирана. На отъезд Хуана Карлоса реагировали как на бегство диктатора, словно выпроваживая самого Франко или его тень. Ликование по поводу отъезда Хуана Карлоса чем-то напоминало радость от опрокидывания статуй другого испанского героя – Христофора Колумба на противоположном берегу океана. И тот и другой – строители нынешнего мира, который оказался не так уж хорош. Хуан Карлос за последние десятилетия превратился в глазах молодого поколения в аристократа-мажора, который в молодости убил брата, вырос под крылом Франко, не дал совершиться великой испанской революции возмездия, убивал слонов в Африке, содержал любовниц и на одну из них потратил многомиллионный дар саудовского короля.

Сам титул короля, институт монархии многим представляется настолько устаревшим, что его существованию невозможно найти оправданий в мире, где кажутся устаревшими даже классический парламент, привычные партии или старое, без оттенков, различение гендеров. К тому же монархия – гвоздь, без которого может развалиться сложная испанская государственность, в глазах многих тоже отжившая. История повернулась еще раз: парламентская монархия, побыв привлекательным образом будущего, в представлении ее критиков вновь возвращается туда, где была в начале 1930-х, – в разряд анахронизмов.

В радости по поводу отъезда короля есть оттенок так и не состоявшегося возмездия – того самого реванша, которого избегали те, кто придумал и осуществил в 1970-е договорной переход к демократии. Оппоненты диктатуры не смогли изгнать Франко, теперь изгоняют его наследника. Хотя знаменитые оппозиционеры, действительно пострадавшие от режима, в том числе лидеры социалистов и коммунистов Гонсалес и Каррильо, относились к Хуану Карлосу намного уважительнее, чем новые республиканцы начала XXI в., которые не успели стать жертвами франкистских гонений.

Хуан Карлос сделал все, чтобы очистить институт монархии, воссозданный Франко, и вывести трон из тени диктатуры. Он сам перешел на позиции сторонников демократии, тем более что это отвечало взглядам его собственным и большинства людей его поколения. Сорок пять лет спустя молодыми испанскими республиканцами этот очевидный когда-то для всех факт забыт. Хуан Карлос вновь воспитанник и ставленник Франко, не давший свергнуть франкизм. То, что он сверг его сам, теперь оборачивается чуть ли не его виной. Без этого плавного транзита, глядишь, случилась бы очистительная революция с сопутствующим трибуналом.

Новейшие когнитивные правила бунта против старших и элит позволяют судить деятелей прошлого, живых и мертвых, вне исторического контекста. В реальности вопрос о революции в ранние годы правления Хуана Карлоса не стоял. Его сняла сама оппозиция, не видя спроса со стороны граждан. Гораздо более актуальной выглядела возможность консервативного армейского реванша. Перед глазами испанцев была не только ушедшая в прошлое гражданская война, но и португальская революция, которая поначалу вдохновила, а потом разочаровала.

Вне исторического контекста можно задать любой вопрос: почему на Нюрнбергском процессе вместе с нацизмом не осудили коммунизм, раз уж судили тоталитарных злодеев, а заодно и Америку за ядерные бомбардировки? Но в исторической реальности этот вопрос не возникал, и ставить его можно только исходя из идеальных вневременных императивов. Именно ими сплошь и рядом оперирует современное антиэлитистское чувство.

Вынужденный, хотя и заслуженный пренебрежением к закону и понятиям королевской чести, отъезд Хуана Карлоса пришелся на время, когда изгнание любого представителя элиты с начальственного поста, несмотря на прошлые достижения, воспринимается растущим числом граждан как справедливое. В прошлом не может быть столь ценных заслуг, чтобы в борющемся настоящем они перевесили принадлежность к элите, – ведь и сама общественно-политическая ценность прошлого сомнительна. Прошлое стало слишком старо для того, чтобы различать на его просторах, кто из правителей был диктатором, а кто не был. Для недовольных устройством мира сейчас все правившие по старым правилам в той или иной степени таковыми были, и даже Черчилля не спасает выбор верной стороны истории. Миллионы, полученные в дар от другого короля и подаренные королевской фаворитке, – это такая же старина, как барская охота в джунглях, ледяной дом государыни Анны Иоанновны или танковые сражения.

Хуан Карлос резко выделялся на фоне Франко для своих современников. Но 40 лет спустя его фигура сливается с фоном. Фотографии принца Хуана Карлоса рядом с Франко, которые современниками после перехода Испании к демократии рассматривались в контексте, теперь все чаще воспринимаются вне контекста: вот диктатор, вот его наследник, вот они рядом, одинаково плохие, одинаково старые, – в год отъезда Хуану Карлосу исполнилось столько же лет, сколько Франко в год смерти.

Для современников эти фотографии означали успех поколенческого бунта, эмансипации детей от отцов: с одной стороны – Франко, Карреро Бланко, Ариас, с другой – успешно отменившие их устаревший мир Хуан Карлос, Суарес, Гонсалес. Прошедшее с тех пор время объединило Хуана Карлоса и Франко в разряде отцов, и эмансипационная работа детей продолжается по отношению к ним обоим, чтобы будущее имело возможность обойтись с нынешними детьми так же немилосердно.

Явление призрака

Если страна пережила диктатуру или период внешней зависимости, в ней всегда будут в избытке люди, склонные списывать любую современную проблему на эту прошлую диктатуру или зависимость. А поскольку любая современность состоит из списка проблем, прошлая диктатура становится бесконечной. Ее жертвы никогда не иссякают, особенно в современном гуманном мире, где позиция жертвы обеспечивает моральное превосходство чуть ли не по всем вопросам. Так, в Америке мы наблюдаем феномен вечного рабства: движение «Проект 1619» настойчиво предлагает считать датой основания США не принятие Декларации независимости, а год прибытия на континент первого корабля с черными рабами: вот, Америка, твое настоящее лицо и твои истинные отцы и матери – основатели.

Национальные, экономические и социальные проблемы Испании до сих пор выводят из времен Франко, хотя после него прошло уже больше лет, чем длился его режим. Точно так же в Восточной Европе после падения Берлинской стены прошло больше лет, чем она существовала, но стена по-прежнему виновата в экономическом отставании Восточной Европы, хотя Восточная Европа не жила как Западная не только во времена советской зависимости, но и до нее. Африка привычно списывает все дурное на колониальное прошлое. Однако институциональное и экономическое отставание Испании от, например, соседней Франции существовало и до диктатуры и отчасти сохраняется после, хотя разрыв сократился: средний испанский поезд уже движется порой быстрее и точнее среднего французского, а крайне правые получают меньше голосов на испанских выборах, чем на французских.

Часто кажется, что чем более демонстративно кто-то занимается выведением пятен прошлого, тем лучше будет сейчас: как только разберемся с прошлым, наладится и настоящее. Мир переоценивает разбор прошлого как метод благоустройства настоящего. Ностальгия по диктатуре – это не свойство мертвой диктатуры, которая, как всякий мертвец, неподвижна. Это свойство современности и людей, которые живут прямо сейчас. Поэтому проблему ностальгии не решить манипуляциями с прошлым. Нужны действия в настоящем, необязательно связанные с переделкой прошлого.

На рубеже 60–70-х гг. ХХ в. в Греции диктатура полковников возникла не потому, что греки плохо выучили уроки диктатуры Метаксаса, правившего страной в 1930-х, и не из-за того, что его мало ругали в школах. А потому, что чехарда правительств в сочетании с бедностью, раздутой национальной гордостью и американской поддержкой хоть черта лысого, лишь бы назвался антисоветским, породили ситуацию, в которой группа военных среднего звена попытала счастья и на время его обрела.

А дальше новая хунта столкнулась с общественной и интеллектуальной оппозицией не потому, что людям не нравился покойный Метаксас, о котором противоречиво и неполно рассказывали в школах (он ведь не только диктатор, но и жертва фашистской агрессии Муссолини, твердо давшая ей отпор). А потому, что им были противны эти конкретные офицеры в черных мундирах и то, что они делают. В полковниках не признавали легитимную власть и политическое лицо греческой нации даже не потому, что они были авторитарны, – часто нации узнают себя, видят свое политическое и властное воплощение именно в авторитарных лидерах. А потому, что именно эти люди именно в это время, с точки зрения национального большинства, не подходили на эту роль. Даже для юго-восточной окраины европейского мира правительство узколобых полковников, спасающих страну от коммунизма и секса, было нестерпимой архаикой.

И наоборот, сплошь и рядом раздаются возгласы удивления: мы столько рассказали о репрессиях, о войне, о дискриминации, а люди продолжают находить им оправдание. Россия на рубеже 1980–1990-х прошла через период глубокой самокритики и разочарования в собственной политической системе, подобный которому переживала далеко не любая уходящая диктатура, но он не спас от тяги к автократии, и объяснение «мало разоблачали» кажется тут слишком простым.

Подобно фараону, Франко строил свою пирамиду при жизни. Именно поэтому формально она не является памятником Франко. В центре безразмерной базилики похоронен Хосе Антонио Примо де Ривера – основатель фаланги. Чтобы перевернуть страницу и стереть пятно, надо вынести и Риверу. Но и это не поможет: даже без тела Риверы Долина павших, базилика и гигантский крест останутся памятником времени Франко, от жестокостей гражданской войны до экономического бума и вызванной им политической трансформации.

Любое предприятие по переформатированию Долины павших оборачивается лишь попыткой переосмыслить ее значение и неизбежно останется в тени ее первоначального замысла. От диктатора здесь не убежать, как от погони в дурном сне, а уничтожение всего мемориала было бы слишком пугающим действием для любой власти. Не сносить же гигантский крест, церковь, могилы, уподобляясь анархистам республики. Тем более что даже такое уничтожение не выведет страну из тени прошлой диктатуры, которая, как мы видим, бесконечна, а просто отодвинет линию борьбы с ее неискорененными остатками дальше за горизонт. Господство Франко снова и снова обновляется и продлевается не только немногими поклонниками авторитарного прошлого, но и гораздо более многочисленными устроителями будущего, которые охотятся за тенью давно умершего правителя в настоящем.

На вторые похороны каудильо, состоявшиеся 45 лет спустя после первых, пришел нетвердым шагом человек, похожий на Франко в его последние годы жизни. Это был состарившийся подполковник Антонио Техеро, самый отчаянный участник переворота 23 февраля 1981 г. – последней попытки вернуть Испанию во времена Франко. Небольшая группа собравшихся на повторные похороны встретила его криками «Техеро! Техеро!», похожими на ритмичные крики «Франко! Франко!», которыми толпы приветствовали своего вождя десятилетия назад. Техеро сегодня был вместо него.

Из-за сходства, вызванного дряхлостью Техеро и его намеренным подражанием облику ушедшего диктатора, Франко на своих вторых похоронах и правда словно бы раздвоился – он был в гробу и у гроба. Немощный автор неудачной попытки повторить в 1981 г. то, что Франко удалось в 1936-м, и был самым страшным призраком ушедшей диктатуры, который Испания оказалась способной породить в конце второго десятилетия нового века. Однако возраст, физическое состояние и внешний вид собравшихся наглядно свидетельствовали о том, что будущие опасности подстерегают страну не здесь.

Блуждающие огни

В то время как одни отменяют прошлое в борьбе с авторитетами, другие используют его как оружие. Мир проходит между двумя угрозами – настоящего без прошлого и прошлого, которое атакует настоящее и пытается превратить его в себя. Ни мертвый Франко, ни дряхлый Техеро, ни прошлое 40-летней испанской диктатуры не могут нести угрозы миру. Испании Франко больше не будет, но то, что сделало ее Испанией Франко, никогда не исчезало и блуждает по миру.

 
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;
Так человеки: сии нарождаются, те погибают.
 

На заре истории люди открыли, а Гомер одним из первых сформулировал, что человеческое существование намного короче жизни человеческой мысли. Знание фактов передается, переживание – нет. Люди знают, что были диктатуры, войны, инквизиция и кровавые революции, но знание изнутри этих событий с огромным трудом и ошибками переносится вовне. Именно поэтому современным испанским противникам Франко кажется, что их предшественники пошли на компромисс, потому что забыли гражданскую войну, диктатуру и принесенные жертвы. В действительности они пошли на компромисс именно потому, что помнили гражданскую войну и диктатуру, они сами были этой войной, диктатурой, жертвами и компромиссом.

Простое знание прошлого не обесточивает, не выводит из действия те социальные механизмы, которые его создали. Франко умер, Техеро доживает немощным стариком. Но то сочетание лести и силы, обиды и жажды мщения, страха перед чужаками и торжества над врагом, которое рождало прошлые диктатуры и войны, не исчезло. Их столкновения высекают искры и поджигают общества в самых разных уголках мира, совершенно необязательно на могилах старых диктаторов или на фронтах бывших войн. Вряд ли Техеро возглавит даже более молодых сторонников Франко и поведет их на парламент. Вряд ли новые сторонники Франко за ним пойдут.

Вряд ли у Франко, Салазара, «черных полковников» вообще наберется достаточно новых, тем более юных сторонников, способных стать силой и представлять угрозу. Но сторонники найдутся и находятся у тех идей, которые когда-то привели диктаторов к власти и позволили долго ее удерживать. Назвать свою страну, свой народ, свою цивилизацию исключительными и противопоставить их остальным – этот механизм до сих пор работает. Обвинить в своих проблемах внешних врагов и их внутренних пособников – инструмент, который редко дает сбои. Сказать, что нас не любят за то, что мы лучше, честнее, глубже, праведнее, духовнее, и на этом основании позволить себе ненавидеть других – отличный план.

Объявить несогласных предателями и агентами внешних сил оказывается соблазнительным не только для диктатур. Так и тянет передать ответственность за себя великому воину или мудрецу и потом верить им во всем. А воинам весьма сподручно от имени простых людей бороться с элитой, богатыми, умными и вообще всеми, кому «надо больше других», кто не хочет «как все».

Очень действенный прием – говорить от имени группы, нации, культуры, церкви, исключая тех, кто хочет сказать что-то другое. Править, противопоставив одних граждан другим, объявить одних хорошими, а других плохими, эксплуатировать удовлетворение тех, кто попал в число хороших, – это дает неизменный результат. Использовать давнюю или новую войну для патриотической мобилизации населения и уничтожения противников власти – до поры до времени безотказно действующий прием. Пугать врагами и бедами из прошлого и представлять себя спасителем от них в настоящем и будущем. Запрещать то, что не соответствует твоему личному вкусу и представляет для тебя опасность, рассуждая о спасении национальной культуры. Объявлять свою страну отдельной цивилизацией с особыми ценностями и идеалами, превосходящей прочие, особенно те, которым уступаешь.

Все эти механизмы не выводятся из строя рассказами о прошлом, потому что люди не помнят этих рассказов или никак не соотносят их с собой. Подобно блуждающим болотным огням, эти идеи бродят по миру и воспламеняют воздух вокруг себя. Они могут загораться над могилами как бывших диктаторов, так и их противников, в землях, откуда начинались прошлые войны и диктатуры, и в землях, которые им противостояли, превращая потомков победителей в оружие возмездия побежденных. Те же механизмы, которые привели к власти Франко, Салазара, греческих полковников, работают, потому что люди часто не замечают, что живут внутри этих механизмов и сами становятся их деталями. Но раз эти механизмы действуют, должно работать и то, что уже не однажды помогало их остановить.